Текст книги "Аэлита (первая редакция)"

Спуск

Серебристый, кое-где словно подернутый облачками, диск Марса заметно увеличивался. Ослепительно сверкало пятно льдов южного полюса. Ниже его расстилалась изогнутая туманность. На востоке она доходила до экватора, близ среднего меридиана – поднималась, огибая полого более светлую поверхность и раздваивалась, образуя у западного края диска второй мыс.

По экватору были расположены, ясно видны, – пять темных точек, круглых пятен. Они соединялись прямыми линиями, которые начертывали два равносторонних треугольника и третий – удлиненный. Подножие восточного треугольника было охвачено правильной дугой. От середины ее до крайней, западной точки шло второе полукружие. Несколько линий, точек и полукружий разбросано к западу и востоку от этой, экваториальной, группы. Северный полюс тонул во мгле.

Лось жадно вглядывался в эту сеть линий: – вот они, сводящие с ума астрономов, постоянно меняющиеся, геометрически правильные, непостигаемые каналы Марса. Лось различал теперь под этим четким рисунком вторую, едва проступающую, словно стертую, сеть линий. Он начал набрасывать примерный рисунок ее в записной книжке. Вдруг, диск Марса дрогнул и поплыл в окуляре глазка. Лось кинулся к реостатам:

– Попали, Алексей Иванович, притягиваемся, падаем.

Аппарат поворачивал горлом к планете. Лось уменьшил и совсем выключил двигатель. Перемена скорости была теперь менее болезненна. Но наступила тишина, настолько мучительная, что Гусев уткнулся лицом в руки, зажал уши.

Лось лежал на полу, наблюдая, как увеличивается, растет, становится все более выпуклым серебряный диск. Казалось, – из черной бездны он сам теперь летел на них.

Лось снова включил реостаты. Аппарат затрепетал, преодолевая тягу Марса. Скорость падения замедлилась. Марс закрывал теперь все небо, тускнел, края его выгибались чашей.

Последние секунды были страшными, – головокружительное падение. Марс закрыл все небо. Внезапно стекла глазков запотели. Аппарат прорезывал облака над тусклой равниной, и, ревя и сотрясаясь, медленно теперь опускался.

– Садимся! – успел только крикнуть Лось и выключил двигатель. Сильным толчком его кинуло на стену, перевернуло. Аппарат грузно сел, и повалился на бок.

Колени тряслись, руки дрожали, сердце замирало. Молча, поспешно Лось и Гусев приводили в порядок внутренность аппарата. Сквозь отверстие одного из глазков высунули наружу полуживую мышь, привезенную с Земли. Мышь понемногу ожила, подняла нос, стала шевелить усами, умылась. Воздух был годен для жизни.

Тогда отвинтили входной люк. Лось облизнул губы, сказал еще глуховатым голосом:

– Ну, Алексей Иванович, с благополучным прибытием. Вылезаем.

Скинули валенки и полушубки. Гусев прицепил маузер к поясу (на всякий случай), усмехнулся и распахнул люк.

Марс

Темно-синее, как море в грозу, ослепительное, бездонное небо увидели Гусев и Лось, вылезая из аппарата.

Пылающее, косматое солнце стояло высоко над Марсом. Такое солнце видывали в Петербурге, в мартовские, ясные дни, когда талым ветром вымыто все небо.

– Веселое у них солнце, – сказал Гусев и чихнул, – до того ярок был свет в густо-синей высоте. Покалывало грудь, стучала кровь в виски, но дышалось легко, – воздух был тонок и сух.

Аппарат лежал на оранжево-апельсиновой, плоской равнине. Горизонт кругом – близок, подать рукой. Почва сухая, потрескавшаяся. Повсюду на равнине стояли высокие кактусы, как семисвечники, – бросали резкие, лиловые тени. Подувал сухой ветерок.

