Текст книги "Бабушка Смерть. Рассказы. 2022—2023"

Бабушка Смерть
Рассказы. 2022—2023
Алексей Константинович Смирнов

© Алексей Константинович Смирнов, 2024

ISBN 978-5-0062-4151-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Черная метка

– Дорогие телезрители, у нас снова прямое включение! Горлица уже в небе, два почетных истребителя ВВС сопровождают ее! Давайте спросим у наших граждан, что они чувствуют в эту минуту… Представьтесь, пожалуйста!

– Светлана!

– Какое замечательное имя! Как настроение, Светлана, что вы чувствуете?

– Ну, что… Наверное, радость! Хороший день, хорошее настроение!

– Спасибо, Светлана, у нас оно тоже отличное… Итак, дорогие телезрители! Птица в пути. По многолетней традиции в этот весенний день глава нашего государства выбирается белоснежной горлицей, выпускаемой с голубятни Храма Вооруженных Сил. И вот уже сорок лет ее выбор остается неизменным… Мы ведем прямую трансляцию подлета горлицы к столице. Не пройдет и часа, как она оставит на избраннике свою невинную метку… Ее невинный и доверчивый помет, судьбоносная клякса… Минутку… Мне передают, что возникло нечто непредвиденное…

…В клинике работал телевизор. Посетителей было мало, пара человек в фойе. Они бездумно таращились в экран, ожидая приглашения.

Кто-то из девушек за конторкой ощутил нечто неладное, поднял глаза.

– Смотрите, голубь сбивается с курса…

– Действительно… Куда это он?

С экрана затараторили:

– Происходит непонятное. Горлица резко изменила направление полета и устремилась на северо-восток. Такая ситуация возникает впервые и вызывает недоумение…

Начмед, пересекавший фойе, задержался. Постоял, посмотрел, послушал.

– Возможно, кандидат находится именно там, – предположил он, хотя никто его ни о чем не спрашивал. – Мы же не в курсе его перемещений.

– Да, сегодня открывают стадион, – подхватил гастроэнтеролог, которого тоже зачем-то вынесло в фойе. – Наверняка он уже прибыл к нам.

– К нам? Почему вы так уверены, что горлица летит именно к нам?

– Ну, а куда еще? Не в тундру же?

– Теоретически – почему бы и нет. Там тоже граждане, имеющие право быть избранными. Правда, они сильно рассредоточены.

– Ох, не смешите меня, Игорь Наумович…

Прямая трансляция сменилась рекламой.

Начмед покачался с пятки на носок.

– Сейчас продолжат, – произнес он уверенно. – Это нельзя прерывать, на ней маячок.

– Скажут – сломался.

– Ничего подобного, дураков нет. Никто не поверит. Смотрите дальше.

Околдованный полетом птицы, начмед забыл даже осведомиться, зачем гастроэнтеролог отирается в предбаннике и почему не работает. А тут подоспел еще психиатр, да пара пациентов освободилась и вышла на волю. Телевизор заговорил, и все разинули рты.

– Горлица придерживается нового курса, – сдавленным голосом доложил диктор.

Он назвал город – Ярославль, и собравшиеся в фойе переглянулись.

– Я же сказал, – заметил гастроэнтеролог.

– А какая у голубя скорость?

Психиатр почесал телефон.

– Сто километров в час, – объявил он. – Долетит через пару часов.

Пришел главврач. Он, в отличие от начмеда, мгновенно оценил непорядок.

– Так, – сказал он.

Именно этим словом начинают монолог те, кто воображают себя крупными начальниками. Обычно его хватает, но не на сей раз. Никто не ушел, и любимый руководитель поневоле принял участие в нарушении. Он быстро осознал размах события.

– Сейчас она вообще к нам прилетит, – пошутил он. – И кто-то из нас возглавит государство.

– «Кто-то», – повторил узист. – Понятно, кто! Кому еще доверить, как не вам, Николай Петрович!

