Текст книги "Деньги пахнут кровью"

Я поморщился и брезгливо отстранился, удерживая гостью руками.

– Мадам, целоваться при встрече – это моветон. Лучше давайте поговорим о высоком искусстве. Как вы относитесь к творчеству Кафки?

Дамочка растерянно заморгала. Челюсть чуть приоткрылась, показывая нижний ряд желтоватых зубов.

– Мишка, ты чего?

– Ответьте на вопрос.

– О хавке?

– Можно сказать и так. – Я благоразумно не стал рассказывать о разнице между жратвой и писателем.

– Извини, родной, с хавкой сложно, бабок голяк, – развела руками красавица, – но я тебе всё же кое-что принесла.

Девка, воровато зыркнув глазками по сторонам и убедившись, что сосед спит, повернувшись к нам спиной, вынула из кулька 250-граммовую бутылочку «Столичной». Дамочка быстро спрятала её в нижнем ящике моей тумбочки и самодовольно улыбнулась, ожидая похвалы.

– Забери эту гадость обратно. И чтобы спиртного в моей палате и близко не было! – заявил я.

Довольная улыбка сползла с лица девки.

– Ты чего это, Миха? – обиженно пробубнила она. – Я старалась. На последние тебе водяры купила, чтобы порадовать.

Девка шумно шмыгнула носом, утерлась рукавом блузки и обиженно засопела.

«Моя же ты красавица. Из какой глуши ты появилась, чудо первобытное?» – умилился я.

Опухшее лицо дамочки сморщилось, глазки покраснели.

– Ладно, не расстраивайся, – поспешил успокоить несчастную. Не хватало, чтобы она прямо здесь заревела. Надо девушку озадачить. – Лучше скажи, что ты думаешь об авангарде? Тебе не кажется, что «Чёрный квадрат» Малевича концептуально является метафизическим выражением предметной ассоциативности?

Деваха изумлённо вытаращила глаза. Из приоткрытого рта потянулась пузырящаяся ниточка слюны.

«Дебилка, б…дь», – обречённо подумал я, наблюдая «зависание системы».

– Пре… предметной ассоциативности, – неуверенно повторила она через минуту, глядя на меня круглыми глазами.

– Именно, – важно киваю. – Так что там насчет «Чёрного квадрата»? Но если не хочешь обсуждать великого маэстро, можем поговорить о шедевре Альфонса Алле «Уборка урожая помидоров на берегу Красного моря апоплексическими кардиналами». Как тебе сюрреалистичное совмещение цветов на этой картине? Не правда ли, оно придает шедевру особую эстетику? А нежно-голубая дымка на заднем плане в сочетании с ядовито-зелёной травкой делает картину более сочной и выразительной. Согласна?

Девка захлопывает рот и быстро-быстро кивает.

– Слушай, а почему ты меня по имени ни разу не назвал?

– Не знаю, – отвечаю гостье чистую правду. Я ведь действительно не в курсе, что это за существо, и как его зовут. Подозреваю, что это девушка предыдущего хозяина тела.

– А может, ты вообще меня позабыл, кобель проклятый, – подбоченивается посетительница, воинственно уперев руки в бока. – Давай, назови моё имя. А я тебя за это поцелую, крепко-крепко, – добавляет она, кокетливо стрельнув глазками.

«Боже мой, только не это!» – от перспективы соприкоснуться со слюнявыми губёнками этой чушки меня бросает в дрожь.

– Аделаида, не? – Смотрю на неё невинными глазами.

Девка нахмуривается и злобно сверкает глазами.

– Не угадал? – грустно уточняю я. – Может, Ефросинья?

Гостья рычит.

– Опять не то? Степанида?

В мою голову летит подушка.

– Верка я, Верка, – орёт гостья. – Мы с тобой уже три месяца встречаемся. Ах ты, алкаш проклятый.

«Кто бы говорил», – скромно замечаю про себя.

– Да ладно, не кипешуй, пошутил я, – улыбаюсь Вере.

– Шутки у тебя, однако, – ворчит гостья, успокаиваясь. – В следующий раз я над тобой пошучу.

«А следующего раза не будет», – продолжаю мысленный диалог с посетительницей.

