Текст книги "Я спас СССР. Том II"

Хрущев по ВЧ сделал несколько звонков, узнал, где сейчас находятся ключевые фигуры заговора. Шелепин на работе – в ЦК на Старой площади, Брежнев сидит дома. Потом во дворе аэропорта первый секретарь велел выстроить два взвода дзержинцев. Выглядели бойцы в полной выкладке браво, лица суровые, сосредоточенные. К нам подошел капитан Северцев, представился, отдал честь.

– Капитан? – хмыкнул Хрущев. – Выполнишь задание – завтра станешь майором. Усек, Северцев?

– Так точно, товарищ первый секретарь! – отбарабанил военный.

В каждом взводе были пулеметчик и гранатометчик с «РПГ-7» за плечом. Все серьезно. Не хватает только авиационной и артиллеристской поддержки.

На руки я получил бумагу-индульгенцию в стиле Ришелье из романа Дюма: «Все, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства». Только на бланке с гербом СССР было от руки написано следующее: «Приказываю. Всем советским учреждениям и партийным органам, структурам МООП и КГБ, армии и местным властям оказывать полное содействие тов. Русину А. и тов. Литвинову А. при исполнении ими возложенного на них поручения государственной важности. Первый секретарь ЦК КПСС СССР, председатель Совета Министров СССР Н. С. Хрущев». Документ украшала размашистая подпись Никиты и сразу несколько печатей.

– Надеюсь на тебя, Русин. Понимаешь меня? Не подведи. – Хрущев отвел меня в сторону от солдат, хлопнул по плечу.

– Нешто я да не пойму при моем-то при уму! – шутливо цитирую я ему Филатова.

Хрущев смеется, но как-то невесело, качает головой. Потом смотрит в голубое небо, на котором ни облачка. Жарковато уже. Припекает.

– Да… Слетал в Свердловск… – Никита тяжело вздыхает. – Ладно, пойду собирать Пленум ЦК. Дадим теперь товарищам послушать твою пленочку.

Я возвращаюсь к бойцам, показываю Северцеву индульгенцию. Веснушчатое лицо капитана становится еще серьезнее.

– Все сделаем, товарищ Русин. Только приказывайте.

– Сначала на Старую площадь. Литвинов, не тормози.

Под улыбки бойцов мы пытаемся сначала забраться на броню БТР, хватаясь за скобы. Но в узких брюках это делать крайне неудобно, да и штатские в костюмах на броне – это выглядит несуразно. Так что, махнув рукой, забираемся внутрь бэтээра. Едем сначала в главное здание ЦК, по дороге с интересом поглядывая в боевые щели. Пригород живет своей жизнью, народ лишь удивленно оборачивается вслед бронетранспортерам. Первый танк мы встречаем только на въезде в город, на том самом пересечении Ленинского проспекта с МКАД. И в столице на улицах тоже спокойно, горожане, кажется, вообще не в курсе происходящего в стране, стоят себе на остановках, спешат куда-то по своим делам, улыбаются. На наши БТР смотрят с любопытством, но без страха. Ближе к центру на перекрестках появляются военные патрули и машины, у некоторых уже крутятся стайки восхищенных мальчишек. Уж их-то точно военные в городе не пугают – такое развлечение! «Дядя, дай покататься».

В районе Китай-города, рядом с танком, преграждающим въезд на Старую площадь, нас останавливает пост военных инспекторов дивизии Дзержинского. Показываю бумагу, нас тут же пропускают.

– Эх… Сфотографироваться бы сейчас! На память и для мемуаров. – Литвинов чешет затылок, пока танк откатывается назад и открывает нам въезд на Старую площадь.

– Один такой уже написал мемуары… – хмыкаю я в ответ.

Но мысль о фотках меня теперь тоже не покидает. А еще было бы неплохо переодеться во что-то более удобное и подходящее к случаю. Мы подъезжаем к главному входу, солдаты высыпают на асфальт из бэтээра, разминают ноги. Еще не успели войти в здание, а к нам уже спешит пожилой мужчина в аппаратном костюме.

– Начальник охраны полковник Звягинцев. Вы товарищи Русин и Литвинов?

– Мы.

– Паспорт ваш можно?

– Этого, – капитан приподнимает автомат, – недостаточно?

– Подожди, Северцев, – я достаю паспорт, в него вложена «индульгенция».

