Текст книги "Убью кого хочу"

Бимуля смирно шла рядом, время от времени, словно бы невзначай, подталкивая меня плечом под колено.

– Слышала, Бимочка? – сказала я. – Мне уже рекомендуют записаться в киллеры. А ты говоришь – фантазии…

Дома было тихо, мама спала. Я положила собаке поесть, налила себе чаю и легла. Не знаю как у кого, но у меня усталость бывает такой страшной, что отпугивает даже сон. Сначала я долго ворочалась, безуспешно пытаясь определить, что именно мешает мне уснуть. Жажда? Холод? Тепло? Потом поняла: часы – вернее, их тиканье. Тиканье часов в доме напоминало о ходиках с кудрявым Ильичом. Я встала, повынимала у всех часов батарейки и легла опять. Но проклятое тиканье слышалось по-прежнему, черт его знает откуда: то ли из соседней квартиры, то ли из моей собственной башки.

Уже после полуночи, окончательно осознав, что шансов заснуть нет, я достала ватман и стала чертить. Никогда – ни до, ни после – я не занималась скучным предметом «Детали приборов и машин» с таким изощренным удовольствием: вдумчиво, не торопясь, посвящая работе все силы и помыслы. К четырем утра курсовая была полностью восстановлена. Без прежних помарок, притирок и исправлений она выглядела как минимум на балл лучше утраченного варианта.

– Вот видишь? – победно сказала я-глупая себе-умной. – Все в этом мире поддается восстановлению. Все можно исправить. Вон он, курсовик, на столе, полюбуйся!

Умная благоразумно промолчала, что ей, вообще-то, несвойственно.

Я залезла под ватное одеяло, позвала Биму, прижала к ее теплому боку свои ледяные ноги и провалилась в сон.

4

Курсовую работу принимала доцент Куликова, известная также под злым и даже, можно сказать, гадким, но при этом удивительно точным прозвищем «Кулиса». Прозвище прилипло к этой пожилой тетке по трем причинам: созвучности с фамилией, тематической близости к преподаваемому предмету и, главное, благодаря походке. То ли вследствие врожденного порока, то ли из-за травмы правый тазобедренный сустав доцента Куликовой был сильно вывихнут вбок, отчего при ходьбе преподавательница постоянно раскачивалась туда-сюда, издавая при этом тихий, но явственный скрип – ну точь-в-точь кулиса из какого-нибудь плохо смазанного механизма.

Лоська подошел, когда мы с Катькой ждали своей очереди в коридоре, – подошел сам, без предварительного уговора или какой другой инициативы с моей стороны. Это выглядело настолько необычно, что я даже на минуту забыла о своих тревогах. В те дни я частенько тревожилась по разным пустякам, хотя с момента резни в квартире № 31 прошло больше недели, и моя паранойя могла бы уже и поутихнуть. Могла – но не утихала. Должен же был когда-то проявиться мой проклятый тубус, забытый в самом неподходящем месте!

И все же – неделя есть неделя, время лечит любые тревоги.

– Перестань трястись, – успокаивала саму себя я-умная. – Менты могли и не обратить внимания на какой-то тубус с чертежами. Да даже если и обратили – подумаешь, орудие преступления! Зачем им привлекать к расследованию этот посторонний предмет? Больше им заниматься нечем! Причина смертей ясна и без твоих дурацких чертежей: вот хлебный нож, вот инфаркт… По идее, милиция должна закрыть это дело, не открывая тубуса.

Но это – по идее. А на практике я всякий раз вздрагивала при виде человека в форме, а уж, заслышав милицейскую сирену, и вовсе впадала в ступор. Это заметила даже Катька, которая, как правило, настолько занята собой, что почти не смотрит на других.

– Какая-то ты напряженная, Санька… – говорила она. – Случилось что?

Я отмахивалась:

– Ерунда. Последняя сессия, вот и дергаюсь.

И вот – такой нежданный подарок… Мы с Лоськой вышли покурить на лестничную площадку. То есть курила я – ему мама не разрешает. Мы немного помолчали.

– Что новенького, Лоська? – спросила я, дойдя до середины сигареты.

– Да вот…

Произнеся эту содержательную речь, он замолчал и некоторое время собирался с мыслями. Я бы охотно помогла любимому, если бы имела хоть малейшее понятие, о чем он собирается поведать. Но я не имела.

