Текст книги "Подлинная история Ильи Муромца, богатыря и патриота"

Так, в приятных разговорах, дошли они до Святогорова жилья. Дом у того был большой, крепкий. Убранство в доме простое, холостяцкое – горшки с прошлогодней кашей, паутина на стенах, да закаменевшая от грязи одежда.

– Я человек простой – где штаны сниму, там их и оставлю, – объяснил Святогор, когда Илья в очередной раз споткнулся и чуть не свернул себе шею.

Поели они, выпили вина, Святогор захмелел и сделался добрым. Илья решил этим воспользоваться.

– А что, Святогор Святогорович, не стать ли нам побратимами? Ты – сильномогучий богатырь, и я тоже.

– А какая мне от этого польза? – спросил Святогор. – Меня все знают, а ты что за фрукт?

– Я тебе жизнь спас.

– Вот об этом лучше не вспоминай. Как говорится, кто старое помянет, тому глаз вон. Давай-ка лучше поедим…

– Да ведь ели уже…

– А ты что мой кус считаешь?

Рассердился Святогор, насупился, смотрит на Илью косо. Замолчал Илья, понял, что лучше со стариком не связываться. Стал есть Святогор один, Илью уж больше не приглашает. Ел, ел, никак остановиться не может. Уже стемнело за окнами, а Святогор все ест. Заскучал Илья, выскользнул потихоньку из дому, стал искать своего Сивку. Хвать-похвать – нету Сивки. Зашел в хлев, а там тоже никакого Сивки нет, сидит на цепи один бурый медведь, облизывается.

– Сожрали моего Сивку! – ахнул Илья. – Живьем сожрали.

Рассвирепел он, выломал из тына жердь – и ну охаживать медведя, в ребра ему тыкать. Разорался медведь, встал на дыбки, передними ногами на Илью машет – хочет укусить, да цепь не пускает. А Илья его – по черепу, по зубам, по хребтине, по ребрам, опять по черепу – побеждает русский богатырь! Видит медведь, дело плохо, сейчас забьет его Илья – сел на задние лапы, и стал передними служить, как собака. Но Илья не унимается – жалко ему жеребенка. Забил бы он медведя до полусмерти, но тут вдруг кто-то его самого по мозгам треснул. Тяжело треснул, от души.

«Еще медведь!» – ахнул Илья про себя. Повернулся, а там Святогор: в руках – дрын, в глазах – строгость.

– Ты что же моего Мишку бьешь? – спрашивает он сурово. И еще раз – хресть богатыря по черепу.

– А почто он моего Сивку съел? – оправдывается Илья.

– Кому твой Сивка нужен, он с той стороны дома стоит!

Обошли они дом, и действительно, с той стороны дома Сивка на привязи пасется. Живой, невредимый, только вроде как еще более паршивый.

– Да, – говорит Илья, – ошибка вышла, признаю.

– Да мне-то что от того, что ты признаешь! – говорит Святогор. – Ты умей ошибку исправить!

– Как же ее исправить?

– А уж не знаю, как. Только, пока не исправишь, назад не возвращайся. И Сивка твой у меня пока побудет.

С этими словами прогнал Святогор Илью со двора. А на улице уже ночь, вокруг – Русь, куда идти – непонятно. Поплелся он со двора в лес, а чтоб не так страшно было, запел богатырскую песню – в уме, чтобы волки не сбежались. Далеко решил не отходить, выбрал дерево повыше и полез на него. Долез до середины, свил себе гнездо в ветвях и устроился там – птичка, а не богатырь.

Сидит Илья, думает горькую думу, о том, как через посредство разных ненормальных стариков страдают русские богатыри, и не следовало ли бы истребить указанных стариков в корне, чтобы не смущали людей своими глупостями. Так за этими мыслями он и задремал.

Посреди ночи словно зазвенело в воздухе, словно свет какой полился во все стороны. Илья навострил уши, стал оглядываться, и видит – собрались на поляне русалки в цветочных венках и хороводы водят, будущих утопленников приманивают. Сами русалки голые, глаза у них большие, черные, волосы длинные – ничего не скажешь, симпатичные женщины. Трудно устоять русскому богатырю против такого соблазна, но у Ильи дома Богом данная жена, мать, пес Мурза, хозяйство большое – зачем ему эти бесовские прелести?