Звягинцев внимательно ее читает, с прищуром сравнивает меня и фотографию в паспорте. Ну да – там я без бороды. А что теперь мне – паспорт менять? Потом проверяет служебное удостоверение Литвинова. Наконец кивает.

– Приказано оказать вам любую помощь. Был звонок из КГБ.

Быстро там Мезенцев взял все в свои руки! Так даже неинтересно. Неужели и не постреляем в ЦК?

– Ведите нас к Шелепину.

Всей толпой мы входим в здание, топаем по коридорам, устланным ковровыми дорожками, и лестницам. Из кабинетов выглядывают головы испуганных сотрудников и тут же исчезают. На четвертом этаже проходим через большую приемную мимо побелевшей секретарши, без стука вламываемся в кабинет. На дубовом паркете лежит шикарный белый ковер, вдоль стен дубовые книжные шкафы, современный иностранный телевизор на низкой тумбе. Стильненько так…

– Сталина на вас нет… – ворчит Северцев, разглядывая окружающую роскошь.

– Что вы себе позволяете?! – Из примыкающей комнаты выходит Шелепин. Губы упрямо сжаты, глаза сердито мечут молнии. Теперь понимаю, почему его за глаза железным Шуриком называют. Такой действительно мог принять решение о расправе в Новочеркасске.

– Которые тут временные? – не могу удержаться от сарказма и цитирую Маяковского, глядя в грозное лицо Шелепина. – Слазь! Кончилось ваше время.

– Ты, мать твою, понимаешь, с кем вообще говоришь, сопля… ох, чёрт!

Тут я без замаха бью кулаком в «солнышко», и «Шурик» складывается на ковер. Ерзает от боли ногами.

– Ботиночки-то тоже иностранные! – неодобрительно резюмирует Северцев. – А простой народ в кирзачах ходит.

– Кирзачи – это еще хороший вариант. Так, забирайте этого барина и грузите его в БТР.

Я выхожу в приемную. Молодая привлекательная секретарша вытирает слезы. Обширная грудь под белой блузкой учащенно вздымается от девичьих рыданий.

– Как тебя зовут?

– Лена.

Пухленькие губки Лены полностью отключают мой мозг.

– Ровно в полночь…

– Что в полночь? – Девушка перестает плакать и растерянно смотрит на меня.

Беру девушку за руку. Чувствую, как она дрожит.

– Приходите к амбару, не пожалеете. Мне ухаживать некогда. Вы – привлекательны, я – чертовски привлекателен, чего зря время терять? В полночь. Жду.

– Гхм, – раздается сзади. Это кашляет Звягинцев.

Мозг включается, и я отпускаю руку девушки.

– Шучу… Леночка, дозвонись до приемной комиссии МГУ и подзови к трубке Дмитрия Кузнецова, третий курс журфака.

– Да, конечно. Вам на городской телефон в кабинет вывести?

– Давай туда.

Пока жду звонка, обращаюсь к Звягинцеву:

– Сейф немедленно опечатать, выставить у кабинета охрану. Документы из ящиков и со стола изъять, сложить все в коробки, тоже опечатать и вместе с ключами от кабинета и сейфа отправить под охраной генералу Мезенцеву в Комитет. Вопросы есть?

– Никак нет. – Начальник охраны здания по-военному выпрямляется.

Наконец раздается звонок. Беру трубку белого телефона.

– Приемная комиссия? Русин говорит. Да, тот самый. Кузнецова, будьте добры, позовите… Димон, ты? Никуда не пропал, работаю. Нет, не в «Известиях». Что за работа? Прополка овощей. Из того анекдота, помнишь? Нет, не шучу. Кузнец, слушай меня. Бери мой «Зенит» из тумбочки, собери в сумку мою форму, в которой я на прием недавно ходил, и бегом по адресу: Ленинские горы, Воробьевское шоссе, дом 11. Конечно, я знаю, что там правительственные особняки. Что будет? Метеорит упадет. Кое-кому на голову. Заснимем это для истории.

* * *

17 июля 1964 года, пятница, 14.00.

