Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том 8"

Снежный дом

Дует ветер, крутится белый снег и наносит его высокими сугробами у каждой избы.

И с каждого сугроба мальчишки на салазках съезжают; повсюду можно кататься мальчишкам, и вниз к речке на ледянке турманом лететь, и скувыркиваться с ометов соломы, – нельзя только заходить за Аверьянову избу, что посередине села.

У Аверьяновой избы намело высоченный сугроб, а на нем кончанские мальчишки стоят и грозятся выпустить красные слюни.

Аверьянову же сыну – Петечке хуже всех: кончанские мальчишки грозятся, а свои кричат: ты кончанский, мы тебе скулы на четыре части расколем, и никто его не принимает играть.

Скучно стало Петечке, и принялся он в сугробе нору копать, чтобы туда залезть одному и сидеть. Долго Петечка прямо копал, потом стал в сторону забираться, а как добрался до стороны, устроил потолок, стены, лежанку, сел и посиживает.

Просвечивает со всех сторон голубой снег, похрустывает, тихо в нем и хорошо. Ни у кого из мальчишек такого дома нет.

Досиделся Петечка, пока мать ужинать позвала, вылез, вход комьями завалил, а после ужина лег на печку под полушубок, серого кота за лапу подтащил и говорит ему на ухо:

– Тебе я вот чего, Вась, расскажу – у меня дом лучше всех, хочешь со мной жить?

Но кот Вась ничего не ответил и, помурлыкав для вида, вывернулся и шмыг под печку – мышей вынюхивать и в подполье – шептаться с домовым.

Наутро Петечка только залез в снежный дом, как слышит – хрустнул снег, потом сбоку полетели комья, и вылез из стенки небольшого роста мужичок в такой рыжей бороде, что одни глаза видны. Отряхнулся мужичок, присел около Петечки и сделал ему козу.

Засмеялся Петечка, просит еще сделать.

– Не могу, – отвечает мужичок, – я домовой, боюсь тебя напугать очень.

– Так я теперь все равно тебя забоялся, – отвечает Петечка.

– Чего меня бояться: я ребятишек жалею; только у вас в избе столько народу, да еще теленок, и дух такой тяжелый – не могу там жить, все время в снегу сижу; а кот Вась давеча мне говорит: Петечка, мол, дом-то какой построил.

– Как же играть будем? – спросил Петечка.

– Я уж не знаю; мне бы поспать охота; я дочку свою кликну, она поиграет, а я вздремну.

Домовой прижал ноздрю да как свистнет… Тогда выскочила из снега румяная девочка, в мышиной шубке, чернобровая, голубоглазая, косичка торчит, мочалкой повязана; засмеялась девочка и за руку поздоровалась.

Домовой на лежанку лег, покряхтел, говорит:

«Играйте, ребятишки, только меня в бок не толкайте», – и тут же захрапел, а домовова дочка говорит шепотом:

– Давай в представленыши играть.

– Давай, – отвечает Петечка. – А это как? Чего-то боязно.

– А ты, Петечка, представляй, будто на тебе красная шелковая рубашка, ты на лавке сидишь и около крендель.

– Вижу, – говорит Петечка и потянулся за кренделем.

– И сидишь ты, – продолжает домовова дочка и сама зажмурилась, – а я избу мету, кот Вась о печку трется, чисто у нас, и солнышко светит. Вот собрались мы и за грибами в лес побежали, босиком по траве. Дождик как припустился и впереди нас всю траву вымочил, и опять солнышко проглянуло… до леса добежали, а грибов там видимо-невидимо…

– Сколько их, – сказал Петечка и рот разинул, – красные, а вон боровик, а есть можно? Они не поганые, представленные-то грибы?

– Есть можно; теперь купаться пойдем; катись на боку с косогора; смотри, в реке вода ясная, и на дне рыбу видно.

– А у тебя булавки нет? – спросил Петечка. – Я бы сейчас пескаря на муху поймал…

Но тут домовой проснулся, поблагодарил Петечку и вместе с дочкой обедать улез.

Назавтра опять прибежала домовова дочка, и с Петечкой они придумывали невесть что, где только не побывали, и так играли каждый день.

Но вот преломилась зима, нагнало с востока сырых туч, подул мокрый ветер, ухнули, осели снега, почернел навоз на задворках, прилетели грачи, закружились над голыми еще ветками, и стал подтаивать снежный дом.