Повернулся он на бок в своем гнезде и захрапел богатырским храпом. Поняли тут русалки, что провалилось их предприятие, посрывали с себя венки, да и разбежались в голом виде по лесу – пустились, наверное, во все тяжкие. Всю ночь Илья проспал беспробудным сном, а наутро кто-то стал его за дерево трясти.

Проснулся Илья, закричал изо всей мочи:

– Эй, добрый человек, не тряси дерево! А не то я, могучий русский богатырь, упаду тебе на голову – будет из тебя лепешка.

А снизу ему и говорят:

– Ой ты, гой еси, могучий добрый молодец! Ты вот тут спишь-храпишь, а того не знаешь, что Русь спасать надо.

– Подожди, досплю – и пойду Русь спасать! – сквозь сон отвечает Илья, думая, что это с ним так шутят.

Но собеседник его не отстает, снова дерево трясет.

– Русь, – говорит, – тебя дожидаться не станет: сгинет по обыкновению – и все дела. Сейчас же иди освобождать ее от врагов. Татарва и половцы обступили Чернигов, не сегодня-завтра падет город.

Услышал это Илья – не до шуток ему стало. Полез он поскорее с дерева вниз, но подломилась под ним ветка, полетел богатырь вниз. Летит и думает себе: «Ну, смерть моя пришла! Сейчас так меня вдарит о землю, что с покойным родителем разговаривать придется».

Только успел подумать – глядь, а земля уже близко. Стал он читать «Отче наш», едва дочитал до конца – вдарило его о землю.

От удара проснулся Илья, видит: лежит он на полу в избе у Святогора – во сне с лавки свалился. Значит, приснилось ему все, причудилось? Не может такого быть. Огляделся он по сторонам, видит, точно, лежит он не в лесу, а у Святогора в избе. Что, выходит, и медведя не было? И русалок тоже? А Чернигов как же? Обступили его враги, или же еще нет? А, может, то был вещий сон? Решил он на всякий случай до Чернигова добраться и посмотреть, что там такое происходит.

Поднялся Илья с пола, поел вчерашней каши из горшка и вышел на двор – Святогора искать. Но Святогора нигде нет, только Сивка пасется у тына. Пожал плечами русский богатырь, стал развязывать Сивку. И тут увидел записку на березовой коре, а в записке сказано, что его, Святогора, нет дома – ушел за русалками охотиться. Усмехнулся Илья, покачал головой.

– Вот, брат, как оно в жизни бывает, – сказал он своему Сивке. – Одни землю родную спасают, а других хлебом не корми – дай за русалками побегать. Уж и не знаю, что там дальше со Святой Русью будет при таком безобразии!

Глядит – и жеребенок его сомнения разделяет, ржет осуждающе. Тем не менее, поблагодарил Илья отсутствующего хозяина, поклонился дому, да и пошел на все четыре стороны. Идет, торопится, позади него Сивка трусит на манер собачонки, даже вроде как взбрехивает на встречных-поперечных – тоже Русь спасать желает.

Долго ли, коротко – дошли до ближайшей к Чернигову деревеньки. А рядом с Черниговым, верно, стоят вражьи полчища. Собрал Илья всех селян на лесной опушке, стал требовать отчета:

– Каково, по вашему мнению, положение вещей?

Молчит народ, глазами лупает. И то сказать – не до положения вещей ему, напуган, навидался за последние годы всяких страхов и от своих, и от чужих.

– Напали лютые вороги на нашу Русь-матушку, – продолжает Илья.

Народ по-прежнему молчит, ежится. Илья думает: может, не расслышали с первого раза. Повысил голос.

– Напали, говорю, вороги на Русь-матушку – так или не так?

Молчит народ. Напали – так напали, что тут скажешь?

– Что делать будем?

Молчит народ, и только по глазам видно, про себя думает: а что хошь, то и делай! Рассердился Илья, стал их укорять:

– Что же вы молчите – вы же народ! Где же ваша народная мудрость?

Молчит народ, не желает зря свою мудрость показывать. Оно и верно – покажешь раз, а потом всю жизнь ею попрекать будут.

– Ополчение надо собирать! – говорит русский богатырь.

Тут народ, наконец, очнулся, загомонил. Особенно бабы усердствуют, волнуются.

– Куда ж ополчение? Повыбьют мужиков-то! – кричит одна, с ближнего краю.

