Текст книги "Время перемен"

Идеи необходимости сохранения в послевоенный период «особых» англо-американских отношений настойчиво внедрялись британскими политиками в общественное сознание США. Так, в 1944 г. изданы две книги видного деятеля Консервативной партии Э. Григга, в которых автор утверждал, что важнейшей задачей для Великобритании является обеспечение морского и воздушного сообщения в Средиземноморском бассейне при использовании связей со странами Британского Содружества. Техническое решение этой задачи должно было быть обеспечено за счет помощи США[23]23
  См.: Пелипась М. Я. Проблема сохранения «особых» американо-британских отношений в условиях осложнения после окончания Второй мировой войны международной ситуации в Восточном Средиземноморье // Американские исследования в Сибири. Вып. 7. Материалы Всеросс. науч. конференции «Мир и общество в ситуации фронтира» 14–16 апреля 2006 г. – Томск: Изд-во Том. ун-та, 2003. С. 30.


[Закрыть].

В течение 1950-х гг. проблема соблюдения сторонами моральных обязательств в рамках «особых» англо-американских отношениий выходила на авансцену внешней политики Великобритании три раза: в июне 1952 г., когда по инициативе главы Форин-офиса Э. Идена словосочетание было внесено во внутриведомственную документацию; в июне 1956 г., июне 1958 г.[24]24
  Lawrence D. Freedman The Special Relationship, Then and Now // Foreign Affairs. May-June, 2006. P. 61.


[Закрыть]

При том, что данная стратегия была призвана решить экономические проблемы Великобритании, глава Форин-офиса Э. Иден говорил и о том, что столь звучное название как «особые отношения» нацелено на поддержание внешнеполитического имиджа Великобритании во всем мире. «Вместе с тем вполне очевидно, что внешнеполитические обязательства, которые несет сегодня кабинет Ее Величества, абсолютно не соотносятся с экономическими возможностями»[25]25
  The Foreign Policy of Churchill’s Peacetime Administration, 1951–1955 (Leicester: Leicester University Press. 1988), P. 8–11.


[Закрыть]. После окончания Второй мировой войны изменилось экономическое положение держав. Речь идет прежде всего о значительном ухудшении основных экономических показателей экономики Великобритании. За 1939–1945 гг. на 3 млрд ф. ст. увеличился внешний долг, утрачен 1,1 млрд ф. ст. зарубежных активов. По сравнению с довоенным периодом экспорт упал на 30 %, потеряна половина торгового флота[26]26
  British Documents on the End of the Empire (BDEE). Series A. Vol. 2, The Labour Government and the End of Empire 1945–1951. Part II. Economics and International Relations. L., 1992. P. 313.


[Закрыть]. Такое положение невольно вынуждало британский истеблишмент искать новые формы проведения внешней политики.

В качестве главного аргумента в пользу корректировки внешнеполитической линии Иден выдвинул тезис о том, что английская экономика больше не может нести бремя финансирования расквартированных по всему миру частей Армии Ее Величества – в Западной Европе, на Ближнем Востоке и Юго-Восточной Азии. По мнению Идена, единственный способ соотнести реальное положение вещей в экономике с необходимостью сохранить за Великобританией имидж мировой державы заключался в постепенном отказе от непосредственных обязанностей в сторону укрепления уз партнерства с США и как следствие передачи американской стороне части обязанностей в рамках «особых» отношений. «Престиж державы превыше всего, – подчеркивал Иден[27]27
  Ibid.


[Закрыть]. – Наш внешнеполитический курс на данном этапе нацелен в первую очередь на создание на территории Ближнего Востока и Юго-Восточной Азии международных оборонительных союзов с широким участием сторон. В отношении США нашей основной целью является убедить Вашингтон взять на себя в рамках создаваемых структур серьезные обязательства; нашей целью является удержание в руках рычагов политического контроля над ситуацией»[28]28
  Ibid.


[Закрыть].

Необходимость осмысления процесса радикализации региона Ближнего Востока вынудила английских и американских экспертов обратиться к вопросу о культурно-политическом базисе этого процесса.

Политические элиты стран Запада с началом 1950 х гг. также стали присматриваться к проблеме исламского фактора, как к силе, способной в перспективе оказать серьезное воздействие на международную политику.

