Текст книги "Друг степей"

Алексей Винокуров
Друг степей

Буурал проснулся от крика «Аллах акбар!» Он всегда просыпался от этого крика, такой уж он был человек. Другие не просыпались, продолжали спать, только головы прикрывали руками, да вяло матерились во сне, а он просыпался. Как будто Аллах мог ему помочь. Не кто-то другой – народу вокруг хватает – а именно Аллах: на него была вся надежда.

Но Аллах, если даже и мог, не желал помогать Бууралу. Не пара, видно, он был Аллаху, не компания. А, может, Аллах и сам спал, прикрывая голову руками, и не слышал ничего. Очень может быть, судя по тому, что вокруг творилось…

В любом случае, просыпался Буурал зря, но другого выхода не было все равно. Или просыпаться самому или сапогами тебя разбудят. Под ребра – кияй, кияй… Из сапога хороший будильник получается – строгий, но быстрый.

Проснувшись, Буурал подолгу с тоскою глядел в мокрое бледное небо. В лесу небо было плохо видно, его все время закрывали от глаз ветки. От этого небо сделалось рваным и мохнатым. Вестей с неба не доходило никаких, сколько ни смотри – только дождь иногда накрапывал, падал на лицо солеными каплями.

Буурал поначалу удивлялся – почему дождь соленый, слизывал капли языком. А потом вдруг понял – это не дождь соленый, это щеки соленые. А щеки соленые оттого, что он во сне все время плачет. Прекращал он плакать только тогда, когда боевики по утрам выкрикивали «Аллах акбар!»

Обычно-то они в лесу старались не кричать, говорили вполголоса, чтобы «Вымпел» не накликать. Но для аллах акбара делали исключение. Считалось, что аллах акбар не может быть услышан неверными. Напротив, от имени Всевышнего все гяуры, сколько их ни есть, оглохнут, повалятся на землю вместе со своими автоматами, и их раскатает в свиную лепешку. Бууралу иногда казалось, что даже в Аллаха не все боевики верят, а вот в лепешку верили все до единого. Потому и аллах акбар кричали громко, дико, не стеснялись.

Временами Буурал и сам начинал чувствовать себя свиной лепешкой. Особенно по ночам, когда вокруг устанавливалась непроглядная темень, и казалось, что в кустах змеями шуршат бойцы «Вымпела», чтобы перерезать всех, всех без разбору – и своих и наших. Это сами чеченцы себя так звали: наши. А Буурал звал их «ваши», но про себя, вслух ума хватило не говорить – не оскудела еще сапогами под ребра чеченская земля.

И вот Буурал лежал ночью на земле, распластавшись в лепешку от действия аллах акбара. Лежал и слушал, как, неслышный, ползет во тьме «Вымпел». Он полз, чтобы перерезать его, Буурала и всех остальных тоже, пока они спят, и на горле у каждого тикает маленькая голубая жилка.

В первые дни, как их только взяли в плен, Буурал все надеялся, что ночью появится «Вымпел», боевиков перебьют, а их освободят. Однако дни шли за днями, «Вымпел» все не шел. И тогда Буурал стал думать, что, наверное, никакого «вымпела» и вовсе нет в природе, что этот «вымпел» придумали в Главном разведывательном управлении, чтобы российским солдатам было веселее в плену. Конечно, если бы он такое высказал в части, ему бы кровянку пустили свои же сержанты: «Как, жопа, нету вымпела? А что же тогда есть? На тебе, на, получи!»

Потому что, если и есть в современной армии что святое, то это не Родина-мать, и не березки, за которые любой боец готов лечь в братскую могилу. Святое в армии – это как раз вымпел, альфа и прочее ФСБ. Святое – это особист и верность генеральской линии – так это у них называется. Потому что это они супермены, они зрят всевидящим оком и прозревают все насквозь, они защищают нашу землю, в то время как обычный боец только и способен, что лечь удобрением под пятнистые, как снежный барс, березы.

Но Буурал уже несколько дней был в плену, и в мозгу его, как микроб, проснулось и заворочалось свободомыслие. И он уже думал, что вымпел – это выдумка, альфа – выдумка, а, может, даже и политрук, с его хлюпающим гриппозным носом – тоже выдумка. Или, вернее говоря, сказка, которая сама себя рассказывает, чтоб боец не врага боялся, а его, политрука.