– То-то и оно, что повыбьют! А яровые кто будет сеять? – надрывается другая.

– Да хрен с ними, с яровыми-то! – вступает третья. – Озимые, озимые кто пожнет, я тебя спрашиваю?

Шумят крестьяне, ничего не разобрать, только и слышно: яровые-озимые, озимые да яровые. Любит народ русский поговорить на сельскохозяйственные темы – этого у него не отнимешь.

– Какие еще яровые? – опешил Илья. – До яровых ли сейчас, когда земля наша стонет под чужеземным игом?

Тут выходит один мужичок, бородатее прочих и, поклонившись, говорит такую приблизительно речь.

– Ты, сильномогучий богатырь, как себе сам хочешь, а нас не трогай. Сейчас Русь-матушка стонет под чужеземным игом, прогоним их, будет стонать под нашим, княжеским. Ей, кормилице, никакой разницы, а нам – тем более.

– Да вы что? – сидючи на печи, много слышал Илья о загадочной русской душе, но такого все равно не ожидал. – Вы серьезно это, или шутки шутите?

– Не до шуток нам, мил человек, – отвечает бородач. – Ты иди-ка себе подобру-поздорову сам знаешь куда, а мы как жили, так и жить будем. Не для того мы тут плодились-множились, чтобы потом нас любой-каждый в искушение вводил. Врагов у России много, а мы одни.

Оглядел Илья толпу.

– Ну что – все так думают?

Примолкли селяне, стыдно им стало. Бородача обратно в толпу затащили, тумаков ему надавали – не будь слишком умным, не позорь звание русского мужика!

Плюнул Илья с досады и прочь пошел. Шел, ломился через лес, Сивку за собой волок – и не заметил, как наткнулся на половецкий дозор. Сразу и не понял, что случилось, только чует – что-то вроде как изменилось вокруг. Глянул – засада. Сивка его заржал и стал пятиться – половцы кругом.

– Рус, сдавайся! – кричат половцы.

Огляделся Илья по сторонам и видит: вокруг толпой стоят маленькие узкоглазые воины, мечами ему грозят, бросают в него, как макаки, камнями. Человек десять даже прицелилось в него из луков. Один камень попал в щеку, расцарапал ее до крови. Нахмурился Илья.

– Ну, ладно, – крикнул угрожающе. – Черт с вами, сдаюсь!

Половцы обрадовались страшно, окружили его со всех сторон, повели в лагерь – знакомиться с ханом и пить кумыс.

В ханском шатре сидел крепкий мужичок в собольих одеждах, чесал вшей. По-русски, впрочем, разговаривал довольно прилично. Пригласил сесть, налил кумысу, стал расспрашивать о самочувствии – словом, встретил богатыря, как родного.

Илья тоже вел себя вежливо, пил кумыс маленькими глотками, на вопросы отвечал уклончиво, а старался сам разузнать побольше. Хан жаловался на притеснения со стороны монголов, которые якобы сгоняют половцев с их исконных земель, и половцы из-за этого вынуждены воевать с русскими князьями, которых искренне уважают.

Хан говорил, что хочет объединиться с русскими князьями и выступить против страшных монголов вместе, для чего и затеял этот поход против Чернигова.

– Зачем же тогда самому Чернигов воевать?

– Такой обычай, – говорил хан, запивая свои слова кумысом. – Сначала воевать, потом мириться. Не мы придумали, отцы наши так завещали. А им их отцы. Сначала воевать, а потом мириться, а не наоборот. Наоборот нельзя, так – можно…

Хан потихоньку стал хмелеть, и залопотал что-то и вовсе неразборчивое. Илья, видя, что толку от него не добиться, вышел из шатра и пошел к кострам, у которых половецкие воины жарили мясо.

Половцы обрадовались русскому богатырю, усадили на почетное место, предложили самый жирный кусок, но Илья отказался, сказал, что у хана наелся досыта. Некоторое время сидел вместе со всеми, глядел на тлеющие уголья, видел, как белые мухи взмывают в темное небо и пропадают там. Слушал гортанную половецкую речь, сам вставлял слова по-русски. Половцы радовались, хлопали его по могучим плечам… Странно себя чувствовал Илья – вроде враги вокруг, а никакой злобы в нем нет, одно умиротворение. Хотелось так вечно сидеть, и смотреть на костер, в небеса, слушать половецкие песни. Все же встряхнулся, стал исподволь половцев расспрашивать. Никто из них не относился к русичам со злобой, но была в них какая-то природная, естественная жестокость.