Подмосковье, Внуково-2

И в этот раз рассадка Президиума произошла ожидаемым образом. Охрана сдвинула в депутатском зале несколько диванов так, чтобы один ряд стоял напротив другого, поставила журнальные столики посередине. В правый ряд сел в центре Хрущев, рядом с ним – Микоян, апоплексичный, с трудом дышащий Козлов, хмурые Косыгин и Кириленко. Напротив, в левом ряду, разместились Подгорный с Полянским и Воронов со Шверником.

– Где Суслов? – жестко произнес Хрущев, раскладывая на коленях какие-то бумаги.

– Я звонил ему, – тихо ответил Подгорный. – Он заболел.

– Заболел? От страха обосрался! – хмыкнул Никита Сергеевич.

– Что с Леонидом Ильичом? – твердым голосом поинтересовался Воронов. – Он мне звонил с утра…

– Еще разок предлагал тебе поучаствовать в заговоре? – Козлов наклонился вперед, вперил в четверку напротив тяжелый взгляд.

– Какой заговор?! – тут же взвился Полянский. – Не было никакого заговора! Да, вели разговоры. Но о том, что ты, Никита, зазнался, потерял связь с реальностью. Мнение товарищей ни во что не ставишь и единолично принимаешь важные решения. В каждой бочке – затычка!

– А ну заткнись! – Хрущев ударил кулаком по стеклянному столику, по столешнице побежала внушительная трещина. – Ты уже едешь в столыпинском вагоне. «Десять лет на Колыме» написано у тебя на лбу!

– Не сметь на нас кричать! – в ответ заорал Шверник. – Ты себя кем возомнил? Сталиным?!

– Да при Кобе вы язык в заднице держали, он бы вас сразу к стенке поставил! – завелся первый секретарь. – А я цацкаюсь, разговоры с вами веду…

– Товарищи, товарищи, – примирительно заговорил Косыгин, доставая из внутреннего кармана бумагу и ручку, – давайте вернемся в спокойное русло. Никто не против, если я буду вести протокол?

– Веди, – буркнул раскрасневшийся Хрущев. – Кворум есть, открываю заседание. Начнем его вот с этого.

На столик был поставлен диктофон «Филипс», включена запись. Раздался хорошо узнаваемый голос Брежнева, потом Семичастного и Шелепина. В тот момент, когда заговорщики начали обсуждать убийство первого секретаря, «левая» четверка членов Президиума побледнела и растеряла весь свой боевой задор. Полянский так и вовсе закрыл лицо руками.

– Вот такие пироги с котятами, – удовлетворенно произнес Хрущев, после того как пленка закончилась и щелкнула кнопка диктофона. – Я на субботу и воскресенье собираю Пленум ЦК. Проиграем запись товарищам, послушаем, что они скажут. Бомбу на борту самолета нашли, один из моих охранников уже сознался. Сразу, как взяли у всей смены смывы рук. Даже результатов экспертизы дожидаться не стал – сразу раскололся. Вот его признание. Пока от руки написал, но потом следователь все правильно оформит. Ознакомьтесь.

По рукам пошел рукописный документ. Мужчины читали его с мрачным видом.

– Значит, все-таки Семичастный – зачинщик, – вздохнул Микоян. – А Захаров?

– Тоже в деле, – Хрущев протер лысину платком.

– Но зачем же было стрелять?! – Кириленко наклонился вперед, чтобы Косыгин и Козлов не заслоняли ему первого секретаря. – Арестовать их и судить!

– Так получилось… – Хрущев помялся. – Они первые начали стрелять, когда пытались отобрать эту пленку, там еще разбирательство идет… А потом – и Семичастный, и Захаров оба выжили, врачи их подлатают, и они сядут на скамью подсудимых. Я вам обещаю.

В дверь зала, постучав, зашел Литовченко. Полковник, наклонившись, что-то прошептал Хрущеву. Тот удовлетворенно кивнул. Дождавшись, пока Литовченко выйдет, продолжил:

– Нам сейчас надо решить, что с этими делать… – Никита Сергеевич небрежно кивнул на сидящих напротив него.

– Слово Лени против нашего, – таким же уверенным, как и вначале, голосом произнес Воронов. – Доказательств нет, предъявить нечего. Это во-первых. Во-вторых, мы ничего не знали ни о бомбе, ни о покушении. Речь шла только о том, чтобы вынести на пленум вопрос о твоей отставке. Думаю, ты, Никита Сергеевич, и сам это прекрасно понимаешь. Все остальное – глупая импровизация Семичастного и Шелепина. Пусть они за нее и отвечают.