Насилу влез туда Петечка, промок даже весь, а домовова дочка не приходит. И принялся Петечка хныкать и тереть кулаками глаза; тогда домовова дочка выглянула из дыры в стенке, пальцы растопырила и говорит:

– Мокрота, ни до чего дотронуться нельзя; теперь мне, Петечка, играть некогда; столько дела – руки отваливаются; да и дом все равно пропал.

Басом заревел Петечка, а домовова дочка плеснула в ладоши и говорит:

– Глупый ты, – вот кто. Весна идет; она лучше всяких представленышей.

– Да и кричит домовому: иди, мол, сюда.

Петечка орет, не унимается. Домовой сейчас же явился с деревянной лопатой и весь дом раскидал, – от него, говорит, одна сырость, – Петечку за руки взял, побежал на задворки, а там уж рыжий конь стоит; вскочил на коня домовой, Петечку спереди присунул, дочку позади, коня лопатой хлоп, конь скок и под горку по талому снегу живо до леса домчал. А в лесу из-под снега студеные ручьи бегут, лезет на волю зеленая трава, раздвигает талые листья; ухают овраги, шумят, как вода; голые еще березы почками покрываются; прибежали зайцы, зимнюю шерсть лапами соскребают, кувыркаются; в синем небе гуси летят…

Домовой Петечку с дочкой ссадил, сам дальше поскакал, а домовова дочка сплела желтенький венок, ладони ко рту приложила и крикнула:

– Ау, русалки, ау, сестрицы-мавки, полно вам спать!

Аукнулось по лесу, и со всех сторон, как весенний гром, откликнулись русалочьи голоса.

– Побежим к мавкам, – говорит домовова дочка, – они тебе красную рубашку дадут, настоящую, не то что в снежном дому.

– Кота бы нам взять, – говорит Петечка.

Смотрит, и кот явился, хвост трубой и глаза воровские горят.

И побежали они втроем в густую чащу к русалкам играть, только не в представленыши, а в настоящие весенние игры: качаться на деревьях, хохотать на весь лес, будить сонных зверей – ежей, барсуков и медведя – и под солнцем на крутом берегу водить веселые хороводы.

Как ни в чём не бывало

Два брата

Жили два брата – Никита и Митя.

Никита был не совсем еще большой, но и не маленький. Он читал книги с приключениями.

Когда он читал эти книги с приключениями, то садился под стол, поджимал ноги по-турецки и затыкал уши указательными пальцами. Или он забирался в другие места, где обыкновенному человеку не понравилось бы читать книги с приключениями.

Он находил, что так ему удобнее.

Иногда он собирал спичечные коробки и делал из них автомобили и лодки. К несчастью, эти лодки скоро раскисали в воде, и это было главным недостатком лодок из спичечных коробок.

Иногда он бегал страшно быстро по коридору, вероятно, со скоростью сорока пяти километров в час. Бывало, кухарка несет блюдо с котлетами, вдруг мимо нее что-то пролетает, как ветер. Кухарка не успеет моргнуть, – ай, ах! – и блюдо и котлеты летят на пол.

Никиту часто и громко ругали за беганье по коридору.

Но так как голова у него была полна прочитанными приключениями, то он не обижался на мелочи, говоря страшно быстро:

– Прости, прости, мамочка, я не буду.

И продолжал бегать со скоростью сорока пяти километров в час.

У Никиты были горохового цвета брови и ресницы, стриженая голова и уши такие тонкие, что после мытья их горячей водой они некоторое время висели, как тряпочки.

Второй брат, Митя, был еще малыш и карапуз.

Он жил тоже самостоятельной жизнью, что бы там про него ни говорили.

Когда он хотел пить, он говорил:

– Дигн, дигн.

Пауков, которые попадали в квартиру вместе с дровами, он называл:

– Носсе.

Это вовсе не значило, что он не умел говорить. Он разговаривал очень, очень хорошо. Но только деревянную лошадь называл «вевит», собаку – «авава», а плюшевого медведя – «патапум».

Так Митя лучше понимал, и лошадь, собака, медведь, пауки лучше понимали.

Митя был очень работящий. Он всегда что-нибудь делал. Или молча и старательно размазывал себе по лицу черничный кисель, или вымазывался молочными пенками.

Или, взяв стул, он возил его по всем комнатам, отчего происходил страшный шум. Но Митя не обращал внимания на страдания взрослых.

