Текст книги "Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции"

3

У маркиза Виктора Мирабо с женой было 11 детей, из которых выжили пятеро. В 1749 году маркиза Мирабо родила очередного ребенка. Роды были трудными, и мальчик родился на свет уже несколько изуродованным: у него была непропорционально огромная голова, вывернутая нога и уздечка на языке. Боялись, что он так и не научится говорить, но страхи оказались напрасны: научился, да еще как! Мальчика, которому предстояло затмить славу отца, назвали Оноре Габриэлем.

Отец, знавший, что в роду Мирабо рождаются одни красавцы, был горько разочарован, и это разочарование сыграло решающую роль в жизни Оноре Габриэля, а может быть, правильнее сказать – в судьбах Франции. В три года – новое несчастье: оспа, которая тогда не щадила никого. Рябым был, к примеру, также и «Мирабо простонародья» – Жорж-Жак Дантон; но Оноре Габриэль был изуродован оспой сильнее других, поскольку ребенка крайне неудачно лечили, и лицо его превратилось в какую-то страшную рожу. «Твой племянник уродлив, как отпрыск Сатаны», – писал Виктор Мирабо своему брату Бальи. И в дальнейшем он крайне отрицательно и пристрастно относился к старшему сыну, предпочитая ему второго сына – Бонифация виконта Мирабо, вошедшего в историю под прозвищем Мирабо-Бочка.

А между тем мальчик рос невероятно способным ко всему – к наукам, к добру и к злу, к злу особенно. Его брат Бочка позже говаривал: «В другой семье меня бы считали человеком умным и порочным. Но когда меня сравнивают с братом, меня считают относительно добродетельным, но зато дураком».

Однако отец не желал видеть в старшем сыне никаких достоинств, одни недостатки, которые были, были! К пятнадцати годам юному Мирабо уже угрожает исправительный дом, причем, по мнению отца, «его необъяснимое умственное расстройство неизлечимо». Идею насчет исправительного дома еще можно оправдать, но мнение об «умственном расстройстве» понять очень трудно. В 1768 году юноша попадает в крепость – в первый, но далеко не в последний раз – по просьбе отца, который вытребовал для этого специальное «королевское письмо». Об этих письмах надо сказать несколько слов.

Словосочетание lettre de cachet не имеет русского аналога, их называют «закрытыми письмами», «личными королевскими приказами» и еще как-то. Мы позволим себе назвать их «королевскими письмами», по такому письму во Франции можно было арестовать и отправить в тюрьму любого человека без предъявления обвинений. Ими широко пользовались многие аристократы, которым сравнительно легко было добиться подобного письма. Но маркиз Мирабо был в этом отношении уникален: за свою долгую жизнь он раздобыл около 40 «королевских писем» против своих жены и детей. Сам он как-то раз с черным юмором добродушно рассказывал о себе:

«Я встретился со своим другом, которого не видел 20 лет; у нас состоялся с ним следующий разговор:

– Закончен ли ваш процесс с госпожой маркизой? – любезно спросил меня друг.

– Я его выиграл, – гордо ответил я.

– Где же она?

– В заточении.

– А ваш сын?

– В заточении.

– А ваша дочь из Прованса?

– В заточении.

– Что же, вы взяли на себя заполнение острогов?

– Да, сударь, и будь вы моим сыном, то давно были бы там же…»

Кстати, мать Мирабо тоже была редкой сутяжницей, список судебных дел маркизы Мирабо насчитывает более 60 номеров. Стоит упомянуть, что во время своих бесконечных тяжб с мужем она среди прочего обвинила его в том, что он заразил ее болезнями, которые наверняка происходили не из чистого продукта. Этот каламбур не просто развеселил всю Европу: он надолго скомпрометировал и понятие чистого продукта, да и всех физиократов заодно.

Итак, в 1768 году молодой Мирабо впервые становится «государственным заключенным»: по «королевскому письму» молодой человек отправлен в крепость на остров Ре.

Оноре быстро очаровал губернатора острова, да и всех его подчиненных. Настолько, что через несколько месяцев происходит неординарное событие: узник крепости становится французским офицером и отправляется воевать на Корсику. В боях он отличился и получил звание капитана драгунов, а по окончании военных действий – заслуженный отпуск. К отцу он на всякий случай не поехал; поехал к его младшему брату, своему дяде Бальи Мирабо.

