Текст книги "Бабушка Смерть. Рассказы. 2022—2023"

Рассвет

Избу качнуло, и Галлямов открыл глаза. Ходики показывали половину второго ночи, за мутным окошком было светло. Галлямов спал одетым круглый год, не видя в раздевании надобности. Со слабым стоном он сел, затем поднялся с топчана и чуть не упал. Согнувшись, он схватился за табурет, немного постоял. Подышал сквозь кривые редкие зубы, облизнулся сухим языком. Прошлепал к окну. Сырой картонный пол зачавкал под шерстяными носками, тоже влажными, тяжелыми и пропитанными микроскопической жизнью. Картон был уложен внахлест и закреплен где гвоздями, где саморезами. Вокруг топорщилась, бугрилась и горбилась всевозможная утварь, остро пахло Галлямовым и прочей органической химией, в которой выпячивался ацетон.

Полюбовавшись зарей в окно, Галлямов вышел на крыльцо.

Рассвело ясно, на севере. Стояла мертвая тишина. Луна горела, но, казалось, отпрянула. Рассвет был ровный, зеленоватый, яростный. Он застыл, не собираясь перетекать в день. Неподвижно высились черные зонтики борщевика. Галлямов медленно улыбнулся. Он вернулся в избу, включил доисторический телевизор. Тот в лучшем случае показывал одну программу, но сейчас не показал ни одной. На экране воцарился пестрый шум. Телевизор продолжал существовать у Галлямова, поскольку его не удалось продать. Галлямов оставался обладателем и такого же древнего радиоприемника. Он покрутил колесико – те же шорохи, и только однажды пробились возбужденные возгласы на чужом языке; скоро их тоже не стало.

Галлямов лег на топчан и глубоко, с облегчением вздохнул. Лицо у него сделалось почти безмятежным. Привычная боль угнездилась в складчатом загривке и дальше не растекалась. Галлямов скосил глаза на болотные сапоги, которые, заре благодаря, отчетливо виднелись в углу. Десять километров, четыре часа неторопливой и упрямой ходьбы. Еще столько же – пролежать до выхода в путь. Это большая удача, что сапоги накануне вернули. С положенным довеском, но весь довесок Галлямов уже употребил внутрь. Ему остро хотелось проверить, весь ли, хотя он точно знал, что это именно так, но вдруг. Останавливала лишь перспектива подъема.

Галлямов сдавал сапоги напрокат. Тариф не менялся: пузырь. Такие роскошные сапоги были одни на всю деревню в десяток пришибленных домов. Дорога, хвала осенней распутице, безнадежно раскисла, и добрести до продуктового ларька без такого рода обуви стало решительно невозможно. Галлямов и сам не помнил, откуда она у него; это было приобретение из другой жизни, о которой не осталось воспоминаний. Поселившись в деревне давным-давно, он кормился грибами и ягодами; сам их не ел – продавал. А заодно тащил в утиль любое железо, какое подворачивалось, и так в одиночку продал целую железную дорогу, заброшенную узкоколейку – рельсы, гайки, костыли. И все благодаря волшебным сапогам, потому что никто другой, их не имевший, не мог добраться до этого сокровища.

Но пришел черный день, когда и железо кончилось. Галлямов тогда обулся и, мучимый нехорошими предчувствиями, отправился в дальний поход. Дорога в тот раз была особенно вязкой; он падал, проваливался, увязал, однако шел, гонимый хрупкой надеждой на чудо. Добрался до райцентра, до ларька, и там ему, конечно, ничего без денег не дали. Галлямов остался ждать и просидел до вечера. Никто из местных не посочувствовал ему; никто из соседей не пришел на подмогу, потому что никак. Глубокой ночью, добравшись с грехом пополам до избы, Галлямов ожесточился и принял решение открыть бизнес. На следующий день он начал сдавать сапоги. Расчет окупился. Его невзлюбили уже предметно, грозились зарубить и поджечь, однако аренду терпели, добросовестно наливали, а если случалось пить вместе, то даже располагались к нему, качали головами и злобно нахваливали за смекалку.