– Теперь я тебе фиг дам в ближайший месяц, – злобно улыбается девка.

«Слава Богу! Господи, спасибо!»

– Договорились, даже не знаю, как я это перенесу, – печально вздыхаю я. С трудом удерживаю губы, готовые расплыться в широкой улыбке.

Посетительница что-то почувствовала и подозрительно посмотрела на меня.

– А может, не будешь меня так жестоко наказывать? – брякнул я. И тут же пожалел об этом. Не дай бог, это чудовище согласится.

– Посмотрим, – поджав губы, ответила гостья.

«Фух, пронесло».

– Ладно, ты пришла, проведала, теперь можно и домой идти, – деликатно намекаю Верке, что пора и честь знать.

– Козел ты всё-таки, Мишка, – рычит гостья. – И не вздумай больше ходить за мной! Всё кончено.

Мысленно аплодирую Вере. Она хватает принесенную чекушку «Столичной», засовывает её обратно в свой потёртый кулек и, гордо вздернув сизый нос шагает к двери, виляя толстой отвислой задницей.

С умилением смотрю на удаляющийся грушеобразный силуэт своей «девушки». С силой дёрнутая дверь хлопает, как пушечный выстрел, навсегда разделяя меня с бывшей «невестой».

«Прощай, любимая. Мы разошлись, как в море корабли. Как мне будет не хватать твоей одутловатой рожи, мутных глаз и толстой жопы».

– Кто это так дверью хлопает? Был бы здоров, набил бы уроду морду, – недовольно ворчит проснувшийся от удара сосед.

– Забудь, у неё просто синдром алкогольной абстиненции, осложнённый плохой наследственностью, – ответил я. – Наплюй и живи дальше.

– Поссорились? – сочувственно спрашивает парень.

– Было бы с кем, – успокаивающе машу рукой.

Встаю с постели и, пошатываясь от слабости, подхожу к окну. На улице стоит лето или поздняя весна. Деревья уже окутались сочной зелёной листвой. Веточки слегка покачиваются под порывами ветра. На скамеечке сидит дедушка с родственниками. Мимо проходит женщина, ведущая за руку весело прыгающего ребёнка. Идут смеющиеся девушки. Неторопливо шагает парень, увлечённо поедающий мороженое в вафельном стаканчике.

«Здравствуй, новая жизнь! Теперь я не допущу прошлых ошибок. Всё ещё только начинается!»

Глава 3

Ординаторская хирургического отделения 17-й больницы.

– Валерий Петрович, а может, всё-таки расскажем об этом уникальном случае? Ведь это сенсация! За сутки у больного полностью затянулось ножевое ранение. Только шрам остался. Это же чудо! Мы можем прославиться на весь мир.

– Леночка, девочка моя, ты ещё наивный ребенок. Как только мы заявим о чуде, сразу же станем шарлатанами и мошенниками, жаждущими дешёвой сенсации. Ты думаешь, мы что-то сможем доказать этим твердолобым, мнящим себя светилами медицины? Ни-че-го! Такого быть не может, и всё! И правильно. Если бы я сам это своими глазами не увидел, то же самое бы сказал. Лена, мне два года до пенсии осталось. И я хочу их отработать нормально, без скандалов и прочих сомнительных приключений. Поэтому мы никому об этом не скажем, а выпишем больного через пару-тройку дней. Тем более что он уже почти две недели тут баклуши бьёт, больничное место занимает. А здесь не курорт, а больница. Мы людей должны лечить, а не со здоровыми оболтусами возиться.

– Но, Валерий Петрович, может, подумаете?

– Я уже обо всём подумал. Пациента выписываем и забываем о нём. Всё. Держи язык за зубами. Поняла?

– Поняла. Жалко всё-таки. Может, благодаря ему новая эпоха в медицине могла начаться.

– Не выдумывай! Иди, работай. И чтобы я больше таких предложений не слышал!

* * *

Через две недели меня выписали. За мной заехала мама, и я попрощался с соседями: пареньком с травмированной рукой, хмурым пожилым мужчиной, получившим ножевое ранение по пьяни от ревнивой жены, и весёлым толстячком, попавшим к нам после удаления аппендицита.

