Текст книги "Гений"

– Какая ты, – сказал Торопкий. – Как печка. Не заболела?

– Немного, да. А ты прохладный, приятный. Обними.

Торопкий обнял, обнаружив, что на Анфисе нет никакой одежды и что она вся горит от жара болезни. Ему стало ее жаль, но телу захотелось в эту жару так, будто оно замерзло, будто зима вокруг, а не лето, будто он пришел с мороза и нырнул сразу же в постель.

Эх, не успею договорить, подумал он. А потом говорить как-то уже… Нехорошо. Даже подло. Лучше уж завтра.

– Главное, – вслух размышлял Аркадий, – притащился в такую даль на ночь глядя. Ведь он не знал насчет Анфисы, почему так спешил?

– Узнал про меня. Я в военной форме. Он что-то заподозрил, – предположил Евгений.

– Точно! На разведку приходил! Подумает еще, что я с Анфисой связь поддерживаю для чего-нибудь такого. Тоже для разведки.

– Я уверен, что подумает, – подтвердил Евгений.

– Женя, но ведь это выход! Не хочется ведь женщину подставлять, понимаешь? Я Нинке так и скажу! Что общался с Анфисой не как с женщиной, а как с женой представителя вражеского лагеря!

– Нина считает, что ты этот лагерь поддерживаешь, – напомнил Евгений.

– Я тоже думал, что поддерживаю. Но они же зарвались, хохлы эти, у них голову уже снесло от национально-освободительной идеи! Кто их захватывал, от кого освобождаться? Лучше бы своих воров и жуликов к ногтю прижали! Тут, в Грежине, они тихие, но сколько их воюет против России, сколько в своих братьев стреляет? Да и тут у них неизвестно что. Кто такие третьяки? Наши? С какой стати? Им выгоднее воду мутить. Если подумать, идея насчет дружины – вполне здравая. Будет контроль, будет ясно, кто на самом деле все эти бесчинства творит!

– Напиши об этом статью, – посоветовал Евгений.

– И напишу! Да, у нас с Вагнером разногласия, в том числе из-за Светланы, повел он себя, мерзко, прямо скажем, но мужик он в принципе нормальный! Болеет душой за Грежин, за… За все! Неравнодушный человек. И профессионал. А Нинке надо объяснить насчет Анфисы, что тут не любовь, а политика. Прямо завтра с утра и объясню.

– Евгений подумал, что, если бы Аркадий его спросил, он посоветовал бы не откладывать, – сказал Евгений.

– Считаешь? А в самом деле! Куй железо, пока оно есть, как говорит наш Вагнер. Остроумный человек, между прочим, когда-то в одесском чемпионате КВН участвовал, а это тебе не что-нибудь! Точно. Пойду и стукнусь. Не пустит – ей же хуже. Пустит…

Что будет, если пустит, Аркадий не сказал. Как бы само собой подразумевалось.

Он натянул шорты, выскочил из комнаты. Послышался негромкий стук в стекло.

Нина не спала. Кровать стояла возле окна, створки были по летнему времени открыты, а само окно затянуто марлей.

Стук повторился.

– Чего тебе? – спросила Нина.

И Аркадий сразу же воспрянул: он не услышал в голосе жены ни злости, ни раздражения, ни даже обиды. Значит, успокоилась!

– Объяснить хочу, – сказал Аркадий. – Я к Анфисе приходил, чтобы ты знала, по делу. И в этот раз, и раньше.

Нина после мыслей о Торопком чувствовала себя виноватой, поэтому не стала слушать дальше.

– Ладно, замнем. В дом иди.

Аркадий впопыхах хотел отодрать марлю и влезть в окно.

– Комаров напустишь, через дверь! – велела Нина.

Она слышала, как Аркадий бегом поспешил к крыльцу, как споткнулся о ведро, ойкнул, выругался. И тихо засмеялась.

Анфисе в какой-то момент показалось, что она не руками и ногами обвивает Торопкого, а щупальцами, будто она и впрямь инопланетянка, превратившаяся в подобие осьминога, и сейчас задушит землянина, а потом выпьет из него кровь и опять станет похожей на туземцев, будет такой, как все.

