Текст книги "Тетрадь в клетку. Книга стихотворений"

«Май всё больше похож на июль…»

 
Май всё больше похож на июль,
А июль – на геенну.
Потепленье глобальное – пар от кастрюль
Поднимается неизменно
 
 
В полдень – и без всякого жара в печи,
Лишь под солнечным жаром
Целый день он горит, а в ночи
От него перегаром
 
 
Так разит! Так разителен этот контраст
С маем-баловником-чародеем,
Что безжалостно режет он глаз,
Как обрез – иудея.
 

«На небе сегодня black tie …»

 
На небе сегодня black tie:
Классически чёрные тучи.
К ним – белые облака.
И нет сочетания лучше!
 
 
Знать, красное нынче число,
И праздник у них в поднебесье,
И ангельский танец – назло
На землю явившимся бесам.
 
 
На небе – гулянье стихий,
И ждём вечеринку мы вечером.
Поэтому к месту стихи.
Стихи – не ко времени. К вечности.
 

«Утро. Рассада несёт…»

 
Утро. Рассада несёт
Свежие всходы восходу.
Позолоти, небосвод,
Ручки цветному народу:
 
 
Ирисам, лилиям, мальве.
Утро их любит, им льёт
Золота дивную лаву.
В общем, на то и восход.
 

«Смерть подобна порно…»

 
Смерть подобна порно —
Отворачиваешься, застыдясь, —
Очень много чёрного,
Чтобы в глаз не бросалась грязь.
 
 
Смерть – грязное дело.
И ещё одна аналогия:
Обнажается тело,
Хотевшее слишком многого,
 
 
А душа уворачивается
От нескромного взгляда
Как бедная падчерица.
Не надо
Смущать её бога ради!
 

«Волна? Частица? Неизвестно…»

 
Волна? Частица? Неизвестно.
И мне, и милой невдомёк,
Как подбирают свету цвет свой,
Чем наполняют огонёк,
 
 
И почему из искры пламя
Не возгорается никак?
Ужели не дошёл до грани
И всё надеется бедняк?
 
 
А белый свет прозрачной призмой
Дробится на мильон цветов,
И словно призрак коммунизма
Округу поглотить готов.
 

«Ты плачешь? Я, кажется, плачу…»

 
Ты плачешь? Я, кажется, плачу,
Высокую цену плачý
За долгие годы удачи:
Был не по плечу палачу,
 
 
И боль, и беда обходили,
Как странники, стороной,
Не били почти, не убили,
И бесы не тешились мной,
 
 
Почти и не выпили крови,
На дом не пустили огня.
…Тюрьма и сума наготове
Тем временем ждали меня.
 

«Жена и дети, взяв котомки…»

 
Жена и дети, взяв котомки,
Бредут, родимые, ко мне.
Под ними лёд неверный, тонкий,
Как, в общем, и по всей стране,
 
 
Завет хранящей Аввакума
И мыкающейся поднесь
И присно, словно снова гунны
Пришли и утвердились здесь.
 

«Мысль изречённая есть ложь…»

 
Мысль изречённая есть ложь.
Загнать её в обличье строчек —
На это только что и гож
Твой разум, как чернорабочий,
 
 
Вгрызающийся в грунт. И грунт
Ему свою диктует волю.
А разум – не изюма фунт —
Десяток фунтов, и не боле —
 
 
Сопротивляется. Ну что ж,
Две стороны у той монеты:
Мысль изречённая есть ложь,
Не изречённой вовсе нету.
 

«Одни зацветают, другие опали…»

 
Одни зацветают, другие опали:
Природа – загадочный уроборос.
Есть аверс и реверс у каждой медали,
А прочее – сон, летаргия, наркоз.
 
 
Одни опадают, другие – бутоны
Лишь только готовят явиться на свет,
Покинуть родное и тёплое лоно,
Пора – вычисляют по сотням примет.
 
 
И в этом смешенье рожденья и смерти —
Посланье двуногим. Прочти письмецо,
Зашитое в каждом зелёном конверте
Посланье от дедов, письмо от отцов,
 
 
Записка о самом любимом и главном,
О знанье, добытом годами трудов.
И я до печёнок им всем благодарен
И лепту свою законвертить готов.
 