Но однажды Буурал подслушал, как боевики разговаривают про вымпел между собой. Они говорили про вымпел с ненавистью и страхом. Они, конечно, убеждали друг друга, что вымпела нисколько не боятся. Но как раз по этим словам Буурал и понял, что вымпел есть, он повсюду, и от этого боевикам все время страшно.

Раскусив эту хитрость, и сам Буурал тоже стал бояться вымпела. Он догадался, что спецназовцы появятся и перережут всех, не разбирая, кто свой, кто чужой. Зачем же резать всех без разбору? – спросит кто-нибудь, с кем Буурал не знаком. Во-первых, на всякий случай, чтобы не рисковать. Во-вторых: а разве в обычной жизни иначе бывает? Во всяком случае, если бы Буурал был спецназовцем, он бы так бы и поступил. Перерезал всех и – под березки, упревать.

Но пока вымпел все не шел, и жизнь потихонечку продолжалась – в длинных дневных переходах по горам сквозь лес, под сенью вечно мокрых ясеней и жимолостей.

Кроме Буурала в плену у боевиков оказалось еще двое русских ребят – всего значит, три, святое число. Непонятно было только, что делать с этой святостью, если даже воды им вволю не давали. Но вода ничего, воду можно было с листьев слизывать.

Однажды за этим занятием его застал старший группы, угрюмый абрек Абдулкерим. Пару секунд он мрачно наблюдал за Бууралом. Тот, застигнутый врасплох, улыбнулся искательно:

– Я – как лось…

– Баран ты, а не лось, – отвечал Абдулкерим и пошел прочь по своим чеченским делам.

Буурал на него не обиделся. Баран у мусульман священное животное, его режут на праздник рамадан. К тому же не в обычае у Буурала было обижаться. Старый Кирсан, бывало, говорил: «На обиженных воду возят». На самом деле он, конечно, крепче говорил, про воду там ничего не было. Но Буурал все равно запомнил: обижаться нельзя.

С едой тоже были проблемы: давали ровно столько, чтобы ноги таскать. Есть хотелось все время. Скулы сводило – вот как хотелось есть. Иногда Буурал отлавливал в лесу ягодный куст или упромысливал себе гриб. Грибы были жирные, волокнистые, хорошо заполняли пустое брюхо. Только единственное от них было беспокойство – дрист сокрушительный, неудержимый, словно водопад Виктория или ядерная бомба.

Двое других пленных были не такие, как Буурал. Они были десантники.

Сначала десантников был целый взвод, но чеченцы подстерегли их на горной дороге и били по ним из автоматов и гранатометов. Били-били, били-били… Гранатомет – плохая вещь. Когда подсчитали убыток, десантников осталось только двое. Ну, и еще Буурал к ним в довесок. Но все равно мало, можно бы и больше. Так и сами чеченцы говорили.

Правда, Буурал тут вообще был ни при чем, он же не был десантником. Он просто возвращался в свою часть, стал голосовать на дороге – десантники его и подбросили. Они пылили на большой грузовой машине, в кузове, им было все равно. А тут чурка на дороге стоит – почему не подбросить чурку? Все лучше, чем пешком тащиться. Всемирная отзывчивость русской души – вот как это называется, в школе проходили.

Но лучше бы они его не подбрасывали, лучше бы он пешком шел – как думаете? Буурал тоже теперь считал, что лучше пешком. А тогда он думал – какая разница: пешком, не пешком? Тогда он не знал, чем все закончится. А закончилось все как всегда, то есть очень плохо. Русских десантников всех перестреляли, а кого не перестреляли, тех взяли в плен.

Они были веселые – тех, которых перестреляли. В пятнистой зеленой форме, шутили все время по дороге, подкалывали Буурала, звали его чуркой. Буурал тоже шутил в ответ, подкалывал, говорил, что он не чурка, а чучмек. И все смеялись, и радовались, и называли его теперь уже правильно – чучмеком. И это были очень хорошие времена, это была жизнь и дружба народов.

А потом все кончилось. Десантники лежали мертвые, уткнувшись лицами в дорожную пыль – там, где каждого застала неприветливая смерть. И форма их была тяжелой и мокрой, и уже было не разобрать, где кончается кровь, и начинается маскировка.