…Утешенный долгожданной зарей, Галлямов нечаянно задремал, а когда очнулся, на дворе посветлело вообще. Но сверкающий рассвет никуда не делся. Он, казалось, гудел; замерев и прислушавшись, Галлямов подумал, что нет, это глухо, едва различимо гудит внутри его личного естества. Черный лес не освещался сиянием и стоял как бы отдельно, или это рассвет горел обособленно от всего прочего. Галлямов потоптался в сапогах; проверил, не забыл ли сточенный поварской нож. Навесил брус на покосившуюся дверь и сошел с крыльца. Дорога начиналась сразу, калиток и плетней ни у кого в деревне не было. Галлямов погрузил руки в карманы, втянул голову в плечи и заскакал шахматным конем, огибая топкие лужи. Над рыжей травой стлался туман. Молчали птицы, молчали собаки. Серые избы торчали кочками, и нигде не курился дым.

Он углубился в лес. Сказочные ели мрачно взирали на его вычурные прыжки. Дорога быстро превратилась в кривую ленту бежевой грязи с изрядной примесью глины, поверх там и сям разливалась вода. Колея, оставленная месяц назад случайным нетрезвым трактором, давно растворилась. Галлямов шел уже час; выпорхнула сорока – и шлепнулась в месиво, не долетела. Галлямов постоял, посмотрел на нее, тревожно подумал, что может и не поспеть, а то еще будет закрыт ларек и вообще в райцентре не сыщется ни души, и тогда все окажется напрасным, а в первую очередь – ответный рассвет, расцветший в его существе. Он прибавил скорости, ругаясь отрывисто и незатейливо. Лес высился стенами по бокам, и ядовитая заря пробивалась чуть-чуть.

Галлямов уложился в три часа, но личного рекорда не отметил, потому что часов не имел и за временем не следил. Дорога немного окрепла и вывела его на мокрый луг. Вдали наметились постройки: скелеты коровников, кособокие амбары. Началось нечто вроде асфальта вперемешку с мелким гравием. Поступь Галлямова сделалась не то что уверенной, но свирепой, свойственной заключительному рывку. Он вынул нож. Последний поворот – и вот он, ларек, и вправду запертый, но из щелей пробивается свет. Галлямов навалился на дверь и дважды ударил кулаком.

Внутри завозились, зашуршали, что-то упало. Щелкнул замок, и в проеме возникла перепуганная, зареванная ларечница. Она откровенно обрадовалась даже Галлямову и собралась заговорить, но тот ее опередил, ударил в брюхо, втолкнул внутрь, вошел следом сам и внутри продолжил, поскольку теперь-то, как твердил он мысленно, уже можно, уже наконец-то совсем. Разделать, как положено, у него не вышло, орудие для этого не годилось. Действуя, Галлямов рассыпал пшено и сахар, посшибал жестянки, побил стекло. Пузырь прихватил, когда решил секунду передохнуть; хорошенько глотнул, отставил, забирать не стал, предстояли еще дела.

Он вышел и двинулся дальше. Потянулись пришибленные дома, везде горел свет. Кое-где нарисовались и обитатели; они стояли во дворах малыми группами, пялились на рассвет, всплескивали руками и зажимали рты. Галлямов дошел до участка. Дверь была нараспашку, свет тоже горел. Капитан лихорадочно, стоя, перебирал бумаги; сейф был открыт. Фуражка валялась на полу. Галлямов переступил порог, капитан обернулся.

– Чего тебе? – прохрипел он.

Галлямов метнулся вперед и ударил его, попал не очень удачно, куда-то в бок и не глубоко. Пырнул еще раз, теперь удачнее. Капитан, скривившись, успел выдернуть пистолет, выстрелил. Пуля вонзилась Галлямову чуть ниже и правее пупка. Широко улыбаясь, он попятился и вывалился вон. Не оглядываясь и зажимая рану ладонью, пустился по улице в обратный путь.

И все потянулось заново, как при обратной перемотке, только Галлямов сильно хромал. Он припадал на правую ногу, кренился туда же, вправо. Улыбка, превратившаяся в оскал, застыла. До деревни оставалось не больше километра, когда Галлямов потерял-таки сапог. Он с великим усилием выдернулся из топи, а сапог уже засосало в бездну. Галлямов запрыгал, еле удерживая равновесие. Изба уже показалась, и он повалился ничком. Куртка распахнулись, полы раскинулись, он стал похож на подбитую летучую мышь. Таким его и нашли, сказал бы кто-нибудь, но некому было найти и некому сказать.