Торопкий застонал, Анфиса испугалась, ослабила хватку.

– Ты чего?

Торопкий упал рядом, бурно дыша и улыбаясь. Даже если у нее что-то было с Аркадием, думал он, и что с того? Несправедливо, если вдуматься, что такая женщина принадлежит одному человеку. Но кто сказал, что жизнь справедлива? Кому везет, тот и счастлив.

Глава 9
Поки розумний думає, то дурень вже робить

[12]12
  Пока умный думает, дурак уже делает.


[Закрыть]

Степа Мовчан любил дорогу.

Он любил фильмы про дорогу – те, что у американцев называются «роуд-муви». Там обычно что-то приключается. Едут себе люди, и к ним кто-то садится. Если странный мужчина, жди фильма ужасов. Если девушка, значит, будет про любовь. Хотя не гарантия, девушка может оказаться зомби или вампиром. А еще часто в таких фильмах кто-то от кого-то убегает. Или, наоборот, догоняет. Это интересно, но Степе больше всего нравятся те кадры, когда просто едут. Обычно под музыку. Кругом пустыня с кустами и камнями. Вдали горы. Только дорога, и больше ничего. И одинокая машина. Красиво.

Степе хотелось когда-нибудь попасть в те места и проехать там. Можно с девушкой, но лучше одному. Или так: когда хочешь, чтобы была девушка, она есть, а когда не хочешь, ее нет.

Дорога, мотели. Никто тебя ничем не достает. Ты едешь и едешь.

Например, такое кино: знакомишься в мотеле с девушкой, едешь с ней до другого мотеля. Там знакомишься с другой, лучше предыдущей. И опять дальше. От мотеля до мотеля. Кино так и будет называться: «От мотеля до мотеля».

Ничего себе, подумал Степа, я сочинил сценарий. Надо же. Человек не знает своих талантов.

Он думал про кино, чтобы не вспоминать о своих неприятностях.

Степа учился на предпоследнем курсе Белгородского юридического института МВД. Он попал туда не сразу. Сперва отец решил, что сыну неплохо бы послужить. Через знакомых устроил Степу в белгородский батальон ППС (патрульно-постовой службы). Что считается за службу в армии, то есть два зайца сразу.

Потом Степа вернулся в Грежин, поработал под началом отца, попросился продолжить обучение. В институт МВД его, уже служившего, взяли практически без экзаменов.

Началась молодая студенческая жизнь со всеми ее плюсами и минусами.

Откуда минусы? Оттуда, что Степу губили его доброта и отзывчивость. Это проклятие его жизни. Взять ту же Светлану Зобчик. Почему-то в школе все решили, что Степа должен за ней ходить. Так у них это называется: ходить. Степа признавал, что Светлана Зобчик красивая и умная девушка, но ходить не собирался. Ему и так было хорошо. Но все ждали, что он будет за ней ходить, и он начал ходить, чтобы не спрашивали, почему не ходит. Ничего такого между ними не было, но Степе казалось, что Светлана чего-то ждет. Однако он терпел, лишнего не говорил и не делал. И вот они танцевали на выпускном вечере. Степа танцевал молча. И Светлана молчала и была печальной. Ждет объяснения в любви, думал Степа. Он не хотел ее обидеть и сказал: «Я тебя люблю». Она ответила: «Это твои проблемы». Наверное, печаль у нее была от чего-то другого.

Степа обрадовался, что свободен. Но поселок маленький, Степа и Светлана постоянно сталкивались, и всегда вокруг были люди. И всегда эти люди со значением улыбались. Будто чего-то ждали.

Степа уезжал, приезжал, Светлана тоже приезжала и уезжала, и опять они пересекались, и зрело само собой общее мнение, что они наверняка поженятся. Уже начали впрямую спрашивать и его, и ее: когда свадьба-то у вас, чего тянете? Степа со смехом отмечал: никакой свадьбы не будет, чего вы? Ему не верили. Светлана сердилась и просила отстать с дурацкими вопросами. Ей тоже не верили, считали, что стесняется.

Однажды был праздник, застолье, Трофим Сергеевич Мовчан посадил рядом с собой Михаила Михайловича Зобчика, отца Светланы, оказывая ему этим уважение, и в ходе веселья спросил:

– Ну что, Михал Михалыч, когда наши дети поженятся?