– А где сейчас Александр? И Леонид? – Косыгин оторвался от протокола и вопросительно посмотрел на Хрущева.

– Их арестуют. – Никита Сергеевич посмотрел на наручные часы. – Наверное, уже арестовали.

В депутатском зале воцарилось напряженное молчание.

– Короче, мы посовещались, и я решил… – Хрущев подвинул к четверке листки бумаги. – Ответчиками по делу выступят Семичастный со своим подручным Захаровым, а также привлеченные ими Брежнев и Шелепин. Вы же четверо, дабы избежать еще большего ущерба для репутации нашей партии и первого в мире государства рабочих и крестьян, сейчас напишете заявления об отставке и выйдете из состава Президиума.

– С какой формулировкой? – уточнил Косыгин, подняв глаза от протокола.

– За проявленную политическую близорукость. И тихо, военными бортами, сегодня же вы улетаете послами в Непал, Бирму, Коста-Рику и Гаити.

– У нас разве там… – Полянский сглотнул вязкую слюну. – Есть дипломатические представительства?

– Теперь есть. Пять минут на размышления не даю.

Глава 3

 
Традиций и преемственности нить
сохранна при любой неодинакости,
историю нельзя остановить,
но можно основательно испакостить.
 

И. Губерман

До Ленинских гор мы добирались минут сорок. В бэтээре всю дорогу раздавались мат и ругань Шелепина. Из моего апперкота он урока не извлек и, когда очухался, снова начал всем угрожать: теперь уже не только мне, но и Литвинову, и Северцеву, и даже его бойцам. Мне это наконец надоело, и я велел заткнуть ему рот кляпом. Достал, Шурик!

На улице с правительственными особняками – тишина. Никого. Даже «Волга» с милицией и та сегодня куда-то пропала. Правда, стоило нам выбраться из бэтээров, а бойцам роты рассредоточиться, занимая удобные позиции, как из ворот соседнего особняка появились двое серьезных мужчин с автоматами наперевес. Окинув нашу живописную группу цепким взглядом, сразу же быстрым шагом направились к нам с лейтенантом.

– Русин и Литвинов? Мы из охраны особняка Никиты Сергеевича. Полковник Литовченко приказал оказать вам содействие, если возникнут трудности.

– Спасибо, от помощи не откажемся. Как там, тишина? – Я киваю на ворота брежневского дома.

– Тихо. Обслуга и объектовая охрана покинули особняк полчаса назад. Остались только ребята, которых Брежнев привез с собой из…

Один мужчина вопросительно смотрит на другого. Тот пожимает плечами:

– Днепропетровска?

– Он же вроде в Алма-Ате работал?

– Ладно, разберемся. – Я гляжу на небо. Все еще ни облачка, жарит очень прилично. В такую погоду надо на речке на лодках кататься, шашлык есть, а не партократов из резиденций выковыривать.

– Вы, случайно, не видели здесь молодого высокого парня с сумкой?

Старший охранник сдержанно улыбается:

– Кузнецова? Так он действительно с вами? У нас он, на проходной. Бойкий парень! Мы его убрали с улицы – от греха подальше.

– Бывший десантник. Выпустите его…

Через пару минут взъерошенный Димон присоединяется к нам. Глаза у друга ошалевшие. Вид двух бэтээров и роты солдат, вооруженных до зубов, здесь, на улице с правительственными особняками, шокирует его.

– Так ты правда… – дальше друг не договаривает, показывает глазами на запертые ворота дома № 11.

– Правда. Я же обещал тебе прополку овощей, так вот она и идет. Сумку давай. И познакомься – это лейтенант КГБ Андрей Литвинов. А это капитан Северцев. Скоро майором станет.

Мужики посмеиваются, Литвинов стучит пальцем по наручным часам.

– Минуту, – забираю у Димона сумку, бегу обратно к боевому отсеку.

Пока я быстро переодеваюсь, что оказалось совсем не просто сделать, согнувшись внутри БТРа, Димон знакомится с Андреем и тут же включается в происходящее, с азартом комментируя действия бойцов Северцева. А тот уже начал штурм особняка, согласовав свои действия с Литвиновым.