А двое десантников выжили. Один был легко ранен, а второй просто в пыли перепачкался. Это потому, что они струсили и не стали стрелять из своих автоматов. И Буурал струсил, и потому жив остался. Об этом еще старый Кирсан говорил, напившись кумыса и подбирая белые капли с лица пальцами, чтобы не достались мухам: «Самое говно всегда и выживает, помни это, сынок! Хорошему человеку в мире места нет, а говно всегда свое возьмет…»

И хоть Буурал себя таким уж говном не считал, но мудростью старого Кирсана пользовался. Вот так и вышло, что он выжил в бою.

Но выжить в бою было мало – надо было выжить в плену.

Первым делом, чтобы выжить, требовалось понять, кто и зачем их держит. Ну, кто – это были, конечно, чеченцы, никаких других зулусов или папуасов здесь не водилось. А вот зачем – этот вопрос Буурала очень мучил. До такой степени, что он решил спросить десантников.

Из двух один десантник совсем был как мертвый: белый, словно мел, глаза остекленели и смотрели прямо перед собой, как две дырки. Человеческие чувства он проявлял только ночью: скрипел зубами, вскрикивал и страшно матерился. А второй был еще ничего себе, ворочал головой по сторонам, и в лице его временами блуждала какая-то мысль. Звали его Вася. Раньше Буурал думал, что такие имена только в фашистских фильмах бывают или в анекдотах – про русского, немца и калмыка.

Но при взгляде на васино лицо, конечно, не хотелось думать ни о каких анекдотах. Смотреть на это лицо было немного неприятно. Но смотреть на лица чеченцев было еще хуже. Поэтому Буурал предпочел Васю.

– Зачем они нас? – спросил у Васи Буурал.

Вася перевел на него взгляд, из которого еще не ушла окончательно мысль и сказал:

– Менять будут, вот зачем.

При этих словах Буурал немного оживился.

– На что менять? – спросил он. – Если на верблюдов или овец…

Можно было найти овцу или даже верблюда, старый Кирсан мог дать – с отдачей, конечно. Берешь верблюда, а возвращаешь верблюдицу с верблюжонком – это называлось с отдачей.

– Верблюд твоему горю не поможет, – отвечал на это Вася. – На сигареты менять будут. На сигареты и водку. Ты вот маленький, с тебя жира немного – хорошо, если на поллитру выменяют, да и то – паленую. А вот за меня не меньше канистры спирта запросят.

Тут, наконец, Буурал понял, что ему морочат голову, и отполз обиженно в сторону.

Странный человек этот русский десантник Вася, думал он. Его, может, убьют сегодня, а он все шутки шутит. Да, может, он сам его и убьет, этого Васю, почему нет? Не ждать же, когда чеченцы прочухаются. Дотерпит, когда ночью все уснут, возьмет камень и ударит по башке, прямо в череп. Чтобы в другой раз думал, какие шутки шутить…

«Нормальному человеку нет время шутки шутить, – говорил, бывало, старый Кирсан. – Нормальный человек должен о жизни думать».

Сам Кирсан никогда не шутил, он был сын врагов народа. На эту тему его, бывало, другие тоже подкалывали.

– Эй, – говорили они, – сын врага народа! Может, ты сам враг народа?

– Может быть, не знаю, – отвечал старый Кирсан. – У нас такой народ – ему все враги…

Чеченцев в лицо Буурал вообще не различал – от страха. Они все почти были одинаково черные и пугали его, каждый был готов убить бедного Буурала в любую минуту. Только Джохар выделялся среди прочих.

Этот Джохар был хуже всех, кого ни возьми. Рыжий, заросший колючей щетиной и такой маленький, что жутко было на него смотреть. Буурал, встречая его взгляд, пламенеющий темным огнем, всякий раз вздрагивал. Все боялся, что ударит. Подпрыгнет и ударит головой прямо в подбородок.

Джохар мучил его все время. Настоящий был живодер. Жестокий, как турникет в метро. С другими было проще – ударит ногой в пах, автоматом добавит по голове: лежи потихоньку, кровь сплевывай. А этот не такой. Как начнет говорить – остановиться не может. Говорит-говорит, пока сознание от ужаса не потеряешь.