Он любил подметать пол веником. Или на кухне брал котлетную колотушку и колотил ею в медный таз, что также производило большой шум.

Он очень любил рисовать, и у него был несомненный талант к живописи.

Он рисовал догадки и напрямки. Это были очень интересные вещи. Например:

Это была догадка.

А это: напрямка.

Они рисовались в разных местах на листе бумаги. Но если быстро посмотреть на догадку, а потом быстро посмотреть на напрямку, то получится обыкновенный человек:

Никита и Митя очень любили друг друга и часто возились, как щенята, на полу среди игрушек.

Отец и мать

Отец Никиты и Мити каждый день уходил на службу. Мать тоже часто уходила по делам. Ростом отец и мать были с буфет, и оттого, что оба так высоко выросли, многое интересное шло у них мимо носа.

Сколько раз им предлагали – лечь на пол и смотреть под шкаф.

Дело в том, что под шкафом жили: козявка с пятнышками, две мокрицы и голодный паучок Носсе – скучноватое животное.

Временно под шкафом появлялись: черный таракан и веселый мышонок, который грыз сахар и катал шахмату.

Там же водились: обыкновенная пробка, дохлые мухи, пыль, похожая на вату, и оловянный солдат, которого никак нельзя было достать оттуда.

На предложение лечь на пол и глядеть на эти прекрасные вещи мать отвечала с досадой:

– Отстань, пожалуйста, со своим шкафом, у меня и без того руки отваливаются.

Митя, услышав эти слова, испугался и долго ходил за матерью, ждал – когда у нее начнут отваливаться руки.

На отца Никита и Митя давно махнули рукой. Отец был добрый человек, но не умел играть ни во что. Разве – посадит Митю на колено:

– Ну, давай, малыш, поскачем. Хоп, хоп…

Мите было тряско на жесткой коленке. Того и гляди упадешь, и совсем не похоже на лошадь.

А если играть по-настоящему: Никита на щетке, Митька на венике, – галопом по коридору, да кругом стола, да брыкать, заржать, завизжать – «ииииигого-гогогогого!»

Отец швырнет газету, зажмет уши, закрутит головой:

– Пощадите мои уши, я уйду из этого дома…

В свободное от службы время родители занимались воспитанием.

Во время обеда каждый раз говорилось одно и то же:

– Никита, изволь есть лапшу, иначе ты уйдешь в темную комнату!

– Митя, перестань стучать ложкой по тарелке!

– Дети, не чавкайте, вы не поросята!

– Дети, перестаньте надуваться водой, когда на столе молоко!

Никита делал старое лицо, потому что лапша не лезла в живот. Темной комнаты он не боялся, – ее в квартире даже и не было. Но попробуйте-ка не есть лапши, когда два человека, каждый ростом с буфет, глядят тебе в рот и повторяют:

– Ешь, ешь, ешь, ешь, ешь, ешь, ешь!

В это время Митька вдруг хватал ложкой по кувши-иу так, что отец и мать подскакивали.

Митю сейчас же шлепали по рукам. Он сопел, молчал. А Никита, будто бы доев лапшу, бежал с тарелкой на кухню со скоростью сорока пяти километров в час.

Однажды Никите здорово попало.

Он прочел похождения Макса и Морица.[82]82
  Он прочел похождения Макса и Морица. – См. коммент. к сказке «Фофка».


[Закрыть] Он сразу понял, что это замечательная книга. Он рассказал Митьке об этой книге. Митя слушал, сопел и на все согласился. Рано утром Никита налил воды во все калоши. Он вымазался сажей и вымазал Митьку. Они на четвереньках побежали на кухню и страшно напугали кухарку.

Они протянули веревочки поперек коридора, чтобы все спотыкались. Они наложили в чайник, который уже стоял на самоваре, картофельной шелухи. В это утро они сделали много удивительных шалостей…

Да, да, Митька был наказан легче, Никита был наказан серьезнее, как зачинщик. Да, да, в это утро обоим попало. После того как им попало и мать и отец ушли на службу, Никита сказал Мите:

– На родителей-то много не рассчитывай, Митька: надо самому себя воспитывать.