Переговоры с охраной не принесли результата. Не дождавшись реакции на требование открыть ворота и услышав в ответ только какие-то невнятные обещания оказать сопротивление, капитан отдает короткий приказ своим людям. Один из бэтээров, рыкнув мотором, с ходу ударил в ворота. Створки, крякнув, распахнулись, и мы вместе с солдатами дивизии Дзержинского следом за машиной ворвались на территорию особняка. Во дворе было пусто, и в нас никто не стрелял. Хотя обещали!

Я даже успеваю сделать пару снимков самого штурма, когда Литвинов неодобрительно одергивает меня.

– Алексей!..

– Так это же для истории! – Я отдаю «Зенит» в руки Димона и бегу вслед за бойцами по двору в сторону главного дома.

В форме я чувствую себя совсем по-другому, все движения невольно становятся скупыми и выверенными, словно тело само вспоминает армейскую службу. И Димон, и Андрей с легкой завистью косятся на мою «оливу». Сочувствую! В штатском и правда сейчас неудобно.

При взгляде на клумбы с цветами – изумрудный газон и белоснежную балюстраду особняка на их фоне – меня вдруг на секунду охватывает чувство нереальности происходящего. Какой заговор, какая попытка переворота?! Умиротворяющее спокойствие и сладкий аромат цветущих растений разлиты в жарком июльском воздухе. Но жужжание пчел и тишину особняка нарушает громкий топот солдатских сапог и короткие отрывистые команды Северцева. Очарование представшей перед глазами идиллии исчезает, и я, встряхнувшись, бегу вслед за бойцами к центральному входу в главный дом.

Двери заперты изнутри, но никого это не смущает: несколько умелых ударов прикладом – и дверь тут же распахивается перед нами. Баррикад в доме нет, но в холле нас встречают несколько молодых мужчин, вооруженных пистолетами, они пытаются преградить нам путь. Смешно. Учитывая количество автоматов, наведенных сейчас на них. Да и все пути отступления для них надежно перекрыты – дом окружен бойцами. Северцеву и его людям не откажешь в профессионализме.

С обеих сторон раздается дружный мат. Наш – мощнее и забористее.

– Не дурите! – объясняю я культурным языком, Литвинов лезет за ксивой. – Здание окружено, сопротивление бесполезно. Сложите оружие.

– Что происходит? Кто вы и почему врываетесь на территорию охраняемого объекта?!

– В Москве предотвращена попытка государственного переворота. У нас личный приказ товарища Хрущева арестовать участников заговора. – Мои громкие слова и демонстрация соответствующей бумаги повергают охранников в настоящий шок. Похоже, никто здесь и не думал посвящать их в происходящее.

– А… Леонид Ильич-то при чем?! Они с Никитой Сергеевичем близкие друзья! – Искреннее возмущение только укрепляет меня в мысли, что их использовали втемную.

– Если друг оказался вдруг и не друг и не враг, а так… – пропел я. Цитату из Высоцкого тут, конечно, пока не знают, до выхода на экраны фильма «Вертикаль» еще три года, но все замолкают, ожидая продолжения.

– Он входит в число главных заговорщиков.

Старший охранник после короткой заминки выступает вперед и медленно кладет пистолет на мраморный пол. Так же медленно делает шаг в сторону. Остальные следуют его примеру. Похвальное благоразумие – слава богу, никто из них в героев играть не собирается. Один из автоматчиков отодвигает растерянных охранников в сторону, освобождая нам путь во внутренние помещения особняка. Вижу, как ребята Северцева косятся на мраморные полы и хрустальные люстры – будет что рассказать сослуживцам вечером в казарме. Да, бойцы, вот так живет наша партийная элита! А для вас – перенаселенные бараки с удобствами на улице. Литвинов, ни к кому конкретно не обращась, громко спрашивает:

– Где сейчас гражданин Брежнев?

Пожилой охранник тяжело вздыхает:

– В гостиной на первом этаже.

– Проводи.

– Не нужно, – вмешиваюсь я, – дорогу туда я знаю.