В вышедшей в апреле 1952 г. в журнале New York Times Magazine статье, озаглавленной «Мир, возможно, находится в руках мусульман», аналитик, специалист по Северной Африке Ром Ландау утверждал, что «отношение мусульманского мира к странам Запада, возможно, в будущем станет определяющим в судьбе рядового американца, англичанина или француза»[29]29
  New York Times Magazine. April, 1952.


[Закрыть].

Уже в конце 1940-х гг. Дж. Ф. Даллес, тогда ведущий эксперт Республиканской партии по вопросам внешней политики, проводил сравнение деструктивных с точки зрения американских государственных интересов потенциалов коммунизма в ХХ в. и ислама ХIX в.[30]30
  John Foster Dulles, World Brotherhood through the State // Foreign Affairs. 8^th September 1946. P. 8.


[Закрыть] Сама постановка вопроса и исторические параллели, которые проводил Даллес, говорили в пользу того, что с приходом в Белый дом администрации республиканцев курс в отношении Ближневосточного региона будет гораздо более тонким и гибким. Уже на раннем этапе «холодной войны» представители американской элиты поставили вопрос об исламе как о модели культурной и государственной идентичности, а главное, попытались спрогнозировать возможные политические последствия роста влияния ислама для стран Запада.

Слова Дж. Ф. Даллеса во многом совпадали с уже сформулированной в 1993 г. на страницах Foreign Affairs Самуэлем Хантингтоном концепцией «столкновения цивилизаций», правда, в отношении постбиполярного мира[31]31
  Samuel Huntington, The Clash of Civilizations // Foreign Affairs 72, N 3, Summer 1993. P. 22–49.


[Закрыть].

Уже в начале 1950-х гг. эксперты отметили, что «наряду с некоторой внутренней разобщенностью ислама, выражающейся в конкуренции суннитов и шиитов, по отношению к внешнему миру, ислам представляет собой серьезную монолитную силу, более консолидированную, чем какая либо из существующих на данный момент мировых религий»[32]32
  Rom Landau, Peace May Be in Moslem Hands // Foreign Affairs. 24th March 1951. P. 14


[Закрыть].

Прогнозы западных аналитиков в этой связи строились вокруг одного вопроса: какие формы может принять эта внутренняя «перегруппировка» ислама?

Так, известный английский востоковед, профессор Гарвардского университета, специалист по древней истории Гамильтон Гибб выступил в 1945 г. в стенах Чикагского университета с курсом лекций «Современные тенденции в исламе». Гибб утверждал, что в «данный момент мусульманский мир переживает кризис, выражающийся в новом размежевании». «Мир технологий», выстроенный Западом в межвоенный период, невольно спровоцировал исламские страны на ответную реакцию, которая неизбежно выразится в радикализации политических процессов в странах Ближнего Востока. Но главная загадка, по мнению Гибба, заключалась в том, «по какому пути пойдет этот процесс – по пути нарастания национализма либо по пути усиления махдистских тенденций и роли духовенства»[33]33
  Hamilton A. R. Gibb, Modern Trends on Islam, Chicago, 1947. P. 117.


[Закрыть].

Исследователи, которые рассматривали проблему кризиса ислама как противостояние модернистских и традиционалистских сил, к которым можно также причислить Роберта Монтеня, опубликовавшего в 1952 г. в журнале Foreign Affairs статью «Нации и Ислам»[34]34
  R. Montagne Modern Nations and Islam // Foreign Affairs. Febr. 1952. N 2. P. 591–592.


[Закрыть], они утверждали, что наибольшую опасность странам Запада несут именно традиционалистские силы.

Возникновение в конце 1940-х гг. на Ближнем Востоке государства Израиль оказало сильнейшее воздействие на степень сплоченности арабских государств Ближнего Востока. Фактически борьба с Израилем стала для политических элит мусульманских стран одним из основных внешнеполитических приоритетов. Такое положение невольно бросало тень на США – одних из главных сторонников образования этого государства. «Палестинская проблема способствовала сплочению всех мусульман против Запада, а также укрепила позиции ближневосточных царьков», – писал в июне 1948 г. корреспондент New York Times Magazine Даниэл Клифтон[35]35
  Clifton D. The Moslem World Watches Palestine // New York Times Magazine. 1948. 12 June. P. 56.


[Закрыть].