Тот раньше слышал (вернее, читал в письмах) только самые нелестные отзывы о племяннике от брата. Но, увидев юношу, он разобрался в нем намного лучше, чем родной отец. Об этом говорит его письмо маркизу: «Если он не будет хуже Нерона, то станет лучше Марка Аврелия[12]12
  Как положено в Веке Просвещения, Бальи Мирабо ссылается на античные образцы: «образцово дурного» и «образцово превосходного» императоров.


[Закрыть], так как никогда еще я не встречал такой сильный ум… Или это будет величайший обманщик вселенной, или самый великий деятель Европы, способный стать Римским Папой, министром, генералом на суше или на море, канцлером или замечательным сельским хозяином».

В 1771 году Оноре Габриэль в Париже. Он представлен ко двору; он серьезно готовился, рассчитывая произвести впечатление. Увы, Людовик XV не обратил на молодого человека внимания: тот преклонил колени, встал, чтобы начать свою речь, и увидел, что король уже перешел к следующему молодому человеку. Рана, нанесенная самолюбию, не заживала долго. Мирабо вернулся домой… но прежде чем последовать за ним, расскажем об одном эпизоде его пребывания в Париже.

Однажды ночью Мирабо возвращался из притона. Кто-то окликнул его карету; он велел кучеру остановить лошадей и вышел. К нему, немного прихрамывая, подошел совсем молоденький аббат.

– Сударь, можно вас попросить об услуге?

– Разумеется, – ответил Мирабо, – что вам угодно?

Аббату угодно было, чтобы Мирабо приказал кучеру поставить карету рядом с забором; он взобрался на карету, оттуда перемахнул на забор и шасть в свою семинарию. Впрочем, перед тем как исчезнуть, он представился: то был аббат Шарль Морис Перигор, более известный под именем Талейрана.

Рыбак рыбака видит издалека; два молодых человека (Талейран был на 5 лет моложе Мирабо), оба из знатных родов, оба фантастически талантливые и сильно испорченные, быстро сдружились. И именно Талейран на следующий день после смерти Мирабо, когда вся страна скорбела о великом трибуне, прочел в Национальном собрании последнюю речь, написанную Мирабо, речь, которую тот сам уже не смог прочесть.

Но это случится много лет спустя. А сейчас молодой Мирабо возвращается в Прованс. Отец ему по-прежнему не доверял, денег у него не было, было только огромное честолюбие. Что же делать? Он решил, что лучший выход – выгодно жениться. (Кстати, тут его бы поддержал и отец, которому тоже вечно не хватало денег.) Он едет в Экс, столицу Прованса, и начинает сватовство…

Но здесь начинается рассказ о трех женщинах Мирабо.

4

«Как, – спросит читатель, – только три?»

Разумеется, у Мирабо было их тридцать три или намного больше, но особую роль в его жизни сыграли три. Первая – его жена.

Как сказано, Мирабо счел, что лучшим выходом из его бед и безденежья был бы выгодный брак. Он начинает добиваться руки богатой и знатной Эмили де Кове, дочери маркиза де Мариньян, первой невесты в округе. Однако у нее уже были поклонники получше, чем полунищий и уродливый Мирабо, и жениху отказали – впрочем, вполне корректно, но решительно.

Узнав об этом, отец сильно рассердился и обвинил во всем сына. «Вы потеряли свое состояние по собственной вине, – писал он сыну, – все ваши поступки друг друга стоят; приказываю вам немедленно покинуть Экс, иначе вас отправят под конвоем на остров Сент-Маргерит» [то есть в тюрьму – А. Т.].

Однако Оноре был упрям и решил не сдаваться. Он продолжал ухаживать за Эмили, та готова была поощрять его ухаживания, поскольку он был несравнимо умнее и остроумнее, чем ее официальный жених. В конце концов он сумел настолько скомпрометировать даму, что пришлось ее выдать за Мирабо. 22 июня 1772 года состоялось торжественное бракосочетание графа Оноре Габриэля де Мирабо и Эмили де Кове. В октябре 1773 года у молодых родился сын Виктор.