– Да хоть сейчас! – ответил Зобчик.

И пошел домой советоваться с женой Кристиной. Она была старше его на восемь лет, выше на полголовы и шире в плечах и считала себя умнее. В округе ее уважительно звали Кристиной Игоревной, она вела обширное домашнее хозяйство: свиньи, утки, гуси, поэтому семья жила крепко.

Кристина Игоревна сказала мужу:

– Миша, ты совсем дурак? Надо было согласиться!

– Я и согласился! Я сказал: хоть сейчас!

– Миша, когда люди говорят – хоть сейчас, это все равно что никогда! Он за издевательство это принял, будь уверен!

Зобчик недоумевал.

Меж тем Мовчан вовсе не принял ответ за издевательство. Он сказал сыну:

– Родители Светланы только и ждут, когда ты ей предложение сделаешь. Да и она тоже. Зачем откладывать?

– Доучиться хотел.

– Одно другому не мешает.

Степа хотел сказать отцу, что он не любит Светлану, в этом все и дело. Вот не любит, и все тут. Да, она красивая, но какая-то при этом чужая, встретишься с нею глазами и чувствуешь, будто тебя обдает холодом. Однако Степа привык быть хорошим сыном, не огорчающим родителей. Если он скажет отцу, что не любит Светлану, тот расстроится. Спросит: как можно не любить такую девушку? Спросит: кого же ты тогда любишь? И еще спросит: может, ты вообще не девушек любишь, а что-то другое? От этих не заданных, но вероятных вопросов Степу бросало в пот.

– Ладно, – сказал он. – Прямо завтра с ней и поговорю.

И действительно, с утра пошел к ее дому, караулил, когда Зобчик уедет на службу, а Кристина Игоревна на мотороллере с кузовом отправится объезжать грежинские столовые и кафе, где покупала задешево пищевые отходы для свиней. Постучал в окно комнаты Светланы, разбудив ее, она выглянула, он объяснил, зачем пришел.

– Я замуж в принципе не собираюсь, – сказала Светлана.

Степа сообщил об этом отцу.

– И ты поверил? – спросил Трофим Сергеевич. – Она тебе голову морочит! И что ты за мужчина, если сразу отказываешься от того, чего хочешь? Ты должен добиваться! Не собирается она замуж?! Другие за тебя счастливы до смерти пойти будут, а она не собирается! А ты как тетюх последний себя повел!

После этого Мовчан о чем-то беседовал с Зобчиком, а тот о чем-то говорил со Светланой. В результате Светлана позвонила Степе и сказала, что, если не прекратятся эти домогательства, она подаст на отца Степы в суд за использование служебного положения в личных целях.

Степе стало неприятно, он сказал отцу, что Светлана действительно в принципе не желает выходить замуж, Мовчан заподозрил неладное, выпытал у сына о звонке Светланы, разгневался, но на время затаился. А потом и произошла эта темная история с наездом на старуху. Зобчик попал под суд, Светлана прямиком пошла к Мовчану объясняться, а тот ей сказал:

– Ты, красавица, не лей щи в компот, не мешай одного с другим. Хотя, конечно, если ты подумаешь в должном направлении, все еще можно поменять.

Тогда Светлана обратилась к Степе с требовательной просьбой усовестить отца.

Тот попробовал, то есть пробормотал что-то отцу насчет того, что не надо бы так с Зобчиком.

– Согласилась, значит? – обрадовался Трофим Сергеевич.

– Нет.

– А чего же ты тогда?

– А что?

– А то! Своей цели надо уметь добиваться! Ладно, езжай, учись, но следующим летом, учти мое слово, будет у вас со Светланой свадьба! Потому что вы же идеальная пара, мы на вас с матерью заранее радуемся!