Зимой 1952 г. бывший посол США в Турции (декабрь 1951 – декабрь 1952 г.), а также помощник Государственного секретаря США по ближневосточным делам Джордж Макги направили госсекретарю серию должностных записок, в которых говорили, что «усиление панисламизма в среде мусульманских стран – это знак времени. Но этот процесс не является безусловным злом для стран Запада, если нам (США. – А.У.) удастся размежевать религиозную и политическую составляющую этого процесса». Именно в религиозной стороне процесса Макги видел потенциальную угрозу для политики стран Запада на Ближнем Востоке. В качестве контрмеры высокопоставленный чиновник Государственного департамента предлагал «оказать максимальное влияние на Пакистан и страны Ближнего Востока, дабы они пересмотрели модели политического единения в сторону светского базиса. Западные державы должны предложить арабским странам модель политической и экономической унификации региона, которая бы смогла нейтрализовать возможные источники проблем для западных держав»[36]36
  Foreign Relations of the United States. Vol. V. The Near East, South Asia and Africa, Part 1. Wash., 1975. P. 57.


[Закрыть].

Посол США в Кабуле Джордж Меррелл также выражал мнение о том, что «именно политико-экономический базис – это единственно возможный выбор для Запада на Ближнем Востоке. США необходимо отсечь от власти религиозных фанатиков, дабы не произошло слияние антизападных и традиционалистских тенденций, столь сильных в арабском мире»[37]37
  Ibid. P. 65.


[Закрыть].

Однако посол США в Саудовской Аравии Реймон Хеир видел в религиозной составляющей панисламизма один из возможных вариантов проникновения США на Ближний Восток. «Ведь, выставляя напоказ коммунистический нигилизм СССР, мы сможем добиться доверия ближневосточных лидеров»[38]38
  Ibid. P. 69.


[Закрыть].

В итоге возобладала линия Дж. Макги. Советник госсекретаря по ближневосточным делам, а также его сторонники, в числе которых были глава ближневосточного департамента Государственного департамента Дж. Льюис Джоунс, а также глава департамента Южной Азии Л. Меткалф, направили госсекретарю Дину Ачесону записку следующего содержания: «Государственный департамент считает одним из главных достижений Кемаля Ататюрка его концепцию секуляризированной внешней политики. Госдепартамент считает применение этого принципа в отношении Пакистана и Афганистана самым приемлемым вариантом ведения внешней политики»[39]39
  Ibid. P. 78.


[Закрыть].

Один из основных вопросов, волновавших экспертов Государственного департамента, заключался в том, каковы взаимоотношения ислама и коммунизма, а также ислама и национализма. Логика анализа говорила экспертам, что ислам и коммунизм вряд ли могут образовать какой-либо прочный союз; слияние ислама и национализма в Госдепартаменте представлялось гораздо более опасным, что, впрочем, не мешало США выдвигать в качестве основной угрозы своим интересам на Ближнем Востоке проникновение коммунизма.

Однако ситуация стремительно менялась с возвышением в Египте Г. А. Насера, набиравшего вес в глазах арабского мира как панарабистского лидера, националиста и нейтралиста. Надежда «увидеть нового Ататюрка», которая возлагалась на Насера в Вашингтоне, быстро развеялась уже в течение 1952–1955 гг.[40]40
  Jacobs Matthew F. The Perils and Promise of Islam: The United States and the Muslim Middle East in the Early Cold War // Diplomatic History. Vol. 30, Number 4, September 2006. P. 733.


[Закрыть]

В мае 1959 г. эксперты Госдепартамента признали, что ислам перестал быть фактором, оказывающим значительное влияние на политические процессы на Ближнем Востоке, что в условиях 1950-х гг. ислам фактически изжил себя как одна из движущих сил в регионе[41]41
  Digest of Discussion, Sixth Meeting of the Discussion Group on the Middle East and Modern Islam, 18 May, 1959. P. 2.


[Закрыть].

Новые мировые национально-освободительные явления ставили под угрозу британские интересы в нефтеносных районах Ближнего Востока. Не имея соответствующих сил по удержанию под контролем ситуации на Ближнем Востоке, в британских политических кругах все чаще говорили о необходимости более действенного вовлечения США в политические процессы в арабском мире Ближнего Востока.