Двое последних сначала отнеслись ко мне настороженно, увидев говорящие татуировки на теле. Но потом, убедившись, что я не собираюсь «быковать» и нормально общаюсь, растаяли. Поэтому распрощался с соседями душевно.

Мать сложила старые вещи в свою большую брезентовую сумку, а мне выдала мешковатые серые брюки и затёртую чуть ли не до дыр футболку с улыбчивым олимпийским мишкой. Когда-то она была белой, а сейчас стала чуть сероватой. А довольный мишка, выпятивший свою грудь, из-за отвратительного состояния футболки смотрелся гротескно и жутковато.

«И вот это мне предлагается надеть?» – ужаснулся я, рассмотрев одежду, в которой мне предстояло поехать домой.

– Сынок, с тобой всё в порядке? – всполошилась мать, превратно истолковав мою гримасу.

– Нормально, мам, – отмахнулся я. Не стесняясь родительницы, избавился от синих спортивных штанов и майки и переоделся в брюки и футболку.

– Идем?

– Пошли. – Рано постаревшая женщина кивнула. На секунду уставшее и осунувшееся лицо осветилось искренней доброй улыбкой, сделавшей маму моложе. Разгладились морщины, в карих измученных глазах засветилась задорная искорка. Женщина на мгновение словно сбросила с себя груз прожитых лет, перенесенных ударов судьбы и житейских проблем, помолодев лет на двадцать. И сразу стало видно, что она была привлекательной и обаятельной в юности.

«Похоже, сыночек десяток лет жизни ей убавил, урод поганый, и не только он», – отмечаю в уме.

Медленно идём к выходу. Спускаемся по лестнице, проходим сквозь кучку людей и мимо врача в коридоре. Открываю скрипнувшую дверь. Ласковое весеннее солнце гладит лицо тёплыми дружелюбными лучиками, заставляя глаза зажмуриться. Уличный воздух бодрящей волной врывается в легкие, даря ощущение прохлады и свежести.

– Чего застыл, Мишенька? – Мама обеспокоенно касается локтя.

– Ты не представляешь, мамуль, как здорово после этой больницы выйти на улицу и вдохнуть полной грудью.

– Почему? Представляю. Только ты больше эту водку проклятую не пей. И дружков своих, бандитов, брось. Сейчас повезло – живым остался и здоровым, наверное. А доктор сказал, чуть бы левее ударили, и всё, хоронили бы. – Мамино лицо некрасиво морщится.

Женщина утыкается мне в грудь, сдавленно всхлипывает и с трудом удерживается, чтобы не разрыдаться. Девушка в ярком красном платье с белыми узорами – цветами, лохматый мужчина в сером костюме, заходящие в больницу, кидают на нас любопытные взгляды, но, встретившись с моими глазами, смущенно отворачиваются в сторону.

– Мамуль, ну чего ты, перестань, всё наладится. – Моя ладонь неловко гладит всхлипывающую и прижавшуюся женщину по каштановым волосам с уже видимой сединой у корней.

Матушка отстраняется. Её глаза наполнены влагой.

– Обещаешь? – Женщина смотрит на меня с отчаянной надеждой.

– Говорили уже, – морщусь я. – Обещаю, конечно.

Мать аккуратно снимает подушечками пальцев слезинки в уголках глаз, готовые прокатиться прозрачными дорожками по щекам.

– Извини, я что-то совсем расклеилась. Просто когда узнала, что тебя ножом ударили, сердце чуть не оборвалось.

– Ничего страшного, мам. Я всё понимаю.

Женщина берёт меня под руку, и мы идём к остановке. Мой взгляд жадно скользит по московской улице. По дороге проносятся юркие «жигули», громоздкие «Волги», вместительные рафики, советские внедорожники – уазики, МАЗы, КамАЗы и ни одной иномарки. Зелёные деревья, уютные скверики, Москва ещё не превратилась в бездушный мегаполис из стекла и бетона. Люди с открытыми лицами, смеющиеся дети, весёлая молодёжь. Ни одного озлобленного и убитого бытовыми проблемами лица. Рекламы нет, вообще никакой. И от этого город кажется чище, уютнее и добрее. Даже время здесь, по сравнению с современной Москвой XXI века, течёт медленнее и размереннее. А дышится легче и свободнее.