И Степа уехал. Учился он не хорошо, но и не плохо, чтобы не было проблем. Степа не любил проблем. Большинство проблем возникает из-за спиртных напитков и женщин. Степа не употреблял спиртных напитков и остерегался женщин. Ходил в тренажерный зал, занимался много и с удовольствием и быстро добился результатов. Тренер советовал ему пойти в бодибилдинг, но бодибилдинг вреден для здоровья, и Степа не пошел в бодибилдинг. В тренажерном зале у него появились друзья, у которых была русская национальная идея. Они не курили, не пили, занимались здоровьем и говорили умные слова о спасении этноса. Так как Степа тоже не курил и не пил, они решили, что и он сторонник русской национальной идеи. Вообще-то Степе нравилась русская национальная идея, и он этого не отрицал. Смотри, говорили они ему, сколько тут черных занимается. Степа смотрел и видел: черных было много. Но в мероприятиях новых друзей участия он не принимал. У него было три дела: учеба, тренажерный зал, а вечером он приходил к себе на съемную квартирку, куда никогда никого не приглашал, и смотрел каждый вечер по два-три фильма. В том числе, конечно, любимые роуд-муви.

А этой зимой, в новогодние каникулы, возникла все-таки проблема. Приехал домой погостить, позвонил школьный друг, позвал к себе. У друга была большая компания. Сначала веселились дома, потом пошли ходить по поселку. Зашли на украинскую территорию. Там жила известная девушка Леся. У Леси оказалась шумная компания. Степа выпил шампанского, и его с непривычки повело. Как-то так вышло, что они с Лесей оказались в глухой комнатке. Я тебя всегда любила, а ты даже про меня не знал, упрекнула Леся. Поцелуй меня хоть раз. Степа поцеловал. Она его любовно щупала и говорила: никогда такой красоты вблизи не видела, дай глазами посмотреть, сними рубашку. Степа снял. Она набросилась на Степу и получила от него все, что хотела.

Через два месяца Леся позвонила ему в Белгород и сказала:

– Гуляешь там, веселишься? А я беременная, чтоб ты знал.

– При чем тут я? – испугался Степа.

– Хочешь тест на отцовство? – спросила Леся.

Степа пообещал все как-нибудь уладить.

– Как ты там уладишь? Давай-ка езжай сюда, если не хочешь, чтобы все узнали.

– Я могу только летом приехать, – сказал Степа. – Сейчас никак.

– Ладно, – сказала Леся. – Хоть это и позорище, выходить замуж на шестом или седьмом месяце, но я подожду.

И с тех пор ждала. Каждый день писала электронные письма и эсэмэски, рассказывая, как протекает беременность. Советовалась, какое имя дать будущему сыну. И каждое сообщение заканчивала стишком: «Ждем тебя, мой котик, я и мой животик».

От одной этой заботы сойдешь с ума, но судьба ошарашила Степу еще раз.

На майские праздники поехали молодой компанией на Донец, в Огурцов лес. Друзья, русские националисты, позволили себе расслабиться, выпили, с ними были девушки, тоже националистки. Одна из них, Тая, хвасталась умением бросать ножи. Приглашала желающих встать к дереву, а она попадет прямо над головой. Степа зачем-то встал. Потому что опять выпил. Впрочем, не только поэтому. Может, так его грызла тоска в предчувствии лета, что он втайне надеялся: пусть нож попадет в сердце, и все кончится. Или, ладно, пусть в глаз. Он тогда станет инвалидом, и Леся, быть может, передумает выходить за него замуж. Тая кинула и попала Степе в бедро. Неглубоко, но больно. Над нею смеялись. Степе было ее жалко. Все пошли к воде, Тая осталась. Степа снял штаны, она отсасывала кровь из раны. Говорила: слюна – лучший антисептик. Верь мне, я в медицинском колледже учусь. Потом перевязала, достав из чьей-то машины аптечку. А потом так получилось, что они пошли в кусты и там торопливо и жадно занялись друг другом. Главное, что помнит Степа: беспощадные комары, кусающие в голый зад. Руки были заняты Таей, поэтому он не мог прихлопнуть их, только пытался стряхнуть, энергично дергая задом, что комарам не доставило никакого беспокойства, зато Тая была очень довольна.

Тая в него влюбилась. Проникла в его заветную одинокую комнатку. Осталась там. «Я от тебя ничего не хочу, кроме взаимности», – призналась она Степе.

Через полтора месяца объявила о своей беременности. Сказала: это мы в первый раз не убереглись. Страсть была.