Лось и Гусев долго озирались, потом пошли по равнине. Идти было необычайно легко, хотя ноги и вязли по щиколотку в рассыпающейся почве. Огибая жирный высокий кактус, Лось протянул к нему руку. Растение, едва его коснулись, затрепетало, как под ветром, и бурые его, мясистые отростки потянулись к руке. Гусев пхнул сапогом ему под корень, – ах, погань, – кактус повалился, вонзая в песок колючки.

Шли около получаса. Перед глазами расстилалась все та же оранжевая равнина, – кактусы, лиловые тени, трещины в грунте. Когда повернули к югу и солнце стало сбоку, – Лось стал присматриваться, – словно что-то соображая, – вдруг остановился, присел, хлопнул себя по колену:

– Алексей Иванович, почва-то ведь вспаханная.

– Что вы?

Действительно, теперь ясно были видны широкие, полуобсыпавшиеся борозды пашни и правильные ряды кактусов. Через несколько шагов Гусев споткнулся о каменную плиту, в нее было ввернуто большое, бронзовое кольцо с обрывком каната. Лось шибко потер подбородок, глаза его блестели.

– Алексей Иванович, вы ничего не понимаете?

– Я вижу, что мы – в поле.

– А кольцо – зачем?

– Черт их в душу знает, зачем они кольцо ввинтили.

– А затем, чтобы привязывать бакен. Видите – ракушки. Мы – на дне канала.

Гусев приставил палец к ноздре, высморкался. Они повернули к западу и шли поперек борозд. Вдалеке над полем поднялась и летела, судорожно взмахивая крыльями, большая птица с висячим, как у осы, телом. Гусев приостановился, положил руку на револьвер. Но птица взмыла, сверкнув в густой синеве, и скрылась за близким горизонтом.

Кактусы становились выше, гуще, добротнее. Приходилось осторожно пробираться в их живой, колючей чаще. Из-под ног выбегали животные, похожие на каменных ящериц, – ярко оранжевые, с зубчатым хребтом. Несколько раз в гуще лапчатой заросли скользили, кидались в сторону, какие-то щетинистые клубки. Здесь шли осторожно.

Кактусы кончились у белого, как мел, покатого берега. Он был обложен, видимо, древними, тесаными плитами. В трещинах и между щелями кладки висели высохшие волокна мха. В одну из плит ввернуто такое же, как на поле, кольцо. Хребтатые ящерицы грелись на припеке.

Лось и Гусев взобрались по откосу наверх. Отсюда была видна холмистая равнина того же апельсинового, но более тусклого цвета. Кое-где разбросаны на ней кущи низкорослых, подобных горным соснам, деревьев. Кое-где белели груды камней, очертания развалин. Вдали, на северо-западе, поднималась лиловая гряда гор, острых и неровных, как застывшие языки пламени. На вершинах сверкал снег.

– Вернуться нам надо, поесть, передохнуть, – сказал Гусев, – умаемся, – тут, видимо, ни одной живой души нет.

Они стояли еще некоторое время. Равнина была пустынна и печальна, – сжималось сердце.

– Да, заехали, – сказал Гусев.

Они спустились с откоса и пошли к аппарату, и долго блуждали, разыскивая его среди кактусов.

Вдруг Гусев стал:

– Вот он!

Привычной хваткой расстегнул кобуру, вытащил револьвер:

– Эй, – закричал он, – кто там у аппарата, так вашу эдак! Стрелять буду.

– Кому кричите, Алексей Иванович?

– Видите – аппарат поблескивает.

– Вижу теперь, да.

– А вон – правее его – сидит.

Лось, наконец, увидел, и они, спотыкаясь, побежали к аппарату. Существо, сидевшее около аппарата, двинулось в сторону, запрыгало между кактусами, подскочило, раскинуло длинные, перепончатые крылья, с треском поднялось и, описав полукруг, взмыло над людьми. Это было то самое, что давеча они приняли за птицу. Гусев повел револьвером, ловчась срезать на лету крылатого зверя. Но Лось вдруг вышиб у него оружие, крикнул:

– С ума сошел. Это человек!