– Ты, – говорит, – не раб, не скотина… Ты должен мне в глаза смотреть. Ты человек, понимаешь? Смотри мне в глаза!

Знаем мы твои глаза, думал Буурал. Посмотришь, а он тебе промеж этих самых глаз – прикладом.

– Не надо, дяденька, – тонким голосом говорил Буурал. – Не надо в глаза… Я же не десант. Я в свою часть добирался.

Но Джохар даже не слушал его оправдания. Он чего-то все от него хотел, чего-то добивался.

– Мы, – говорил, – не враги с тобой. Мы оба – русские люди. Хоть я чеченец, а ты – чучмек обыкновенный. Но оба – русские. Понимаешь, почему?

– Понимаешь, – кивал головой Буурал, хотя ни черта не понимал. Он – чучмек, тот – чеченец, где русские?

– Ничего ты не понимаешь, – злился Джохар и Буурал сжимался судорожно: ударит башкой в живот – все грибы назад полезут. – Мы с тобой в советской школе учились, оба одну литературу читали. Русская поэзия, понимаешь?

Буурал кивал, боясь, что врежут сапогом промеж ног. Как же, русская поэзия, помню! А тот, скотина, пристал, как банный лист, все свое долдонит.

– Какие, – говорит, – стихи любишь?

– Разные, – Буурал прятал взгляд. – Разные люблю.

– Ну, какие разные? – Джохар не отставал.

– Ну, вот это… – Буурал мучительно морщился, вспоминал. – Снесла курочка яичко. Не простое, а золотое…

Джохар останавливал его жестом крепкой ладони.

– Это не стихи, дурак. Это фольклор. Вековая мудрость русского народа. Понимаешь? А ты стихи давай…

Как же Буурал его в этот миг ненавидел. Стихи ему подавай, черножопому! Говорила ему в школе русичка Татьяна Пална, добрая женщина: учи стихи, козел малолетний, в жизни пригодится. Он не верил: где ж там пригодится, на заборе их что ли, заместо мата писать? А вон оно как обернулось – и правда, пригодились бы стихи. А теперь что ответишь? А Джохар все пытает, не отстает.

– Какую, – говорит, – великую русскую поэзию помнишь?

Буурал второй заход делает, мало на что надеясь:

– Колобок, колобок, я тебя съем…

Но этот стих Джохар даже слушать не стал, весь затрясся, глаза кровью налились – вылитый патиссон из вампирского фильма «Сумерки»:

– Издеваешься надо мной, да?!

Буурал не ушами – спиной, кожей, третьим глазом услышал, как передергивается затвор на его автомате.

Третий глаз – это его ламы научили уму-разуму. Эти ламы жили в монастыре недалеко от их юрты, жирные все, толстые как директор комбината. Все время ходят, четки перебирают, Будде молятся: гыр-гыр-гыр, Амитабха, гыр-гыр-гыр, Майтрейя.

Но несмотря на это, очень были душевные люди.

– Третий глаз, – говорят, – у тебя во лбу находится, все чувствует, все знает заранее. Только его открыть надо.

Открывали, открывали – не открыли ничего. Песни пели, молитвы читали, мантры по-нашему – не хочет открываться.

– Дырку, – говорят, – надо делать, дырку во лбу.

Буурал от природы человек был тихий, но тут и его пробрало.

– Какое, – говорит, – дырку во лбу? В нее же мухи начнут залетать, в голову… жужжать там будут.

– Не бойся, не будут, – говорят ламы, – мы ее затычкой заткнем.

Буурал сначала думал, что это шутка такая, а никакая не шутка оказалась. Показали ему молоденького монаха. Лысый весь, худой, в желтом ходит, как из Шаолиня сбежал. В лысой голове дыра, прямо во лбу, как у коня, а потом пробкой заткнуто. И сверху кожа наросла.

Подивился Буурал такому чуду. Стал интересоваться у монашка, как это – с третьим глазом ходить, есть в этом какой-то отдельный прикол или просто опиум для народа и томление духа?

– Ничего не опиум, – говорит монашек, – знаешь, как колбасит?!

Но Буурал все равно не решился дырку сверлить.

– Раз само собой не открывается, – сказал, – то и не надо.

И ламы сразу отстали, неинтересно им.