Нет, я не фанат Союза, который был до перестройки. И тем более коммунистов. Но надо признать, было в том времени особое очарование. Спокойный и налаженный быт, отсутствие тревоги за завтрашний день. – Как всего этого не хватало обычным людям.

И безумно жаль, что в будущем, разрушая страну, мы вместе с водой выплеснули и ребенка. Избавились от недостатков социализма вместе со множеством его достоинств.

– Миша, – матушкина ладонь дёргает меня за локоть, – идём быстрее, там наш троллейбус подъезжает.

Громыхая железом, останавливается красно-белый троллейбус. Дверки-гармошки разъезжаются в стороны, выпуская людей. Из транспорта течёт поток пассажиров: бабки, молодые парни, женщины средних лет, ворчащий дед и даже влюблённая парочка. А потом начинают заходить люди, стоявшие на остановке. Мама достает из сумочки свой громоздкий кошелёк из кожзама, выуживает пальцами две пятикопеечные монетки и протягивает их водителю, толстому дядьке в клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Затем получает сдачу – две маленькие монетки по копейке. Мы с матушкой протискиваемся в середину салона, расталкивая плечами кучно стоящих людей. Родительница пробивает талончики в компостере.

От поездок в общественном транспорте я давно отвык. И сейчас ощущения ужасные. Меня постоянно толкают, пихаются локтями. Рядом злобно ворчат хмурые бабки. Пару раз по моим ногам хорошо потоптались. Причем второй раз это была здоровенная тётя примерно полтора центнера весом.

Я даже зашипел от боли и чуть не сказал ей, что спасательный круг на пузе очень кокетливо смотрится, превращая её в большую мягкую горку. А также практичен, поскольку гарантированно защищает хозяйку от голода, холода и разврата. Но, смерив задумчивым взглядом неповоротливую слониху, промолчал. Опасно грубить женщине, у которой одна ляжка весит, как я, а здоровенные бицепсы на руках больше, чем у молодого Шварценеггера.

В троллейбусе было душно, жарко, и вся эта масса людей, набившихся в транспорт, как сельди в бочку, обильно потела. Когда наконец мы подъехали к нашей остановке, я трудом выпихнулся из этой спрессованной людской массы в измятой и задранной вверх футболке, весь залитый потом, с синяками на спине и боках. Экстремальный тур в советском общественном транспорте меня шокировал. Ещё и матушку, застрявшую между здоровенной тёткой, кряжистым мужичиком в кепочке и древним дедом в штанах «прощай молодость», пришлось выдирать на улицу.

Остановка находилась рядом с жильем. Через пять минут я уже стоял возле большой деревянной двери, обитой потрескавшейся и немного рваной коричневой кожей молодого дерматина. Матушка сосредоточенно ковырялась ключом в замочной скважине, наконец, под клацанье замка, провернула его два раза, а потом распахнула дверь.

Первое, что я увидел, были колготки, рубашки, трусы и майки, развешанные в коридоре. Облезлая тумбочка, чей-то старый велосипед, прислонённый к стене.

«Коммуналка? Вот это попал так попал». – В охренении я оперся о стену.

– Чего встал, сына? Снимай обувь и проходи, – деловито распорядилась мама.

И тут, окончательно добивая меня, из кухни заунывно завыл хриплый мужской голос:

 
У павильона «Пиво-воды»
Стоял непьяный постовой.
Он вышел родом из народа,
Как говорится, парень свой.
Ему хотелось очень выпить,
Ему хотелось закусить,
Хотелось встретить лейтенанта
И глаз подлюке погасить.
 

«Млять, приехали, это шалман какой-то», – мелькнуло в мозгу.

– Паша, – заголосила матушка. – С утра уже набрался? Ну нельзя же так!

– Как только ты ушла, он сразу бухать начал, – подтвердила вынырнувшая неизвестно откуда бабка в древнем голубом халате и с растрепанными седыми волосами. – Совсем стыд потерял, бесстыжая морда, аспид проклятый.

От бабки несло кисло-сладким запахом старческого тела и неповторимым ароматом нестиранных стоячих носков. Сморщив нос, я инстинктивно отодвинулся от шустрой старушки, продолжая разглядывать соседку.