– Вот? – переспросила я с максимальной осторожностью, чтобы не сбить мыслителя с панталыку. – И… что?..

– Валерка Купцов. Знаешь Купцова?

– Это кто-то с механического? Он еще какая-то шишка в профкоме…

– В спорткомитете, – поправил меня Лоська. – Вот.

Мы снова немного помолчали.

– Милый, ну говори что-нибудь, – не выдержала я. – Там у нас с Катькой очередь подходит. Ну, знаю я этого Валеру. Мельком, конечно. На субботнике метлы раздавал. А чего ты его вспомнил?

– Он стройотряд набирает, – сказал Лоська. – Поедем?

Я поперхнулась дымом.

– Ты чего, Лоська? Я – да в стройотряд? Ты как это себе представляешь? Туда ребята зарабатывать едут. Девчонок если и берут, то только поварихами, одну-две на весь отряд. И правильно – не фиг женщине кирпичи таскать.

Он помотал головой.

– Не, Саш. Тут другое. Интеротряд.

– Интер – в смысле с иностранцами? – удивилась я.

Лоська кивнул:

– Немцы, чехи, румыны…

– Немцы, чехи, румыны – в Коми? На севере? Ты серьезно? Там ведь это… повсюду лагеря натыканы, иностранцам на это смотреть…

– Не на север, – перебил меня Лоська. – На юг. На Кавказ. В город Минеральные Воды. Валерка говорит, работа не пыльная, на консервной фабрике. Говорит, этот отряд не для заработка, а для общения. Для укрепления международных связей. Так что девчонок берут много. Два месяца, Саш. Мы бы с тобой целых два месяца… вместе…

И тут до меня наконец дошла прекрасная суть Лоськиного замысла! В самом деле: два месяца вместе! На юге! Вдали от пристального наблюдения крашеной гиены, его мамаши! За все это время нам пока еще ни разу не удалось провести вместе хотя бы несколько дней. Катька с Мишкой по два-три раза в год катались то в Таллин, то в Ригу, то в Москву… Да и другие пары тоже то и дело оттягивались по полной. Нам же с Лоськой оставалось лишь завидовать: проклятая мамаша всегда находила причину не выпустить его из своих когтей. А тут – целых два месяца! С ума сойти!

– Ай!

Я так обрадовалась, что забыла про сигарету, и та, догорев до самого фильтра, обожгла мне пальцы.

– Что, тебе не нравится? – уныло осведомился Лоська.

– Ты что, милый?! Как это может не понравиться?! – выпалила я, хватая его за руки. – Роскошная идея! Конечно, поедем!

Его лицо прояснилось.

– Значит, я тебя запишу?

– Погоди. Ты уже говорил об этом с Валентиной Андреевной?

– Пока нет.

– Ну-у… – протянула я. – Тогда еще ничего не известно. Вот увидишь: она тебя снова никуда не отпустит.

– Отпустит, – возразил Лоська. – Я все продумал. Ты же знаешь: перед распределением нужны баллы по общественной работе. А для парней – хотя бы одна поездка в стройотряд.

– А у тебя еще нет ни одной, и это лето – последний шанс… Умница!

Лоська приосанился: такой похвалы он удостаивался нечасто. И ведь действительно, теперь гиене просто некуда деваться. Во-первых, сыну и в самом деле необходимы эти дурацкие общественные баллы. Во-вторых, она отпускает его не куда-нибудь в Коми, убиваться на бетонных работах, а на Кавказ, в почти люксовые условия. Что тут возразишь?

– Тогда, Саш… – он опять замялся. – Я хочу попросить… Мать, сама понимаешь… Ну, это…

– Проси чего хочешь, – милостиво разрешила я. – После таких новостей…

Меня переполняла радость. Такой подарок, такой подарок! Все прошлые тревоги отодвинулись далеко-далеко, жизнь внезапно обрела сияющую перспективу, рядом с которой любые неприятности казались незначительными мелочами.

– Давай не будем говорить ей, – сказал он, глядя в сторону.

– Как это? – не поняла я. – Как это не говорить? Ты ведь все равно должен известить Валентину Андреевну, так или иначе. Но, милый, бояться нечего: ты и в самом деле всё замечательно придумал. Баллы, распределение и прочее. Она точно согласится.