И вот теперь, когда уже совсем забыл про него, Буурал этим самым третьим глазом вдруг услышал, как затвор на автомате передергивается, убить его хочет. Пуля быстро летит – раз, и нет Буурала. Прощай, любимый верблюд, прощай, старый Кирсан, русичка Татьяна Пална, прощайте, добрые ламы. Зажмурился Буурал, хочет богу душу отдать. А душа не хочет отдаваться, страшно ей. И в последний момент, видно, от страха, все в нем вздрогнуло, все проснулось, третий глаз открылся и, сам не понимая откуда, закричал во весь голос:

 
– Птичка какает на ветку,
Баба ходит за овин.
Разрешите вас поздравить
Со днем ваших именин!
 

Джохар после такого замер, как камень, и во все глаза уставился на Буурала. Из-за дерева выглянула недобрая рожа Абдулкерима.

– Чего он орет у тебя, «Вымпел» накличет, – недовольно сказал командир. – Шлепнуть его надо.

– Шлепнуть всегда успеется, – отвечал ему Джохар.

Потом вдруг улыбнулся хорошей человеческой улыбкой и подмигнул Бууралу:

– Отличные стихи. Кто автор?

Но третий глаз уже закрылся.

– Не помню, – честно отвечал Буурал.

И прикрылся локтем, ожидая расплаты. Но расплаты не последовало, Джохар только потрепал его по плечу и отошел в сторону – справить малую нужду.

А ночью случилось страшное.

Буурал, как обычно, лежал во тьме свиной лепешкой и слушал темные лесные звуки, в которые вплеталось чеченское посапывание и храп русских десантников. Внезапно из темноты к нему подполз Вася и, не прекращая храпеть, зашептал:

– Мы с Сашкой уходим. Ты с нами?

– А как же вы..? – не понял Буурал и поглядел на поляну, где рядом с костром, свесив голову, сидел чеченский часовой – охранял их здоровый сон.

– Часового снимем, сами – в бега, – нетерпеливо отвечал Вася. – Идешь или нет?

Буурал помотал головой. Ему было очень страшно. А если чеченцы проснутся? Убьют всех, никого не пощадят.

Вася сделал последнюю попытку:

– Смотри, отряд завтра в селении будет. Посадят в зиндан, оттуда не убежишь.

Но Буурал не хотел бежать. При одной мысли о побеге ноги у него делались слабыми, живот прихватывало и начинало мутить – как поганок наелся.

Вася плюнул и исчез в темноте. А Буурал остался один со своими мыслями. Мысли эти все были тревожными и страшными. А если побег сорвется? Чеченцы начнут бить их автоматами по чем придется – по голове, ребрам, по почкам, печени и селезенке. По желудку тоже ударят пару раз и, что хуже всего, по сердцу.

Буурала уже били по сердцу. Правда, не чеченцы били – свои, сержанты. В бойцы посвящали, в защитники родины. Сильно ударили, не шутя. Потому что у бойца сердце должно быть сильно крепкое, чтобы в пятки не уходило каждый раз. А у Буурала сердце было слабое. Как его ударили, он помнит, а что дальше было – не помнит. Помнит только, что как бы оглох он, рот открылся, а через рот в живот стала литься пустота. И не было в той пустоте ни капельки воздуха. Пустота есть, а воздуха нет – стоит сердце, не бьется.

Но его все-таки откачали. Кто ударил, тот и откачал – спасибо ему, добрый человек, хоть и сержант. Но с той поры сердце у него работало плохо. То вдруг застучит быстрее обычного, то остановится и будто ждет чего-то. Буурал знал, чего оно ждало, сволочь – что он окочурится на месте. Но Буурал начинал глубоко дышать, и сердце с трудом, нехотя, но заводилось.

Вот почему он боялся, что начнут бить по сердцу. И боялся, что поймают беглецов. Но потом стал думать, что если не поймают, еще хуже будет. Чеченцы обозлятся, что десантники убежали и станут на нем злость вымещать. И тогда точно убьют.

Подумал об этом Буурал и обдало его холодом с ног до головы. И сердце стало останавливаться – само собой, без всякого битья. Что делать? Десантники уже подкрадывались в темноте к часовому – еще чуть-чуть, и снимут его.