Закинув голову, раскрыв рот, Гусев глядел на удивительное существо, описывающее круги в кубово-синем небе. Лось вынул носовой платок и помахал им птице.

– Мстислав Сергеевич, поосторожнее, как бы он в нас чем-нибудь не шарахнул оттуда.

– Спрячьте, говорю, револьвер.

Большая птица снижалась. Теперь ясно было видно человекообразное существо, сидящее в седле летательного аппарата. По пояс тело сидящего висело в воздухе. На уровне его плеч взмахивали два изогнутых, подвижных крыла. Под ними, впереди, крутился теневой диск, – видимо, воздушный винт. Позади седла – хвост с раскинутыми вилкой рулями. Весь аппарат – подвижен и гибок, как живое существо.

Вот он нырнул и пошел у самой земли, – одно крыло вниз, другое – вверх. Показалась голова марсианина в шапке – яйцом, с длинным козырьком. На глазах – очки. Лицо – кирпичного цвета, узкое, сморщенное, с острым носом. Он разевал большой рот и кричал что-то. Часто-часто замахал крыльями, снизился, пробежал по земле и соскочил с седла – шагах в тридцати от людей.

Марсианин был как человек среднего роста, – одет в темную, широкую куртку. Сухие ноги его, выше колен, прикрыты плетеными гетрами. Он с сердцем стал указывать на поваленные кактусы. Но, когда Лось и Гусев двинулись к нему, он живо вскочил в седло, погрозил оттуда длинным пальцем, взлетел, почти без разбега, и сейчас же опять сел на землю, и продолжал кричать писклявым, тонким голосом, указывая на поломанные растения.

– Чудак, обижается, – сказал Гусев, и крикнул марсианину: – Да плюнь ты на свои чертовы кактусы, будет тебе орать, тудыть твою в душу.

– Алексей Иванович, перестаньте ругаться, он не понимает по-русски. Сядьте, иначе он не подойдет.

Лось и Гусев сели на горячий грунт. Лось стал показывать, что хочет пить и есть. Гусев закурил папиросу, сплюнул. Марсианин некоторое время глядел на них и кричать перестал, но все еще сердито грозил длинным, как карандаш, пальцем. Затем, отвязал от седла мешок, кинул его в сторону людей, поднялся кругами на большую высоту и быстро ушел на север, скрылся за горизонтом.

В мешке оказались две металлические коробки и плетеная фляжка с жидкостью. Гусев вскрыл коробки ножом, – в одной было сильно пахучее желе, в другой, – студенистые кусочки, похожие на рахат-лукум. Гусев понюхал:

– Тьфу, сволочи, что едят.

Он вытащил из аппарата корзину с провизией, набрал сухих обломков кактуса и запалил их. Поднялся легкой струйкой желтый дымок, кактусы тлели, но жара было много. Разогрели жестянку с солониной, разложили еду на чистом платочке. Ели жадно, только сейчас почувствовали нестерпимый голод.

Солнце стояло над головой, ветер утих, было жарко. По оранжевым кочкам прибежала ящерица. Гусев кинул ей кусочек сухаря. Она поднялась на передних лапах, подняла треугольную рогатую головку, и застыла, как каменная.

Лось попросил папироску и прилег, подперев щеку, – курил, усмехался.

– Алексей Иванович, знаете, – сколько времени мы не ели?

– Со вчерашнего вечера, Мстислав Сергеевич, перед отлетом, я картошки наелся.

– Не ели мы с вами, друг милый, двадцать три или двадцать четыре дня.

– Сколько?

– Вчера в Петербурге было восемнадцатое августа, – сказал Лось, – а сегодня в Петербурге одиннадцатое сентября: вот чудеса какие.