Эмили была красива, умна и вроде бы очень богата. Но брак не принес Мирабо ни счастья, ни денег. Совсем наоборот. Конечно, он получил приданое, но не такое, как надеялся. Наследство, которое его жена могла бы получить со временем, было в очень далекой перспективе, а сорить деньгами Оноре стал все больше и больше, короче, очень скоро он был в долгах как в шелках.

Мирабо-отец решает вразумить сына. Для вразумления он, как уже говорилось, знал и систематически применял одно средство – «королевские письма». И вот в декабре 1773 года Мирабо-сын получает такое «письмо», пока что довольно милостивое: ему запрещено покидать родовое поместье, а значит – запрещено ездить в Марсель и брать в долг у ростовщиков.

Сын не растерялся и начал распродавать то, что было в замке: старинные портреты, драгоценности. Отец отвечает испытанным средством: он раздобывает новое «письмо», которым сыну предписывается перебраться в маленький городок Маноск.

Именно там Мирабо берется за перо и сочиняет свой первый труд: «Опыт о деспотизме». (Правильнее было бы его назвать «Эссе о деспотизме», но с тех пор, как у нас стали переводить «Essays» Монтеня, принято слово «эссе» переводить как «опыт».)

В Маноске начались новые неприятности. Жена стала изменять Мирабо; конечно, она лишь платила ему, как говорят поляки, pienknum za nadobnie, но он так не считал. Случалось ему и бить жену.

В конечном счете супруги разъехались – как оказалось, навсегда. «Моя ошибка была в том, что я ждал плодов от дерева, которое может давать только цветы», – скажет Оноре через несколько лет.

До сих пор он имел врага-отца – теперь получил еще и врага-жену. Совместными усилиями они раздобыли новое «письмо», которым Оноре был отправлен в замок Иф.

Впрочем, пребывание Мирабо в замке Иф мало чем походило на столь известное нам всем заключение Дантеса – графа Монте-Кристо. Он быстро очаровал коменданта, к тому же старый служака понимал, что сегодня граф Мирабо – его узник, а завтра, может быть, станет министром. Словом, узник за обедом сидел за столом коменданта и был желанным гостем в его доме.

Между тем маркиз Мирабо вел очередной процесс против своей жены, стараясь объявить ее сумасшедшей, и опасался, что сын и дочь встанут на ее сторону. Он понимал, что Оноре может оказаться опасным противником. А комендант в ответ на запросы давал о своем узнике самые лестные отзывы. И маркиз выхлопотал два новых «письма»: дочь, Луизу де Кабри, заключили в монастырь, а сына Оноре из крепости Иф переправили в форт Жу, в горах Юры, на границу с Швейцарией.

Как и раньше, узник очень быстро очаровал коменданта крепости месье де Сен-Мори, и тот сначала стал ему позволять отлучаться из крепости в соседний город Понтарлье на несколько часов, потом – на несколько дней (Мирабо и комнату себе снял в местном трактире) и наконец стал смотреть сквозь пальцы на то, что Мирабо ездит в соседнюю Швейцарию. Впрочем, пока что Мирабо никуда не собирался бежать, так что какая, в сущности, разница, проводит он дни в Понтарлье или в Швейцарии?

Но здесь появляется «вторая женщина» в жизни Мирабо. Начинается его главный роман, великая любовь его жизни.

5

Дамы в Понтарлье быстро перестали замечать уродство Мирабо, его оспины и были очарованы новым дворянином в городе, обаятельным, исключительно умным и необычайно сладострастным. Он быстро закрутил там один-два романа. Между тем недавно умер король Людовик XV, и на престол взошел молодой Людовик XVI; и вот 11 июня 1775 года на банкете в честь коронации Оноре Габриэля посадили рядом с мадам Софи Монье.

Четырьмя годами раньше 18-летнюю Софи Рюффе выдали за 60-летнего чиновника, первого председателя счетной палаты Доля[13]13
  Французские учреждения имели, как правило, много председателей – например, высший суд страны, Парижский парламент, имел 15 председателей и 30 советников. Но глава у учреждения был все-таки один; он именовался первым президентом. Таким президентом и был маркиз Монье.