Главврач жеманно хихикнул и шаркнул пухлой ногой. Халат застенчиво колыхнулся.

– В воздух подняты дополнительные истребители, – сообщил диктор.

– Истребят, – с испугом выдохнула старушка с больной спиной.

– Не посмеют, – возразил загипсованный дядя.

– Вообще, удивительно, – проговорил психиатр. – Ситуация нештатная, и они должны были предусмотреть. Наверняка у них есть запасной голубь. И если первый вздумает фокусничать…

– Может, и был запасной, да сдох. От птичьего гриппа.

– Значит, должно быть несколько…

– Наверно, и было всегда. Иначе как? Один и тот же кандидат сорок лет…

– Ладно, почему же сегодня сбой?

– Да потому что рано или поздно чему быть, того не миновать…

Главврач огляделся и все-таки счел нужным ощетиниться:

– Почему вы не на рабочих местах, коллеги?

– Потому что судьбоносный момент, Николай Петрович!

Все на время умолкли, уставились в экран. Предбанник продолжил заполняться людьми. В синем небе белела горлица, сама целеустремленность. Ее крылья взлетали в бешеном темпе. Так же быстро летело и время, два часа прошли незаметно. Кто-то входил, кто-то выходил, но в итоге всякая работа остановилась, и в фойе собралась толпа.

– Считай, она уже здесь, – прохрипел загипсованный.

– Горлица летит в западную часть Ярославля, – голос диктора стал деревянным. На секунду его, диктора, показали: он завис над бумажным листом, вчитываясь в него, а сзади суетились какие-то люди.

– Мы как раз на западе, – ровным тоном заметил начмед.

– Хренасе, – послышалось из толпы.

– Птица кружит над Ленинским районом, – сообщил диктор.

Главврач вдруг вспотел. Девушка-администратор покинула стойку, дошла до двери, выглянула.

– Вон она, вон! Смотрите!

Народ потянулся наружу. Действительно: белое пятнышко сосредоточенно описывало круги. Весеннее солнце слепило, и общество прикрылось ладонями.

Телевизор снова затараторил:

– Горлица зависает над домом под номером…

– Мать-перемать, – сказал похмельного вида детина и покачнулся.

Главврач опомнился.

– Дверь! – закричал он. – Закрывайте дверь, не пускайте ее!

Но сделать это быстро не удалось, на крыльце собралось слишком много людей. Тем временем горлица уподобилась коршуну. Она спикировала камнем, впорхнула в предбанник и закружила под потолком.

– Кыш, проклятая! – обезумел главврач. – Кыш!

Начмед схватил какую-то тряпку, кто-то побежал за шваброй. Главврач бросил взгляд на экран и обнаружил, что все эти действия исправно дублируются камерой горлицы.

Птица на миг зависла, и с нее капнуло.

На плечо психиатру.

Доктор окаменел. Он скосил глаза, не понимая случившегося. Вокруг него начала образовываться пустота. Он перевел взгляд на телевизор и увидел там себя, с лицом абсолютно тупым, как после удара.

Но вот он начал приходить в себя.

Взор его слегка прояснился. Плечи расправились. Губы дрогнули в слабой улыбке. Собравшиеся все расступались, а он обособлялся, заключаясь в невидимый кокон.

– У вас же полная запись, Иван Иванович, – жалобно произнес главврач. – Рабочий день, прием…

Психиатр медленно повернулся к нему. Главврач попятился.

– Лучше бы вам отречься, Иван Иванович! Не обижайтесь, но запомните мои слова…

– Вам крышка, Николай Петрович, – промолвил узист. – И вам, – добавил он, обращаясь к начмеду.

Иван Иванович, светлея лицом, отвернулся и шагнул к двери.

Снаружи взвизгнули тормоза. Перед клиникой остановилась огромная черная машина, за ней – вторая, третья. В небе зарокотал вертолет. В предбанник вошли предельно решительные, но вежливые люди. Они взяли доктора под руки и увлекли за собой.