«Пусть голос дочери моей…»

 
Пусть голос дочери моей
Не хуже труб иерихонских
Меня достигнет. Ей-же-ей —
Не звон мечей, не топот конский,
 
 
А нежный детский голосок,
Один за тыщи километров,
Пройдёт и Запад, и Восток,
Преодолеет снег и ветер,
 
 
Чтоб пробудить в душе моей
То, что поэт назвал бы «струны».
И я – не я, а соловей,
Звук добывающий из шума.
 

«Растёт трава, летает шмель…»

 
Растёт трава, летает шмель,
И тихо, словно перед боем.
На парадиз походит Тверь,
Когда бы в нём ходили строем.
 
 
Тюрьма – как будто не тюрьма,
А дом Адама до изгнанья.
Когда б не горе от ума,
Когда бы не существованье
 
 
Заменой жизни (как песок
Коню – сомнительной заменой
Овса). Немилосердный бог
Обрушил занавес на сцену.
 
 
Летает шмель, растёт трава,
И тихо, словно после боя,
И не вмещает голова
Цены наставшего покоя.
 

«Ого! Как много в огороде…»

 
Ого! Как много в огороде
Ингредиентов для борща!
Взять урожай, добавить воду,
Сварить – и маму угощать!
 
 
Ведь там и свёкла, и морковка,
И много овощных чудес.
А рядом – поварёнок ловкий
С половником наперевес.
 

«Расселись зеки во дворе…»

 
Расселись зеки во дворе,
Подставив солнцу лица,
Щебечут. Не тюрьма – скорей
Уж птичник. Этим птицам
 
 
Не скоро суждено взлететь,
Пока же – рыться в кучах,
Искать еду – иначе смерть
Больным и невезучим.
 
 
А им ещё охота жить
Свободно и беспечно.
Хорош денёк – что говорить!
Пусть он продлится вечно.
 

«Лето в разгаре. Жарит…»

 
Лето в разгаре. Жарит.
Что-то зажгли – и не тухнет,
Как на вселенском пожаре
Или на дьявольской кухне.
 
 
Время шкворчащих жаровен,
Время сажать в пéчи хлéбы,
И, если час твой неровен,
Кто бы ты ни был, и где бы
 
 
Ни был, вы с хлебом – одно.
Радуя индекс Бигмака,
Выглядите всё равно
Как дураки после драки.
 

«Всё по науке: белые ночи…»

 
Всё по науке: белые ночи,
Соответствуя географической широте,
При нагревании становятся короче,
А дни длиннее. И эти, и те
 
 
Суть признаки близости к солнцу.
Значит, земля – в перигелии.
А нам в Перемерках живётся
Неплохо в самом-то деле.
 
 
Всё по науке: до скончания срока
Сезон здесь сменяет сезон.
Конец света есть отключение тока,
И, значит, не страшен он.
 

«За данью ездил князь, поныне…»

 
За данью ездил князь, поныне
Несут несчастные ясак
Парчи и шкурок соболиных
За дело и за просто так.
 
 
И он своей державной дланью
Распределяет ВВП.
Так есть теперь, так было ранее.
Копеек звонкая капель,
 
 
Застыв в бриллианты, миллиардом
Становится. Захлопнув дверь,
Земное царствие теперь
Поддерживает. Гарью, смрадом
 
 
Отмечен путь больших владык:
Казна – казнит, вся местность – лобная.
Мы это знаем не из книг —
Из стона боли всенародного.
 

«Сыну скоро 14: сажень в плечах…»

 
Сыну скоро 14: сажень в плечах
И ботинки – размер дяди Стёпы,
Речь порывиста и, словно кровь, горяча.
Он не ходит окольными тропами,
 
 
Он свободен как облако в шортах, он смел.
Всё, что есть в этом сказочном мире,
Он узнает, сумеет. И нету предела
Дороге его. И нету кумира.
 