– Да нет, ты не поняла. Не будем говорить ей, что ты тоже едешь.

– Что?

Меня будто сбросили с небес на землю.

– Саш, ну пойми: это только усложнит, – заторопился Лоська. – Ты же знаешь, она не очень тебя… Ей и так будет трудно согласиться. Или что – лучше вообще не ехать?

– Нет, – отозвалась я. – Вообще не ехать, конечно, хуже. Ты снова прав. А я не права. Ей и так будет трудно согласиться.

– Не обижайся, ну пожалуйста…

Он стал торопливо сыпать словами – короткими рублеными предложениями, одно за другим, одно за другим. Я слушала и не слушала: какая разница? Все его аргументы понятны и известны заранее. Лоська есть Лоська. Точка, конец сообщения. Что не очень понятно, так это почему я так расстроилась? Ведь перспектива нашей поездки по-прежнему светит в не столь большом отдалении.

«Эй, хватит кукситься, дуреха! – сказала я-умная себе-глупой. – Он будет твоим на протяжении целых двух месяцев – твоим безраздельно. Это же счастье. Счастье, о котором ты еще полчаса назад и подумать не могла. Но тебе, дуре, всё мало. Тебе непременно понадобилось еще и благословение его паршивой мамаши. При том, что ты сама прекрасно знаешь, что она скорее сдохнет, чем согласится. Эта подлая крашеная гиена еще может отпустить сыночка в стройотряд, но только не с тобой. Она ни при каких условиях не позволит ему ехать с тобой куда бы то ни было – хоть в рай, хоть в ад, хоть в светлое будущее. Это так. Но разве это новость? Никакая это не новость. Так чего же ты придуриваешься? Унизительно? Ах, нам унизительно… Экие мы гордячки-аристократки, их императорские величества. Хватит молчать, дура! Хватит пугать бедного Лоську! Он ведь сейчас перепугается настолько, что и вовсе откажется от этой затеи…»

Я решительно тряхнула головой.

– Стоп! – скомандовала я Лоське, натягивая поводья, так что он послушно смолк и пошел в поводу. – Стоп, Лоська. Ты совершенно прав. Идея твоя замечательна, и мы никому не позволим ее испортить – ни богам, ни людям, ни обстоятельствам. И если для этого требуется немножко схитрить, то отчего бы этого не сделать?

– Вот я и говорю… – просиял он.

– Ты всё совершенно правильно говоришь, – заверила его я. – Но, насколько я знаю Валентину Андреевну, она трижды проверит и перепроверит каждую деталь. Поэтому легенда должна быть правдоподобной. Скажи матери, что я еду на лето в Крым… хотя, нет – Крым слишком близок к Кавказу… Пусть будет Паланга. Скажи ей, что я заказала путевку в Палангу, в дом отдыха.

– В Палангу, – повторил он.

– Да, в Палангу. И всем остальным нужно сказать то же самое. Всем – даже родным и друзьям. Потому что, ты меня, конечно, извини, но твоя мамочка вполне может позвонить им и сверить показания.

– Она может… – кивнул Лоська.

– Ну вот. Остается Валера Купцов. Ему скажи, что я обязательно поеду, но прошу пока не вносить меня в список. Пусть просто держит мне место, ладно?

– Он спросит почему…

– А ты скажи ему правду, – посоветовала я. – Объясни, что к чему. Насколько я знаю, парни обычно рады помочь друг другу в таких делах. Особенно, когда это им ничего не стоит. Договорились?

Он закивал с удвоенным энтузиазмом. Мы скрепили договор поцелуем, и я вернулась в коридор к Катьке. Удивительно, но решительный тон, которым я отдавала команды Лоське, подействовал и на меня саму. Теперь необходимость утаивать от его мамаши факт моего участия в стройотрядовской поездке на Кавказ уже не казалась мне такой унизительной. Напротив, я со злорадным наслаждением представляла себе момент, когда гиена узнает-таки истинное положение вещей. Узнает, но будет уже поздно что-либо изменить! Вот уж когда она свету божьего не взвидит, чертова кукла!