– Передайте, что я гарантирую полную преемственность! – выкрикнул Иван Иванович. – Разумную гибкость и договороспособность!

Он скрылся в автомобиле.

– Увидите, что будет, – зло бросил главврач. – Мое дело маленькое, я его предупредил.

Махнув рукой и срывая с себя все, он двинулся прочь.

© февраль 2022

Ступени в небо

Мы промышляли втроем: Петюня, Пипа и я. У нас было вот что: аккордеон, на котором наяривал я, и труба, в которую дул Петюня. Не хватало деревянных ложек и балалайки, но я знал, что рано или поздно мы дойдем и до них. Еще недавно я пользовался гитарой, а Петюня колотил в бубен, но все это перестали разрешать.

Изменился и репертуар.

Мы заскочили в последний вагон. Я откашлялся и воскликнул:

– Добрый день, уважаемые граждане пассажиры, всем хорошего дня и немного музыки наших дедушек и бабушек в эти весенние дни!

Мало кто посмотрел в нашу сторону, и чуть повернулись всего две, три… пять голов. Остальные сидели прямо и смотрели перед собой. Многие не смотрели – подсматривали. Опущенные веки чуть подрагивали, выдавая бодрствование.

Я развел меха и запел:

– Много девушек есть в коллективе, а ведь влюбишься только в одну! Можно быть комсомольцем ретивым и весною вздыхать на луну!

Пока я пел, Пипа приплясывала, держа наготове вязаную шапочку. Она гримасничала, изображая весенний энтузиазм.

– Как же так: на луну и вздыхать всю весну? Почему, растолкуйте вы мне?

Петюня тоже приплясывал, на двух первых строчках. Лицо его выражало игривую заинтересованность и как бы вопрошало.

– Потому что у нас каждый молод сейчас в нашей юной прекрасной стране!

Это был ответ, и Петюня облегченно преображался. Он впивался в трубу и победоносно дудел. Он и не ждал другого, он успокаивался. Его незначительные сомнения моментально рассеивались.

– …Как же так: резеда и герою труда? Почему, растолкуйте вы мне?

Виляя жопой, Пипа пошла по проходу. Она совала свою шапочку всем подряд, и кое-что сыпалось в эту мошну – в основном, медяки, но дважды залетела и бумажка.

– Всем приятного пути и спасибо за внимание!

Поезд остановился. Мы выскочили из вагона и метнулись в следующий. Я отметил, что в метро маловато народу. Почти никто не вышел и не вошел.

– Добрый день, уважаемые граждане пассажиры!..

В этом вагоне к нам и вовсе не повернулись. Публика полностью оцепенела и не отреагировала на наш концерт. К улыбке Пипы примешалась растерянность, но Пипа все равно двинулась собирать дань и отчасти преуспела. Странно же ей подавали, нельзя не признать. Отдельные руки механически взлетали и опускались, не будучи связаны с телами и бесстрастными лицами.

– Всем спасибо, хорошего настроения!

Мы выбежали снова. На платформе не было ни души.

– Где все-то? – спросил на бегу Петюня.

– Не отвлекайся, шевелись… Добрый день, уважаемые!

Не скрою, что в этом третьем вагоне и я немного смешался. Приветствие застряло в горле. Пассажиры выглядели не совсем людьми. Вроде все у них было на месте, но местами заострялось, а где-то сглаживалось, и в их чертах и позах проступало нечто животное. Пипу заклинило, ее улыбка неестественно застыла. Кое-что она собрала, но половину просыпалась. Я собственными глазами видел, как у одной женщины рука простерлась из солнечного сплетения, в строгом перпендикуляре к туловищу. Две положенные от природы приросли к пальто.

– Потому что у нас каждый молод сейчас в нашей юной прекрасной стране!

– Ну на хер, – шепнула на выходе Пипа.

– Вали, если хочешь, – огрызнулся я, однако голос мой дрогнул.

Мы заскочили в очередной вагон, и там сидели не все, некоторые лежали. Исключительно ничком, лиц не было видно, и слава богу. Остальные кто скрючился, кто развалился, кто замер с закушенными пальцами рук и ног.