«Ласточки высоко. Белый царь далеко…»

 
Ласточки высоко. Белый царь далеко.
Руки-ноги и прочее – всё на месте.
Небо, облака и даже молоко —
Причина сиять, как жениху с невестой.
 
 
Собственно, это и называется жизнь.
А тюрьма или Кремль – разница невелика:
Взлетаешь вверх, падаешь вниз —
Словно ласточка, покинувшая облака.
 

«Жена и сын уже в пути…»

 
Жена и сын уже в пути,
Сжимая в точку расстояние,
Они спешат меня найти
Для мига краткого свидания.
 
 
За эти год и полтора
Сын вырос, явно папы выше.
И перемерская дыра
Вдруг от фундамента до крыши
 
 
Чудесным светом залита.
Охватит рыжее сияние
Всё то, что тускло было ранее.
Ах эти волосы, уста —
Одно сплошное целование!
 
 
Я выживу в когтях беды,
Меня спасёт сиянье рыжее.
Спешат ко мне мои родные.
И, стало быть, я выживу!
 

«Когда Атлантида уходит на дно…»

 
Когда Атлантида уходит на дно,
Вершины становятся архипелагом.
И это – ГУЛАГ. Это было давно?
И, значит, за давностью помнить не надо?
 
 
Когда, завершив тектонический сдвиг,
Последняя суша исчезнет из вида,
Надеемся, что остановится миг,
И вновь не восстанет из вод Атлантида.
 
 
Вотще! Из глубин восстают города,
Остроги и тюрьмы набьются народом,
И, видя, как блещет полынью звезда,
Слагается сказ о далёкой свободе.
 

«Катон был сослан в Карфаген…»

 
Катон был сослан в Карфаген.
Кто мог составить славу Рима,
Не пригождается нигде,
И лишь в узилище, гонимый,
 
 
Он обретает правоту
И, ускользая из геенны,
Он исполняет клятву ту —
О разрушенье Карфагена.
 

«Беседуем о смысле жизни…»

 
Беседуем о смысле жизни.
Когда и где, как не в тюрьме,
Его искать, надеясь – брызнет
Источник истины. Комет
 
 
След явно противозаконный,
Преступный замысел светил,
Сумятица корней и кроны —
Всё от рождений до могил —
 
 
Предмет неспешных обсуждений.
Мысль изреченная есть… что?
Да ровно то, что места гений
Вливает в мозг, как в решето
Вливают воду для растений.
 

«Туда душа моя стремится…»

 
Туда душа моя стремится —
За мыс, за замысел, за мысль.
Пусть занавес не пригодится,
Пусть не раздастся треск кулис.
 
 
Не падай, занавес, помедли!
Мне рампой будет Млечный путь.
Дверные и иные петли
Расслабятся когда-нибудь.
 
 
Цикуту вырви у Сократа,
Сенеке ванну не готовь.
Пусть Каин Авелю как брату
Похлёбку не предложит вновь.
 
 
Туда душа моя стремится,
За мыс. Замыслил я побег
Из списка действующих – лица
И исполнители свой век
 
 
Там скоротают. Скоро тает
За горизонтом след души,
И водоплавающих стая
На пустоместие спешит.
 

«За летом поспешает осень…»

 
За летом поспешает осень,
За осенью – уже зима.
Падёт на шевелюру проседь
За прядью – прядь, ещё одна.
 
 
(Что в лоб, что по лбу.) Поспешает
Прорыть морщины пота сток.
Стареет тело, но душа
Ещё стремится на восток,
 
 
Встречая каждый день. Не старит
Её вращение светил.
И бесконечные кошмары
Ей только прибавляют сил.
 
 
Овладевая тайной круга,
Она всех твёрже знает это:
Пусть недоумевает вьюга,
За осенью настанет лето.
 

«Хватай скорей свой сурик, Суриков…»

 
Хватай скорей свой сурик, Суриков:
Пока живут ещё модели,
Оставить в Третьяковке дуриком
След масла или акварели.
 