Степа сказал, что он почти женат. Его ждет невеста.

– И что мне делать? – спросила Тая. – Убить своего и твоего ребенка?

– Нет, – сказал Степа.

– А что? – спросила Тая.

Степа не знал, что ответить.

– Надо подумать, – сказал он. – Мне скоро надо съездить домой. Вернусь, и все решим.

– Мне тоже домой надо, – сказала Тая. – В Воронеж. Значит, до августа, сладкий?

– Да.

Но и этого мало! Перед самыми каникулами был организован рейд русских националистов с целью обнаружить подпольные наркопритоны и казино. Степу пригласили. Он не хотел, но согласился. И произошла странная история: вместе с сотрудниками полиции добровольцы накрыли притон, изъяли наркотики, карты, фишки, деньги, но тут ворвались какие-то другие полицейские, схватившие этих полицейских, а заодно Степу и его друзей. Запахло крупными неприятностями, приезжал Мовчан, помогал разрулить, Степа заверил его, что ни в чем не виноват. Дело официально было закрыто, но неофициально Степе сообщили, уже после отъезда отца, что в течение месяца он должен достать десять тысяч долларов, иначе все будет еще хуже, чем раньше.

Что мы получаем в остатке, который оказался больше, чем сама жизнь? – мрачно размышлял Степа. Мы получаем долг в десять тысяч, который неизвестно с чего отдавать (не продавать же машину!), и двух беременных девушек, которые хотят за него замуж. Плюс Светлана, которая сейчас в Грежине, да еще почему-то в тюрьме. Степа, когда узнал, спросил отца: за что? Тот ответил: неважно, там она сохраннее будет. Для тебя стараюсь. Вот приедешь, и тут же свадьбу сочиним!

В день отъезда к Степе заглянул один из кредиторов и сказал, что серьезные люди требуют аванс. Иначе долг вырастет в два раза. Но есть вариант: если Степе дорога честь Родины и жизнь русских людей, погибающих на юго-востоке Украины, он может принять личное участие. Условие: полная добровольность и анонимность. При этом ежемесячно – тысяча долларов. Легкое ранение – три тысячи, средней тяжести – пять, тяжелое без инвалидности – десять, с инвалидностью – двадцать пять.

– А если смерть? – спросил Степа.

– Компенсация родственникам. Давали по миллиону рублей, но скоро повысят.

Степа согласился, он увидел в этом решение всех проблем. В идеале – заработать денег, отдать долг и получить такое ранение, которое заставит невест отказаться от него. Но не опасное для жизни. В конце концов, даже если убьют, и то лучше, чем жить потом с постылой женой и нежеланным ребенком.

И вот Степа едет и прокручивает в голове целый фильм о том, как все будет.

Конечно, отцу он ничего не скажет. Оставит записку. Короткую. Типа: «Ушел воевать за правое дело. Не волнуйтесь».

Да, но отец такой человек, что не затруднится найти его и, пожалуй, с позором вернет домой.

Уйти без записки. Просто исчезнуть.

В украинской части Грежина Степу будет ждать человек, который проводит его к месту сбора. Там Степу и других добровольцев снабдят обмундированием и оружием и повезут к месту боевых действий.