– Под весенним родным небосводом даже старые клены цветут! Можно быть очень важным ученым и играть с пионером в лапту!

Угловой пассажир лопнул. Приглушенный хлопок – и вот он сдулся, сочась зеленым, однако успел – все так же механически – одарить Пипу свернутой в трубочку бумажкой.

Двери разъехались.

– Немного осталось, – выдохнул я. – Терпим, народ.

Пипа осталась стоять.

– Я больше не пойду, с меня хватит.

– А жрать мы что будем? – осведомился взмокший Петюня. Рыжий вихор выбился из-под картуза и прилип к белому, как бумага, лбу.

В следующем вагоне сидели крысы.

А в том, что далее, не оказалось и крыс. Сиденья были застланы полиэтиленом, и под ним медленно пузырилось что-то черное.

– Как же так: и в лапту, старый клен – и в цвету? Почему, растолкуйте вы мне? Потому что у нас каждый молод сейчас в нашей юной прекрасной стране!

Монеты посыпались сами собой, не сдерживаемые ничем. Лампы мигали, поезд ревел, за окнами кривлялась ночь. Пипа опустилась на четвереньки и поползла. Металл выскальзывал из ее прыгающих пальцев.

Мы вылетели на перрон, как ошпаренные. Вдали на лавочке неподвижно сидел грузный железнодорожник, больше не было никого.

– Последний – и все на сегодня, – сказал Петюня, хотя мы и так видели, что остался один вагон, самый первый.

Ноги стали ватными. Поезд не трогался. Возможно, он ждал нас.

Мы вошли, двери съехались, и свет погас.

– Добрый день…

Я осекся. Вагон был одновременно и полон, и пуст. В нем что-то растеклось, заменив собой атмосферу. Мы задохнулись, и вагон стал дышать за нас.

Слова испихнулись сами собой, как изгоняемые мехами вездесущего аккордеона:

– Как же так: на луну и вздыхать всю весну? Почему, растолкуйте вы мне? Потому что у нас каждый молод сейчас в нашей юной прекрасной стране!

Петюня приложил к губам трубу, и она загудела самостоятельно.

Поезд ворвался на безлюдную станцию, где царил полумрак. Эскалаторы стояли.

За дверью машиниста заворочалась масса. Дверь чуть приотворилась, и к нам из кабины выпорхнула сотенная бумажка. С нею просочился черный дым. И каркнул оттуда же голос, одновременно задумчивый и насмешливый:

 
– There’s a lady who’s sure all that glitters is gold
And she’s buying a stairway to heaven
When she gets there she knows, if the stores are all closed
With a word she can get what she came for
Ooh, ooh, and she’s buying a stairway to heaven.
 

Мы вывалились. Поезд жарко вздохнул и уполз в тоннель. Мы пробежали мимо узорчатых колонн и стали подниматься по неподвижным ступеням.

© апрель 2022

Опыты небытия

– Что вы заканчивали?

– Ох, да чего я только не заканчивал…

Стопку дипломов пришлось держать двумя руками. Директор клиники нацепил очки, взял верхний, внимательно изучил. Затем выудил нижний, тоже прочел.

– Это в хронологическом порядке?

– Разумеется. Порядок – вообще моя слабость.

– Вы начинали обычным доктором на скорой. А заканчиваете…

– Ну, я не сказал бы, что заканчиваю, но – да. По-моему, вполне естественно.

Директор откинулся в кресла.

– Итак, танатотерапия. Это модно, не спорю.

– Это еще недостаточно модно, посмею вам возразить.

Кандидату было лет пятьдесят, одет скромно, в навозного цвета костюм. Лысый, лицо унылое – похож не то на пожилого пса, не то на мороженого хека, но замашки нахальные.

Директор постучал по столешнице шариковой ручкой.

