Текст книги "Я спас СССР. Том III"

Я закатываю глаза, догадываясь, что последует дальше. Ну не зря же ушлые фарцовщики товаром никогда не трясут! Только устные договоренности. А все примерки и оплата в какой-нибудь проходной подворотне на соседней улице, куда товар доставит подручный бегунок. У милиции десять потов сойдет, пока они их с поличным возьмут. Только мелочь неопытная в сети и попадается. Эх… Юля! Вот вроде бы шустрая девица, а до такой ерунды не додумалась.

– Ну, в общем, дальше была облава, а я в это время одной женщине как раз пальто показывала. И хуже всего, что я ей цену успела назвать.

– Понятно. Тебя взяли на горячем и вменили не только продажу с рук, но еще и спекуляцию.

– Да… – шмыгает она носом. – Женщина сама испугалась и все им рассказала.

И куда только Юлькина самоуверенность девалась?! Стоит вся несчастная такая, чуть не плачет. Вот-вот разрыдается. Я вздыхаю, сочувствующе глажу ее по плечу.

– Дальше-то что было?

– Отвели в местное отделение милиции, пальто конфисковали, протокол составили. Статьей пригрозили. Сказали, что поскольку я в первый раз попалась, могу еще отделаться только административным штрафом. Но по месту учебы они обязаны сообщить. А ты понимаешь, что это грозит исключением из комсомола, а то и из университета?!

– Ну подожди паниковать, из университета могут и не исключить.

– Ты что – Заславского не знаешь? А если только из комсомола исключат, думаешь, легче жить будет?! Олька «Пылесос» за все на мне отыграется. И потом по распределению в какое-нибудь Иваново засунут, в краевую молодежку.

Да уж… врагов у Юльки хватает, наши девчонки с факультета просто тихо ее ненавидят. Связываться боятся из-за острого как бритва языка, но дай повод – все за ее исключение проголосуют. И помочь-то ей пока ничем не могу – даже с Ольгой до конца толком сам не помирился. Но и кроме «Пылесоса» найдется много желающих ей жизнь испортить – скольким парням она от ворот поворот дала, да еще с какими обидными комментариями. Таких обид и унижений не прощают.

– Леш, мне из Москвы никак уезжать нельзя! У меня мама болеет, как я ее одну оставлю?!

Вот это номер!

– А что отец?

– Отец? Где он, этот отец?! – горько усмехается Юля. – Он нас бросил пять лет назад. Спутался с молодой аспиранткой и ушел от матери, которая на него всю жизнь положила. Вы ведь, мужики, какие?! Вам жены нужны, пока они молодые, красивые и здоровые, а состарятся – пошла вон! За профессором всегда толпа студенток и аспиранток ходит, только пальцем помани. Вот и мой купился на свежую мордашку!

– Юль, ну не все такие…

– Может, и не все. Вон Димка вроде другой, но толку-то от него. Он же не пробивной совсем и на красный диплом не тянет. Отправят его за полярный круг, он и поедет. А за три года его там обязательно какая-нибудь местная стерва окрутит.

– С ним поезжай.

– Да не могу я, Леша-а! У меня мать больная на руках. Она после развода совсем сдала. Деньги отец нам дает, конечно, и квартиру оставил, но здоровье-то маме на них не купишь!

Во дела… Правильно говорят – в каждом дому по кому. А с виду такая стрекоза беззаботная, порхает себе по жизни. Теперь хоть понятны стали ее упорные поиски мужа-москвича. Выйти замуж и остаться по распределению в Москве – для нее не блажь.

– И что – бросишь Димона?

– А у меня есть выбор? Уехать с ним, чтобы через полгода мать похоронить? Один инсульт у нее уже был, второй теперь в любое время может случиться.

Юлька кусает губы, пытаясь не расплакаться, потом говорит:

– Ле-е-ш, это еще не все. Дальше самое плохое.

– Куда уж хуже?

– Есть куда. На протоколе все не закончилось. Потом пришел какой-то молодой парень, прочитал протокол, начал мне сочувствовать. Осторожно так поинтересовался, с какого я факультета и курса. Есть ли у меня парень, с которым я встречаюсь. Я, дура, думала, что он кадрит меня. Сейчас телефончик попросит, потом встретиться вечером предложит. Ну ты понимаешь… кино или ресторан. А эта тварь знаешь что сделал?! Представился лейтенантом КГБ и обещал мне помочь, если я тоже помогу ему. Предложил мне стучать на тебя, Леша! И намекнул, что, если не соглашусь, он лично позаботится о том, чтобы меня выперли из МГУ.