Степа будет воевать храбро, но умело. И все-таки не убережется, его ранят в плечо. Нет, лучше в ногу, в бедро, где уже есть шрам – все равно испорчено, по второму разу не страшно. Санитарка с простым и милым именем Таня будет перевязывать его и жалеть, что повредили такую красоту. Нет, она будет перевязывать молча. В глазах будут слезы сострадания. Но она будет стесняться видеть то, что в области бедра. Она пошла на фронт, потому что там погиб ее отец. Степа будет лежать в полевом госпитале, выздоравливая, Таня будет заходить как бы ненароком. Принесет готовому к выписке Степе букетик цветов и скажет, что это такой обычай. Ничего личного. И тут известие: наши попали в окружение. Идут тяжелые бои. Много раненых. Их нужно вывезти на вертолете. Посылают группу медиков и бойцов сопровождения. Степа вызывается лететь. Они оказываются в вертолете вместе с Таней. Вертолет подбивают. Пилот ранен и без сознания. Все погибли, кроме Степы и Тани. Степа бросается к штурвалу. Вертолет кренится, его относит в лес, Степа еле справляется. Вертолет при посадке заваливается, ломается винт. Их выбрасывает, вертолет взрывается, куском обшивки у Тани отрывает ногу. По колено. Нет, только стопу отрывает. Степа перевязывает, успокаивает Таню. Несет ее через лес. И они выходят к какому-то городу. Нет, они блуждают по лесу два дня, Таня почти умирает, и тут им попадается странное лесное поселение: два дома, в одном живет старуха, в другом женщина с маленькими детьми. Старуха оказывается знахаркой, она лечит Таню. Степа не отходит от Тани ни днем ни ночью. И понимает, что любит ее. Любит – впервые в жизни испытывая это чувство. Ему не повезло, он раньше не любил, но хорошо представлял, что это такое. Он с детства читал об этом, видел это в фильмах, а однажды шел по улице вечером, в ранних светлых сумерках, и увидел девушку с юношей между стволом старого тополя и металлическим гаражом. Они целовались. Тополь был огромный, гараж громоздился рядом тоже большой, а девушка и юноша были тонкие, у нее черные волосы по плечам, а он с короткой стрижкой, худощекий. Обеими руками он держал ее голову, как держат воздушный шар, и словно не целовал, а пробовал, прикасаясь и тут же отстраняясь, заглядывая ей в глаза. Лицо у него было задумчивое и такое, будто он о чем-то жалел и с этим прощался, а у девушки лицо было печальное, даже показалось, почти страдающее, но как-то при этом и радостное, словно она тоже о чем-то жалела и с чем-то прощалась, одновременно встречаясь с этим же, но уже с другим, удивляясь ему. Степа тогда не умом, а всем собой, холодком в животе и воробьиным стуком сердца понял: это и есть любовь – когда двое не могут друг на друга налюбоваться и при этом не понимают, что происходит, и от этого им страшно и счастливо. Он потом не раз видел обнимающихся и целующихся, но, когда слышал про любовь, вспоминал именно тех, между тополем и гаражом, и даже не их, а то, что сам тогда почувствовал.

Вот и с Таней будет так же. Ее нога совсем заживет. Они будут помогать старухе, посадят в огороде картошку, всякие овощи, решат остаться здесь, у Тани родится сын. Степа научится мастерству плотника и столяра, а заодно и всем другим ремеслам, сделает из кожи и дерева протез, на котором Таня даже сможет бегать.

Тут размечтавшегося Степу тряхнуло на глубокой выбоине, руль дернуло так, что машину понесло на обочину, и она чуть не слетела с дороги, но Степа умелыми и четкими движениями выправил ее.

Одновременно его воображаемый фильм словно перемотало куда-то вперед. Вглядевшись, Степа понял, что нет, это не фильм перемотало, а он видит совсем другое кино. Он ранен, но не как простой боец, а как командир подразделения, он лежит в госпитале, в отдельной палате. В госпиталь приезжает с концертом красавица-певица Няша, которую Степа любил, она и поет хорошо, и собой очень хороша, он не раз имел с нею дело в интернете. Няша, конечно, этого не знала, но сближение было полным, особенно с ее изображением на обложке русской версии журнала «Playboy». И вот Няша влюбляется в Степу-героя. Она уговаривает его бросить войну и уехать в Москву, но Степу ждут его верные солдаты, он не может их оставить. Победа близко, говорит он Няше, езжай домой и жди меня. Но она решает остаться с ним в качестве боевой подруги.

И тут опять кино скакнуло, причем без выбоины в дороге, а само по себе, Степа увидел Таню горюющей на берегу пруда, она похожа на несчастную девушку с какой-то картины какого-то художника, Степа не помнит, но картина известная. Таня не одна, а с ребенком. Ребенок тоже пригорюнился. Степе стало жаль их. Экран словно разделился на две части – в одной Степа видит себя на белой, как облако, постели, в сладком соединении с красавицей Няшей (видимо, перерыв между боями), а в другой он, с забинтованной головой и рукой на перевязи, выходит из-за кустов к берегу, и Таня радостно вскрикивает, сынок бежит к нему, обнимает, прижимается всем тельцем к коленям, бормочет: «Папа вернулся!»