– Я ознакомился с вашим профилем, господин танатотерапевт. Смотрел и портфолио. Отзывы впечатляют. Почему вы решили оставить частный кабинет и перебраться в коллектив?

– Потому что у меня музыка, и она не самая веселая, а клиенты с утра до ночи. Соседи сначала жаловались, а потом, когда увидели, что без толку, начали пакостничать. Прокололи колеса, залили монтажной пеной замочную скважину. Бросили камень в окно. А недавно под дверью… ну, вы поняли.

– Завидное терпение. Мне кажется, вы энтузиаст своего дела. То есть работаете еще и для души – я прав?

– Абсолютно. – Кандидат действительно воодушевился, подался вперед, округлил глаза. – Вот человек рождается. В цивилизованных странах этому предшествует подготовка. Будущая мать тренируется. Бывает, что с нею тренируется и отец, если он человек сознательный. Но умирание не менее важно! Если угодно – более! Вправе ли мы отказывать людям в профессиональной репетиции?

– Не нужно пафоса, – поморщился директор. – Принцип ясен. Одолевали черные мысли, полежал в гробу, вышел – хорошо-то как! Мы выделим вам кабинет. Пожелания насчет оборудования?

– Никаких, все со мной. Гроб и проигрыватель – вот все, что мне нужно.

– Гроб, – механически повторил директор. – Хорошо, приходите завтра с утра. Доставка за ваш счет… Я представлю вас коллективу.

И представил.

Работники собрались в маленьком конференц-зале, а директор произнес короткую речь:

– Вот, уважаемые коллеги, наш новый узкий специалист. Мы не боимся экспериментировать, мы будем и впредь внедрять новейшие методы. Опыт умирания – потрясение, которое зачастую оказывает целительное воздействие, так называемый катарсис…

– А как же к нему направлять? – подали голос из заднего ряда. – Мы не смеем даже к психиатру, сразу жалоба, а тут – на погост. Мы же без премий останемся, вы сами нас и оставите…

– Значит, придется находить правильные слова! – ощерился директор. – Налаживать контакт, нащупывать чувствительные точки. У нас не поликлиника. Это там выражаются прямо, им некогда церемониться. На погост, так на погост, следующий! А мы декларируем сервис, мы позиционируем многопрофильность…

Танатотерапевт стоял в стороне и согласно, серьезно кивал.

– Да мы с удовольствием, – буркнул кто-то еще.

Стало ясно, что споры бессмысленны. Собрание разбрелось по кабинетам, и начался рабочий день. Вскоре по клинике растеклась грустная музыка. Она звучала ненавязчиво, но проникала во все закоулки. Первой не выдержала главная медсестра. Ее разобрало любопытство, и она зашла к новому доктору как бы по делу. Танатотерапевт сидел у распахнутого гроба и терпеливо ждал пациентов. Мелодия струилась.

– Я пришла напомнить, что каждые три часа – дезинфекция. Санобработка.

– Обязательно, – не стал возражать специалист. – Вот санитайзер. Я буду лично опрыскивать гроб.

– Одноразовые простынки вон там, – показала сестра без всякой надобности. – А вон бактерицидная лампа. И маску наденьте.

– Всенепременно. Не желаете? – Танатотерапевт кивнул на гроб.

Сестра попятилась, и через секунду ее уже не было.

Поползли разговоры: сидит, ничего не делает, уставился в одну точку. Эта музыка, черт бы ее побрал! Интересно, какая у него оплата – почасовая или сдельная? Если почасовая, то хорошо устроился. Мы бы тоже не отказались!

А еще через час появился первый клиент. Это был вздорный скандалист, практически хулиган. Он довел до исступления офтальмолога, и тот – в сердцах, пусть и в сдержанных оборотах – направил трудного больного по адресу. Ко всеобщему изумлению, пациент согласился, заплатил и пошел. Учреждение замерло. Когда сеанс завершился, коллектив оторопел уже полностью. Дебошир вышел преображенный, со слезами на глазах и предельно вежливый. Он спросил книгу отзывов и написал благодарность. Она была краткой: «Охеренно! Гран мерси. С уважением – Лаптев».