– Этого, вы мне голову оторвите, я не пойму, Мстислав Сергеевич.

– Да, этого и я хорошенько-то не понимаю – как это так. Вылетели мы в семь. Сейчас – видите – два часа дня. Девятнадцать часов тому назад мы покинули Землю, по этим часам. А по часам, которые остались у меня в мастерской – прошло около месяца. Вы замечали, – едете вы в поезде, спите, поезд останавливается, вы либо проснетесь от неприятного ощущения, либо во сне вас начинает томить. Это потому, что, когда вагон останавливается – во всем вашем теле происходит замедление скорости. Вы лежите в бегущем вагоне, и ваше сердце бьется и ваши часы идут скорее, чем если бы вы лежали в не двигающемся вагоне. Разница неуловимая, потому что скорости очень малы. Иное дело – наш перелет. Половину пути мы пролетели почти со скоростью света. Тут уже разница ощутима. Биение сердца, скорость хода часов, колебание частиц в клеточках тела – не изменились по отношению друг друга, покуда мы летели в безвоздушном пространстве, – мы составляли одно целое с аппаратом, все двигалось в одном с ним ритме. Но если скорость аппарата превышала в пятьсот тысяч раз нормальную скорость движения тела на Земле, то скорость биения моего сердца один удар в секунду, – если считать по часам, бывшим в аппарате, – увеличилась в пятьсот тысяч раз, то есть – мое сердце билось во время полета пятьсот тысяч ударов в секунду, считая по часам, оставшимся в Петербурге. По биению моего сердца, по движению стрелки хронометра в моем кармане, по ощущению всего моего тела – мы прожили в пути десять часов сорок минут. И это на самом деле – были десять часов сорок минут. Но по биению сердца петербургского обывателя, по движению стрелки на часах Петропавловского собора – прошло со дня нашего отлета три с лишком недели. Впоследствии можно будет построить большой аппарат, снабдить его на полгода запасом пищи, кислорода и ультралиддита, и предлагать каким-нибудь чудакам – вам не нравится жить в наше время, – войны, революции, мятежи – хаос. Хотите жить через сто лет? Для этого нужно только запастись терпением на полгода, посидеть в этой коробке, но зато – какая жизнь? Вы перескочите через столетие. И отправлять их со скоростью света на полгода в междузвездное пространство. Поскучают, обрастут бородой, вернутся, а на Земле – золотой век. И школьники учат – сто лет тому назад вся Европа была потрясена войнами и революциями. Столицы мира погибли в анархии. Никто ни во что и ничему не верил. Земля еще не видела подобных бедствий. Но вот в каждой стране стало собираться ядро мужественных и суровых людей, они называли себя Справедливыми. Они овладели властью и стали строить мир на иных, новых законах – справедливости, милосердия и законности желания счастья, – это в особенности важно, Алексей Иванович, – счастье. А ведь все это так и будет когда-нибудь.

Гусев охал, щелкал языком, много удивлялся:

– Мстислав Сергеевич, а как вы думаете насчет этого питья – мы не отравимся? – Он зубами вытащил из марсианской плетеной фляжки затычку, попробовал жидкость на язык, сплюнул: – Пить можно. – Хлебнул, крякнул. – Вроде нашей мадеры, попробуйте.

Лось попробовал: жидкость была густая, сладковатая, с сильным запахом мускатного ореха. Пробуя, они выпили половину фляжки. По жилам пошло тепло и особенная, легкая сила. Голова же оставалась ясной.

Лось поднялся, потянулся, расправился: хорошо, легко, странно было ему под этим иным небом, – несбыточно, дивно. Будто он выкинут прибоем звездного океана, – заново рожден в неизведанную, новую жизнь.

Гусев отнес корзину с едой в аппарат, плотно завинтил люк, сдвинул картуз на самый затылок:

– Хорошо, Мстислав Сергеевич, не жалко, что поехали.