 
И незачем спешить в Берёзово,
Когда есть Перемерки рядом,
Где можно по цене навоза
Снять мерку с босховского ада,
 
 
Чтоб с жирных губ искусствоведа
Ухмылка не сходила долго
Над сделанным в порядке бреда
Лубком «Берёзово на Волге».
 

«Они одеты „по сезону“…»

 
Они одеты «по сезону»,
И по сезону им могила.
Вечернего не слыша звона,
Ни голосов, ни звуков милых,
 
 
В своих сезонных балахонах
Нетвёрдой старческой походкой
Они уходят неуклонно
Под тот уклон, где лишни шмотки…
 

«Нам по заслугам это лето…»

 
Нам по заслугам это лето
И ртуть – не свыше десяти,
Нам по заслугам отпуск в гетто,
Где пошлый песенный мотив
 
 
Замена ангельского пенья:
Эрзац, во всём одна подделка.
И пить нам из посуды мелкой.
И нет нам жажды утоленья.
 

«Здесь поселилась туча кошек…»

 
Здесь поселилась туча кошек,
Кошачий словно тут музей:
И кошки около окошек,
И кошки около дверей.
 
 
Фырчит котёнок на бумажку.
Он в той бумажке видит мышь.
Не наступи в его какашку,
Когда за кошками следишь.
 

«Это присказка, не сказка…»

 
Это присказка, не сказка:
Дети сели за доской,
Чёрно-белые окраской
Войска два берут с собой.
 
 
Пешки шествуют в ферзи,
А ферзи спешат к короне,
Стали королю дерзить
И грозить захватом трона.
 
 
Ставят шах и мат фигуры,
Дети не знакомы с ленью,
Сильные от физкультуры,
Умные от рассуждений,
 
 
Шестьдесят четыре клетки
Завоюют. А потом —
Чай с печеньем и конфеткой,
А возможно и с тортóм!
 

«Гладиолус, скоро в школу…»

 
Гладиолус, скоро в школу.
Повзрослеет вдруг на год
Беззаботный и весёлый,
И отчаянный народ.
 
 
Им ещё собрать портфели,
Вспомнить подзабытый стих.
Гладиолус, в самом деле,
Проводи до школы их.
 

«Пчела потрудилась над каждым цветком…»

 
Пчела потрудилась над каждым цветком,
Нектар собрала, улетела.
И не сожалеет она ни о ком,
И нет ей пчелиного дела
 
 
До тех, кто в тюрьме и взрастил те цветы,
Не мёд, не коросту корысти —
Делил с небесами нектар доброты,
Заботы и помыслов чистых.
 
 
И пусть не златая и не чёрно-жёл —
Тая, но все таинства мира,
Подобно цветку, что в тюрьме вдруг расцвёл,
Откроешь мне dum spiro.
 

«Живой ли я, или уж год, как умер…»

 
Живой ли я, или уж год, как умер —
Земля гостеприимно стала пухом —
И, пополняя легионы мумий,
Накоротке знакомлюсь со старухой?
 
 
Живой ли я, или услышав Баха,
Все, как всегда, отделались слезами,
Щепотка праха возвратилась к праху,
Эдем – к Эдему, Сезам – к Сезаму?
 
 
И хоть глядит всевидящее око
(А перед ним – все женщины, мужчины),
Но нету средств, критериев и сроков,
Чтоб отделить живых от мертвечины.
 

«Каждому испытание по его силе…»

 
Каждому испытание по его силе:
Голод, холод, каторжный труд
Перетерпят, снесут – и выживут. Или,
Если иначе, умрут,
 
 
Коль испытание превысит мерку,
Как наводнение на Неве,
И Медный всадник водное зеркало
Приблизит к отрубленной голове.
 

«Берёзов, Нерчинск – далее везде…»

 
Берёзов, Нерчинск – далее везде.
Запасный путь покинул бронепоезд,
Как руки дым густой струей воздев,
Идёт, о светлом завтра беспокоясь.
 
 
Я в светлом завтра по уши: в дерьме,
В слезах и грязи – сразу не отмыться.
Кровь каторжан пульсирует во мне,
Стоят перед лицом их лица.
 