Сердце встало.

Буурал стал задыхаться, открыл рот пошире – а туда вместо воздуха полилась пустота. Только рядом не было доброго сержанта, кто его спасет в этот раз?

Из последних сил Буурал завозил всеми руками по земле, словно таракан. В ладонь ему попал камешек. Буурал вцепился в него изо всех сил, не думая, швырнул в часового.

Камешек попал часовому прямо в голову.

– Ахха, бид! – вскинулся часовой, и в тот же миг бросились на него два десантника, таившиеся в тени – там, где не доставал их предательский свет костра. Десантники бросились, как дикие звери. Но чеченец тоже был зверь. Он завертелся на земле, завыл, закричал, стал кусаться. Спустя секунду весь отряд был на ногах. А еще через секунду десантников не стало.

И как только это случилось, сердце Буурала вздрогнуло в груди и пошло. И так спокойно пошло, ровно, словно ничего и не было. И Буурал тут же и уснул доверчивым сном младенца. Он даже не слышал, как к нему подошли чеченцы, и Абдулкерим хотел пнуть его ногой, но Джохар его удержал:

– Не надо, он не при чем. Видишь, спит.

Абдулкерим ругнулся и отошел. Джохар секунду постоял над Бууралом, потом наклонился к нему и сказал на ухо:

– Повезло тебе сегодня. Молись своему Богу.

Но Буурал ничего не слышал. Он спал.

Проснулся он только утром, от неизменного аллах акбара. На душе было легко, как будто не в плену он оказался, а дома.

Неподалеку сидел Джохар, глядел на него мрачно.

– Проснулся, спящий красавец?

– А чего? – нагло спросил Буурал.

После вчерашнего не только у душе его, но и во всем теле образовалась какая-то летучая сила. Он сейчас не боялся никого.

Джохар, видно, почувствовал это и оскалился. То ли смеется, то ли укусить хочет. Но кусать все-таки не стал, передумал. Встал и ушел. Вместо него Абдулкерим появился. И Буурал сразу почувствовал, что наглая сила куда-то улетучивается.

– А где десантники? – спросил Буурал, стараясь говорить ровным голосом.

Абдулкерим глянул на него остро – дурака валяет или впрямь не слышал, что было ночью? Буурал сделал самые голубые глаза, на какие был способен.

Абдулкерим поколебался, но все-таки ответил.

– Шлепнули твоих десантников, – отвечал он.

– За что? – изумился Буурал. Натурально очень изумился, не подкопаешься.

– Воняли много, – угрюмо отвечал Абдулкерим.

И Буурал снова вспомнил старого Кирсана – в те годы, когда он был еще не очень старым, а самому Бууралу от силы было лет пять. Буурал шумный тогда был ребенок, шаловливый – не знал еще, что пойдет родину защищать, и сержанты будут бить его по сердцу. Много он тогда в жизни веселился, много разных шалостей умел.

Бывало, выйдет из юрты, смотрит: овцы на склоне пасутся – белые на зеленом. Очень красиво получается, настоящая картина, а, может, даже живопись. Другие дети идут мимо, даже не посмотрят. А Буурал уже тогда был развит не по годам, знал толк в прекрасном. Налюбовавшись, поднимается на взгорок и – вниз во весь дух, для разбегу. Хренакс! – овца такого получает пинка в курдюк, что катится вниз по склону. Репья на ней виснут, дерьмо всякое, а она знай себе катится и блеет как угорелая. Смешно…

Или еще – подберется к верблюдам, выберет поздоровее. Гладит его, гладит по ноге, колючку предлагает вкусную. Верблюд расслабится, сомлеет, тут его Буурал и дернет со всей силы за мужской отросток. Верблюд ревет, лягается, слюной исходит, а Буурал давно уже отбежал подальше и со смеху помирает.

Такого способного мальчика надо было воспитывать, конечно, пока он всех верблюдов не охолостил. В те годы Буурал еще с ламами не был знаком, так что уму-разуму учил его старый Кирсан.

– Ребенок должен иметь свою политику – сидеть тихо, и не вонять, – говорил Кирсан.

Эту мудрость и политику Буурал оценил, когда подрос. Только он расширил ее смысл. Взрослый тоже должен сидеть тихо, и не вонять. Особенно, если нет у него богатых родственников или хорошей должности в местной прокуратуре.