В глазах престарелой стукачки горели нездоровые огоньки азарта и ожидания скандала. Со мной она поздороваться не захотела, демонстративно повернувшись спиной. Скорее всего, у бывшего владельца тела отношения со старухой были не очень.

– Да погоди ты, Петровна, – отмахнулась мать. – Сами разберёмся.

Она метнулась на кухню. Я пошел за нею. За нами увязалась любопытная бабка, желающая лично понаблюдать шоу «разборка с алкашом».

Но мне было не до этого. Сознание ругалось, характеризуя эмоциональными фразами окружающую обстановку. На ум лезли непарламентские выражения о женщинах с низкой социальной ответственностью, лицах нетрадиционной ориентации и видах извращённого секса.

На кухне за старым столом с потёртой и исцарапанной столешницей сидел татуированный мужик лет пятидесяти в серой от грязи майке и клубком спутанных волос, кокетливо выглядывающих из выреза на груди. Рядом с ним стояли ополовиненная бутылка «Пшеничной», давно не мытый стакан и тарелка с нарезанными кружочками маринованного огурца.

«Точно шалман, – констатировал я. – Вот же ж, млять, чего же мне так не везёт?!»

– Пашенька, ну нельзя же днём уже за бутылку браться! – начала воспитательную работу родительница. – Тебе же ночью на смену идти, а ты пьёшь уже.

Мужик молчал, тупо уставившись глазами в стол. Икнул, брызнув слюной на стол. Затем поднял голову и увидел меня. Выражение лица стало более осмысленным. Губы алкаша растянулись в улыбке.

– О, Миха. Выписали уже? Садись, выпьем! – протянул ладонь поклонник зелёного змия.

После короткого колебания я решил всё-таки пожать руку жертве алкоголя.

А мать, пользуясь тем, что внимание любителя водки отвлечено, попыталась схватить бутылку с живительной влагой.

– Ты чего? – Мужик быстро цапнул драгоценный сосуд, разразился матерной тирадой и замахнулся.

Хватаю его за запястье.

– Не надо. Поднимать руку. На мою мать, – советую Паше.

– Правильно, Миша, молодец, – поддержала меня довольная Петровна. – Никак за ум взялся! Не давай пить этому ироду! Совсем уже с ума сошёл!

Отёчная морда мужика налилась кровью. Он попытался схватить другой рукой кухонный нож, лежащий на столе. Резко толкаю его плечом, и приподнявшийся со стула Паша падает грудью на стол. Нож, до которого он чуть не успел дотянуться, улетает на пол. Бутылка с грохотом падает, орошая стол и коричневый, местами вздыбленный линолеум прозрачной влагой.

Приходится скручивать взревевшего мужика, заламывая руки за спину.

– Куда его тащить? – спрашиваю у матери.

– Сейчас, Миша, сейчас, я комнату открою, – засуетилась родительница.

Тело брыкается, но как-то вяло. Мычит нечленораздельно матюки, но я уже вытаскиваю его в коридор. Мать дрожащими руками вставляет ключ в замок одной из комнат и распахивает дверь. Затаскиваю алкаша в помещение и укладываю на диван. Он пытается встать, но лёгким толчком в грудь снова отправляю его в горизонтальное положение.

Паша, поняв, что встать не получится, сворачивается в клубочек, подтягивает подушку к себе и моментально засыпает, радуя нас могучим храпом.

Утираю пот, дышу, как будто после марафона, сердце чуть не выпрыгивает из груди, отстукивая барабанную дробь о грудную клетку.

– Сыночка, с тобой всё в порядке? – обеспокоенно спрашивает мама, заметив моё состояние.

– Нормально. Просто ещё не совсем восстановился после больницы, – успокаиваю родительницу.

– Может, пойдёшь полежишь в своей комнате?

«Если бы я ещё знал, где она находится».

– Так у меня ключей нет, – отвечаю я. – Как я туда пройду?

– Сейчас я открою, – суетится матушка, доставая из сумочки связку ключей, – пойдём.