Братья отправляются навстречу опасностям и приключениям

– Скажи ты мне, малыш и карапуз…

Так однажды сказал Никита, бросив на пол книгу с приключениями. Он засунул руки в карманы. Он прищурился, что совершенно необходимо, когда человек решается на какой-либо отважный поступок…

– Скажи мне, малыш и карапуз, – ты мущина, или ты какая-нибудь сластена, плакса, девчонка?

– Я мущина, – не задумываясь, ответил Митя.

Он сидел на полу и ремонтировал паровоз, который почему-то сломался.

Дети! Если у вас есть паровоз, – не чините его до тех пор, покуда он не сломается. Если же он будет сломан, то ремонтируйте его умеючи. Не нужно совать внутрь паровоза посторонних вещей, нельзя приклеивать трубу слюнями, потому что слюни клеят не прочно. И, главное, берегите колеса, не делайте их четырехугольными…

Такой паровоз называется сломанным паровозом. После Митиного ответа Никита пошевелил кожей на голове.

– Молодец! – сказал он. – Другого ответа я от тебя и не ждал: сразу видно, что ты мой брат. Знаешь что, надоело сидеть дома. Едем путешествовать!

– Мы куда поедем путешествовать? В зоологический сад? – спросил Митя.

– Нет, я терпеть не могу зверей в клетках. С тигром, с бешеным слоном, с разъяренным носорогом и с голодным удавом нужно встречаться на свободе.

Так сказал Никита и выпятил челюсть.

Митя задышал и тоже выпятил челюсть. Им обоим представились дикие животные в диких лесах.

Вот то, что им представилось. Но это не имеет никакого значения: будем думать, что они по-настоящему попали в какой-то огромный лес, населенный удавами, львами, носорогами, крокодилами, пауками и множеством маленьких обезьян…

Никита очень быстро совершил несколько мужественных подвигов.

Он ловко увернулся от носорога, который вонзил нос в баобаб и так и остался.

Он ловко засунул крокодилу палку в рот поперек, и крокодил так и остался.

Он ловко связал целой куче обезьян хвосты в один узел, – вот была потеха!

Льву он набил полны глаза песком, а удаву дал проглотить вместо себя старое, драное кресло, которым удав сразу же подавился.

Митя для борьбы с чудовищами был мал. Он струсил и сейчас же очутился у себя в комнате. Никита, покончив в это время с бешеным слоном, выскочил из фантастических лесов и тоже очутился в комнате рядом с Митей…

– Значит, едем, Митька! – сказал он. – Подымай паруса!

Митя оглянулся: про какие паруса говорит Никита? И спросил:

– Мы поедем на лодке?

– Не глупо сказано, малыш, – поедем на лодке.

– Собирайся. Ничего лишнего. Возьмешь с собою одеяло, оружие и бутылку молока.

– А мячик взять можно? – спросил Митя.

– Нельзя.

– А лопатку и ведерко можно взять?

– Нельзя.

– А человека с тачкой, который заводится, – тоже нельзя?

– Нельзя. Молчи, не спрашивай, иначе останешься дома.

– А медведя мы возьмем? Он плюшевый, – спросил Митя.

Но Никита уже не отвечал на глупые вопросы. Не теряя времени, он готовился к отъезду. Он похитил из кухни сумку для провизии. Он положил туда два байковых одеяла.

Всем известно, что путешественники и северо-американские индейцы шагу не ступят без байкового одеяла.

Он положил в сумку английский ключ от двери, два яблока, соли в бумажке, кусок ситного хлеба, Митькину бутылку с молоком, запас пистонов для ружья, пучок стрел, умело отравленных при помощи макания в грязное ведро на кухне, два запасных меча и много, много сахару, насыпанного из сахарницы в чулок.

Никита стащил со своей постели простыню. Вывернул палку из половой щетки. Привязал к этой палке, к двум концам, простыню, – получился превосходный парус.

Затем Никита и Митя вооружились с головы до ног.

Никита взял сумку, Митя парус, и, крадучись, припадая к полу при каждом подозрительном шуме, они пробрались на лестницу, захлопнули за собой дверь на английский замок и горохом скатились вниз.

Они выбежали на набережную реки Ждановки, где у Тучкова моста[83]83
  Но набережную реки Ждановки, где у Тучкова моста… – Тучков мост – мост через Малую Неву в Ленинграде, соединяет Петроградскую сторону с Васильевским островом; река Ждановка – из Малой Невы впадает в Малую Невку.


[Закрыть] стояла маленькая лодочная пристань. В это время к ним подошел цыган.