© октябрь 2022

Деревенька

Барин изволил почивать до полудня; проспавшись, взял на себя труд облачиться в шлафрок, не снимая ночной рубахи и колпака. Завязав на чреслах кушак с пышными кистями, он сунул кривые ножки в шлепанцы и выполз в гостиную. Там угостился наливочкой, которую налил из хрустального графина, сверкнувшего вишней, и хрустнул свежим хлебцем. Развел увесистые шторы: пасмурно. Зевнул, перекрестил огромную пасть – напрасно, как выяснилось позднее – и позвонил в колокольчик. Явился Проша, одетый по всей форме: отутюженный халат с бейджиком, свежие медицинские брюки, чепчик с алым крестом.

– Так что, барин, там прибыли из имения, медбрат, – доложил Проша, не дожидаясь приглашения. – Доставили оброк. Явите милость пересчитать.

Он звякнул мешочком. Барин принял, взвесил в руке, развязал, вытряхнул. Выкатил глаза, отупело уставился.

– Как? Это все?

– При всем соблаговолении – да, барин.

– Соблаговоление! – передразнил тот. – Пошел вон! Вели заложить коляску! Камзол мне немедленно, сапоги!

Довольно грузный, он проявил удивительную резвость, оделся в минуту, нахлобучил парик и выбежал на крыльцо. Медбрат уже преклонял колени в грязи. Барин замахнулся тростью.

– Как смел?! Что привез? Почему так мало?

– Так что, барин, дорога раскисла, известное дело. Там учения происходили, танковая колонна прошла. Опосля этого ни единой проезжей души!

– Дурак! Молчать! – Барин прыгнул в коляску, бросил палку, взял плетку, стеганул по хребтине кучера. – Пошел, да поживее!

Пара гнедых взвилась на дыбы и угрожающе заржала. Коляска рванула с места. Челядь, тоже высыпавшая на крыльцо, умиленно замахала платками; медбрат остался стоять и знай осенял себя крестным знамением.

Деревенька, состоявшая у барина в собственности, находилась в двадцати верстах езды. Дорога шла через лес, и очень скоро помещик убедился в ее плачевном состоянии. И прежде сомнительная, она превратилась в абсолютное убожество. Танковые гусеницы сделали из нее без малого болото, и коляска поминутно застревала. Кучер спускался, налегал плечом, подхватывал ее с барином внутри; тот ужасно ругался, раскачивался в стороны и размахивал руками. Лошади отдувались. Лес издевательски помалкивал, а журавлиный клин, пролетевший в недосягаемой вышине, высмеял ездоков дополнительно. Такими темпами коляска добралась до имения совсем уж к обеду. Но обедать в деревеньке никто не осмелился; там хорошо понимали, что грозы не миновать, и барина ждали. Встречать его вышли все: невролог, терапевт, окулист, медбратья и сестры; многие – с малыми детьми на руках, имея слабую надежду разжалобить.

– Канальи! – воскликнул барин. – Как понимать вашу выручку? Где пациенты?

– Помилуйте! – повалился в лужу начмед, он же староста. – Вы сами, ваше благородие, имели удовольствие убедиться, что проехать никак невозможно! Уж месяц никого, скоро волков и медведей будем заманивать на процедуры!

– Невозможно, говоришь? – прищурился барин, откинувшись на подушки. – Но я же проехал. Вот он, я. Почему не все присутствуют, где эндокринолог?

– Уже секут его на конюшне, – с готовностью поклонился начмед.

– А лор?

– Захворал, ваша милость. Продувал ухо заезжему землемеру, надорвался.

– Значит, все-таки был землемер! Как-то добрался! И что, отпустили его? Прочистили ему ухо – и все? Может быть, у него все остальное в порядке? Суставы? Глаза? Внутренние органы? Узистку сюда…

Приволокли узистку Авдотью.

– Смотрела ли ты землемера? – осведомился барин.

– Так что никак нет, ни разу, даже не заходил ко мне! – провыла Авдотья и принялась рвать на себе волосы.

– Потому что никто не направил, – кивнул барин. – И вот результат. А этот еще и захворал, как вы выразились. Знаете, что? Вы у меня будете друг друга лечить. Я сейчас ехал лесом – ни одного рекламного плаката. У нас четыре акции, новые скидки на комплексное обследование, ортопедические лапти, но кто о том знает?