Мы в сопровождении двух автоматчиков идем по коридорам особняка вчерашним путем, в голове моей ощущение полного дежавю. Суток не прошло, как я снова здесь и снова вижу все эти стены, эти двери и прекрасный сад за окнами. Словно и не было ничего – ни пленки, ни бессонной ночи, ни стрельбы на Лубянке… Как и вчера, входим в просторную светлую комнату с камином, и снова там за столом сидит Брежнев – правда, сегодня он не в спортивном костюме, а в темных брюках и в белоснежной рубашке. На столе перед ним снова графин с водкой и пепельница, полная окурков. Чувство дежавю усиливает мерное тиканье настенных часов и открытое окно с развевающимися на сквозняке занавесками…

Из вчерашней картины резко выбивается только черный пистолет, лежащий рядом с пепельницей, и пиджак, небрежно брошенный на спинку стула. Да еще свернувшийся змеей темный галстук на белоснежной скатерти стола. Видно, Брежнев куда-то собирался с утра, но плохие новости отменили его планы. Теперь вот сидит, напивается с горя – графин ополовинен.

– Комитет государственной безопасности. – Литвинов делает отмашку ксивой и сразу берет быка за рога: – Гражданин Брежнев, вы арестованы, сдайте личное оружие.

– Явились, вороны. – Ильич не трогается с места. – Кровь почуяли?

– Кровь – это скорее по вашей части, – не могу смолчать я.

Брежнев переводит на меня тяжелый мутный взгляд, и в глазах его отражается узнавание.

– Русин, ты, что ли?! Так ты тоже, оказывается, из этих… – Он кивает на Литвинова и морщится так, словно лимон проглотил.

– Леонид Ильич, с чего вдруг такое пренебрежение к КГБ? У вас вон в друзьях сразу три председателя Комитета – бывший, отстраненный и исполняющий обязанности! Это я про Шелепина, Семичастного и Захарова.

– В друзьях? – Пьяный Брежнев нехорошо улыбается. – Не смеши, Русин! Где они, эти друзья?! Втянули в свою аферу, а сами начали действовать за моей спиной…

– Так вы же не маленький, знали, на что шли, когда давали свое согласие на убийство Хрущева.

– Да не хотел я его смерти! Думал просто выиграть время и мирно Никиту на пенсию отправить.

Хорошая попытка отмазаться. Даже сделаю вид, что верю. Только ведь в моей истории именно Брежнев настаивал на физическом устранении Хрущева – Семичастный прямо рассказывает об этом в своих мемуарах.

– А вот подельники ваши по-другому решили. Переиграли они вас, Леонид Ильич!

– Чему радуешься, Русин? Думаешь, Никита тебе всю оставшуюся жизнь благодарен будет? Так он добра не помнит – завтра перешагнет и забудет! А вот я в отличие от него умею быть благодарным. Промолчал бы, не лез, куда не надо, мог бы большим человеком стать, Русин.

– А я не за спасибо стараюсь и не за блага. Мне, Леонид Ильич, за державу обидно, – повторяю я слова Верещагина, которые тоже пока никто не слышал. – Только вам, боюсь, этого не понять.

В этот момент я уже подошел к столу и, дотянувшись, подхватываю за ствол брежневский пистолет. Его наградной «вальтер» даже не снят с предохранителя. Брежнев с тоской провожает его глазами.

– Знаешь… я хотел ведь сначала застрелиться… – Ильич оборачивается на щелчок «Зенита». Это Димон творит фотоисторию. – Потом подумал: а какого черта?..

Застрелиться? Да кишка у тебя тонка! На такое ведь тоже большое мужество требуется.

Литвинов, заметив на тумбе телефон, поднял трубку и набрал городской номер.

– Товарищ генерал? Это лейтенант Литвинов. Задание выполнено, куда прикажете доставить арестованных?.. Понял. Минут через сорок будем. Есть исполнять!

И скомандовал, обернувшись к Брежневу:

– Арестованный, пойдемте!

Брежнев встал из-за стола и, покачнувшись, потянулся за пиджаком. Хотел надеть его, но потом махнул рукой и просто накинул на плечи. Нетвердой походкой направился к двери.

Стоило нашей группе выйти в холл, как к нам навстречу бросилась модно одетая самоуверенная брюнетка.

– Папа, что здесь происходит?! Кто все эти люди и почему твоя охрана разоружена?

Глаза разъяренной Галины Брежневой сверкают праведным гневом, присутствие вооруженных людей ее совершенно не смущает. Она по-своему красива и совершенно бесстрашна – распихивает вооруженных солдат, сминая их своим напором, и через минуту уже крепко обнимает отца.

– Галя… – Брежнев явно не знает, как объяснить дочери происходящее, растерянно гладит ее по плечу.