Цыган

Этот цыган был не настоящий цыган, – черный, бородатый, с серьгами в ушах, с медным котлом за плечами.

Этот Цыган была собака. Он сунул Мите в щеку холодный нос. Поднял лапу и подал ее Никите, после чего вежливо улыбнулся.

Цыган была серая, худая и очень добрая собака, большой друг Никиты и Мити, и такая умная, что про нее один мальчик со Ждановки рассказывал, будто она умеет даже говорить по-русски, но не всегда, а когда захочет.

Однажды вечером Цыган сидел с этим мальчиком на берегу реки Ждановки и вдруг взял да и рассказал историю своей жизни.

«Я родился на Крестовском[84]84
  Крестовский остров – остров между Средней и Малой Невкой в Ленинграде.


[Закрыть] острове, рано лишился матери, и детство мое было очень плачевно.

Мальчишки таскали меня за хвост, драли за уши и кидали в пруд, чтобы я научился плавать. Кошки фыркали мне в морду и царапали когтями. Куры ужасно больно клевали меня, когда, бывало, подберешься ухватить из куриного корыта кусочек.

Но я рос, и характер мой от этих испытаний закалялся. Одно время попал я на плохую дорожку: Бровка, дрянная собачонка, подговорила заняться налетами на лавки с продуктами питания.

Слов нет, – стащишь с прилавка баранинки или вареную колбасу и так плотно покушаешь – хвостом лень муху отогнать. Но в одном кооперативе угостили меня гирей, в другом – мясники-приказчики отрубили часть хвоста и грозились в другой раз поймать – смолоть меня на краковскую колбасу. Нет, хлебнул я горя с этими налетами.

Спустили на нас на одном дворе собаку, ростом с теленка. От Бровки только шерсть полетела. Я с разодранными ушами кое-как унес ноги. «Довольно грабежей», – сказал я сам себе. И поступил в батраки к одному хозяину – бегать, гавкать по ночам на цепи. Сидишь около будки: «Э-хе-хе, скука, зря жизнь проходит, продал Цыган себя за ведро помоев… А провались, думаю, этот хозяин со своим добром, пускай сам сидит в будке…»

Ушел я от него и заголодал. Неорганизованная наша жизнь собачья, пробиваемся в одиночку. Лежу я однажды на солнышке в саду, даже тошнит – есть хочется. Вдруг подходят ко мне Никита и Митя, жалеют меня, гладят, дают булочку. Не забуду этой минуты. Булочку я проглотил не жуя и в благодарность походил перед мальчиками на задних лапах. С тех пор я – счастливый бродяга. Промышляю художеством среди детского населения: с доброй мордой подбегаю к детям, лаю, перекувыркиваюсь, верчусь, ловлю свой хвост. Даже самому смешно. А увижу няньку – начинаю глядеть на нее грустно, со слезой, покуда она не поймет, что собака голодная.

Вот и все мое скромное жизнеописание».

Итак, это знаменитый Цыган подбежал к Никите и Мите в то время, когда они присматривали – какую им выбрать лодку для путешествия.

Из домика на плоту вышел караульщик лодок, старый водяной человек с густой бородой и в ватном жилете.

Его звали Панкрат Иваныч Ершов-Карасев. Он был хороший знакомый Никиты.

– Лодку хотите? А вот я вам лодку дам, а вы возьмете и потонете, и лодка моя пропадет, – сказал Панкрат Иваныч Ершов-Карасев таким простуженным басом, что Митя попятился и сел на траву, а Цыган зарычал.

Но Никита не растерялся. Он вынул из спичечной коробки 65 копеек и протянул их лодочнику, обещаясь под честным словом не тонуть и лодки не терять.

Панкрат Иваныч долго сопел трубкой, чесал бороду, чесал себе под ватным жилетом, наконец согласился и вынес из домика на плоту два весла.

Лодочка, на которую он указал Никите, была внутри желтая, снаружи зеленая, с красной каймой. Звалась она «Воробей».

В лодку погрузили пледы, оружие, парус и провизию, Никита сел на весла, Митя на корму за руль. Панкрат Иваныч Ершов-Карасев вынул трубку изо рта и закричал басом:

– Отчаливай, команда!

В это время в лодку прыгнул Цыган и сел посредине, улыбаясь во всю свою собачью морду.

– Молодец, Цыган! – сказал Никита. – Едем с нами.