Исходя из тактических расчетов о советском сухопутном вторжении на периферию Ближневосточного региона, британский Генштаб разработал план, согласно которому «кризисная дуга» обороны Ближнего Востока проходила по территории так называемого Большого кольца обороны, включавшего территорию юго-востока Турции, горы Загроса и порт Бандер-Аббас на юге Ирана. Однако сил армии Ее Величества было достаточно лишь для обороны «линии Рамаллы». Дабы компенсировать нехватку военных сил, британские стратеги предполагали привлечь части ВВС США для контроля над нефтеносными областями Персидского залива[42]42
  Ovendale R. British defense policy since 1945, Manchester-New York, 1994. (Documents and contemporary history). P. 193–196.


[Закрыть].

Реакция Вашингтона была весьма предсказуема, – и официальные, и военные круги отклонили планы по созданию линии военной обороны вдоль так называемой дуги кризиса. План de facto подразумевал решение английских тактических целей за счет американского военного присутствия. По мнению Вашингтона, опорой англо-американского присутствия в регионе должна была стать Турция, а не Египет, как это виделось в Лондоне; непосредственный военный контингент американские эксперты предлагали сформировать английской стороне из армий стран Британского Содружества[43]43
  Ibid. P. 217–21.


[Закрыть].

Отвергнув конкретный план по построению оборонной модели на Ближнем Востоке, американская сторона ввиду событий в Корее не собиралась отвергать перспективу проникновения на Ближний Восток для защиты интересов «Свободного мира».

Объединенное командование начальников штабов разработало план (получивший название «Серп»), согласно которому к 1 июля 1954 г. на территории Евразии должна быть сформирована дуга обороны, проходящая по линии Осло – р. Рейн – Альпы – Адриатическое море – о. Крит – Турция – Персидский залив. На территории Ближнего Востока эта дуга совпадала с британским планом «Внешнего кольца обороны». Американские силы, по замыслу его создателей, не должны были участвовать в обороне этой линии. Тактические задачи предполагалось решать войскам Великобритании, Турции, Ирана, Ирака, а с момента «Д+3», т. е. с 1 октября 1954 г. оперативные возможности должны быть расширены за счет сил Австралии и Новой Зеландии[44]44
  Эта инициатива коррелировала с процессом создания Манильского пакта, подписанного в сентябре 1954 г.


[Закрыть].

Военный подход к решению проблемы безопасности на Ближнем Востоке к началу 1950-х гг. перестал быть всецело довлеющим. В Вашингтоне искали новые более тонкие подходы к «арабскому лабиринту». Становилось понятно, что военная мощь в чистом виде, без учета политической, культурно-религиозной, а зачастую и династической специфики не может дать адекватного результата.

Сторонником более тонкого подхода к политике США на Ближнем Востоке стал глава Ближневосточного и Африканского отдела Государственного департамента США Джордж Макги. Призывая к чуткости в отношении политической культуры стран Востока, Дж. Макги в то же время говорил и о тонкости в выборе регионального автохтонного партнера, что на деле означало невольную идеологизацию внешнеполитической линии в регионе.

Но в то же время сам Макги в публичных заявлениях прямо говорил о месте Ближнего Востока во внешнеполитической иерархии Вашингтона в начале 1950-х гг. На конференции глав дипломатических миссий США, состоявшейся в Стамбуле в середине февраля 1951 г, Макги заявил, что «Ближний Восток является, безусловно, второстепенным театром по сравнению с Европой», где США должны действовать «малыми силами, но суметь создать картину того, что США жизненно заинтересованы в Ближнем Востоке» и стремятся создать модель региональной безопасности на взаимовыгодных для всех региональных игроков условиях[45]45
  Toru Onozawa Formation of American Regional Policy for the Middle East, 1950–1952: The Middle East Command. Concept and Legacy // Diplomatic History Vol. 29, N 1, Jan.2005. P. 125.


[Закрыть].

Однако активная дипломатическая манера госсекретаря США Джона Фостера Даллеса, получившая уже в скором времени название «пактомания», постепенно распространилась и на Ближний Восток[46]46
  Gaddis John Lewis Strategies of containment, Oxford, 2005 (1st edition 1982), P. 150–151.


[Закрыть].