Что за ерунда – он не только в жизни, но и в собственном кино попал сразу в две истории! И Степа начал выправлять, выбирая одну. Подумав, выбрал все-таки ту, где Таня и сын. Опять все стало хорошо: любят друг друга, работают. Но тут является муж соседки, бандит, воевавший поочередно на всех сторонах ради мародерства. Он видит свою жену постаревшей и подурневшей, зато Таня ему очень нравится. Начинает к ней подкатывать, Степа, не чинясь, дает ему по морде, сосед просит прощения, зовет на охоту, они идут стрелять зайцев или кабанов. Правда, кабанов в этих лесах нет, да и зайцы повывелись, но Степа наскоро внес поправку: это не просто лес, а заповедник, тут не только зайцы и кабаны, тут и косули, и волки, и лисы, и олени. И там, на охоте, сосед убивает Степу.

Степа увидел это ясно: вот он стоит за стволом и целится в кабана, а сосед сзади целится в него. Выстрел – и дырка в затылке Степы, и он падает. И вот Таня уже рыдает над Степой, а сосед стоит и усмехается.

Такой финал Степе не понравился, но он не стал ничего менять, а просто вернулся к истории с Няшей. Там все получилось красиво. Ночью тревога – в ружье! по машинам! враги окружают! Степа одевается за десять секунд, хватает автомат, видит: Няша тоже одевается.

– Куда ты собралась?

– С тобой.

– Не первый раз я иду в бой, любимая моя, спи спокойно и жди меня!

– Обычно я сплю, но в этот раз меня тревожат предчувствия. Я пойду с тобой, и даже не спорь!

Степа дает Няше запасной автомат, заставляет надеть бронежилет и каску.

Появление Няши на линии огня вызывает восторг солдат. Они еле держались под натиском превосходящих сил противника, некоторые бросились бежать, и тут Няша вскочила на бруствер и закричала:

– Назад, трусы! За мной!

И бросилась в атаку. И все как один побежали за ней, сметая все на своем пути ливнями огня. Степа первым ворвался во вражеский окоп, двоих застрелил в упор, третьего прикончил штыком, четвертому разнес башку прикладом, аж мозги брызнули во все стороны. Стоял, озирался – кого еще? И тут послышался голос:

– Всё, командир, чисто!

Степа вытер взмокшее лицо, солдат предложил ему сигарету – не услужливо, а с достоинством фронтового братства. Степа закурил, с наслаждением затягиваясь, посмотрел вокруг:

– А где Няша?

– Прости, командир, – говорит солдат охрипшим голосом.

– Где она? – Степа хватает солдата за грудки, трясет, словно желал вытряхнуть из него жизнь Няши, которую боец зачем-то спрятал за пазухой.

Няша лежит в чистом поле, раскинув руки, а в нежном горле ее, которое Степа так любил целовать, зияет черно-красная дыра.

Да что ж такое, удивился Степа, в одном фильме я погибаю, в другом моя девушка застрелена, как-то странно у меня фантазия работает!

Нет, любовь будет потом. Не до любви, когда такое творится. Степа будет воевать – отважно, изобретательно, с умом. Быстро выдвинется в командиры сначала подразделения, потом соединения, потом всего фронта. Несмотря на молодость, ему доверяют важную операцию. Наступление. Степа мчится в бронированном автомобиле, отдает приказы по рации и по телефону.

Он видит все словно сверху, из самолета.