Конечно, совсем не вонять не получалось, но он старался хотя бы делать это незаметно. Поэтому и выжил сейчас и был даже на хорошем счету у боевиков. Если бы у чеченцев был не простой отряд, а, например, небольшая фирма, он, Буурал, наверняка был бы уже в ней менеджером.

Но пока, к сожалению, фирмы здесь чеченцы не открыли, так что приходилось терпеть и поддакивать. Ничего, дело привычное, это вам не верблюдов за яйца дергать.

Некоторое время думали, что с телами делать – брать с собой или тут бросить. Сначала думали бросить.

– Русские – собаки, своих мертвых не хоронят, – сказал Абдулкерим.

Джохар был другого мнения.

– Все люди своих мертвых хоронят, только все по-разному. Кто-то в землю закопает, кто-то сожжет, а прах на ветру развеет. Бывают, кто в воде топит. А они, например, – Джохар ткнул пальцем в Буурала, – выставляют на горе, чтобы стервятники его съели.

Буурал вздрогнул: он не знал за собой такой зверской привычки – отдавать мертвых стервятникам. Но, как говорится, начальнику виднее. Буурал стерпел, только улыбнулся злобной улыбкой.

Но десантников все-таки в лесу оставили.

– За падаль ничего нам не дадут, ни копейки, – сказал Абдулкерим. – Пусть здесь лежат.

Отряд пошел к аулу, до него осталось совсем немного.

Джохар остался рыть русским могилу, Буурал ему помогал. Копать было тяжело и Буурал, осмелев, спросил:

– Зачем копать, можно так бросить… Лис много, волков – все съедят, ничего не оставят.

– Потому что мертвые не любят, когда их так бросают, – Джохар споро работал саперной лопаткой. – Сначала ты их бросишь, а ночью они к тебе придут, начнут жилы из сердца тянуть.

Буурал даже вздрогнул: откуда он про сердце знает? Ах, плохо, очень плохо! Джохар увидел, как он побелел и в лице изменился, решил, что тот мертвецов испугался.

– Не бойся, – сказал, – я пошутил. Тут другая проблема. Они люди, не звери дикие. Надо им дать последний покой.

– Они же твои враги, – сказал Буурал. – Они в вас стреляли, убить хотели.

Он этого не понимал. Если бы ему дали труп врага, он бы, конечно, стал его ногами топтать, плевать на него. Если, конечно, за это ничего не будет. Может, Джохар боится мести вымпела?

– Ничего я не боюсь, – отвечал Джохар, словно услышав его мысли. – Они в нас стреляют, мы в них стреляем, это война. Враг тоже человек, его уважать надо. Как врага ты хочешь его убить, как человека – спасти.

– Эту философию я не понимаю, – признался Буурал.

– Потому что ты дикий, ты – чучмек, – объяснил ему Джохар. – Ты в школе стихи не читал, ничего не читал. Ты от природы дикий, тебе лишь бы верблюда зажарить, а там хоть трава не расти.

– Мы верблюдов не жарим, – обиделся Буурал.

– Жарите, не ври. Жарите и жрете, вместе со шкурой и хвостом. Иначе откуда в тебе такая злость к людям?

Джохар присыпал холмик землей и отложил лопату. Потом быстро сбил из нетесаных досок широкий крест, написал на нем грифелем: «Здесь лежат русские воины Василий и Александр». Подумал и дописал: «Пали смертью храбрых». Вставил в холмик, полюбовался.

– Вот теперь хорошо, – сказал удовлетворенно, отряхивая землю с ладоней.

А Буурал стоял и удивлялся: разве он, Буурал, злой? Он – справедливый. Хитрый немножко, это да. А кто не хитрый? Если не хитрым будешь, тоже в землю закопают, как собачонку, которая у попа кусок мяса украла. А потом будут рыдать на могиле: «Ах, какая хорошая была собачонка, какая послушная, зачем только мы ее убили?!»

Джохар велел собираться – пошли к аулу.

Когда вышли из леса, аул повис на горе прямо над пропастью, как муравейник или пчелиные соты. Даже смотреть на это захватывало дух – каково же там было жить?