Крепостные понуро внимали, не дерзая возразить на эти совершенно справедливые упреки.

– По лесу шастают разные ведьмы, – продолжил барин. – Собирают лечебные травки. Наверное, неспроста, согласитесь, что-то их беспокоит. Почему бы не остановить, рассказать о наших программах? А где охотники? Что, охотники в наших лесах перевелись? Грибники?

Всеобщее молчание сделалось совсем похоронным.

– Танкисты эти, наконец! Ведь целая колонна! Или вам кажется, что это сплошь богатыри? Вы же все сами просиживали штаны на медкомиссиях!

Барин умолк, сверкая глубоко посаженными глазками и поджимая губы.

– У меня есть идея, – осклабился он наконец. – Я дам вам вольную…

Тут уже все пали ниц, не только начмед.

– Барин! – взмолились хором. – Заступник наш, благодетель! За что же нам вольная? Только не это! Куда же нам вольничать с дитями да ипотекой!

Из коляски растекалось зловещее безмолвие. Потом барин встал. Остервенело погрозил пальцем, показал кулак. Затем он рухнул обратно и каркнул кучеру:

– Трогай отсюда!

– Заступник! Радетель! – понеслось ему вслед. – Дай тебе Бог здоровья! А остальным не дай, а мы уж больше не оплошаем!

Близился вечер, сгущались сумерки.

Коляска, переваливалась, кое-как возвратилась в лес. Дорога будто и вовсе исчезла. Барин поежился, подтянул к себе соболью шубу, закутался. Его широкое лицо, заросшее щетиной по брови, недовольно уставилось из меха. Кучер выбивался из сил, но вот экипаж и вовсе остановился. Ему преградило путь огромное дерево, улегшееся поперек.

– Ведь не было его, – озадаченно пробормотал кучер.

Раздался молодецкий свист. Из леса повалили крестьяне, вооруженные кольями да оглоблями, все в прорезиненных костюмах санавиации. Барин засуетился, вывалился из коляски, выхватил дуэльный пистолет, но тут же получил по зубам и упал.

Над ним склонились, присмотрелись.

– Да это же его благородие господин Нащокин! – крикнул кто-то. – Не серчайте, барин, не признали, зашибли вас. Уж просим покорнейше извинить. А мы-то сами – стоматологи помещика Безобразова. Извольте прогуляться с нами. У нас как раз, к удовольствию вашему, специальная акция – тридцать два импланта по цене тридцати одного…

© ноябрь 2022

Выученная беспомощность

Менеджер караулил Наума Наумыча за порогом. Едва тот вышел от хирурга, менеджер взял его в оборот.

– Пройдемте сюда, – осклабился он и распахнул соседнюю дверь. – Пожалуйста, прошу заходить. Присаживайтесь. – Он проворно повернул ключ и спрятал его в карман. – Чай, кофе?

– Не стоит, благодарю, – отказался Наум Наумыч.

– Тогда к делу, – и менеджер уселся за стол. – Сейчас мы с вами обсудим способы и сроки оплаты, подпишем договор…

– Погодите, – сказал Наум Наумыч. – Я пока не готов платить.

Менеджер изобразил полную растерянность и захлопал глазами. Он стал похож на зверушку из мультфильма, огорчать которую – подло.

– Вероятно, тут возникло какое-то недопонимание. Но я помогу вам разобраться, это моя работа.

– Недопонимание есть, это верно. – Наум Наумович помахал счетом. – Я недопонимаю анализы. Зачем они вдруг понадобились?

– Как же без анализов? – ласково улыбнулся менеджер. – Без анализов никак невозможно, без них и шагу не сделать.

На это Наум Наумович выпятил губу.

– Я обварил палец, – сказал он. – Кипятком. Хотел, с вашего позволения, выпить чайку, и нате вам.

– Чайку! – понимающе закивал менеджер. – Это мы знаем! С этим чайком часто бывает… того…. Чаек это дело такое!

– Возможно. Повторяю: я обварил палец. К чему тут анализы?

– Ну, это доктору виднее, – развел руками менеджер. – Я не врач. Вот, черным по белому написано: анализы. Значит, быть посему.