И поехало-пошло. Народ вдруг потек, а сотрудники приобрели странную привычку передвигаться по коридорам на цыпочках.

Через неделю к директору пришел психиатр.

– Я увольняюсь, – объявил он. – У меня пусто. Ни души. Все идут к этой скотине.

– Попрошу выбирать выражения, – сделал ему замечание директор.

– А мне уже все равно. Я здесь больше не работаю, я пошел. Вы тоже скотина.

Вскоре заявления написали и другие доктора. Не все, но многие.

– Смените вывеску, – посоветовал директору невролог. – Переименуйтесь в Бюро ритуальных услуг. Мы вообще лишние, и я давно это подозревал.

Пожаловал однажды и сам специалист.

– Вот какое дело, – заговорил он с порога. – Население желает приобретать абонементы. Это раз. А два – пришло ко мне семейство и пожелало пройти процедуру совместно. Одновременно. Предлагаю приобрести очень большой, коллективный гроб и расширить мое помещение. Думаю, зал для лечебной физкультуры подойдет. Там все равно пусто.

Директор был не в восторге от происходящего, но утешался всякий раз при виде среднего чека. Насчет же вывески он и сам начинал задумываться. Пусть не бюро. Пусть центр передовой медицины. Он остро чувствовал, что время требует от него гибкости. Он почувствовал это еще острее, когда к нему на прием пришел местный депутат.

– Наслышан, наслышан, – приветливо пробасил гость, пожимая директору руку. – Смотрите, какое дело. Мне скоро переизбираться, и я нуждаюсь в свежей, оригинальной предвыборной кампании. Думаю, имеет смысл подвергнуться вашей знаменитой процедуре. А после я пообещаю избирателям ее бесплатно для всех, кто сделает правильный выбор. Нашему населению эта идея близка и понятна. Финансы, конечно, беру на себя. Но и вы нас не подведите.

Директор вспотел.

– Всегда, всегда пожалуйста, тем более для вас. Когда желаете упокоиться?

Депутат возвел очи горе.

– Близится Пасха, – сказал он значительно. – Думаю, надо сделать это в Страстную неделю. Улавливаете намек? Символизм, наверно, самонадеянный, зато доступный.

– Улавливаю, – горячо закивал директор. – Но, если я вас правильно понимаю, вы планируете пролежать во гробе – сколько там? Три дня?

– Это лишнее, – возразил депутат. – Не будем забывать меру. Обычного сеанса хватит, но освещение, конечно, должно быть широким. Телевидение, пресса. У вас возьмут интервью… совсем короткое, но важное. А в дальнейшем… ну, что-нибудь решим с вашей богадельней. Соображаете?

– Еще бы, – ухмыльнулся директор. – Слава Богу, не дурак!

Танатотерапевт, призванный на консультацию, безоговорочно поддержал государственную идею.

В назначенный день депутат явился на сеанс.

Его свита осталась ждать в коридоре, прессу замариновали на улице. Широко улыбаясь, депутат лег во гроб, а доктор включил музыку, сел в изголовье и принялся нашептывать слова о вечном и бренном. Приходилось признать, что получалось у него убедительно. Минут через десять во гробе установилась мертвая тишина.

Оказалось, что в смысле буквальном, ибо еще через пять, когда сеанс кончился, к директору ворвались люди – немногие свои из оставшихся, а также чужие.

– Он умер! – выпалил стоматолог.

Директор привстал из кресла.

– Кто? – спросил он звеняще.

– Наш будущий покровитель! Крышку отняли, а он лежит мертвый!

– Но как, от чего?

– Да кто же его знает! – ответил нестройный хор.

Тем эта история и закончилась.

…Музыку включили заново, гроб вынесли уже с естественным основанием, а узкого специалиста уволили задним числом за два дня до события. Он, впрочем, и сам пропал. Отлучился будто бы по нужде и сгинул.

© февраль 2022