– Что делать будете, если Чернигов возьмете?

– Много делать, бачка, – восторженно загомонили половцы. – Женок брать будем, людей убивать, мучить будем – хорошо! Много дела, бачка!

Они толкали друг друга в бок и блаженно жмурились, представляя, видно, в картинах все свои будущие геройства.

– Эх, вы, – сказал Илья. – И не жалко вам души христианские губить?

– Жалко, бачка, ай, как жалко! А что делать – война! Сейчас Чернигов будем брать, потом пойдем князя Владимира воевать.

– Кишка у вас тонка воевать Владимира! Он вам задницу-то надерет!

– Надерет, бачка, обязательно надерет! Князь Владимир большой богатырь! – веселились половцы.

– Тьфу на вас, собаки нерусские, – осерчал Муромец. – Ничего с вами не поймешь! Спать я пошел…

И он направился к отведенному шатру. Вошел, принюхался с отвращением – пахло немытыми лошадями, прокисшим человеческим потом и другой иноземной вонью.

«Снаружи спать буду, – подумал Илья. – Под звездами, на свежем воздухе».

В этот миг снаружи зашевелилось, затопотало, загукало. Полог на шатре отдернулся и засунулась ухмыляющаяся половецкая рожа.

– Чего надо? – хмуро спросил Илья.

– Девушка надо! – радостно взвизгнул половец. – Богатырь девушка нужно.

Снаружи раздались звуки борьбы, и под веселый гогот половцев в шатер втолкнули юную девушку, стыдливо прикрывающую лицо ладонью. Одним взором охватил Илья стройный стан, широкие бедра, черные косы.

– Твой девушка! – крикнул половец, и вся толпа удалилась со смехом и шумом.

Девушка стояла, вся дрожа, и бросала на Илью взгляды исподлобья.

– Ну, здравствуй, красавица! – сказал Илья, подходя поближе. – Да никак, ты меня боишься?

– Не подходи! – из-под полы она вдруг выхватила кинжал и подняла его вверх.

– Так, – сказал Илья, останавливаясь. – Вот это девицу мне подсунули. Проще уж было прямо так мне голову снести.

– Шаг сделаешь – себя убью! – крикнула половчанка.

– Что же я – так тебе не люб? – усмехнулся Илья.

На стену шатра упала черная тень. Илья прыгнул наземь и откатился в сторону, и тут же на том месте, где он стоял, запел воздух от удара кривым мечом. У входа, озираясь растерянно, стоял молодой половецкий воин.

– Сговорились, – сказал Илья, поднимаясь с земли.

Половец заслонил собой девушку, страшно ощерил зубы:

– Не трогай девушка! Это мой девушка, не тронь!

– Вон оно что! – усмехнулся Илья. – А как же законы гостеприимства?

– Мой девушка! – крикнул половец еще раз для верности, опасаясь, что, может, этот огромный русин не понял его с первого раза.

– Да что ты заладил – твой, мой! – поморщился Муромец. – Это не твоя девушка, понял, и даже не моя. Это твоего хана девушка.

– Зачем хана? – удивился половец.

– А затем, что это хан ее сюда прислал. Что твой хан скажет, то с ней и сделают.

– Хан великий! – на всякий случай крикнул половец.

– Великий, великий, – не стал спорить Илья. – А только твой великий хан все равно не даст вам с вашей любой жить спокойно. Ты, видать по всему, бедный, заступиться за тебя некому. И силушкой тебя бог обделил. Не я, так другой богатырь твою девушку за себя возьмет, не посмотрит, что ты ножиком размахиваешь.

Половец слушал это все, и глаза у него из бешеного сделались растерянными. Еще миг – и он вдруг уронил меч на землю, сел возле него и заплакал, ударяя себя руками по бритой голове. Девушка сначала в страхе глядела на него, потом опустилась рядом и тоже стала плакать, подвывать тихонько.

– Эх вы, горемыки! – Илья тайком утер навернувшуюся слезу. – Идите, что ли, с Богом, да поскорее, чтобы вас никто не видел.

И он приоткрыл полог шатра. Половец поднял голову и посмотрел на него. Заплаканные узкие глаза его вдруг расширились, и в них мелькнул свет.