Я решаю прийти к нему на помощь, чтобы не задерживать наш отъезд, но щадить чьи-то нервы не собираюсь.

– Галина, ваш отец арестован за участие в антиправительственном заговоре.

Женщина резко разворачивается ко мне:

– Для вас Галина Леонидовна! И что еще за чушь, какой еще заговор?!

– Покушение на Никиту Сергеевича Хрущева. Прощайтесь с отцом, нам нужно идти.

– Что вы несете?! Никита Сергеевич вообще в курсе происходящего?

Приходится сунуть ей под нос бумагу-индульгенцию. Самоуверенности в ней резко убавляется, но отступать она все равно не собирается.

– И куда вы собираетесь его везти?

– Пока на Лубянку. – Литвинов хмуро поглядывает на часы. Солдаты переминаются с ноги на ногу, таращатся на окружающую роскошь.

– Я сейчас же позвоню Захарову!

Интересно, куда, в Склиф, что ли? Но просвещать Галину я не собираюсь, лишь равнодушно пожимаю плечами. Да звони на здоровье! Воспользовавшись ее растерянностью, Северцев оттесняет Брежневу в сторону и кивает двум своим бойцам, чтобы те задержали женщину. Литвинов вежливо, но настойчиво подталкивает Брежнева к выходу. Сцены с бурным прощанием родственников нам удается избежать.

Я провожаю Литвинова и Северцева до бэтээра. Наблюдаю, как Брежнев неловко забирается внутрь, потом слышу его громкую ругань:

– Во что ты меня втянул, сволочь?!

Это он увидел Шелепина. Не завидую я Литвинову! Придется и этому кляп вставлять.

– Ну что, Андрей, давай прощаться? Ты их сейчас к Мезенцеву?

– Нет, сразу во внутреннюю тюрьму.

– Так ее вроде бы закрыли?

– По такому случаю уже открыли. Все, Леш, пока! Распорядись здесь и позвони Литовченко, доложи обстановку.

Я отдаю уже не нужный мне пистолет, мы жмем друг другу руки, прощаемся, и вскоре оба бэтээра с шумом покидают квартал правительственных особняков, оставляя за собой густые клубы сизого дыма. Обалдевший от всего происходящего Димон вопросительно смотрит на меня:

– И что теперь?

– Сейчас узнаем…

Мы возвращаемся в особняк, где уже орудуют знакомые охранники с соседнего «объекта». Деловито переписывают номера и складывают в коробку конфискованное оружие, проверяют окна и двери в помещениях. Галины уже нигде не видно, и слава богу – мне сейчас не до ее истерик и претензий. К нам подходит старший из охранников, представляется капитаном Роговым:

– Какие еще будут распоряжения?

– Нужно опечатать кабинет Брежнева до приезда следователей, выставить здесь охрану. Кто-то из родственников есть еще в доме?

– Никого, кроме Галины. Виктория Петровна сейчас в санатории вместе с внучкой, так что…

– Ну и хорошо. Капитан, проводите меня в кабинет.

Как и ожидалось, в кабинете Брежнева нашлась вертушка. Киваю на аппарат правительственной связи капитану Рогову:

– Соедините меня со своим начальством во Внуково-2.

Докладываю Литовченко вкратце обстановку, потом спрашиваю, нельзя ли поговорить с Хрущевым. Появилась у меня внезапно одна идейка…

– Слушаю тебя, Русин, – голос первого секретаря ЦК бодр и деловит. И не скажешь, что человек недавно пережил покушение и выпил стакан водки.

– Никита Сергеевич, у меня к вам предложение. Попытку заговора ведь уже не скроешь, бэтээры на улицах, военные патрули, весь ЦК видел арест Шелепина, перестрелка в КГБ опять же… Так чего слухи в народе плодить и ждать, пока «вражеские голоса» все переврут? Давайте мы сыграем на опережение! Соберем митинг на ЗИЛе, я, как очевидец, в двух словах расскажу людям о попытке теракта, пусть рабочие дадут свою оценку произошедшему на вас покушению. А завтра в утреннем номере «Правды» напечатаем статью про этот митинг.

Хрущев какое-то время молчит, и я уже думаю, что он меня сейчас пошлет матом с моей «гениальной» идеей. Но нет.

– А почему именно ЗИЛ?