Первой важной деталью, говорящей о большей зрелости американской политики в отношении региона, было то, что уже с 1951 г. официальная документация Государственного департамента США начала оперировать термином «Ближний Восток» вместо более обобщенного «Восточное Средиземноморье», а во внешнеполитическом анализе преобладал подход, развивающий проблемы региона в целом больше, нежели проблемы отдельно взятых государств Ближнего Востока. Вторая важная деталь заключалась в том, что Дж. Макги вслух говорил о Турции как о стране, «тяготеющей к арабскому Ближнему Востоку», а греко-турецкий барьер в Вашингтоне стали рассматривать как связующее звено между европейской структурой на базе НАТО и зарождавшейся моделью ближневосточной безопасности. Третья принципиальная черта заключалась в том, что в публичных речах Дж. Макги допускал и даже считал нужным начать активное проникновение США в регион.

Однако в начале 1950-х гг. было еще рано говорить о широкомасштабном проникновении США на Ближний Восток. госсекретарь США в администрации Трумэна Дин Ачесон не раз упоминал в служебной переписке, что «пока мы должны хорошо сыграть, дабы уверить ближневосточную элиту в серьезности своих намерений»[47]47
  Ibid. P. 126.


[Закрыть].

Это мнение отражало реальное положение вещей. После арабо-израильской войны 1948 г. США не могли излишне активно действовать в арабской части Ближнего Востока, так как это могло вызвать недовольство одного из самых верных партнеров США в регионе – Израиля.

Для политики США и Великобритании начала 1950-х гг. характерно скорее преобладание элементов партнерства, основанного на единстве стратегических целей, т. е. недопущении выхода региона из-под контроля западных держав и акции по превентивному пресечению ожидаемого проникновения в регион СССР.

Частичным отображением этих тенденций стало трехстороннее соглашение, подписанное Великобританией, Францией и США 25 мая 1950 г. Хотя соглашение было нацелено прежде всего на локализацию арабо-израильского конфликта, основные положения документа регламентировали «совместные усилия сторон в деле поддержания мира на Ближнем Востоке», а также введение режима мониторинга поставок вооружений любой из сторон странам региона[48]48
  Hutchison E. Violent Truce. A military Observer Looks at the Arab-Israeli Conflict 1951–1955. L., 1955. P. 196–197.


[Закрыть].

Американская сторона пошла навстречу Англии, согласившись принять ограниченное участие в военных инициативах на территории Ближнего Востока. Базой для этого решения стала резолюция Совета по национальной безопасности № 47/2 и дополнившая ее за № 47/5. План проведения мероприятий подразумевал ограниченное военное присутствие в регионе, основанное на соглашениях с определенным числом стран региона.

Основой для стратегических построений зарождавшейся модели региональной безопасности стал план «Внешнего оборонного кольца», который покрывал «линию Рамаллы», чего требовала британская сторона. Региональными партнерами предполагалось избрать Турцию и Пакистан. Командные функции планировалось сосредоточить в едином центре, главенство в котором по замыслу авторов плана должно было принадлежать британским военачальникам. Американская сторона в таком случае сознательно отстранялась от военных обязательств. Эта модель ближневосточной безопасности в дальнейшем получила название «Ближневосточное командование», которое впервые появляется в документах в начале 1951 г. Стороны выработали соглашение по созданию Объединенного верховного командования Ближнего Востока, входившее в зону ответственности британской стороны. Создание этого органа можно рассматривать в качестве образной компенсации британской стороне в связи с созданием в тот же период в рамках расширения Южного командования НАТО в Европе и учреждения в нем Объединенного верховного командования НАТО в Атлантике, во главе которого встали американские военные чины, в введение которых входил контроль над Средиземноморьем[49]49
  FRUS 1951. Vol. P. 94–95.


[Закрыть].

Участвуя в создании новой модели безопасности на Ближнем Востоке, США преследовали двуединую цель: с одной стороны, цель регионального порядка, т. е. создание механизма контроля над странами региона, а с другой – цель глобальная, а именно создание непрерывной оборонной цепи региональных блоков, аффилированных с НАТО. Связующим звеном в этой логической схеме должна была стать Турция, имевшая наряду с Грецией статус кандидата на вступление в НАТО с сентября 1951 г.[50]50
  NATO and the Mediterranean. / Ed. by Lawrence S. Kaplan, Robert W. Clawson, Raimondo Luragh. Wilmington, Delaware, 1985. P. 9.