Пока шли по лесу, Буурал все поглядывал искоса на Джохара. Думал: не ударить ли его камнем по башке, а потом домой? Но Джохару, видно, эта идея не нравилась.

– Только попробуй сбежать – пристрелю, – предупредил Джохар.

Буурал улыбнулся искательно, но поглядывать перестал. А как вышли из леса – уже было поздно. Тут поглядывай – не поглядывай, все равно как на ладони, от погони не уйдешь. Короче, момент был упущен.

Через полчаса Буурала, как дикого осла, с пинками и криками, загнали в зиндан. Зинданом был старый, но крепкий еще каменный дом с земляным полом и маленьким окошком под самым потолком. Через окошко в зиндан попадало совсем мало света, от греха оно было забрано решеткой. Глядя на эту решетку, Буурал чувствовал себя опасным преступником, который совершил много плохих дел. От этого чувства противозаконная гордость наполняла его маленькое больное сердце.

В зиндане уже сидел один человек, русский спеназовец Долинин. Но Буурал не знал, что он спецназовец. Сидит в углу на коврике человек, худой, заросший, по виду – больной совсем, слабый, откуда Бууралу знать, что он спецназовец? Буурал решил строгость показать. Подошел, пнул его ногой легонько. Если не пнуть первым, потом тебя самого пинать будут, это Буурал твердо усвоил. Надо сразу выстроить вертикаль власти, чтобы хуже не было. Подошел Буурал, пнул его ногой – несильно, для острастки.

– Кто такой? Как фамилия?

Бууралу самому понравилось, какой он грозный и важный. У них в части был такой же подполковник из службы тыла. Морда красная, толстая, сразу видно, серьезный человек. Хоть сейчас давай ему медаль ордена «За заслуги перед отечеством» – первой и второй степени. Этот подполковник беспорядков не любил. Всем, кто ниже по рангу, сразу говорил: «Кто такой? Как фамилия?» Вот и Буурал тоже:

– Кто такой? Как фамилия?

Долинин поднял голову, посмотрел на него внимательно:

– Ты, друг степей, я вижу, из калмыков…

Очень это не понравилось Бууралу. Раньше его все просто звали: чурка или чучмек. Даже чеченцы звали чуркой. Хотя кто из них больше чурка, это еще вопрос. Так вот, был он всегда чуркой, а тут вдруг калмыком назвали. Откуда этот черт знает, кто он такой? Может, он злой дух?

– Кто такой, говорю? – Буурал повысил голос, но во второй раз пнуть не решился.

– Майор Долинин, к вашим услугам, – отрекомендовался злой дух.

И тут Буурал окончательно понял, что над ним издеваются. Какие тут могут быть услуги? Думает, если Буурал калмык, ему можно все говорить? Сейчас он его научит вертикали.

С этой благой мыслью он размахнулся и ударил майора ногой под ребра. Точнее сказать, хотел ударить. Потому что майор этот злоехидный быстро перехватил ногу и больно нажал большим пальцем на какую-то точку. Тут же обе ноги у Буурала онемели и он, как последнее говно, упал на землю. Сильно упал, с хрустом, так что в глазах потемнело. Вот по этому ощущению – темному из глаз – Буурал и узнал, что перед ним – спецназовец.

Упавши, Буурал лежал тихо. Не шевелился – из чувства самосохранения. Так и валялся дохлятиной – как жук навозник перед птицей. Может, майор решит, что он умер и оставит его в покое.

Но майора обмануть нельзя, иначе был бы он не майор, а ефрейтор.

– Ты, друг степей, не бойся, тут тебя никто не тронет, – сказал Долинин и похлопал Буурала по плечу.

– А я и не боюсь, я и сам десантник, – отвечал Буурал небрежно и сел на задницу, как будто бы и не изображал из себя только что всякую падаль. По его бравому виду было понятно, что ему не впервой падать на землю. Это ему раз плюнуть – на землю грохнуться, он даже и не заметит. Он, может, каждый день по три раза падает – прямо мордой на асфальт, и хоть бы ему хны!

– Вижу я, какой ты десантник, – непонятным тоном заметил Долинин. – Где ж ты парашют свой потерял?

Буурал посмотрел на майора, увидел едва заметную улыбку и от сердца у него отлегло. Шутит – значит, бить не будет.