Решено было опять пойти к берегу и побродить до вечера по холмистой равнине. Весело переговариваясь, они пошли между кактусами, иногда перепрыгивали через них длинными, легкими прыжками. Камни набережного откоса скоро забелели сквозь заросль.

Вдруг Лось стал. Холодок омерзения прошел по спине. В трех шагах, у самой земли, из-за жирных листьев глядели на него большие, как лошадиные, полуприкрытые рыжими веками глаза. Глядели пристально, с лютой злобой.

– Вы что? – спросил Гусев и тоже увидел глаза. И, не размышляя, сейчас же выстрелил в них, – взлетела пыль. Глаза исчезли.

– Вон он! – Гусев повернулся и выстрелил еще раз в низко – по земле – стремительно бегущее животное – углами подняты восемь ног, бурое, редкополосое, жирное тело. Это был огромный паук, какие на Земле водятся лишь на дне моря. Он ушел в заросль.

Заброшенный дом

От берега до ближайшей кущи деревьев Лось и Гусев шли по горелому, бурому праху, – перепрыгивали через обсыпавшиеся, неширокие каналы, огибали высохшие прудки. Кое-где, в полузасыпанных руслах, из песка торчали ржавые ребра барок. Кое-где на мертвой, унылой равнине поблескивали выпуклые диски, – крышки. Пробовали их поднимать, – они оказались привинченными. Отсвечивающие пятна этих дисков тянулись от зубчатых гор по холмам к древесным кущам, к развалинам.

Среди двух холмов стоял ближайший лесок: куща низкорослых, с раскидистыми, плоскими вершинами, бурых деревьев. Их ветви были корявы и крепки, листва напоминала мелкий мох, стволы – жилистые и шишковатые. На опушке, между деревьями, висели обрывы колючей сети.

Вошли в лесок. Гусев нагнулся и пихнул ногой, – из-под праха покатился проломанный, человеческий череп, в зубах его блеснуло золото. Здесь было душно. Мшистые ветви бросали в безветренном зное скудную тень. Через несколько шагов опять наткнулись на выпуклый диск, – он был привинчен к основанию круглого, металлического колодца. В конце леска стояли жилища, – это были развалины, – толстые, кирпичные стены, словно разорванные взрывом, горы щебня, торчащие концы согнутых, металлических балок.

– Дома взорваны, Мстислав Сергеевич, посмотрите, – сказал Гусев. – Тут у них, видимо, были дела, эти штуки мы знаем.

На куче мусора появился большой паук и побежал вниз по рваному краю стены. Гусев выстрелил. Паук высоко подскочил и упал, перевернувшись. Сейчас же второй паук побежал из-за дома к деревьям, поднимая коричневую пыльцу, и ткнулся в колючую сеть, стал биться в ней, вытягивая ноги.

Из рощицы Гусев и Лось вышли на холм и стали спускаться ко второму леску, туда, где издалека виднелись кирпичные постройки и одно, выше других, каменное здание – с плоскими крышами. Между холмом и поселком лежало несколько дисков. Указывая на них, Лось сказал:

– По всей вероятности, это – колодцы подземных, электрических проводов. Но все это брошено. Весь край покинут.

Они перелезли через колючую сеть, пересекли лесок и подошли к широкому, мощенному плитами, двору. В глубине его, упираясь в рощу, стоял дом, необыкновенной и мрачной архитектуры. Гладкие его стены сужались кверху и заканчивались массивным карнизом из черно-кровяного камня. В стенах – узкие, как щели, глубокие отверстия окон. Две квадратные, сужающиеся кверху, колонны из того же черно-кровяного камня поддерживали скульптурное перекрытие входа. Плоские, во всю ширину здания, ступени вели к низким, массивным дверям. Высохшие волокна ползучих растений висели между темными плитами стен. Дом напоминал гигантскую гробницу.