[Закрыть]

Объединенный комитет начальников штабов (ОКНШ)и Госдепартамент в тот период стали однозначно рассматривать Турцию как стратегического партнера США в рамках НАТО и проводника американских интересов на Ближнем Востоке[51]51
  Toru Onozawa Ibid. P. 128.


[Закрыть]. Однако такого рода ставка, как это показали события середины 1950-х гг., могла привести к ограничению американского внешнеполитического маневра в регионе. Турция с момента своего вступления в НАТО превращалась в глазах арабского Востока в безоговорочно прозападную державу. Такая идеологическая коннотация не могла не сказаться на региональном балансе сил в условиях растущего национального движения, что в итоге изначально закладывало элемент эрозии в военно-политические построения Англии и США.

Позиция Великобритании отличалась от расчетов США. По мнению британской стороны, факт ориентации на Турцию как на регионального лидера бесспорен, однако в Лондоне опасались, что принятие Турции в Северо-Атлантический альянс может привести к «размыву» смысла Ближневосточного командования, где Турция должна была стать одним из системообразующих элементов. Ориентация Турции на проблемы безопасности юга Европы в рамках членства в НАТО неизбежно, по мнению англичан, означала решение проблем за счет пренебрежения их интересами на Ближнем Востоке[52]52
  The Times. 1951. 15^th Febr.


[Закрыть].

Конкретные очертания модель Ближневосточного командования приняла в мае 1951 г. Американская сторона пошла на уступки, согласившись с тем, что турецкие военные силы должны будут вступить под начало Объединенного верховного командования на территории Ближнего Востока. Стороны пришли к мнению, что будущее образование должно быть полноценной военной организацией, функционирующей постоянно. Для достижения этой цели предполагалось установить четкий механизм блоковой координации с НАТО, когда организация Объединенного верховного командования выступала бы в подчиненном положении по отношению к Североатлантическому блоку. Как один из вариантов предлагалось сделать Ближневосточное командование институциональным элементом НАТО в регионе, т. е. одним из отдельных региональных блоков в составе Североатлантического блока[53]53
  Foreign Relations of the United States. 1951. Vol. V. P. 528–535.


[Закрыть].

Необходимо также сказать о тенденции внутри Госдепартамента США, которую на тот момент олицетворяли Дж. Макги и глава отдела Ближнего Востока в департаменте по делам Ближнего Востока и Африки Льюис Джонс. По мнению этих дипломатов, ахиллесовой пятой Ближневосточного командования был его ярко выраженный военный характер. Излишняя «милитаризация» намерений могла отпугнуть региональных политиков от сотрудничества. Для создания амортизационных механизмов Госдепартамент США предлагал организовать в рамках Ближневосточного командования Совет по совместной оборонной политике, в состав которого войдут представители как Великобритании и США, так и ближневосточных стран[54]54
  Ibid. 1951. Vol. V. P. 569–574.


[Закрыть].

В конце августа 1951 г. стороны пришли к конкретным решениям о параметрах Ближневосточного командования. Блок должен был быть учрежден при участии США, Великобритании, Франции, Турции и нескольких членов Британского Содружества. С целью усиления стратегической обороны Ближневосточное командование должно было войти в подчинение руководству НАТО. В структуре Ближневосточного командования предполагалось образовать Совет по совместной оборонной политике, цель которого – повышение уровня политического сотрудничества в рамках блока[55]55
  NATO Strategy Documents. Ed. by G. Pedlow. Brussels, 1997. P. 185; FRUS. 1951. Vol. V. P. 568–574.


[Закрыть].

Дополнительные сложности в процессе создания Ближневосточного командования возникли в июне 1951 г., когда в патовую ситуацию зашли англо-египетские переговоры о пересмотре соглашения 1936 г., дававшего Англии право на военное присутствие на территории Египта. Британская сторона, рискуя потерять статус члена Ближневосточного клуба, рассматривала меры по интернационализации военных баз в районе Суэцкого канала. Другим решением англо-египетского спора могло стать включение Египта в новый Ближневосточный пакт на условиях многостороннего договора, страны-участницы которого автоматически выступали и как гаранты присутствия Великобритании в районе Суэца.