[Закрыть] маркиза Монье. Она не была особенно красива, но отличалась хорошей фигурой и великолепным цветом кожи. Роман начался не сразу, но Мирабо зачастил в особняк Монье, очаровал хозяина, был принят как дорогой гость – и начал флирт с хозяйкой. Та готова была на флирт, пока что только флирт. И выразила свои сомнения: она слышала, что Мирабо непостоянен, она слышала, что у него есть другая связь. (Это, кстати сказать, соответствовало действительности, Мирабо тогда действительно крутил роман с некоей Жаннетон Мишо.) Мирабо пылко возражал: «Это неправда, да и не может быть правдой – ведь я люблю другую».

Разумеется, и это было только флиртом – пока лишь флиртом. В отличие от прочих интриг и интрижек Мирабо, этот роман развивался не слишком быстро. Софи полгода противилась Мирабо, и только в конце года, в декабре, она стала его любовницей. А флирт мало-помалу перерос в великую любовь.

Муж до поры до времени ничего не замечал. Зато кое-что заметил и понял комендант Сен-Мори, который тоже был неравнодушен к Софи. Мирабо получил приказ вернуться в форт Жу и не покидать его вплоть до новых распоряжений. Но 14 января Монье давали бал, на котором Мирабо должен был вести котильон; супруги вступились за гостя так горячо, что комендант дрогнул и дал Мирабо отгул на 4 дня.

Мирабо был на балу, вел котильон, но после бала исчез. Куда? Этого пока что никто не знал. Но мы знаем: он скрывался в покоях маркизы, а при малейшем шуме прятался в большом шкафу.

Несколькими годами позже, когда у обоих любовников за плечами был уже трагический опыт тюрьмы, разлуки, смертного приговора, произошла последняя встреча Мирабо и Софи. Явившись к своей возлюбленной, Мирабо узнал тот самый шкаф, в котором он прятался несколько лет назад. Шкаф был тот же, но любви уже не было. Впрочем, это будет не скоро, а пока что любовники провели вместе несколько счастливых дней, но… в людской обратили внимание на резко возросший аппетит маркизы. Мирабо пришлось перебраться в другой дом, откуда он вечерами навещал Софи. Однажды Мирабо застали перелезающим через забор и погнались за ним, как за вором. Мирабо остановился, назвал свое имя слугам и попросил, чтобы его провели к маркизу. Тому он наплел, что был в Берне, сейчас возвращается в Париж по вызову военного министра и просит его о ночлеге. Как ни странно, и это ему сошло с рук; а наутро Мирабо снова исчез, чтобы продолжить свои приключения.

Он объявился в Дижоне, столице Бургундии. Туда уехала и Софи – к своим родителям. Но оказалось, что встречаться, когда за Софи следили родные, еще труднее, чем когда она была при муже. Вскоре семья Софи добивается нового ареста Мирабо, он в замке Дижона.

Однако можно было думать, что и на этот раз ему все сойдет с рук. Во-первых, правитель провинции месье Монтеро сочувствовал и любовникам вообще, и лично Мирабо; кроме того, как раз в это время у власти в стране стояло либеральное правительство Тюрго-Мальзерба. Мальзерб собирался освободить Оноре Габриэля, но должен был считаться и с его отцом, который опять требовал строжайших мер против сына[14]14
  Ситуация была несколько парадоксальной, поскольку Виктор Мирабо – один из лидеров прогрессивно мыслящих физиократов – выступал как истый аристократ старых времен, тогда как министр – «чиновник», «бюрократ» – защищал права человека и свободу личности. Но так бывает нередко: в политике человек занимает одну позицию, в жизни – совсем другую.


[Закрыть]. Пока он колебался, произошли политические перемены: Тюрго был уволен в отставку, Мальзерб из солидарности последовал за ним. Напоследок он дал Оноре только один совет: поскорее бежать за границу. Тот не преминул это сделать, тем более что месье Монтеро не только посмотрел на это сквозь пальцы, но и снабдил «беглеца» почтовой каретой. Мирабо оказался в Швейцарии, в относительной безопасности.

А в августе 1776 года Софи Монье, после нескольких неудачных попыток, наконец удается бежать из Франции, и в маленьком городке Верьер она падает в объятья своего любовника. Несколько дней они наслаждаются безоблачным счастьем. К тому же Софи оказалась достаточно предусмотрительной и прихватила с собой солидную сумму денег (другое дело, что для Мирабо никакая сумма не оказалась бы достаточной). Затем они перебираются в Голландию.