«Беседы с зеком ли, с конвоем…»

 
Беседы с зеком ли, с конвоем
Подчас умней иных бесед
С иными, только эти двое
И слышат нас сквозь толщу бед.
 
 
И ничего иного нету
В России: вор, судья, палач.
Как мясо крепится к скелету,
Так к этим разговорам плач.
 
 
Но со слезой и слово станет
Солёней, правильней, точней,
Верней – проверено веками
Несчастной Родиной моей.
 

«Ветерок пробежит – и исчезнет вдали…»

 
Ветерок пробежит – и исчезнет вдали.
Крепки узы, надёжно железо,
Власти – скользкие, как налим,
Кровожадные, словно лезвие.
 
 
Брадобрей раздобреет от тучной еды,
Ветерку не сорвать его с места.
Он уйдёт, но повсюду оставит следы —
Песни горести, злости и мести.
 
 
И хоть выглядит срок бесконечным, как век,
Но в его протяженье однажды
Ветерок пробежит. Значит – будет побег.
Не сдержать его княжеской страже.
 

«Это перистые ли, кучевые…»

 
Это перистые ли, кучевые?
В общем – капельки в воздухе,
Не оседлые, а кочевые —
Без паузы и без роздыха
 
 
Кочуют над отчим домом,
Кочуют над Alma mater,
Накрывают небо бездонное
Как самобранную скатерть,
 
 
Чтоб мужиков попотчевать —
Хоть раз, но уж до отвала,
И исчезнуть как-нибудь ночью,
Росинки оставив как Vale.
 

«Нахлынет вал воспоминаний…»

 
Нахлынет вал воспоминаний
И разом скроет с головой,
На берега забросит тайные.
Забытые людской молвой.
 
 
А там любовь – прочней железа,
Надежда – выше синих гор:
Всё в этой жизни бесполезное
Вылазит из заветных нор,
 
 
Где прятались от прокурора,
От кесаря, его солдат,
И лучше ангельского хора
Со мной, как прежде, говорят.
 

«То ли работа столетних корней?…»

 
То ли работа столетних корней? —
Тьма поднимается по вертикали.
И параллельно морозит Борей
Грады и сёла, поля и так далее.
 
 
Тьма поднимается – словно по знаку,
Свыше ли, снизу – и липнет на всём,
Словно в воронку, то есть в клоаку
Втягивает незримый Мальстрём.
 
 
Это наследие, грех первородный,
Греко-варяжский ли, финно-угорский,
Родимые пятна на теле Родины,
Праха щепотка, пепла горстка
 
 
Тщатся укрыться за горизонтом
От вертикали. Но горизонтально
Хлещут дожди так, что горе им – зонтиком:
Всё, как написано в старых анналах.
 

«Нам простоять бы осень…»

 
Нам простоять бы осень,
Нам продержаться б зиму.
Скрытая прежде проседь
Шествует неудержимо.
 
 
Кости теряют кальций,
Речи теряют смысл.
Смейся, pajazzo,
Выглядывая из кулис.
 
 
Пока окончательно занавес
Не упал вместе с первым снегом
На голову alter ego,
Но миг – и растаял весь
 
 
Снег! Продержались мы, простояли,
Связывая обрывки в нить,
Alter ego в конце ставит vale,
А мы вновь начинаем жить.
 

«Кровь, пот и слёзы – растворы соли…»

 
Кровь, пот и слёзы – растворы соли,
В разных пропорциях часть океана —
Даны, чтобы чувствовать беды и боли,
Старые шрамы и новые раны.
 
 
Слёзы – о прошлом, напоминанием
Бóлей былых. Как по белому – белым,
Временно став тем, что было ранее,
Соединяет в единое целое.
 
 
Кровь (настоящая!) – в настоящем
Боль возвещает, но кроме боли
Новую жизнь потаённо взращивает,
Лишь начинает, но далее – более.
 
 
Пот – обращение к будущим бедам:
Хоть вы сильны, но по силам бороться
Нам с целым миром. Надёжною лоцией
Выстроен курс: продолжение – следует!
 