Вежливо пропускаю родительницу вперёд. Выходим в коридор. Следующая дверь оказалась моей комнатой. Захожу за матушкой и осматриваю помещение, где мне предстоит жить некоторое время. Кровать с железной сеткой. Матрас аккуратно заправлен одеялом. На нём лежит подушка в белоснежной накрахмаленной наволочке.

– Я к твоему приезду постельное белье постирала, – сообщает матушка.

– Спасибо, мамуль.

Продолжаю осмотр комнаты. Всё остальное производит удручающее впечатление. Затёртый красно-коричневый ковер на стене, убогий половичок с расползающимися во все стороны нитями. У окна – покарябанный письменный стол. На столешнице лежит мутное оргстекло. Под ним – несколько фоток и какие-то обложки журналов. Сбоку от стола – плакат с грудастой красоткой в откровенном бикини. Там же – небольшой шкаф со старыми книгами.

«М-да, бомжатник бомжатником, – делаю вывод. – Живу в коммуналке, папаша – алкоголик и моральный урод. Предыдущий хозяин тушки – отсидевший уголовник. Полный букет для последующей деградации. Как там великий Карл Маркс говорил? Бытие определяет сознание? Значит, надо срочно что-то делать, менять условия, выходить из этой среды. Кстати, а Паша – точно мой папаша? Сынком он меня не обзывал вроде, а когда матерился, орал мамаше “твой щенок”. Надо проверить».

Разворачиваюсь к матери.

– Мать, а чего это папаша такой буйный сегодня?

– Какой папаша? – недоумевает она, а потом в глазах мелькает искорка понимания. – А, ты о Пашке, что ли? Чудно, раньше ты его папашей никогда не называл.

«Понятно, скорее всего, отчим. Надо фотки посмотреть старые, чтобы понимать, что к чему».

– Ладно, мамуль, пойду я на улицу, продышаться хочу. Закис в больнице совсем.

– Миш, ты же не ел ничего. Давай я макароны разогрею, поешь и пойдёшь, – предлагает родительница.

– Не, ма, я потом. На свежий воздух хочу.

– Иди, – матушка растерянно смотрит на меня, – только со своими дружками не якшайся больше. Один раз они до тюрьмы тебя довели. Да и не выздоровел ты как следует.

– Опять двадцать пять. Мам, я же обещал. Сколько раз можно из пустого в порожнее переливать?

– Хочется тебе верить, – вздыхает родительница. – Ладно, поживём – увидим, а пока вот, возьми.

Она снова достаёт свою кошёлку, роется в ней и протягивает зеленоватую «трёшку».

– Вот тебе на сигареты там или ещё что-нибудь. Больше дать не могу, Пашка много денег пропил, – вздыхает матушка.

– А это квартира Пашкина?

– Миша, что за вопросы? – сердится мать. – Мы с ним пять лет назад жить начали. Он из деревни в Москву приехал, в общежитии жил.

– Так, может, это сокровище, того? Обратно в общежитие отправить? – интересуюсь у мамы. – Зачем нам такие приключения?

– Да что ты такое говоришь? – бормочет женщина. – Как его выгнать? Живой человек всё-таки. И вообще, он хороший, когда трезвый, – неуверенно добавляет она.

– Все мы хорошие, когда спим зубами к стенке. Но учти, будет продолжать пьянствовать и на тебя руку поднимать, обратно в общежитие отправится или в свою деревню, мне без разницы, – сообщаю матери.

– Михаил, я тебя не узнаю. – Женщина тревожно смотрит на меня. – Ты же недавно сам бухал с Пашкой, а теперь так говоришь.

– Мам, только не начинай, а? Я же тебе обещание дал, теперь у меня и у тебя будет новая жизнь, вот увидишь.

– Дай-то бог, – шепчет мама, крестится и вдруг притягивает меня и целует. – Мишенька, я так хочу, чтобы это было правдой.

– Вот увидишь. Так и будет.

По впалой щеке женщины ползёт прозрачная слезинка. Вытираю её подушечкой пальца. Прижимаю маму к себе. Она порывисто обнимает меня, всхлипывая.

– Мамуль, выше голову. Я же сказал, всё будет хорошо.

Когда родительница немного успокоилась и вручила мне ключи от комнаты и квартиры, пошёл прогуляться. Пробежался вниз по ступенькам, с интересом рассматривая надписи на стенах. «Витя + Маша = Любовь».