Он вскочил и горячо обнял Илью.

– Ты брат мой! Брат!

– Ну, ты хватил, – засмеялся Илья, однако ж было приятно русскому богатырю, потому что не было у него до сей поры братьев. И хоть гусь свинье не товарищ, а все ж таки и половец живая душа.

– Ты мне лучше вот что скажи: как отсюда выбраться незаметно? А то загостился я у вас, понимаешь? К своим мне надо.

Половец поглядел на Илью внимательно, сузил глаза, желваками играет. Потом, ничего не говоря, выскользнул из шатра – а девушка его еще раньше убежала.

«Зря я ему доверился, – подумал Илья. Сердце его тоскливо сжалось. – Предаст он меня, как пить дать, предаст. Собаки – они и есть собаки».

Однако через минуту снова девушка появляется – манит за собой Илью. Вышел Илья – а вокруг уже стемнело так – хоть глаз выколи, только белое девичье платье впереди мелькает. Схватил Илья своего Сивку под уздцы и пошел следом. Стараются они тихо идти, чтобы половецкие дозоры не тревожить, а Сивка, как нарочно, заупрямился. Не желает вперед идти, фырчит, как дикий зверь, ногами в землю вцепился – чистый осел. Илья его поначалу добром упрашивал, но справный лошадь только еще больше наглеет – уже даже хозяина полягивать пытается. Не стерпел тут богатырь такого поношения, загорелось его ретивое сердце, и пнул он богатырскою ногой жеребенка в тощий зад. А жеребенок ледащий, паршивый – кувырнулся через себя и с копыт полетел в какой-то овраг. Лежит там в темноте и блеет, или вроде даже как мычит – словом, не имеет четких моральных ориентиров.

– Эх ты, – говорит Илья, – совсем совесть потерял, овцу из себя изображаешь, а русский богатырь должен тут с тобой возиться? Не бывать по-твоему, пропадай тут, пусть из тебя поганые уху себе варят!

Плюнул он в сердцах, и пошел вон. Но на полдороге взяло его сомнение – все-таки деньги за жеребенка плачены, а потом, глядишь, вырастет из него на самом деле богатырский конь – вот и кусай после этого уши. Вернулся Илья, взял жеребенка на закорки, понес на себе. Так они и вышли из половецкого лагеря – человек снизу, а бессловесная скотина на нем, как царь природы.

Увидела это охрана Чернигова, сразу смекнула, что перед ними такой же, как и они, простой русский человек – и открыла ему ворота. Накормили его, напоили – и повели к черниговскому князю.

– Здравствуй, мужичок, – говорит ему князь. – Ты, я слышал, лошадьми торгуешь?

– Никак нет, – отвечает Илья. – Лошадь у меня одна – и та непродажная. А я сам русский богатырь Илья Муромец – может, слышали?

– Нет, не слыхал, – говорит князь. – Значит ты, русский богатырь, конями не торгуешь? А чем же ты тогда торгуешь?

– Ничем я не торгую.

– Ничем не торгуешь?

Удивился князь, ничего понять не может.

– А чего ж ты пришел тогда? – спрашивает.

– А пришел я сюда по делу первостепенной важности, – охота мне Русь спасти.

Говорит Илья, и говорить старается попроще, подоходчивей, чтобы даже и князь понял. Услышал это князь, обрадовался, и говорит:

– Это, – говорит, – то самое, что нам сейчас нужно. Я и сам об этом думал часто, да все как-то рука не поднимается – все-таки Русь, родина.

Слушает Илья, и не понимает, о чем князь толкует. А князь между тем дальше говорит, соловьем разливается:

– Давно пора отчизну спасать. Одолевают ее татары, монголы, половцы, печенеги всякие. А княжества русские раздроблены, князья помогать друг другу не хотят. Потому надо все княжества русские силой привести под одну руку и землю нашу объединить. Тем и спасемся.

Промолчал на это Илья, ничего не сказал, перевел разговор на другую тему.

– Тут у вас, – говорит, – под Черниговом собралась несметная сила половцев, сидят, вашей погибели ждут.

– Пускай себе сидят, – говорит князь. – Они нам не мешают. Посидят да и разойдутся – не в первый раз.

– Они вас измором возьмут.