«Здесь те, кого остригли – и в острог…»

 
Здесь те, кого остригли – и в острог,
Да в строгий! – но и те, кто стерегут,
Те, чей удел – протягиванье ног,
И чей удел – прикладыванье рук.
 
 
Здесь Инь и Ян – в погонах или без
(Побег-погоня – штампы из кино),
Кого навряд ли соблазняет бес,
Скорей напротив. В общем – всё равно.
 
 
И все равны. Скорей сюда, сэр Мор:
Утопия всплывает из глубин.
Из-за чего же этот весь сыр-бор?
Предсказанное равенство равнин —
 
 
Ни кочки, лишь сверчковые шестки.
Скрипи, сверчок – свидетельством своим
Скрепи, апостилируя, листки,
И жги их: дым Отечества – наш дым.
 

«Наш дым – Россия. Сладок ли сей дым…»

 
Наш дым – Россия. Сладок ли сей дым?
Приятен ли? – Приятель, не таи —
Коль столько сожжено, что он густым
Стал, как сметана. Рассуди, Зоил,
 
 
Не зря же пламя кралось по полям,
Круша тут крыши, стены и дома,
Лишая крова и сводя с ума,
Как некогда – в селениях древлян.
 
 
И что с того, что дым теперь умел
Предстать трибуной, церковью, Кремлём,
Что он рисует, словно чёрный мел,
Всё, что окрест. Всё потонуло в нём.
 
 
Наш дым – Россия. Прочные на вид,
Мосты и стены – морок, фальшь, мираж.
Дым истины столпом для нас стоит,
Дым – наш удел, уклад и жребий наш.
 
 
Обычаями чтим, привычно строг,
Но хоть растёт как чёрно-снежный ком,
И башни, и твердыни, и острог
Колеблются случайным ветерком.
 

«Справа – кучевые, слева – перистые…»

 
Справа – кучевые, слева – перистые,
Посреди – ошмётки от заката.
Погляжу на них – и сразу верится мне:
В этом мире я – persona grata.
 
 
Справа – перистые. Слева – кучевые,
Догорел закат – одни уголья.
Понимаешь ясно – не врачи вы
И не диагносты – боль, не более.
 
 
Рецептуру у заката лучше
Спрашивать, а вопрошая – внемли
Как закат смешает перья в кучу
И прольёт лекарствами на землю.
 

«Природа познаёт себя…»

 
Природа познаёт себя
Через посредство человека,
Из старцев, юношей, ребят,
Как зелья смешивает лекарь,
 
 
Чудесный образуя хор.
Способный к чистому познанью.
И так с ветхозаветных пор,
С Адама или даже ранее.
 
 
Но, прибегая к человеку,
Дар речи, дар словесных уз
Она ему даёт от века,
Грамматику – предлог, союз.
 
 
И увеличенные рифмой,
Как линзой, точные слова
Воздвигнут в океане рифы,
Невиданные острова.
 
 
И вот настанет тот момент,
Когда природа вынет сети,
И, чтя свой верный инструмент,
Нас одой «К радости» отметит.
 

«Пусть Шиллер в сговоре с природой…»

 
Пусть Шиллер в сговоре с природой
Прославит чудо бытия
Чрез оду «К радости», пусть в оду
Преобразится смерть моя.
 
 
Но ода снова станет жизнью,
Когда придет её черёд.
Рожденья схватки – после тризны.
Вся вечность задом наперёд!
 

«В природе бог разлит как масло по воде…»

 
В природе бог разлит как масло по воде —
Такой простой и общей мерой.
Попытки этой мерой овладеть
Находим лишь у Данте и Гомера.
 
 
Не взбаламутить и не отделить:
Прозрачное и лёгкое начало
Сулит возможность нам без жути жить,
Но не сулит – без боли и печали.
 

«Двуногие прямоходящие…»

 
Двуногие прямоходящие
Густо обсели планету,
Как некогда мощные ящеры,
Которые были – и нету.
 
 
Ведь тоже гордились панцирем,
Зубами, когтями – силой,
Но глупость не хуже канцера —
Кратчайший путь до могилы.
 