«Банальщина».

Взгляд скользнул ниже.

Знаменитое слово из трёх букв, обозначающее мужской орган для размножения. Сурово и кратко. Чего автор хотел этим высером добиться? Демонстрировал зачатки грамотности, знание анатомии человека или умение складывать слова из трёх букв? Это науке неизвестно. Печально, что таких неандертальцев много.

О, а ниже уже другая надпись из пяти букв. Уже об особенностях женской физиологии.

Как там у Высоцкого? «В общественных парижских туалетах есть надписи на русском языке». А у нас почти каждый подъезд хрущевки или коммуналки как общественный туалет. Заплёванный, измазанный в каком-то дерьме. Окурки повсюду валяются, мусор рассыпан. Нет, надо отсюда потихоньку сваливать куда-то в более приличное место.

Созерцание настенных испражнений существ, считающих себя разумными, оскорбляет мой тонкий эстетический вкус. Нет, я не корчу из себя рафинированного эстета и аристократа голубой крови, презрительно кривящего лицо при матерных выражениях из уст обычных людей. Сам могу изредка ругнуться, используя непарламентские выражения. Но вот когда засранные подъезды с матерными надписями вижу, реально противно. Как будто в дерьме сам вымазался. О, а на первом этаже более креативная запись. «Пусть умрёт в тяжёлом роке бычья группа “Модерн Токинг”». Наверное, малолетние любители хеви-метал писали. Хотя бы без матюков, и то хорошо.

Разглядывая творчество народных масс, не намного опередивших обезьян в процессе эволюции, подхожу к выходу на улицу.

Толстая деревянная дверь со скрипом распахивается, выпуская меня во двор. Вдыхаю полной грудью бодрящий весенний воздух. Середина мая 1986 года. Деревья начинают зеленеть, солнце тёплое и ласковое, легкий ветерок дарит ощущение свежести и прохлады. Наслаждаюсь каждым мгновением своей новой жизни. Во дворе полно народу. Подростки отжимаются на брусьях, подтягиваются на турниках. Пацанва с хохотом гоняет мяч. Малышня бегает на детской площадке, с визгом съезжает с горки, копается в песочнице, деловито строя пасочками дома и замки.

За ними наблюдает стайка молодых мамаш и старушек, рассевшихся на скамейках площадки и у подъездов.

– Здорово, Елизар.

Поворачиваюсь на голос. Ко мне подходит невысокий худой паренёк с хитрыми глазами. Коричневые брюки, клетчатая рубашка, кепочка по блатной моде, надвинутая на глаза.

– Здорово, – отвечаю я.

Обмениваюсь с парнем рукопожатием. Рука у него оказывается неожиданно крепкой.

– А базарили, ты коньки отбросил. Мотыль, ботали, тебе перо в грудак засадил, и когда скорая приехала, ты уже отходил. Зуб давали. – Парень с интересом рассматривает мою грудь.

– Врали, – спокойно отвечаю я. – Видишь, стою же перед тобой. Рано похоронили.

– Ага, – соглашается он, – получается, Серый и Кацо балаболами оказались.

– Выходит так.

И тут мой взгляд зацепился за выходящую из арки девушку и прилип к ней. Незнакомка была чудо как хороша. Распущенные волосы белоснежной волной рассыпались по плечам, аккуратный вздёрнутый носик, пухлые алые губки, большие синие глаза, в которых можно утонуть, светящаяся чистая кожа. Личико с тонкими чертами лица, длинные изящные ножки, тоненькая талия, которую можно визуально обхватить ладонями, и высокая, вызывающе торчащая под футболкой грудь. Девушка была одета в потёртые синие джинсы Levi’s, на ножках красовались лёгкие небесно-голубые мокасины, а на футболке разноцветными буквами светился лозунг хиппи «Make love, not war!». Девчонка была похожа на самую красивую блондинку советского кино Ирэн Азер, как родная сестра.

Девчонка заметила мой взгляд, насмешливо фыркнула и повернулась ко мне.

– Чего смотришь, Мишка? Денег на водку хочешь попросить? Извини, алкашам не подаю.