Гусев стал пробовать плечом дверь, окованную бронзой. Дверь подалась. Они минули темный вестибюль и вошли в многоугольную высокую залу. Свет проникал в нее сквозь забранные стеклом отверстия сводчатого купола. Зала была почти пуста. Несколько опрокинутых табуретов, стол с откинутой в одном углу мохнатой скатертью и блюдом с истлевшими остатками еды, несколько низких диванов у стен, на каменном полу – консервные жестянки, разбитые бутыли, какая-то, странной формы, машина, не то орудие – из дисков, шаров и металлической сети, стоящая близ дверей, – все было покрыто слоем пыли.

Пыльный свет с купола падал на желтоватые, точно мраморные, стены. Вверху они были опоясаны широкой полосой мозаики. Очевидно, она изображала древнейшие события истории, – борьбу желтокожих великанов с краснокожими: морские волны с погруженной в них по пояс человеческой фигурой, та же фигура, летящая между звезд, затем, – картины битв, нападение хищных зверей, стада длинношерстных животных, гонимые пастухами, сцены быта, охоты, пляски, рождения и погребения, – мрачный пояс этой мозаики смыкался над дверьми изображением постройки гигантского цирка.

– Странно, странно, – повторял Лось, влезая на диваны, чтобы лучше рассмотреть мозаику, – Алексей Иванович, видите рисунок головы на щитах, понимаете, что это такое?

Гусев тем временем отыскал в стене едва приметную дверь, – она открывалась на внутреннюю лестницу, ведущую в широкий, сводчатый коридор, залитый пыльным светом. Вдоль стен и в нишах коридора стояли каменные и бронзовые фигуры, торсы, головы, маски, черепки ваз. Украшенные мрамором и бронзой порталы дверей вели отсюда во внутренние покои.

Гусев пошел заглядывать в боковые, низкие, затхлые, слабо освещенные комнаты. В одной был высохший бассейн, в нем валялся дохлый паук. В другой – вдребезги разбитое зеркало, закрывающее одну из стен, на полу – куча истлевшего тряпья, опрокинутая мебель, в шкафах – лохмотья одежд.

В третьей комнате, низкой, закутанной коврами, на возвышении, под высоким колодцем, откуда падал свет, стояла широкая кровать. С нее до половины свешивался скелет марсианина. Повсюду – следы жестокой борьбы. В углу, тычком, лежал второй скелет. Здесь среди мусора и тряпья Гусев отыскал несколько вещиц из чеканного, тяжелого металла, – видимо, золота. Это были предметы женского обихода, – украшения, ларчики, флакончики. Он снял с истлевшей одежды скелета два, соединенные цепочкой, больших граненых камня, прозрачных и темных, как ночь. Добыча была неплоха.

Лось осматривал скульптуру в коридоре. Среди востроносых, каменных голов, изображений маленьких чудовищ, раскрашенных масок, склеенных ваз, странно напоминающих очертанием и рисунком древнейшие этрусские амфоры, – внимание его остановила большая, поясная статуя. Она изображала обнаженную женщину со всклокоченными волосами и свирепым, неправильным лицом. Острые груди ее торчали в стороны. Голову обхватывал золотой обруч из звезд, надо лбом он переходил в тонкую параболу, – внутри ее заключалось два шарика: рубиновый и красновато-кирпичный, глиняный. В чертах чувственного и властного лица было что-то волнующе знакомое, выплывающее из непостижимой памяти.

С боку статуи, в стене, темнела небольшая ниша, забранная решеткой. Лось запустил пальцы сквозь прутья, но решетка не подалась. Он зажег спичку и увидел в нише, на истлевшей подушечке, золотую маску. Это было изображение широкоскулого, человеческого лица со спокойно закрытыми глазами. Лунообразный рот улыбался. Нос – острый, клювом. На лбу, между бровей, – припухлость в виде плоских пчелиных сот.