Но теперь у Мирабо слишком много врагов, умение их создавать себе – одна из характерных его черт. Собственный отец, клан Мариньянов (родня его жены), маркиз Монье, клан Рюффе (родня Софи) – вот неполный перечень. К этому надо добавить, что правительство, если и не смертельный враг Мирабо, то уж никак не друг – после его обличительных памфлетов.

И вот над любовниками чинят суд, скорый и суровый. За «обольщение и похищение» Софи Монье граф Мирабо приговаривался к отсечению головы, а «похищенная» – к пожизненному заключению с проститутками (или, как это тогда называлось, «в доме для падших женщин»).

Пока что это решение было заочным. Но в момент его вынесения оба любовника были уже в лапах полиции, правда, голландской; но их следовало выдать французским властям. И какое-то время их охраняло только одно: долги, которые Оноре успел наделать в Амстердаме. Республика была буржуазной, и кредиторы не потерпели бы, чтобы их должнику отрубили голову, пока он не расплатился.

Но и это не помогло Мирабо. Отец из мести сыну согласился гарантировать его голландские долги, и экстрадиция состоялась. Маркиз торжествовал: «Я все-таки упрятал его под замок [он все же не хотел казни сына, и без особого труда добился ее замены пожизненным заключением. – А. Т.], хотя все желали, чтобы я предоставил его собственной судьбе. Моя совесть, которую я вопрошаю каждый день перед Богом в отношении этих людей, моя совесть говорила мне, что каковы бы ни были преступления, кои он сеет направо и налево, его судьбой в конечном счете будет колесование – и правосудие свершится над преступником, который носит наше имя».

Власти оказались более человечны, чем отец. Софи направили все-таки не в Сен-Пелажи (заведение для беременных проституток), а в исправительный дом. Это было менее позорно, но тоже не сахар. Софи делила комнату с четырьмя заключенными, одна из которых была безумна. В заведении было много буйных сумасшедших.

6

…Но не пора ли нам вспомнить также и о другом герое нашего очерка – о Максимилиане Робеспьере? Пора-то пора, вот только сказать о нем почти что нечего.

Максимилиан Робеспьер был на 10 лет моложе Мирабо. Он родился в 1758 году в городе Аррас, столице провинции Артуа на севере Франции. По рождению он принадлежал к судейскому сословию; и его отец, и дед, и прадед были советниками суда, судьями или кем-то подобным. Иначе говоря, он не принадлежал ни к родовому дворянству, ни даже к так называемому «дворянству мантии» (так называли судейских чиновников высокого ранга), но для провинциального Артуа он принадлежал к верхушке третьего сословия, к семье с давними традициями и уважаемой в городе.

В возрасте 10 лет Максимилиан становится, по крайней мере формально, главой семьи: отец покинул их, и дети остались на попечении деда, фактически – сиротами (мать умерла еще раньше). Достаток семьи был подорван, и всю свою жизнь Робеспьер находился где-то на грани между «небогатый» и «бедный». Однако дед выхлопотал для него стипендию в коллеже Людовика Великого, и двенадцать лет – с 1769-го по 1781 год – Максимилиан учится в Париже, сначала в коллеже, а затем на юридическом факультете Сорбонны. В 1781 году он возвращается в Аррас со степенью лиценциата прав и вскоре занимает место адвоката в королевском суде.

Молодой Робеспьер ведет ту жизнь, что и другие. Все пишут стихи – и он пишет стихи, без особого таланта, но ровные, изящные – о красоте природы. Пишет трактаты на темы морали; один из них был удостоен медали, и польщенный автор поспешил его издать.

Можно к этому добавить, что еще в школе Максимилиан подружился со своим однокашником, неким Камиллом Демуленом. Их дружба позже сыграет немалую роль в судьбе обоих; но пока что мы можем только упомянуть о том, что два юноши подружились, и добавить к этому нечего. Поэтому вернемся к Мирабо.