– Нет, не быть, – возразил Наум Наумыч. – Пока я не пойму, на кой они ляд сдались.

– На кой ляд сдадите их вы, – уточнил тот. – Видите ли, в медицине существуют профессиональные стандарты. Диагностический минимум, если угодно. Мы должны получить представление о состоянии пациента вообще. Вдруг у него что-то?

– Например?

– Например, рак. Вы о нем ни сном, ни духом, а мы вам скажем.

– Большое спасибо. Не хочу вас обременять.

– Это наша почетная обязанность. К тому же работа должна приносить удовлетворение. Теперь, надеюсь, я понятно объяснил?

– Вполне, но старались напрасно.

– То есть вы не будете сдавать анализы?

– Не буду, – покачал головой Наум Наумыч.

– Если вам наплевать на себя, то подумайте о нас. Придет проверка, анализы не сданы, диагностический минимум не выполнен. Нас накажут. Вам не жалко?

– Чуть-чуть, но не так, чтобы очень.

Глаза менеджера зловеще сверкнули.

– Что ж, уважаемый Наум Наумыч, придется убеждать вас иначе. Вы же понимаете, что нам легко выяснить, где учится ваш ребенок, где работает жена. А где вы живете, нам и так уже известно.

– Нет у меня ни жены, ни ребенка. Я один. Сказал же русским языком: заваривал себе чайку! Неужели я делал бы это сам при живой жене?

Менеджер побарабанил по столешнице.

– Что, и вообще родных нет? – спросил он настороженно.

– Представьте себе – вообще.

– Ну, хорошо. Возможны и другие последствия, намного хуже. Вы в курсе, что о нас знают на самом верху? На самом-самом? – И менеджер указал на потолок.

Наум Наумыч вяло взглянул туда же.

– Нет, еще не в курсе. И что из этого?

– Они опекают нас, переживают за нас. Там очень нервные люди. Они могут расстроиться. Это прямо пороховая бочка. Достаточно чиркнуть спичкой… и все, они за себя не отвечают. Могут устроить войну. Даже ядерную.

– Если я не сдам анализы? Ведь недешево обойдутся!

– Да. Если вы не сдадите анализы.

– А если не сдам все равно?

– Тогда нам всем придется плохо, – прищурился менеджер. – Вы слышали, что в последнее время активизировались неопознанные летающие объекты? Если начнется ядерная война, они вмешаются. Запросто могут. Как два пальца. И вам тогда уж точно не поздоровится.

Наум Наумыч смотрел на менеджера молча. Тот закипал медленно, но неуклонно.

– А все почему? После, если будет кому, вам зададут вопрос: где вы были все это время? В белом пальто – где вы были? Это называется выученной беспомощностью! Все, что от вас требовалось – поссать и посрать в банку! Но вы не сделали даже этого. Вы пальцем не пошевелили!

– Вы думаете, все так серьезно? – спросил Наум Наумыч.

– Все еще серьезнее! Второго пришествия не хотите? А оно непременно произойдет! И тогда уже не я, не кто-нибудь, а известно, кто спросит вас – лично Господь: где вы были, Наум Наумыч, когда все это еще зрело? Почему не удосужились поссать в банку?

– Хорошо, – Наум Наумыч выставил ладони. – Вашим красноречием вы меня убедили, только успокойтесь. Я поссу в банку. И посру. Надеюсь, мне зачтется этот жест доброй воли?

Менеджер, теперь стоявший, вытер лоб и снова сел.

– Зачтется, – сказал он устало. – Подпишите здесь и здесь. Банку возьмете у стойки регистрации.

Через десять минут Наум Наумыч покинул лабораторию.

В коридоре работал телевизор. Наум Наумыч остановился посмотреть и послушать. Спустя какое-то время он мрачно пробормотал:

– Кто-то все-таки так и не сдал анализы.

© март 2023

Ришелье

Главврач перечитал написанное:

«В целях укрепления командного духа и повышения сплоченности коллектива категорически запрещаю как-либо сдерживать себя на развлекательных корпоративных мероприятиях. Все действия, осуществляемые в ходе этих мероприятий, не подлежат разбору в дальнейшем и остаются внутренним событием клиники. Руководство клиники гарантирует неприменение репрессивных мер в случае тех или иных эксцессов, возникших по мере формирования командного духа. Сотрудники клиники вправе беспрепятственно осуществлять свой отдых в тех формах, которые сочтут для себя необходимыми и достаточными. Явка всех сотрудников на корпоративные развлекательные мероприятия становится обязательной».