– Это мы их измором возьмем. Русский мужик, известно, задним умом крепок. Так что на этом самом заднем уме мы сидеть можем долго – не только половцы, но и все прочие языки разбегутся. Ты мне лучше вот что скажи – будешь воеводой у меня? Войско тебе дам большое – только знай, воюй.

– С половцами бы сначала разобраться, – говорит Илья.

– Ну, вот заодно и с половцами разберешься, – обрадовался князь. – Пойдем, на бояр моих посмотришь…

– Да зачем мне твои бояре, – отнекивается Илья. – Что я, бояр не видел?

– Моих не видел, – говорит князь. – Не бояре – огурчик.

Пошли они в боярскую думу, да князь по дороге отстал.

– Иди пока один, – говорит, – я тебя догоню. Да с боярами моими поосторожнее, они у меня бойкие.

Пришел Илья в думу, смотрит на бояр. Бояре, как бояре, сидят, брюхи чешут. А самый толстый боярин посмотрел на него пронзительным взглядом и говорит:

– Ты что тут делаешь?

– Здрав буди, боярин, – говорит Илья и чин по чину представляется, мол, русский богатырь, иду Русь спасать, не будет ли каких пожеланий?

– И не такие ухари были, Русь спасти пытались, – отвечает боярин. – И что? История забыла их имена, а мы как сидели, так и сидим. Кем Русь-матушка держится? Отборным боярином держится Русь-матушка. Пока боярин в наших лесах не перевелся, ничего нашей отчизне не грозит. А ты, мужик-деревенщина, пшел отсюда, рылом не вышел – в наше боярское собрание входить.

– У вас зато рыла – в дверь не проходят, – не растерялся русский богатырь и повернулся – идти прочь.

Тут князь подоспел, стал его с боярами мирить. Но Илья с боярами не примирился, и вместе с Сивкой бежал из Чернигова в ту же ночь.

Шел Илья Муромец прямым ходом на стольный Киев-град. Шел, вел в поводу своего Сивку, ворчал:

– Пусть их там хоть с кашей съедят эти половцы. Русь, они, видите ли, собрались воевать, под единую руку ставить. Не видать вам ни меня, ни Сивки моего. Нате, выкусите вместе с вашим князем!

В запальчивости он совал кукиш встреченным ежам и зайцам. Ежи шарахались от него во все стороны.

– Ничего, приду ко Владимиру ко князю – он вас быстро порядку научит! – бормотал он упрямо, хотя и сам не очень в это верил. Да и как верить, когда междоусобица среди князей, бояре только есть горазды, а от крестьян нормальному человеку деваться некуда. – Владимир главный князь, у него не забалуешь.

Всю ночь шел, наутро встретились ему попы. Попы – все ребята здоровые, ходят в черном, никого не боятся, кроме Господа Бога.

– Здорово, попы! – обрадовался Илья. – Куда путь держите?

– Гуляем, – отвечают ему попы. – А ты что за человек такой? Какого роду-племени? Какую веру исповедуешь? Может, тебя крестить надо – так мы запросто!

– Крестить меня не надо, – отвечает Илья, – я уже крещеный. Скажите лучше, как мне побыстрее до Киева добраться?

– Дойдешь до развилки, – объясняют попы, – там две дороги увидишь. Обе в Киев ведут, только одна прямоезжая – пятьдесят верст, а другая – окольная, триста. Ты поезжай по окольной, так быстрее.

– Чего же по окольной-то быстрее? – удивляется Муромец.

– Ты нас слушай, мы – батюшки, Божьи люди, – осерчали попы. – Сказано тебе, по окольной короче, значит, так и есть. На прямоезжей сидит Соловей-разбойник, Одихмантьев сын, грабит и убивает всех, кто под руку попадется. Встретишься с Соловьем – приедешь не в Киев, а прямиком на тот свет.

– Ладно, – сказал Илья. – Там видно будет.

Поехал он дальше, доехал до развилки. Встал, задумался.

– Ну, что, Сивка, по длинной дороге нам неделю идти, а по короткой всего один день? Что выберем?

Посмотрел Сивка на короткую дорогу, посмотрел на длинную, да и закричал диким голосом. Не хочется Сивке пешком переть в такую даль, хочется Сивке быстро до места добраться.

Понял Илья своего верного коня.