7

Сорок два месяца, три с половиной года, он провел в Венсеннском замке. И на этот раз он узнал, что такое настоящая тюрьма, а не те посиделки с комендантами и отлучки в Швейцарию, что были в прежних. Нет, тут все было всерьез.

И все же любовники не сдаются. Им удается наладить переписку: позже вся Европа плакала над письмами Мирабо.

Из писем Габриэля Оноре к Софи:

«Человек удовлетворен, когда находится в обществе тех, кого любит, – сказал Ла-Брюйер. Безразлично, думаем ли о том, чтобы разговаривать с ними, или молчим, думаем ли о них или о чем-нибудь постороннем, важно только одно – быть с ними. Друг мой, как это верно! И как верно, что к этому мы так привыкаем, что без этого жизнь делается невозможною. Увы! Я это хорошо знаю, я должен это хорошо знать, так как уже три месяца томлюсь вдали от тебя, уже три месяца ты мне не принадлежишь, и мое счастье кончено. И все же, просыпаясь утром, я ищу тебя, мне кажется, что мне недостает половины меня самого, – и это правда».

«Я могу пожертвовать тебе всем, но не твоей любовью. И я не думаю, что это не великодушно; в тот день, когда ты будешь так думать, я накажу себя за это; но я чувствую, что я люблю и не думаю, чтобы кто-нибудь из всех людей любил сильнее меня; в моем сердце столько энергии и сил, сколько нет у других, и не один возлюбленный не обязан так много такой нежной возлюбленной, как Габриэль Софии».

«Я хотел владеть тобой и быть только твоим другом, потому что жестоко боялся любви. Ты нравилась мне своей молодостью и красотою и была соблазном для моей души. Все сближало нас еще тесней. Подвижная и чувствительная, хотя желающая скрыть свою чувствительность, ты поражала и трогала меня. Ты увлекала меня от дружбы к любви, и я искренно говорил тебе, что не мог быть твоим другом. Тонкие остроты, слетающие молниеносно с твоих уст и удивляющие своей неожиданностью, пленяли меня, и когда я думал, я был взволнован.

Это волнение меня беспокоило.

Но я разуверял себя, я говорил себе: я столько видел женщин, у меня было столько возлюбленных! Она так неопытна! Как она может победить! Это ребенок. Но этот ребенок, такой нежный, льстил моему самолюбию жадным вниманием, с каким он слушал меня. То, как он считался с тем, что я говорил, и оценивал каждое мое слово, восхищало меня и делалось для меня необходимым. Мы любили друг друга, не желая признаваться себе в этом. Моя София, такая простая и наивная, казалась мне образцом искренности и чувствительности: ей не хватало только страстности, но любовь втихомолку обещала мне и это. Она не походила ни на кого и была даже странной, но все так шло к ней, даже суровый вид, что мне хотелось овладеть ею, и что-то уверяло меня, что я добьюсь своего. Я не ошибся, но, соблазняя, я соблазнился сам – этого я не ждал и даже боялся. Каким я был безумцем! От такого счастья хотел отказаться! Я ставил любовь выше гордости. Прости меня, моя София, прости. Я не знал наслаждений взаимной нежности, только ты заставила меня вкусить их. Я искупил свое преступление. Я люблю свои цепи сильней, чем боялся их».

Но Мирабо – не только любовник, и даже не столько. Он журналист и политический мыслитель. В тюрьме он пишет свой «Опыт о королевских письмах и государственных тюрьмах» – область, где он имел право считать себя экспертом первого ранга.

В 1778 году умер маленький Виктор Мирабо, единственный законный ребенок Оноре Габриэля. Поскольку родственники Мариньянов были заинтересованы в том, чтобы у Эмили не было потомства (финансовые вопросы), поползли слухи об отравлении. Так ли это было или нет – скорее, нет, – это было еще одним ударом для Оноре Габриэля. Когда он сообщил об этом Софи, та ответила: «О друг, значит, у нас больше нет нашего дитя, ведь я считала твоего сына своим!»

Однако эта смерть сыграла в жизни Оноре и положительную роль. Его отец призадумался: он ненавидел сына, но не хотел, чтобы род на нем оборвался. На младшего брата, Мирабо-Бочку, в этом смысле надежды были плохи. Получалось, что если он хотел, чтобы род продолжался, надо было освободить сына и каким-то образом помирить его с женой.