– Так это одно из самых крупных промышленных предприятий столицы, сильная партийная организация на уровне райкома.

– Ты-то откуда все это знаешь, Русин?

– Недавно репортаж на ЗИЛе делал, так что в курсе.

Ну не признаваться же ему, что много чего интересного про зиловскую жизнь слышал от отца в юности. Объяснения про репортаж для Хрущева будет вполне достаточно.

– Хорошо, уговорил. Президиум свое решение уже принял, завтра собирается Пленум ЦК. Нужно, чтобы зиловцы приняли открытое обращение к предстоящему пленуму. Текст его мы сейчас с товарищами согласуем, а ты пока набросай свою речь. И сразу же поезжай на ЗИЛ, Литовченко свяжется с Первым отделом, тебя там встретят и помогут все организовать. Митинг назначьте часов на шесть, и перезвони мне, как доедешь, я тебе продиктую текст обращения и послушаю, что ты сам понаписал. Но учти, что все формулировки должны быть обтекаемые, и не нужно давать особых подробностей. Расскажешь только про попытку взорвать мой самолет. Главные заговорщики и организаторы – Семичастный, Захаров и Шелепин. Те, которых уже не скроешь.

Хрущев выводит из-под уголовки Брежнева? Интересно, что он сделает с семьей второго секретаря? Галя-то ладно, а вот сильно пьющий сынок Ильича аж целый директор завода в Днепропетровске!

– Об остальных упомяни вскользь. Скажешь, что начато следствие и имена соучастников еще выясняются. После митинга сразу езжай в «Правду». Я распоряжусь, чтобы набор номера задержали и оставили место для передовицы с текстом обращения.

– Еще бы телевизионщиков на митинг, – начинаю наглеть я.

– Ладно, будут тебе телевизионщики, – Хрущев тяжело вздыхает. – Позвоню Харламову. Давай, Русин, не подведи!

– Все сделаю, даже не беспокойтесь!

– Добре, жду твоего звонка.

Кладу трубку, перевожу дух. Кажется, удалось. Хрущев был сейчас на удивление благоразумен, никаких тебе криков и закидонов. Угроза жизни и отстранения от власти здорово вправляет мозги и поистине творит с человеком чудеса! Тянусь к стопке чистых листов, беру из стакана пару остро заточенных карандашей. Пока мысли роятся в голове, нужно срочно их записать. Строчки ложатся на чистый лист одна за другой, слова возникают в голове без усилий. Перечитываю, правлю, добавляю немного трагизма в свою будущую речь. А ведь если вдуматься, то этот митинг можно смело назвать эпохальным. Впервые советские люди узнают о борьбе за власть в верхах не из сообщений западных СМИ и не через месяц после произошедшего, слушая шепот сведущих сотрудников в курилке, а так, как и должно быть в любом нормальном государстве, – в тот же день из собственных газет и передач телевидения. Доверие к власти – оно вот так и зарабатывается!

Поднимаю глаза от практически готового текста предстоящей речи и натыкаюсь на задумчивый взгляд Димона. Опасно такой задумчивый. Чувствую, сейчас приятель мне что-то выдаст… этакое. Но Рогов ходит где-то рядом, так что играю на опережение, чтобы Кузнецов лишнего чего не сказал.

– Видишь, Кузнец, как обстановка складывается – не скоро мы еще с тобой в общагу попадем. Сейчас на ЗИЛ поедем митинг организовывать.

– Рус, но почему ты?!

– А кто еще? – усмехаюсь я. – Может, Галю Брежневу пошлем?

Я многозначительно приподнимаю бровь, и Димон тушуется. Бросает короткий взгляд на Рогова, который, как по заказу, входит в кабинет и согласно кивает в ответ. Молодец! За что ценю Димку – он всегда понимает намеки и знает, когда пора замолчать.

– Капитан, служебную машину нам организуете? И сразу можете опечатывать кабинет.

– Не вопрос! Пойду распоряжусь.

Дождавшись его ухода, набираю Мезенцева. Трубку поднимает незнакомый мне лейтенант Фомин, но, услышав мою фамилию, тут же соединяет меня со Степаном Денисовичем. Понимая, что отнимаю у генерала драгоценное время, коротко и четко докладываю о сделанном, сообщаю, что сейчас еду на ЗИЛ организовывать митинг.