Главврач остался доволен написанным. Он ударил по клавише, и приказ улетел в эфир. Тут же вошла секретарша. Она молча приблизилась к столу и выложила на стол позолоченную визитку.

– Приехали на трех машинах, – сообщила она деревянным голосом.

Главврач втянул голову в плечи и покосился на кусочек картона. В глазах потемнело, голова закружилась.

– Не может быть, – каркнул он.

Но далее распахнулась дверь, и по обеим сторонам прохода замерли мрачные богатыри. В кабинет вкатился невысокий господин в шоколадном костюме и с незажженной сигарой в пухлых пальцах. Главврач встал.

– Сидите, сидите, – добродушно махнул ему гость. И уселся сам.

– Выйдите, – велел главврач, но не ему, а секретарше, и та исчезла.

– Вижу, вам моя личность знакома, – кивнул гость. – Все правильно, это я и есть. Сегодня к вам в гости пожаловал большой бизнес. Очень большой.

– Я понимаю, – сказал главврач. – Это несколько неожиданно. Олигархи не часто балуют нас вниманием…

– Какой там олигарх! – хохотнул коротышка. – Скажем так: бизнесмен. Мы с вами оба бизнесмены. У меня к вам серьезное дельце. Я хочу снять вашу клинику под нужды одного-единственного пациента. Все внимание на него, двери запереть, больше никого не пускать. Разумеется, вам будет компенсирована вся упущенная выгода. Да вы и не упустите ничего! Совсем наоборот. Вот, ознакомьтесь…

И бизнесмен, придвинув к себе хозяйский блокнот, нарисовал сумму.

Главврач сглотнул.

– Это, конечно, весьма необычно… Думаю, вопрос решаемый… А что за пациент?

Бизнесмен развернулся в кресле и щелкнул пальцами. Один из безмолвных богатырей высунулся за дверь и мигом позже втащил за шиворот отвратительное существо неопределенного пола и возраста. Одетое черт-те во что, оно источало сладковатый смрад, смотрело исподлобья и чесалось. Пациент был необычайно уродлив, на лбу красовалась огромная шишка, похожая на рог, а верхняя челюсть настолько выдавалась, что нижняя оставалась за кадром.

– Необходимо привести его в порядок, – объяснил бизнесмен. —Ночует пусть тоже здесь. Организуйте дежурства. Помыть, причесать, обследовать с головы до ног и вылечить.

– От чего? – осторожно осведомился главврач.

– От всего, что найдете. Откуда мне знать? Известно только, что он не говорит. А раньше говорил.

– Ясно. Смею ли я поинтересоваться…

– Зачем и почему? Смеете. Скоро День Города. Я решил сделать городу подарок от крупного бизнеса. Мы с вами поможем этому гражданину, и я передам его городской администрации в торжественной обстановке – здоровым и пригодным для службы обществу. У меня на него серьезные планы, мы сделаем его почетным гражданином. Крупный бизнес обязан творить запоминающееся добро.

– А можно узнать, кто он такой?

– Это не так уж и важно, но почему бы и нет. Естественно, мы навели о нем справки. Обычный человек… небольшие врожденные уродства, непростая судьба… Небезупречное прошлое. Между прочим, он искупил свои ошибки, имеет боевые награды. Правда, потом опять оступился… но кто из нас без греха?

– И правда, никто… Помыть, говорите? Должен предупредить, что это опасно. У него наверняка вши. Дело может кончиться плохо, если их ликвидировать. Между вшами и человеком со временем образуется симбиоз… они уже не могут друг без друга, это нечто вроде выработки командного духа. – В этом пункте директор прикусил язык, сообразив, что его несет куда-то не туда, и недавний приказ без надобности вмешивается в общегородские события.

Бизнесмен выставил ладони.

– Это ваши медицинские дела, и я в них не лезу, епта. – Тут он тоже прикусил язык, потому что вырвалось. Впрочем, смущаться не стал. – Ваша задача, уважаемый, представить изделие в товарном виде. А если что-то, как вы говорите, кончается плохо, то оно плохо и кончается. Доступно объясняю?