Впрочем, и после этого дело тянулось добрых 2 года, и за это время умерла также и маленькая Софи Габриэль, незаконная дочь Мирабо от Софи. Мирабо никогда не видел своей дочери, но горько оплакивал ее. А между тем отец продолжал свою игру: пусть сын покается перед Мариньянами, пусть вернется к жене. Оноре Габриэль сильно морщился, но жизнь в тюрьме и горе сделали его более уступчивым; он написал несколько очень искусных писем Эмили и тестю. В конце концов, 13 декабря 1780 года ворота Венсеннского замка открылись и Мирабо вышел на свободу.

Правда, это была та еще свобода: его выпустили из тюрьмы, но отдали под власть отца. Это было невесело. Мы знаем, что Пушкин в сходных обстоятельствах в октябре 1824 года умолял Жуковского: «Спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырем».

Пушкин был романтиком, Мирабо был старше, циничнее и разумнее (по крайней мере, в житейском смысле), он все-таки предпочитал Венсенну отца. Притом у отца был свой интерес: он хотел сделать сына союзником в борьбе против своей жены (то есть матери Оноре), которая вела с маркизом борьбу за развод.

А пока Оноре пришлось… попроситься обратно в тюрьму, не в камеру, но на постой.

Между тем его отец проиграл процесс и оказался почти что разорен. Но что было для него еще хуже – общественное мнение приняло сторону его жены. «Либерал» был заклеймен как семейный тиран (давно пора было), правительство стало на сторону общественного мнения, и меньше чем через 2 недели также и его дочь Луизу де Кабри (ее он тоже, как помнят читатели, упрятал под замок) освободили.

Это пошло Оноре тоже на пользу. Оказавшись «у позорного столба общественного мнения», Виктор Мирабо решил, что лучший способ как-то поправить свою испорченную репутацию – простить сына. И вот в мае 1781 года наконец-то состоялось свидание сына с отцом. Они не виделись 9 лет.

Отец (великодушно, как он считал) предложил сыну пожить некоторое время у него в замке Биньон, ведь он очень хотел помирить его с Эмили и добиться продолжения рода. Оноре согласился, но приехал не сразу. По дороге на Биньон он сделал крюк и заехал в небольшой городок Ножан-сюр-Верниссон. Там в монастыре содержалась Софи Монье. Это была не тюрьма, монастырь был, как сейчас убедится читатель, довольно комфортабельным, но все же Софи находилась в заключении, и притом за ограду монастыря допускался один-единственный мужчина – врач, доктор Изабо. Мирабо так растрогал его рассказами о своих страданиях, что тот согласился быть пособником в довольно рискованном предприятии. Вечером Мирабо, надев поверх своей одежды робу садовника, проскользнул в монастырь (доктор в это время отвлекал внимание привратницы) и, пройдя вслед за доктором коридорами, добрался до маленькой гостиной. Софи упала в его объятья, любовники провели вместе 5 дней. Но… она по-прежнему его любила, а он – уже нет.

Через пять дней доктор Изабо сообщил Мирабо, что его срочно кто-то хочет видеть, тот воспользовался случаем и выбрался из монастыря. Как оказалось, полиция уже напала на след Мирабо, и самым разумным для него было побыстрее укрыться в Биньоне, куда он, собственно, и собирался. Так он и поступил. Переписка с Софи какое-то время еще продолжалась, потом угасла.

Прошло 8 лет. Мирабо уже ринулся в большую политику, а Софи решила искать новую любовь, но что-то у нее не сложилось. В начале сентября 1789 года Софи наложила на себя руки. В те дни имя ее прежнего любовника гремело по всей стране. Мирабо был тогда самым знаменитым человеком во Франции; но что было до этого Софи? Она зажгла жаровню, а чтобы помешать себе спастись (она могла бы это сделать, открыв окно), сама себя крепко привязала к креслу. Мирабо получил известие о смерти женщины, которая стольким для него пожертвовала и которую он когда-то (что ни говори) так любил, как раз в момент важнейших прений по вопросу о королевском вето. Мирабо ежедневно выступал, он выбивался из сил. Все же, услышав о ее смерти, он сказал, что не будет брать слова, и вышел из зала заседаний.