 
Любимое божье самое
Творение! Дивное диво!
Но ходит не так уж прямо,
А приглядишься – криво.
 

«Что есть тюрьма? Это жизнь…»

 
Что есть тюрьма? Это жизнь?
Или же вычет из жизни?
Даль это дальняя? Близь
Ближняя?
 
 
Как же здесь выжить? Быт ли
Обустраивать – всё как обычно:
В тумбочке – пачка, спички?
Гамлет, быть ли? Не быть ли?
 
 
Крепок твой Эльсинор.
Первый, второй стражники,
Суд, прокурор, приговор —
Всё уже было однажды.
 

«Цветы сопровождают нас…»

 
Цветы сопровождают нас
По этой Via Dolorosa,
Ведя весёлый свой рассказ
И осушая наши слёзы.
 
 
Не плачьте, говорят, пройдёт.
И точно: розы, ландыш, лилии
Ведут лишь радости отсчёт,
Хоть слёз достаточно пролили.
 
 
Цветы кивают. Значит – да.
И на росинках солнце брызнет.
И пусть они не навсегда,
Но всё ж достаточно для жизни.
 

«Опрокинутые в прошлое мечты…»

 
Опрокинутые в прошлое мечты,
Чисто переписанная память.
Тот, кто там родился, это ты?
Та, кто родила, конечно, мама?
 
 
Что мы знаем, в общем, о себе?
Больше ль, чем о пакте Риббентропа —
Молотова? Тонут, как в воде,
В памяти наследников потопа
 
 
Факты, лица, имена, фигуры.
В нашем прошлом обнаружат правду
Лишь одни кассандры да авгуры,
Да и тех находка не обрадует.
 

«Тюрьма – это жизнеубежище…»

 
Тюрьма – это жизнеубежище.
Поэтому стены крепки,
Чтоб жизнь с её болью и нежностью,
Смешением грёз и тоски
 
 
Всем грузом своим не обрушилась
На слабые души людей,
Как вал океанский на сушу
В последний из прожитых дней
 
 
Из сказочных дней допотопных.
Тюрьма – это Ноев ковчег.
А жизнь, видишь – вот она, вот она! —
Ломает который уж век
 
 
Все тюрьмы на всех континентах,
Казённый, как карточный, дом.
И жизнеубежище это
Уходит на дно, как на слом.
 

«Творец стряхнул перо. И кляксы…»

 
Творец стряхнул перо. И кляксы
Вдруг зачернили небосклон,
Как будто в школе мелкий пакостник
Тетрадь испортил, словно он
 
 
Не ценит цвета голубого,
А может, белый свет не мил.
Но дунул ветерок, и снова
Лазурь свободна от чернил.
 
 
Творец утешил промокашкой
Несчастных, зрящих в небеса:
Ну, будь здоров, теперь не кашляй.
Теперь иная полоса.
 

«Первые дни сентября…»

 
Первые дни сентября,
Воспоминанье о лете.
Зря это, видимо, зря:
Лето погрузится в Лету,
 
 
Капельки воспоминаний
Канут меж небом и дном,
Как пропадали и ранее
С каждым прожитым днём.
 
 
Но первоклашки, косички,
Ранцы, букеты цветов…
Время ли, вечность нас пичкает
Гомеопатией слов?
 

«Надежда умирает последней…»

 
Надежда умирает последней,
Но всё же
И она умирает, в пользу бедных
Никчёмную бытность итожа,
 
 
Холодеет, становится хрупкой,
Седой, побелевшей от вьюг,
Падает, будто бы в шутку,
На скошенный луг.
 
 
А тут остаётся в своём кругу
Всё то же, все те же.
Там, на лугу
Умирает надежда.
 

«В темноте – обрывки света…»

 
В темноте – обрывки света,
В немоте – отрывки речи.
По известным всем приметам,
Разум – тяжкое увечье
 
 
Жизни, рак белковых тел.
Власть дана как биопсия:
Очищается Россия,
Богом избранный удел.
 
 
В темноте – обрывки мыслей.
Тьма объяла или нет
Не словами и не числами
Объяснимый белый свет?