Наконец Юлю прорывает, и она захлебывается плачем. А мне только остается обнять ее и утешающе гладить по плечу. Обалдеть… слов даже нет. Это же какая комитетская сука под меня роет?! Или…

– Юль, а не помнишь, как этот кагэбэшник выглядел? Не белобрысый такой, все лыбится, как акула…

– Да… – Девушка удивленно поднимает на меня заплаканные глаза. – Я и имя его запомнила, потому что он твой тезка.

– А как фамилия этой сволочи, не помнишь, случайно?

– Ох… Москвин, кажется… Так вы знакомы?

– Знакомы.

Нет, ну каков сучонок – вербовать стукачей еще и из моих близких друзей! Нет, теперь точно попрошу Мезенцева выписать лейтенанту волчий билет. Но Юльку жалко – попала под чужие жернова.

– Знаешь, Юль… а ты соглашайся.

– Как это?…

– А вот так. Только бумаг никаких не подписывай. Скажи, что стучать согласна, но никаких подписок о сотрудничестве давать не будешь. Упрись, и все. Этот лис все равно протокол в милиции изымет, никуда не денется. И ты ему нужна, потому что ближе ко мне уже не подобраться. Он когда позвонить должен?

– Сегодня вечером.

– Вот и прекрасно! Назначай ему на завтра встречу и скажи, чтобы пальто твое не забыл прихватить из милиции. Вообще, веди себя понаглее. Нам сейчас главное – выиграть время. А уж что потом ему наплести, мы придумаем.

Юля отстраняется и недоверчиво смотрит на меня, аж слезы от удивления просохли:

– Ты правда не обиделся? Лешка, какой же ты хороший!

Она с визгом повисает на моей шее и целует в щеку, оставляя на ней след от помады. В этот щекотливый момент дверь в аудиторию открывается. И на морде у Димона, который стоит в дверях, такое написано, что нам с Юлькой впору дружно выпрыгивать в окно.

– Это что за?!! – Из руки друга на пол падают фотоснимки. Я замечаю на карточках себя, Юлю, Вику… Мы, радостные, загорелые, катаемся на доске по волнам. Понятно. Кузнец напечатал наши фото с югов.

– Димочка, это не то, что ты подумал! – Девушка бросается к парню, но тот ее отталкивает.

– А что я должен был подумать?!! – Кузнец бледнеет от ярости, надвигается на меня.

Юля сбивчиво начинает ему пересказывать свою эпопею с пальто.

– Почему мне сразу не рассказала? – возмущается недовольный Димон.

– А вот поэтому и не рассказала! Ты бы сразу бросился этому Москвину морду бить и сделал бы только хуже.

Друг упрямо сопит, но Юлькину правоту не признать не может. Его вмешательство действительно только все бы испортило. Тогда на крючке у Москвина они были бы уже вдвоем.

– Все равно неприятно, что вы без меня секретничаете.

– Ну, извини. Мир?

– Мир… – Кузнец легонько бьет меня кулаком в плечо и ревниво обнимает Юльку, – но в следующий раз…

Я вздыхаю. Димона не исправить. Он слишком прямолинеен и слишком импульсивен. А жаль. Можно было бы и его пристроить в ОС. Хотя… почему бы не попробовать? Предложу Иванову его кандидатуру, а он уже сам пусть решает. Зато можно ручаться, что Кузнецов не болтун и вообще порядочный, честный парень. А это тоже немало.

– Ребят, я вообще-то хотел с вами поговорить насчет работы в новом студенческом журнале.

– В журнале? – Димон впадает в ступор.

– Да! Или ты думал, что я просто так к Хрущеву в Ялту катался? «Студенческий мир» – журнал о жизни молодого поколения. Я буду отвечать в нем за литературное направление и международные связи. Ты – за спорт. Лева – за научно-технический прогресс, Юля – за моду.

Редкий случай, когда у нашей принцессы просто нет слов. Она лишь открывает рот, как рыбешка, выброшенная на берег, и таращит на меня квадратные глаза. Но пока Димон поднимает снимки с пола, Юлька приходит в себя.

– А Лена? Ее тоже надо взять!

Надо же… о друзьях вспомнила. Глядишь, к пятому курсу совсем человеком станет.

– Работа найдется для всех, объем у журнала не маленький, статей понадобится много. – Я задумался. – Она вроде неплохо готовит? Пусть для начала напишет про кулинарию. Рецепты всякие…

– Леш, а кто же будет главным редактором?

– А вот это пока секрет.

Глава 5

 
Дух и облик упрямо храня,
я готов на любые утраты;
если даже утопят меня -
по воде разойдутся квадраты.
 