15 августа 1951 г. министр иностранных дел Великобритании Герберт Моррисон обратился с телеграммой к госсекретарю США Д. Ачесону с просьбой поддержать британскую инициативу по включению в Ближневосточное командование Египта на правах полноправного члена[56]56
  Foreign Relations of the United States, 1951. Vol. V. P. 173–175.


[Закрыть]. В ответном письме Д. Ачесон положительно отозвался о такой перспективе. Новая британская инициатива органично вписывалась в видение проблем главами ближневосточных департаментов (Макги, Джонс), выступавших за расширение количества участников Ближневосточного командования.

Так, под воздействием объективных процессов на территории Ближнего Востока и благодаря поддержке американских дипломатических кругов идея Ближневосточного командования претерпела важнейшую трансформацию, означавшую изменение в корне самой идеи блока на территории Ближнего Востока. Идея исключительно военного блока США, Великобритании, Франции и Турции была заменена идеей военно-политического блока с широким участием автохтонных региональных лидеров. Совет по совместной оборонной политике, существовавший в изначальном проекте как консультативный комитет в составе Военного командования, теперь фактически заменил его, наполнив Ближневосточное командование новым политическим содержанием.

Между тем ситуация вокруг пересмотра англо-египетского договора 1936 г. развивалась для Великобритании негативно. 8 октября египетский премьер-министр Наххас-Паша подписал указ о расторжении англо-египетского договора 1936 г. Министерства иностранных дел США, Англии, Франции и Турции срочно послали в Каир телеграммы с приглашением египетской стороне стать участником Ближневосточного командования на правах полноценного члена[57]57
  Ibid. 1951. Vol. V. P. 209–210.


[Закрыть]. 15 октября Египет ответил официальным отказом присоединиться к схеме, рассматривая ее как «увековечивание английской оккупации». Более того, египетская сторона потребовала, чтобы арабские государства, к которым обратится Запад с аналогичным предложением, посоветовались с Египтом до принятия каких-либо решений[58]58
  The Times. October, 16^th.


[Закрыть].

Вопреки ожиданиям британской стороны, Госдепартамент не стал пересматривать свою позицию о необходимости создания Ближневосточного командования даже без участия Египта. На прошедшей в Париже в ноябре 1951 г. четырехсторонней встрече стран-учредительниц Ближневосточного командования США призвали государства Ближнего Востока к диалогу и началу полноценного политического сотрудничества, в первую очередь со странами прозападной ориентации[59]59
  Toru Onozawa. Ibid. P. 134.


[Закрыть].

Параллельно этому процессу подходили к завершению переговоры о вступлении в НАТО Турции и Греции. Однако на финальной стадии турецкая сторона выступила с требованием включения ее сил в Европейское командование сил НАТО, отказавшись от членства лишь в Ближневосточном командовании. Исходя из кемалистских установок политические круги Турции позиционировали себя как страну в большей степени европейскую, нежели ближневосточную. Лондон расценил это заявление как неприемлемое, неконструктивное и подрывающее основы идеи создания Ближневосточного командования.

Английские дипломаты и военные предлагали провести прием новых членов в НАТО как «пакетное решение». Один из вариантов предусматривал первоначальное вступление Турции и Греции в Ближневосточное командование с последующим вступлением в НАТО.

В итоге судьбу плана по созданию регионального блока, названного Ближневосточным командованием, предрешила общемировая политическая конъюнктура.

Хотя члены ОКНШ указывали, что непосредственное принятие Турции и Греции в Североатлантический блок затруднит подготовку к созданию военной организации в Восточном Средиземноморье, Совет ОКНШ в итоге выдвинул предложение о допуске стран в НАТО[60]60
  См.: Пелипась М. Я. Экспансионистская политика США на Ближнем Востоке в 1947–1952 гг. – Томск, 1989. С. 171.


[Закрыть].

Логика «холодной войны» не давала США возможности долгих переговоров для удовлетворения всех сторон. Задача образования линии стратегической обороны на протяжении западной и южной границы с СССР стояла несравнимо выше в шкале внешнеполитических приоритетов Вашингтона, чем задача создания пакта региональной безопасности на Ближнем Востоке. В тот момент в Вашингтоне были склонны видеть в этой инициативе прежде всего желание Великобритании элегантно решить свои региональные проблемы.