– Твоя правда, – говорит богатырь. – Ноги – они ведь не казенные. Идем короткой дорогой. А встретится Соловей, так я тебя первого пущу, а сам в засаде сяду. Если он, дурак, начнет тебя грабить, тут ему и крышка.

Не очень-то Сивке такой план понравился, но ничего не сказал он на это, промолчал загадочно.

Вот идут они дальше. Илья ножом вперед себя тычет, ветки рубит, упражняется перед боем. Прошли, наверное, версты три, глядь – а лес начал потихоньку меняться. Потемнел лес, заболотел, не слышно птиц и дикие звери под ноги не сигают. Да и сама дорожка заколодела, замуравила, с трудом ее ногами нащупать можно.

– Чувствую я, брат Сивка, – близко Соловей-разбойник, – говорит Илья жеребенку.

Другого бы на его месте дрожь смертная прошибла, а Муромец ничего, только ножом в воздух чаще пыряет, да коня впереди себя пустил – вместо приманки. Но Соловей-разбойник себе дозорное гнездо на самом высоком дубу свил, оттуда ему полдороги видно. Заприметил он богатыря с конем, обрадовался. А как они поближе подошли, надул щеки пошире – и ну свистать соловьем, рычать по-звериному.

Илья Муромец от неожиданности так и сиганул в кусты вместе со всем обмундированием. А Сивка зазевался и стоит посреди дороги, головой мотает. Тут Соловей-разбойник соскочил со своего дуба, подбежал к жеребенку – и ну ему в уши дуть, в зубы заглядывать. Хотелось Соловью узнать, какой он трофей сегодня получил. А Сивка, хоть и крестьянский конь, но терпения в нем мало. Повернулся он к Соловью задом – и как даст ему копытами промеж глаз! Откормил Илья Сивку, так что хорошо вышло, душевно.

А тут еще Илья-Муромец его из кустов подбадривает:

– А ну, куси его! Лягай!

Набросились они вдвоем на Соловья-разбойника – и ну его лупить! Били, били, чуть не до полусмерти, пока пощады не запросил.

Тут Илья-Муромец связал ему руки ремнями, привязал к Сивке и пустил бежать следом. Так и пошли они дальше. По дороге скучно сделалось Илье, стал он Соловья расспрашивать:

– Ты зачем сидишь на дереве, зачем людей освистываешь?

– Затем, что это есть мой художественный свист, – говорит Соловей. – Скучно мне тут одному, давай, добрый молодец, свистать вместе!

Но не затем русский богатырь на печи тридцать лет сидел, чтобы первому встречному Соловью уступить.

– Не буду я с тобой свистать! От твоего свиста у меня в ушах закладывает.

Замолчал Соловей, не стал спорить. Но Илья уже вошел во вкус.

– Ну что, морда разбойничья, жена у тебя есть?

– А как же, – отвечает Соловей. – Пять жен.

– А детишек сколько?

– А кто же их считает?

Обидными показались Илье эти слова, стал он рассуждать:

– Вот есть у человека все, жена, дети, богатство, – а все ему неймется, все он разбойничает.

А Соловей ему поддакивает.

– Твоя правда, – говорит. – Вот если бы начать жизнь сначала, я бы нипочем в разбойники не пошел. О душе бы стал думать, в попы бы подался, а нет – так в князья или бояре – лишь бы польза от меня была.

Услышал это Илья, нахмурился.

– Какая же польза от бояр косопузых?

– А что – нет пользы? – удивился Соловей, но упорствовать не стал. – Не надо в бояре, так пошел бы кожи мять – силы у меня хватает. Мне, главное, чтобы для души было хорошо. Я ведь не какой-нибудь окончательно пропащий, я частично заблудший только. Я оступился. Меня пожалеть надо, протянуть мне руку помощи, а я, глядишь, и раскаюсь, осознаю тяжесть содеянного…

Но непросто обмануть русского богатыря. Русский богатырь сам, кого хочешь, обманет.

– Как же, – говорит Илья, – раскаешься ты! На том свете разве что. Давай, шевели ногами, нас князь Владимир ждет. Сколько ты народу погубил христианского? Вот привезу тебя в Киев, тогда и посмотрим кто ты – совсем пропащий или только частично заблудший.