– Вполне, – прохрипел главврач.

– Ну и славно. Мы тогда пойдем, а вы тут всех быстренько выгоните, закройтесь и все усилия бросьте на…

Бизнесмен встал и недоуменно взглянул на сигару, которую так и не разжег. Секунду подумав, аккуратно положил ее на стол перед хозяином кабинета.

– Попробуйте, неплохая, – многозначительно посоветовал он и вышел.

Охрана устремилась следом, а подарок ко Дню Города остался стоять на ковре, настороженно косясь по сторонам.

Главврач уставился на сигару. Пожалуй, намек, и пренеприятный. Он снял телефонную трубку.

– Всем собраться в конференц-зале, – распорядился он.

…Клинику закрыли.

Объединенными силами взялись за почетного гражданина. Он не противился, но и не содействовал ни лечению, ни диагностике: молчал и только сопел. Мытье предпочли поверхностное, стараясь не беспокоить сожителей, которые нет-нет, да и выглядывали из шевелюры. Облачились в чумные костюмы, взяли кровь; с мочой и калом возникли небольшие затруднения, зато со спермограммой – никаких. Облепили датчиками, свезли на рентген и узи. В сосуды лились питательные растворы. Спилили ногти, подрубили пятки, усыпили и вставили шланги. Яйца глист решили не искать, благо обнаружили их носителей. Особое внимание уделили наросту: прощупали его, простучали и просветили, пытались еще проколоть длинной и толстой иглой, но не вышло. Пациент угрюмо терпел, но помалкивал. В общем и целом коллектив был доволен, и только главврач предчувствовал нехорошее, так как недуги почетного гражданина были неизлечимы – если не вообще, то уж ко Дню Города точно.

– Не надо ему ничего обезболивать, – приказал главврач. – Может, хотя бы разговорится.

Увы, это не помогло. Ошибки, совершенные в жизни, пошли гражданину на пользу в том смысле, что значительно повысили его болевой порог.

Тут очень кстати подоспел корпоратив.

Терапевт начал праздновать еще в кабинете; часа через пол он зашел к окулисту, который был занят изучением глазного дна почетного гражданина.

– Молчит?

– Молчит, – вздохнул окулист, уже не считаясь с присутствием пациента.

– А возьмем его с собой, а?

– Куда, на корпоратив?

– На корпоратив. Меня поставили дежурить, сидеть с ним здесь. Правда, здорово? Лично я в щенячьем восторге. – Терапевт перевел взгляд на молчуна. – Пойдете с нами? Выпить хотите?

И в этом рассуждении наметился слабый сдвиг. Почетный гражданин безмолвствовал, но чуть кивнул. И что-то промелькнуло в лице, а рог как будто запульсировал.

– Решено, – осклабился доктор.

И пошел за галстуком, на ходу снимая халат.

…У главврача разыгралась язва, и он не пошел на праздник. Утром приехал в клинику, не чуя беды, и там его взяли в клещи, а также под микитки и в оборот. Богатыри поволокли главврача в кабинет, не обращая внимания на помертвевших за стойкой девиц. Бизнесмен шагал следом, размахивая новой сигарой.

В кабинете он разинул пасть.

– В Кунсткамеру! – заорал. – Вы сдали его в Кунсткамеру!

– Позвольте мне разобраться, – пролепетал главврач и вызвал всех.

Терапевт с окулистом особенно не таились.

– Как не сдать, – сказали они. – Мы, конечно, поторопились, поехали ночью, на удачу. Но у них тоже был корпоратив. Они укрепляли командный дух. Так что приняли с удовольствием, присвоили инвентарный номер…

– Вы напрасно ругаетесь, – обратились они к бизнесмену, который трясся. – Вы нам спасибо скажите. Потому что он все-таки заговорил. И знаете, что начал говорить? О Городе, о Дне Города, лично о вас, о почетных гражданах, о положении дел вообще?

Терапевт подошел к бизнесмену и зашептал ему в ухо. Тот захлопнул рот и грузно сел. Сигара сама собой переломилась в пальцах.

– Фейки, – развел руками терапевт.

Окулист полез в карман, извлек листок с приказом по корпоративам и торжественно как бы прочел:

– То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства. 5 августа 1628 года. Ришелье.

© март 2023