И. Губерман

Пресс-конференция 5 сентября проходит скомканно. Я приезжаю в Союз писателей в тот момент, когда становится известно о смерти Элизабет Флинн – история не захотела меняться. Реальность сопротивляется флуктуациям, что я создаю, и норовит вырулить в главную последовательность.

Мрачный Федин объявляет нам, что в стране траур, но журналисты могут задать мне несколько вопросов. Первым солирует мой бывший известинский начальник – Седов. Толстяк мне незаметно подмигивает, начинает свой вопрос с хвалебного спича о книге. Потом спрашивает про экранизацию и переводы. Я коротко отвечаю, рассказываю о подготовке сценария. Потом на меня наседают двое польских и один английский журналист. Поляков, разумеется, интересует, откуда информация по уничтожению Кракова. Отделываюсь туманными намеками на секретную информацию, что удалось случайно получить. В случайность никто не верит, на лицах журналистов появляются понимающие ухмылки.

Англичанин заходит тоньше. Рыжеволосый денди по имени Джон Мур размахивает газетой Evening Standard. Там на первой полосе июльское интервью со мной.

– Выглядит очень странным, что два последних материала госпожи Стюарт написаны о военных преступниках, которых скрывает бывший глава КГБ Семичастный, – а к чему все это привело, мы знаем. – Журналист оглядел коллег, поляки понимающе кивнули. – И о начинающем поэте, которого до этого никто не знал. Товарище Русине. Как вы, Алексей, прокомментируете это совпадение?

– У Глории были «консервы» со мной.

– Что?

Никто ничего не понял. Федин тоже недоуменно посмотрел.

– Глория записала интервью после моего выступления на «Огоньке». Оно долгое время лежало у нее. И когда она была вынуждена уехать в связи с известной сенсацией, материал вышел уже «самотеком». Видимо, журналистка просто сдала его со всеми другими статьями и интервью.

Мое туманное объяснение вроде бы прокатило, дальше вопросы посыпались по художественной части. О продолжении «Города», о творческих планах. Отбившись от журналистов, я вышел подышать на крыльцо здания Союза писателей. Долго думал, звонить ли Мезенцеву или нет. А если звонить, то под каким предлогом? Не спросишь же в лоб: «А не сдала вам Флинн братьев Чайлдс?» Может, осторожно переговорить с Ивановым? Нет, тот тоже волк травленый, все моментально поймет.

– Пардон! – Я почувствовал толчок и обернулся. На меня наткнулся высокий мужчина с узким, тяжелым лицом и глубокими морщинами.

– Ничего страшного. – Я сделал шаг в сторону, освобождая проход.

– Задумался? – Мужчина посмотрел на меня, узнавая. – Русин, кажется? Поэт?

– Да. А вы…

– Александр Солженицын.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… СЛОВО в голове загудело, я почувствовал, как ветвятся реальности. На мгновение я стал полубогом, который может выбрать любое развитие событий. Но лишь на мгновение. Еще секунда, и меня выкинуло обратно.

– Алексей, у вас кровь идет из носу. Вот, возьмите. – Солженицын подал мне белый платок.

– Не надо, спасибо. У меня свой. – Я приложил материю к лицу, вздохнул. Мне стало ясно, что делать.

– Вот заехал с коллегой повстречаться. – Писатель вздохнул, не зная, как поступить – уйти или продолжить знакомство.

– А тут я… Не буду мешать вашей встрече.

Я сделал еще один шаг в сторону, и будущий нобелевский лауреат, пожав плечами, зашел в здание. А я быстрым шагом направился к метро. Заезжаю быстренько на Пятницкую и забираю кое-что нужное из сейфа. Беру в руки индульгенцию, но после коротких раздумий кладу ее назад. Нет. Нельзя.

Спустя полчаса я уже был на Казанском вокзале. Да, эта поездка получилась спонтанной, я ее совершенно не планировал. Мало того – еще утром я даже не представлял, как мне подступиться к этому делу. Подсказка пришла внезапно, и теперь я действовал по наитию, полагаясь на удачу. Электричка до Рязани шла часа три, с многочисленными остановками, так что у меня будет достаточно времени продумать в дороге план действий.

Заодно и воплощу на практике то, что так усердно вколачивает в меня Октябрь Владимирович. Сливаюсь с толпой на вокзале, в полупустом вагоне электрички сажусь у окна. Двое шумных детей лет пяти-семи, бегающие по вагону, и их бабушка, пытающаяся утихомирить внуков, успешно перетягивают на себя все внимание окружающих. А я закрываю глаза и погружаюсь в информацию.