Он ударил в весла. «Воробей» отделился от пристани и поплыл с тремя путешественниками вниз по тихой реке Ждановке мимо зеленых и низких берегов.

Битва с дикарями

По левому берегу Ждановки тянется высокий липовый парк, называемый Петровским. У самой воды растут старые, тенистые ивы.

«Воробей» тихо скользил по течению. Солнце взошло уже на полдень. Было жарко, и Никита держал курс ближе к левому берегу, под тенью ив.

Позади остались: строящийся огромный стадион для олимпийских игр, белые палатки лагерей военной школы и старенькая усадебка сторожа, где бродили куры и поросенок терся о корыто.

Вот к озеру, в глубь парка, рысью провели купать двух дюжих лошадей.

Вот паслась коза на веревке, и беленький козленок, поднявшись передними ножками на дерево, силился ущипнуть листочек.

Вот прошли со знаменем и барабаном, голые по пояс, маленькие пионеры.

Вот высоко на дерево взобрался коричневый человек, болтнул ногами в воздухе, бухнулся в Ждановку и поплыл.

Вот между деревьями появились мальчишки. Они кривлялись, высовывали языки, размахивали палками и дико приплясывали.

Никита сразу понял, что это дикари. Цыган зарычал, Митя выпятил челюсть.

– Эй, вы, в лодке! подчаливай к берегу, уши вам надерем! – закричали дикари, чернокожие черти.

Всем известно, что лучше вступить в смертный бой с дикими, чем отдаться им живьем. Так говорят и пишут все знаменитые путешественники.

– Подъезжайте, мы вас бить будем! – кричали они, кучей подбегая к берегу. – Козявки, пузыри несчастные! От земли не видно, а туда же – на лодке! Подгребай к берегу! – наводя ужас, визжали дикари.

Цыган ощетинился и залаял. Митя все дальше выпячивал нижнюю губу, – дальше уже было некуда, оставалось только зареветь.

Трое, четверо, пятеро дикарей вошли в воду по пояс, стараясь зацепить лодку палками. Положение путешественников казалось отчаянным и почти безнадежным.

Тогда Никита бросил весла и схватил старый, испытанный лук.

Боевой лук делать нужно так: срежьте ивовый прут. Очистите его от коры. Высушите. На концах надрежьте перочинным ножом зарубки. Согнув прут, привяжите к концам тетиву, то есть прочную бечевку, а лучше бычью струну. Вот и все.

Из такого лука первый человек убил первого мамонта.

Хитрый грек Парис выстрелил с троянской башни Ахиллесу в Ахиллесову пяту.

Илья Муромец поразил знаменитого бандита и налетчика Соловья Разбойника, сидевшего на семи дубах.

Веселые англичане вдребезги разбили веселых французов в битве под Кресси,[85]85
  …битве под Креси… – в битве при Креси (на севере Пикардии) в 1346 г. во время Столетней войны англичане разгромили французских рыцарей.


[Закрыть] пронзая рыцарей сквозь латы вместе с конем.

Итак, Никита схватил это страшное оружие, выдернул из-за пояса отравленную стрелу, наложил на тетиву, откинулся, чтобы изо всей силы растянуть лук, и выстрелил в дикаря, подбиравшегося к самой лодке.

Отравленная в кухонном ведре стрела попала дикарю прямо в живот.

– Эх ты, леший! – крикнул дикарь и сейчас же повернул к берегу.

Митька в то же время пронзительно-нестерпимо завизжал…

Он один умел так визжать и не раз бывал за этот уховертный визг наказан.

Цыган бешено лаял, раскачивая лапами лодку.

Никита схватил вторую стрелу и, нацелившись в дикаря, который как раз собирался лезть в воду, – попал ему в незащищенное место, находящееся ниже спины.

– Ай, ай! – закричал несчастный дикарь.

Третья, четвертая и пятая стрелы полетели в кучу кривлявшихся на берегу диких чертей. Они завыли и под тучей стрел стали отступать.

Один из них, самый маленький и без штанов, лег на живот и заревел:

– Мааааама!

Лодку в это время отнесло течением от места битвы. Никита положил лук. Уши у него были все еще красные, как ломтики помидора.

Путешественники были спасены.

Нужно твердо помнить, что путешественники всегда от одной опасности переходят к другой. Нет ничего приятнее, как преодолевать опасность и смело плыть навстречу новым приключениям.