Лось сжег половину коробки спичек, с волнением рассматривая эту удивительную маску. Незадолго до отлета с Земли он видел снимки подобных масок, открытых недавно среди развалин гигантских городов по берегам Нигера, в той части Африки, где теперь предполагают следы культуры исчезнувшей расы.

Одна из боковых дверей в коридоре была приоткрыта. Лось вошел в длинную, очень высокую комнату с хорами и каменной балюстрадой. Внизу и наверху – на хорах стояли плоские шкафы и тянулись полки, уставленные маленькими, толстыми книжечками. Украшенные тиснением и золотой чеканкой корешки их тянулись однообразными линиями вдоль серых стен. В шкафах стояли металлические цилиндрики, в иных – огромные, переплетенные в кожу или в дерево – книги. Со шкафов, с полок, из темных углов библиотеки глядели каменными глазами морщинистые, лысые головы ученых марсиан. По комнате расставлено несколько глубоких кресел, несколько ящичков на тонких ножках с приставленным с боку круглым экраном.

Затаив дыхание, Лось оглядывал эту, с запахом тления и плесени, сокровищницу, где молчала, закованная в книги, мудрость тысячелетий, пролетевших над Марсом.

На цыпочках он подошел к полке и стал раскрывать книги. Бумага их была зеленоватая, шрифт геометрического очертания, мягкой, коричневой окраски. Одну из книг, с чертежами подъемных машин, Лось сунул в карман, чтобы просмотреть на досуге. В металлических цилиндрах оказались вложенными желтоватые, звучащие под ногтем, как кость, валики, подобные валикам фонографа, но поверхность их была гладкая, как стекло. Один из таких валиков лежал на ящике с экраном, видимо приготовленный для заряжения и брошенный во время гибели дома.

Затем, Лось открыл черный шкаф, взял, наугад, одну из переплетенных в кожу, изъеденную червями, легкую, пухлую книгу и рукавом осторожно отер с нее пыль. Желтоватые, ветхие листы ее шли сверху вниз непрерывной, сложенной зигзагами, полосою. Эти, переходящие одна в другую, страницы были покрыты цветными треугольниками, величиною с ноготь. Они бежали слева направо и в обратном порядке неправильными линиями, то падая, то сплетаясь. Они менялись в очертании и цвете. Спустя несколько страниц между треугольниками появились цветные круги, меняющейся, как медузы, формы и окраски. Треугольники стали складываться в фигуры. Сплетения и переливы цветов и форм этих треугольников, кругов, квадратов, сложных фигур бежали со страницы на страницу. Понемногу в ушах Лося начала наигрывать едва уловимая, тончайшая, пронзительно печальная музыка.

Он закрыл книгу, прикрыл глаза рукой и долго стоял, прислонившись к книжным полкам, взволнованный и одурманенный никогда еще не испытанным очарованием: поющая книга.

– Мстислав Сергеевич, – раскатисто по дому пронесся голос Гусева, – идите-ка сюда, скорее.

Лось вышел в коридор. В конце его, в дверях, стоял Гусев, испуганно улыбаясь:

– Посмотрите-ка, что у них творится.

Он ввел Лося в узкую, полутемную комнату, в дальней стене было вделано большое, квадратное, матовое зеркало, перед ним стояло несколько табуретов и кресел.

– Видите – шарик висит на шнурке, думаю, – золотой, дай сорву, глядите, что получилось.

Гусев дернул за шарик. Зеркало озарилось, появились уступчатые очертания огромных домов, окна, сверкающие закатным солнцем, машущие ветви деревьев, глухой гул толпы наполнил темную комнату. По зеркалу, сверху вниз, закрывая очертания города, скользнула крылатая тень. Вдруг огненная вспышка озарила экран, резкий треск раздался под полом комнаты, туманное зеркало погасло.

– Короткое замыкание, провода перегорели, – сказал Гусев, – а ведь нам надо бы идти, Мстислав Сергеевич, ночь скоро.