Так, за разговорами, и дошли они до стольного Киева. Богат стольный Киев-град всякими всячинами, украшен разными украшениями. Тут тебе и одно, и другое, и третье, посмотришь – глаза разбегаются. Ходили они по Киеву, ходили, дошли до княжеских палат. Палаты высокие, белокаменные, на них маковки золоченые, вокруг – высокая ограда.

Стукнул Илья в княжеские ворота, а из-за забора его и спрашивают:

– Кто там?

– Сильномогучий богатырь Илья Муромец, – бодро отвечает Илья.

– Чего надо?

– Хочу с великим князем повидаться.

А ему и говорят:

– Много вас тут таких ходит, сильномогучих богатырей! Мы от своих не знаем, куда деваться, если еще и чужих пускать – совсем жизни не станет. Иди, богатырь, подобру-поздорову, пока тебе бока не намяли.

Разобиделся тут Илья Муромец, стал скандалить, палкой в ворота стучать. Выбежала вся челядь на улицу, на Илью бросилась. А он, не будь дурак, говорит Соловью-разбойнику:

– А ну, Соловей, свистни! – и сам уши зажал.

Соловей так засвистел, что все челядинцы в разные стороны горохом сыпанули – думали, бандиты нападают. Услышал князь Владимир за окнами сомнительные звуки и спрашивает у богатырей своих:

– Это кто там буянит?

Тут Алеша Попович высунулся первый.

– Позволь, княже, сослужу тебе великую службу: узнаю, кто этот наглец, а надо будет – и накажу его примерно.

И с этими словами вышел вон.

Был Алеша Попович не последний богатырь, но спесив был, как будто он не поповский сын, а сам и есть великий князь Владимир. Вышел он на ступени, поглядел на Илью Муромца сверху вниз, да как закричит:

– Это что еще за свиномордия?!

Обиделся Илья Муромец, на вопрос отвечать не стал, только двинул богатырской рукой Поповичу в самое ухо – и пошел дальше в палаты. А славный богатырь Попович схватился за ухо, согнулся в три погибели и скачет впереди на трех ногах, подвывает, как пес.

Князь Владимир, видя такое дело, встретил Илью без радости.

– Ты, я вижу, хулиганить сюда пришел? Пошто в ворота колотишь? Пошто моему богатырю ухо скрутил?

А Илья молчит, только поклоны бьет по ученому, кресты кладет по писаному, как его родители учили. Налево поклон, направо, а посередине – крест. В общем, времени зря не теряет.

Увидели это княжеские богатыри, стали друг друга толкать в бок:

– Ишь, разминается! Сейчас драться полезет.

И потихонечку стали на улицу выходить, вроде как подышать свежим воздухом. А Владимир между тем разгневался и стал покрикивать на Илью:

– Что молчишь? Отвечай, когда тебя князь спрашивает! Пошто в палаты ввалился, смерд?

А Илья знай себе, кланяется. Налево, направо, вперед, назад. Князь ему бранное слово, а Илья в ответ – поклон. В общем, ведет себя последовательно, желает произвести хорошее впечатление.

Притихли все, почуяли, что дело неладно. Князь боярам секретные знаки делает: дескать, хватай этого ненормального, вяжи его, ребята! А бояре ему в ответ тоже секретные знаки: дескать, сам хватай!

Оглядывается князь по сторонам, а вокруг одни бояре, да княгиня – все богатыри куда-то подевались. Однако нет, не все. В дальнем углу сидит за столом пьяненький Добрыня Никитич, самый сильный среди киевских богатырей.

Тут к князю подходит княгиня Апраксия, шепчет ему на ухо:

– Пускай Добрыня с ним поговорит…

А князя взяло сомнение:

– Добрыня, конечно, богатырь серьезный, и обращение вежливое знает, но хмельной он. Как бы беды не вышло!

– Пьян да умен – два угодья в нем, – шепчет умная княгиня. – Да и какой тебе еще беды надо, если эта орясина тут будет у нас посреди палат гнуться-выламываться?

– Твоя правда, – сказал князь и велел Добрыне переговорить с незваным гостем.

Встал Добрыня из-за стола, качается, глядит на пришельца мутным взором. Наконец, взыграла в нем кровь молодецкая, кинулся он прямо к Илье Муромцу:

– Д-душа! Дай, я тебя расцелую!! – и повис на нем, все равно как сосиска.

Илья Муромец давай от него отмахиваться, но Добрыня не отстает, желает целоваться.