А у меня – у меня будут целых два месяца, чтобы оправдать все ее опасения на мой счет. Лоська мягкий, как пластилин, – неужели я не успею за это время обработать его так, чтобы он окончательно принял нужную форму? В декабре распределение – желательно подать заявление в ЗАГС по крайней мере за месяц до этого, чтобы потом не было неожиданностей.

И потом, если разобраться, то расстраиваться и в самом деле совершенно не из-за чего. Ведь я обиделась вовсе не на гиену: плевать я на нее хотела. Если что меня и задело, так это Лоськина бесхребетность, вот что. Но и это тоже не новость: я же сама только что рассуждала о том, какой он мягкий. Просто сейчас этот кусок пластилина большую часть времени находится в руках у мамаши, которая мнет и жмет его по своему усмотрению. И то, что Лоська все еще со мной, невзирая на эту постоянную враждебную обработку, говорит о многом. О чем? О том, что он без меня не может – вот о чем. Иначе мамаша уже давно оторвала бы его ко всем чертям.

И еще одна радость: весь этот проект – целиком и полностью Лоськина инициатива. Этот интеротряд придумал он сам, только он – без моего участия, моего подталкивания, намеков, звонков, уговоров. Сам! Нужно знать Лоську, чтобы представить себе, насколько это не похоже на него. Ведь Лоська есть Лоська – всегда теленок, всегда в поводу, всегда ни то ни се, где-то между Коськой и Моськой… И тут вдруг такое! Такое! Значит, я и в самом деле важна для него – может даже, очень важна…

– Чего это ты так сияешь? – поинтересовалась Катька, не поднимая головы от конспекта. – Не верь им, гадам.

– А я и не верю, – весело ответила я. – Все в наших руках, подруга. Ты учи, учи, не отвлекайся.

Я умирала от желания рассказать ей обо всем, но приходилось сдерживаться: успех предприятия зависел от соблюдения полной секретности. Чем дальше, тем больше я убеждалась в исключительной важности предстоящей поездки. В моем воображении постепенно выстроилась длинная цепочка событий, которая выглядела совершенно логичной и, главное, осуществимой. Она простиралась с момента нашего с Лоськой выхода на лестницу покурить и заканчивалась в глубокой-глубокой старости. Цепочка включала вожделенную поездку на Кавказ, предложение, которое Лоська, несомненно, сделает мне там, вдали от мамаши, быструю подачу заявления в ЗАГС, свадьбу под Новый год, счастливую семейную жизнь, а также, по меньшей мере, пятерых детей, многочисленных внуков и правнуков. Самое последнее звено, хотя и терялось в тумане далекого будущего, предусматривало опять же совместный безболезненный уход. Как в сказке: жили счастливо и умерли в один день.

По мере обдумывания цепочка крепла, тяжелела и примерно через полчаса уже опутывала всю мою счастливую душу. Но поразительно: при всей своей чугунной тяжести, она ничуть не давила на плечи, не пригибала к земле, а напротив, тянула меня в полет, как наполненный гелием невесомый воздушный шар. Мне хотелось петь, танцевать, потешно выбрасывая вперед ноги по образцу кафешантанного канкана. Меня до дрожи, до покалывания в пальцах подмывало вот прямо сейчас выкинуть какое-нибудь забавное коленце, отколоть какой-нибудь номер или просто завопить во все горло. Я едва сдерживалась.

Дверь в кабинет открылась, выпуская наружу предыдущую пару. Катька подхватила сумку и прикрикнула на меня:

– Санька, чего стоишь? Наша очередь… Ну, как прошло?

Последний вопрос адресовался уже не мне, а вышедшим парням. Один из них устало махнул рукой:

– Да никак. Незачет. Лютует Кулиса. Послала доделывать, – он окинул нас потусторонним взглядом умирающего мученика и добавил с неожиданным злорадством: – А вы заходите, заходите… Вас ждут. Кнуты сплетены, розги замочены. Поторопитесь, несчастные, а то у нее там дыба остывает…

Кулиса встретила нас настороженным взглядом. Как видно, наши предшественники настроили ее на боевой лад. Наверно, в другое время я бы испуганной мышкой замерла у порога – как, кстати, и повела себя Катька. Но в тот момент море было мне по колено, буквально. Воздушно-чугунная цепь счастья уверенно несла меня над всеми морями-океанами. Не дожидаясь приглашения, я бухнулась на стул перед Кулисой.