В декабре 1951 г. американская политическая элита окончательно пришла к выводу, что английские и турецкие притязания не могут быть приведены к компромиссу. В феврале 1952 г. Совет НАТО официально принял Турцию и Грецию в Североатлантический блок, отнеся войска этих стран к Южному командованию НАТО[61]61
  NATO Strategy Documents / ed. by G. Pedlow. Brussels, 1997. P. 201; FRUS. 1951. Vol. V. P. 725–726.


[Закрыть].

Этот шаг Вашингтона вызвал бурю негодования в Лондоне. Обосновывая эти претензии, английский журнал «The Economist» в статье «Чье Средиземноморье?» доказывал, что «ближневосточный район всегда представлял собой стратегическое целое и <…> всегда охранялся единственно английской силой»[62]62
  The Economist. 1951. 28^th April.


[Закрыть].

Однако по окончании визита премьер-министра Великобритании У. Черчилля в Вашингтон в январе 1952 г. английская сторона все же согласилась с этим решением. В ходе встречи американская сторона вновь указала на то, что Ближний Восток является зоной «первостепенного английского политического и военного внимания»[63]63
  The New York Times. 1952. 15^th January.


[Закрыть], с чем, впрочем, Черчилль никак не мог поспорить.

Неудача в практическом воплощении плана создания Ближневосточного командования, однако, не сняла с повестки дня проблемы региона, а главное, убежденность английских и американских элит в необходимости их решения. Идеи, высказанные американской стороной на Парижской конференции, не вызвали большого энтузиазма даже у прозападных Ирака и Саудовской Аравии. Серия дипломатических неудач США в политическом урегулировании англо-иранского и англо-египетского споров явственно говорила о необходимости конструирования более совершенных механизмов в регионе. В опубликованном 17 марта 1952 г. докладе ЦРУ о проблемах Ближнего Востока говорилось, что «гарантией успешного военно-политического построения в регионе может стать ориентация на одного из региональных лидеров, Египет или какую-либо другую страну»[64]64
  Toru Onozawa. Ibid. P. 138.


[Закрыть].

Первая неудачная попытка создания военно-политического блока на территории Ближнего Востока, в сущности, оставила старые вопросы открытыми, главным из которых по-прежнему оставалась проблема примата военной или политической составляющей будущего блока. Разделение, так же, как и раньше, проходило между позициями Объединенного командования национальных штабов и Госдепартаментом. Однако уже среди членов ОКНШ стали появляться представители генералитета (генерал Коллинз), выступавшие за смешанную модель, предполагавшую наличие элементов политического сотрудничества между западными и арабскими государствами и военного элемента, который, правда, оставался всецело в ведении западных держав[65]65
  FRUS. 1952–1954. Vol. IX. P. 237–247.


[Закрыть]. Однако большая часть генералитета (глава ОКНШ генерал Омар Брэдли, министр обороны Роберт Ловетт) ориентировалась на план Большого оборонного кольца, которое в дальнейшем могло стать базой для политических построений. Именно в этот период Госдепартамент предлагает в качестве прогнозируемых сроков 1956–1957 гг., когда, по мнению его экспертов, на территории Ближнего Востока мог бы возникнуть военно-политический блок[66]66
  FRUS. Vol. IX. P. 266–67.


[Закрыть].

К ноябрю 1952 г. Госдепартамент и ОКНШ выработали единое мнение о том, что США должны начать играть гораздо более активную роль в Ближневосточном регионе. Новое видение упиралось на сотрудничество с региональными державами, как в военном, так и в политическом аспектах. Генерал Бредли, рассматривая перспективы нового подхода, проводил параллель с процессом создания НАТО, говоря, что «при его образовании идея и принцип предшествовали непосредственным шагам»[67]67
  Ibid. P. 319–326.


[Закрыть].

Британская сторона в телеграммах в первой половине 1952 г. высказывала соображения, которые противоречили американскому видению проблем региона. Главный пункт, по которому разнились взгляды сторон, заключался в вопросе о включении в члены новой оборонной структуры других стран региона помимо Турции. Второй точкой расхождения была проблема первичности политической либо военной составляющей. Британская сторона говорила о первичности последней. Третьим пунктом расхождения мнений был вопрос о подчинении создаваемой Ближневосточной оборонной организации непосредственно НАТО или же ее организации по принципу автономности управления[68]68
  Ibid. P. 188–189, P. 271–274.


[Закрыть].