Ну да, он не в автомобиле, он именно в самолете, откуда удобнее наблюдать за ходом боевых действий. Наши первые атаки отбиты, подчиненные растеряны, Степа кричит, что самолично расстреляет трусов, и вот последняя отчаянная попытка – и победа. Степа облетает поле сражения, где валяются кучи вражьих трупов. Но один враг остался живой, он засел в кустах с ракетой «земля – воздух». Ракета летит, попадает в самолет. Все погибают, Степа успевает выпрыгнуть. Он раскрывает парашют. Планирует. Но тут случайный снаряд попадает в парашют. Тот сгорает в один миг. Степа летит вниз. Смерть близко. Но он попадает в реку, в глубокий омут. Выныривает, плывет к берегу. Вылезает и ранит ступню речной ракушкой – он почему-то босиком. С ним был такой случай в детстве, порезался осколком ракушки, нога распухла, потом гноилась, отец отвез к хирургу, тот резал под местным наркозом, Степе было не больно, а смешно: его режут, а он не чувствует! Но на этот раз не обошлось: Степа обработал рану спиртом, замотал бинтом, принял спирта и внутрь и опять приступил к командирским обязанностям, нога болела, он не обращал внимания, однажды ночью проснулся весь в жару, отвезли в госпиталь, резали, кололи лекарства, но поздно, общее заражение крови…

И вот Степа видит, как его везут в красном гробу на передке бронетранспортера, везут по улице Мира в родном Грежине, люди скорбно выстроились по сторонам. Рыдают отец и мать, плачут девушки. Стоят здесь и Светлана, и Леся, и Тая с ребенком на руках, и Таня с сыном-подростком, успевшим когда-то вырасти, сын по-мужски сдерживается, не плачет, только хмурит брови. И Няша здесь, в черном платке, скорбно молчащая, прекрасная. И тут Степа поднимается и говорит:

– Довольны? Ведь это из-за вас я погиб, это вы меня потянули туда, куда я не хотел! Радуйтесь теперь!

Степа хохочет над этим странным финалом, в котором сошлись все варианты сочиненных им фильмов, он ему нравится.

Только надо придумать, что потом делать. Если геройски погиб, все понятно: получить почести и лечь на кладбище под памятником в виде скульптуры (интересно, из бронзы сделают или из камня, и как Степа будет выглядеть в таком виде?), а если останется жив – опять проблемы. И как с ними справиться, непонятно.

Загрустив, Степа включил радио, чтобы найти веселую музыку. Попалась классика, рука потянулась нажать на кнопку, чтобы переключить, однако музыка заставила слушать себя – мощная, властная, воинственная, полная одновременно и жизни, и смерти.

Вот, подумал Степа, слушаешь вечно всякую чепуху, а тут, надо же, как гениально, просто всю душу переворачивает. Под эту музыку хочется что-то такое сделать. Необычное.

Дорога огибала холмистое редколесье, по этому естественному изгибу когда-то была проложена граница между союзными республиками Россией и Украиной; ее, собственно, так везде и проводили, считаясь скорее не с количеством пространства, а с естественным рельефом местности. Никаких обозначений не было, а потом, когда страны разделились, поставили столбики с двух сторон, потом пропахали меж столбиками полосу, которая каждое лето зарастала бурьяном. Ее опять вспахивали, изредка проезжали вдоль нее пограничники, не раз видели следы людей и машин и относились к этому вполне фатально. Иногда сами брали грабли и заравнивали следы, а то вдруг нагрянет какая-нибудь инспекция, начнутся вопросы: кто шел, кто ехал, почему не организовали погоню и поимку?

По асфальту до Грежина оставалось двенадцать километров, напрямик через холмы – всего около четырех. Многие, кто на тракторах или грузовиках с сильной тягой, предпочитали напрямик. Степа обычно берег машину, но на этот раз музыка так и подмывала, так и звала махнуть по бездорожью.

– Танки грязи не боятся! – воскликнул вслух Степа, включил в помощь заднему передний привод, обычно на хорошей дороге отдыхавший, решительно свернул и, почти не сбавляя скорости, рванул по ложбинам, ямам и горкам, не жалея любимую машину, потому что какая уж тут машина, если кругом война?

Он ехал, прыгая и ударяясь головой о крышу кабины, иной раз было больно, но, опять же, на войне как на войне, разве это боль по сравнению с настоящей, от ранения?

Он ехал и подпевал музыке:

– Там-тарам-тарам-тарам, тарам-тарам-тарам-та! Тарам-тарам-тара, тарам-тарам-тара! – а при звуках барабана ударял кулаком по рулю.

Черт, какая музыка! Интересно, откуда она, кто ее написал? Вот счастье – иметь такой талант, радовать людей. Ты сочинил неизвестно когда, а другой будет слушать, как вот сейчас Степа в машине, и уважать.