– Добрый день, Татьяна Антиповна! Как дела? – я обернулась к остолбеневшей Катьке. – Кать, ты чего встала? Садись!

– Как дела? – зловеще переспросила Кулиса и покосилась на свою прислоненную к стулу палку, как будто прикидывая: вмазать мне по спине прямо сейчас или немножко подождать. – Это вы мне? Романова, если не ошибаюсь?

– Точно, Романова Александра, – представилась я, лучась широченной улыбкой. – А эта перепуганная студентка – Расторгуева Екатерина. Но вы не думайте, Татьяна Антиповна, она сейчас оклемается.

Кулиса удивленно подняла брови.

– А позвольте спросить, уважаемая Романова Александра: в чем причина вашей, без преувеличения, буйной радости? Вы ведь пришли сдавать курсовую работу, так?

– Так, – весело подтвердила я. – Вот она, курсовая. А причина радости простая, Татьяна Антиповна. У меня все хорошо. Никогда так не было, а вот теперь – хорошо.

Доцент Куликова едва заметно улыбнулась.

– Ладно, разворачивайте, – сказала она. – Сейчас посмотрим, действительно ли у вас все хорошо. Может же такое быть, что кое-какие вещи представляют исключение из этого правила? Ну, например, курсовая по «Деталям машин»…

Я развернула чертеж. Справа над ухом прерывисто дышала Катька. По-моему, она пребывала на грани обморока.

– Гм… – Кулиса окинула беглым взглядом чертеж и подняла на меня глаза. – Что это он у вас такой чистенький? Совсем без исправлений.

– Это беловой вариант, Татьяна Антиповна! – пояснила я с гордостью. – Мы с Екатериной считаем, что чертеж обязательно должен быть красив, хотя он и изображает всего лишь червячную передачу. Она, хоть и червячная, но ползает не только по земле. Она еще и летает! И плавает! И вообще… даже червячная передача заслуживает счастья. И чистоты. Вот.

Преподавательница откинулась на спинку стула и вздохнула. На ее лице застыло странное выражение. Не сердитое, нет… но и не слишком веселое. Грусть? Наверно, грусть.

– Знаете что, девоньки? – задумчиво проговорила она. – Я вот смотрю на вас, и мне делается страшно. Страшно… ой, как страшно…

– П-п-почему? – запинаясь, пролепетала Катька у меня за спиной.

– Давайте зачетки! – сказала Кулиса, протягивая руку. – Не портить же вам жизнь, если у вас и в самом деле все хорошо. Давайте, давайте…

Доцент Куликова редко ставила кому-то выше четверки. Мы получили пять. Катька наверняка сочла это чудом, но я-то знала, что все дело в моей невидимой воздушно-чугунной цепи счастья. Попробуй-ка, сокруши кованую сцепку ее тяжеленных, ее невесомых звеньев! Мы с Катькой были уже у двери, когда Кулиса вдруг снова окликнула нас.

– Погодите, девочки! Я совсем забыла… меня ведь просили… Сейчас, сейчас… – она выудила из бумаг небольшой листок и вгляделась в него поверх очков. – Ну да, вот тут написано: Романова и Расторгуева. Вас просят зайти в деканат. В двенадцать. Сейчас сколько? Без четверти? Надо же, чуть не забыла… Вот был бы номер!

В коридоре Катька бросилась мне на шею.

– Ну, ты даешь, Саня! Нет, ты не Саня, ты Санища! Пять за курсовую – мне такое и не снилось. Я ведь чуть со страху не умерла, клянусь тебе. Всё думала: «Вот сейчас выгонит, вот сейчас выгонит!» А уж когда она сказала, что ей за нас страшно… О чем это, ты как поняла?

– Не знаю… – рассеянно отвечала я.

Честно говоря, мне было сейчас не до Катькиных восторгов. Мне хотелось поскорее увидеть Лоську, поговорить с ним или просто посидеть молча. Лучше даже второе: Лоська никогда не был мастером вести разговоры, зато молчал удивительно хорошо, спокойно и естественно. Но сначала нужно зайти в деканат.

– Зачем мы им понадобились, Катюня?

– Кому?

– Замдекану. Или его секретарше. Зачем?

Катька пожала плечами:

– Да ну, ерунда какая-нибудь, не бери в голову. Если б меня одну дернули, я бы еще беспокоилась. Но у тебя-то хвостов нет и прогулов тоже. Значит, что-то другое. Может, к распределению списки составляют. Анкету надо заполнить или еще что… – она вдруг снова принялась меня тормошить: – Но как ты Кулису-то уделала! Это ж любо-дорого! Ну, Санища! Ну, гений!

Дверь в приемную деканата была открыта. Секретарша Зоя разговаривала по телефону. Увидев нас, она указала рукой на стоящие вдоль стены стулья – мол, подождите, я сейчас освобожусь. Мы с Катькой послушно уселись рядом с другим посетителем – мужчиной средних лет, не похожим ни на студента, ни на преподавателя. Наконец Зоя положила трубку и вопросительно взглянула на нас.

– Куликова сказала зайти в деканат, – объяснила Катька. – Вызывали?

– Фамилия?

– Расторгуева и Романова.

Секретарша окинула нас любопытным взглядом.

– Ах, да, – она повернулась к мужчине. – Э-э… Извините, забыла ваше имя-отчество. Вот они, пожалуйста.

Наш сосед поспешно кивнул и поднялся со стула. На лице его застыла вежливая полуулыбка.

– Нам бы только помещеньице какое-нибудь немудрящее, если это вас не слишком затруднит. Был бы чрезвычайно благодарен за оказанную помощь. Потому что, видите ли, дело-то деликатное, личное в некотором роде, и мне совсем не хотелось бы привлекать…

– Конечно, конечно, ноу проблем, – бесцеремонно перебила его Зоя и, порывшись в ящике, вынула оттуда ключ. – Вот, третья дверь направо. Занимайте хоть на весь день. Будете уходить – ключ вернете.

– Обязательно, непременно вернем, даже не сомневайтесь, – горячо заверил ее мужчина. – Лично отвечаю, головой, можно сказать.

Он поднял с пола объемистый портфель и обратился к нам:

– Пойдемте, сударыни. Следуйте, пожалуйста, за мной. Это ненадолго, смею вас уверить. Совсем ненадолго.

Сердце мое сжалось от нехорошего предчувствия.

– Чего это вдруг за вами? – сердито сказала Катька. – Нас в деканат вызвали, по делу. А тут вдруг – за вами. Что за дела вообще?

Уголки губ мужчины слегка раздвинулись, что, видимо, должно было означать более широкую и, значит, более приветливую улыбку. Глаза его непроизвольно моргали, словно он то и дело кому-то подмигивал.

– Вот я вас и вызывал, дорогие мои голубушки. Посредством деканата. А как же иначе? Институт учреждение солидное, студенты, деканат… а как же иначе-то? Только через деканат, как положено. Вот я и вызвал. Так что, пройдемте, будьте любезны. Это ненадолго.

– Идите, девочки, идите, – поддержала его секретарша.

Она с неподдельным интересом наблюдала за разворачивающейся сценой.

– Да кто вы такой, чтобы нас вызывать-то? – не сдавалась Катька. – Зоя, кто это?

В водянистых глазах незнакомца под почти белыми ресницами вспыхнул и погас острый огонек.

– Видите ли, гражданка Расторгуева, я полагал, что нам имеет смысл представиться друг другу в более приватных, что ли, условиях, а не на глазах, что называется, у всего света. Потому что дело ведь действительно деликатное, совсем не для широкой публики… Хотя, как знать, как знать – может, будет и для широкой… Но это, разве что, со временем, а пока оно совершенно деликатное, вне всякого сомнения, можете мне поверить. Да, голубушка… но ежели вы так настаиваете, я могу назвать свое имя и должность прямо сейчас… – он сунул свободную руку за лацкан плаща. – Ну как? Сейчас? Или подождем, чтобы без посторонних… – поймите меня правильно, Зоя Васильевна, я ни в коем случае не намеревался вас обидеть или еще что.

Секретарша завороженно кивнула. Наверно, ее тоже, как и нас с Катькой, гипнотизировала эта странная манера говорить – быстрая, слитная и необычно многословная. Речь незнакомца опутывала собеседника, как липкая паутина.

– Ну, так что вы решили, Екатерина Сергеевна?

Катька нерешительно пожала плечами:

– Как хотите. Мне все равно.

– Ну и чудненько! Великолепно! – воскликнул он с преувеличенным энтузиазмом. – Вы приняли совершенно справедливое решение – разумное и взвешенное. Я просто счастлив, что мы начинаем наше общение в таком конструктивном ключе. Сотрудничество и понимание – вот основа правильного общения, дорогие мои сударыни! Пойдемте, пойдемте… Всего доброго, Зоя Васильевна! Ключик я непременно верну, даже не сомневайтесь. Всенепременно!

Меня едва не передернуло от этого старорежимного «всенепременно». Мужчина – то ли в шутку, то ли всерьез – обильно использовал слова и обороты, которые уже давно вышли из употребления. Не помню, чтобы раньше кто-нибудь называл меня голубушкой и сударыней… Зачем? С какой целью? Почему бы не говорить просто, как все? Если незнакомец поставил себе задачу с первых же минут испугать нас и сбить с толку, то он, несомненно, преуспел в своем намерении.

На выходе из приемной он, конечно же, церемонно пропустил нас вперед, слегка шаркнув ножкой и согнувшись в полупоклоне. Ростом мужчина был ненамного выше меня – пухлый, круглоголовый, с большим выпуклым затылком. В коридоре он мелкими шажками забежал вперед и, энергично щелкнув замком, распахнул перед нами дверь.

– Заходите, голубушки, заходите… вот так… замечательно, великолепно, просто чудесненько! Присаживайтесь, будьте любезны. Вот здесь было бы исключительно хорошо. Минуточку, дорогие мои сударыни, минуточку… Вот так, чтобы не мешали… – он запер дверь на два оборота ключа. – А то знаете, как это бывает: то один заглянет, то другой. Студентусы! Хе-хе-хе… сам таким был, помню во всех подробностях. Ну-с…

Кабинетик был маленький, семинарский, на девять столов. Незнакомец уселся напротив нас с Катькой, открыл портфель и вынул канцелярскую папку с завязками.

– Ну-с, – повторил он, хлопнув по папке обеими ладошками и весело окидывая нас взглядом водянистых глазок, – ну-с, вот и настало время для знакомства. Позвольте представиться, голубушки: капитан Знаменский Павел Петрович, оперуполномоченный управления внутренних дел по особо тяжким преступлениям. Вот, смотрите.

Оперуполномоченный вытащил из внутреннего кармана плаща удостоверение, раскрыл его и положил перед нами на стол рядом с папкой. Я послушно посмотрела. В животе у меня поднывала неприятная тянущая боль, а в голове было пусто и гулко – ни единой мысли, даже самой глупой, только два коротеньких слова прыгали там от стенки к стенке двумя звонко окающими шариками от пинг-понга: «Вот оно!.. Вот оно!.. Вот оно!..» Когда же я подняла глаза от красной книжечки капитана Знаменского, то вдруг обнаружила, что он тоже смотрит на меня, причем не так, как прежде – вскользь, по дороге на Катьку, а пристально, в упор, не мигая, как будто именно я являюсь тут не просто главным, но единственным фокусом всего происходящего.

– Особо тяжким… – недоуменно проговорила Катька. – Но при чем тут мы?

Опер неохотно оторвался от меня и перевел взгляд на Катьку.

– А позволительно ли мне поинтересоваться, где проживает уважаемая Екатерина Сергеевна?

Катька энергично кивнула. В отличие от меня, она уже оправилась от неожиданности и теперь не собиралась уступать инициативу без боя.

– Позволительно. Поинтересуйтесь.

Знаменский улыбнулся, будто Катькина наглость не задела, а напротив, умилила его.

– Итак, где же вы проживаете?

– Улица Партизана Кузькина, дом 7-б, квартира 31.

– Ну вот. Тогда вы должны быть наслышаны о тройном убийстве, которое произошло по соседству, в вашем дворе. Прямо перед вашим носом, можно сказать. И даже в такой же квартире с тем же самым номером, 31. Довольно странное совпадение, не находите ли, дражайшая Екатерина Сергеевна?

– В такой же квартире! – фыркнула Катька. – Вы там хоть раз бывали, в нашем районе? Там все «такое же». Все одинаковое – и дома, и квартиры, и люди в квартирах. Разве что номера домов разные, да и это поди разгляди. В общем, ничего странного, товарищ капитан.

– Ну что же вы так официально, голубушка? – расстроился опер. – Товарищ капитан… – мы ведь не на плацу, правда? Зовите меня просто Павел Петрович. Мы ведь сидим тут, беседуем, общаемся, можно сказать, к полному взаимному удовольствию. Значит, ничего странного, так и запомним. Обычное дело: троих человек убили – так, по-вашему?

Катька закусила губу.

– Что вы меня путаете? Ну что вы меня путаете? – обиженно выпалила она. – Я и сама запутаюсь. Я вам разве это говорила? Обычно – совпадение, а убийство… а убийство… это ужас какой-то. Мы до сих пор спать не можем. У нас в микрорайоне такого отродясь не было. Парни, бывает, дерутся, но чтоб такой ужастик…

Оперуполномоченный печально покивал – очевидно, в знак того, что целиком и полностью разделяет Катькины чувства.

– Значит, наслышаны, – констатировал он. – Так и запомним. А от кого наслышаны, позвольте спросить?

– От кого наслышана? – удивилась Катька. – В каком смысле?

– Ну, кто вам о сей ужасной трагедии рассказал? Кто, так сказать, поведал? Соседи по дому? Соседи по двору? Родные и близкие? А может, даже какие-нибудь подружки по институту? – Знаменский снова скользнул по моему лицу взглядом водянистых глаз, как будто мазнул кисточкой белесых ресниц.

– Ну, я уже не помню… все только об этом и говорили, весь двор… – Катька пожала плечами и задумалась. – Да там и без всяких рассказов: милиции целая туча понаехала, ПМГ, «скорые». Парадняк оцепили. Я же из окна все это видела.

– Ну а все-таки…

– А! Вот! – вспомнила Катька. – Тетя Тамара из соседней квартиры. Прибежала, говорит: пятерых зарезали, маньяк, мол… Сначала-то думали про пятерых… Я вот и Сане по телефону говорила: пятерых, мол. Значит, это от тети Тамары, точно. А от кого она услышала, без понятия, не знаю.

– Сане? По телефону? – заинтересованно переспросил опер. – Это какому же Сане?

– Не какому, а какой. Саня, подруга моя, вот она здесь же сидит. Саша Романова.

Знаменский несколько раз кивнул, проникновенно моргая глазками.

– Ну да, конечно! Как это я сразу не понял? Саня – это Саша. Александра Родионовна Романова, если по паспорту. Конечно, конечно… И что же, любезнейшая Екатерина Сергеевна, вы тут же всех своих подруг обзвонили с этой жуткой историей, или только Александру Родионовну посвятили, так сказать, в леденящие душу подробности?

– Зачем всех-то? Сане позвонила, и всё.

– Почему же только ей?

– Потому что я ей весь день названивала! – в голосе Катьки прозвенел отголосок давнего возмущения. – Потому что мы с ней договаривались у меня курсовик делать. Я ее к двенадцати ждала, максимум к часу. А она не приехала. Вот я и названивала, пока не прозвонилась. Беспокоилась потому что.

Опер озабоченно покачал головой:

– Действительно, вы совершенно правы. Я бы тоже на вашем месте ужасно беспокоился. Это же только себе представить: ваша подруга должна была приехать к часу дня в квартиру номер 31 дома 7-б по улице Партизана Кузькина, я вас правильно понял? Правильно. И вот, надо же такому случиться, что примерно в это же время в точно такой же квартире точно такого же дома по той же самой улице происходит зверское тройное убийство. Ну как же тут не забеспокоиться? Она ведь, страшно подумать, – он снова мазнул взглядом по моему лицу, – могла и перепутать…

Последнее слово Знаменский произнес свистящим шепотом.

– Перепутать… что? – не поняла Катька.

– Перепутать дома… – прошептал Знаменский. – Перепутать дом 7-б с домом 7-а. Вы же сами говорите, Екатерина Сергеевна, все дома у вас в районе одинаковые. И вот, представьте себе только на минуточку, заходит ваша дражайшая подруга Александра Родионовна в четвертую парадную от угла, звонит в дверь и попадает не к вам. То есть совсем-совсем не к вам, а прямиком во весь этот ужас, который там ровно в это же самое время и происходит. Представили?!