Во-первых, адрес Солженицына. Исследователи его творчества неоднократно упоминали, что жил он в Рязани недалеко от второй общеобразовательной школы, где преподавал физику и астрономию. Легкий прокол в памяти – и вот уже в голове всплывает точный адрес Александра Исаевича. Может ли его жена быть сейчас дома? Вряд ли. Разгар рабочего дня, нынешняя супруга Солженицына, кажется, работает химиком. Это потом, на волне успеха бывшего мужа, она тоже станет литератором и ее даже примут в Союз писателей. Дальше буду действовать по обстановке.

Выйдя из здания вокзала, покупаю в газетном киоске туристическую карту Рязани. Поколдовав над ней, нахожу нужную мне улицу. Добираюсь туда пешком, нахожу серый типовой дом. Обычная бетонка-хрущоба, которые сейчас массово продолжают строить по всей стране. Спустя несколько минут поднимаюсь на третий этаж и останавливаюсь перед обитой дерматином дверью с цифрой 10. Сердце бешено бьется, когда я тянусь к звонку. Стоит его жене оказаться сейчас дома, и придется уехать в Москву несолоно хлебавши. Но удача сегодня явно на моей стороне – за дверью тишина.

А вот теперь самое трудное – повторить недавний урок специалиста по вскрытию незнакомой двери. Для успокоения собственных нервов будем считать, что это просто самостоятельная работа по закреплению пройденного материала. Замки сейчас у всех незамысловатые и такие же типовые, как квартиры, – воровать там все равно особенно нечего. А сами люди к тому же еще страшно беспечные и доверчивые – многие жильцы новостроек даже не считают нужным поменять замки после получения квартиры, так и продолжают пользоваться ключами, выданными в ЖЭКе при заселении. Единственное, что страшно меня напрягает, – цейтнот, в любой момент кто-то выйдет из соседней квартиры, и алес. Просто придется уйти.

За те минуты, что ушли на вскрытие двери, с меня сто потов сошло. Это только на занятии все было просто, а когда до дела доходит… Чувствую себя Жоржем Милославским. Наконец замок тихо щелкает, и я выдыхаю. Обернув руку носовым платком, берусь за ручку двери и захожу в квартиру будущего нобелевского лауреата.

Обычная стандартная двушка. Обстановка очень скромная. Одна комната – гостиная. Вторая – кабинет. Вот он-то мне и нужен. На столах и в шкафах – просто огромное количество бумаг. Такой архив точно за один раз не вынесешь. Значит, нужно забрать самое важное – то, что невозможно восстановить. Прохожусь взглядом по корешкам тугих папок. На одном из них аккуратно выведено: «Раковый корпус». На другой – «Архипелаг ГУЛАГ. Том I». Второй том явно еще не написан. А теперь, может, и не будет. Содержимое папок безжалостно летит в холщовую сумку, пустые папки возвращаются на место. Вот переписка с заключенными и интервью. Огромное количество тюремных баек, ставших по запросу Запада и диссидентов культовой литературой. Не особо разглядывая, сгребаю и эту часть архива в ту же сумку, забивая ее до отказа. Все, конечно, в ней не умещается, и мне приходится позаимствовать большую хозяйственную сумку у Солженицыных.

Почистив архив – два или три года выиграл, такое не восстановишь быстро, – оглядываюсь по сторонам. Если не знать, что толстые папки на полках шкафа опустели, в жизни не скажешь, что здесь побывал кто-то чужой, я даже на рабочем столе постарался ни до чего не дотрагиваться. Да и в ящиках стола не было ничего интересного. В коридоре прислушиваюсь к тишине на лестничной клетке. Выхожу и осторожно закрываю за собой дверь, замок послушно щелкает. Прежде чем сунуть платок в карман брюк, протираю вспотевший лоб. Сердце снова колотится как сумасшедшее. Хотя чего теперь дергаться? Ну, предположим, остановят меня на улице – у кого вызовут подозрения пачки исписанной бумаги и старые письма, которыми набиты сумки? Идет себе человек на помойку и идет.

Петляю дворами. Нахожу отдаленную помойку на пустыре, вываливаю гору бумаги на землю и поджигаю. Сухая «нетленка» весело горит, не давая особого дыма, мне остается только ворошить кучу подобранной неподалеку ржавой арматуриной. Ну вот… А еще говорили, что рукописи не горят.

Я прислушиваюсь к стаккато СЛОВА в голове. Кажется, все сделал правильно.

Закончив в Рязани, я возвращаюсь в Москву. И даже успеваю пересечься в универе с Олей «Пылесос». Староста вывешивает в холле деканата стенгазету, посвященную началу учебного года. Приветливо здороваюсь со всеми и тут же за локоток аккуратно отвожу старосту в сторонку.

– Что решила?

– Ты ведь не отстанешь, Русин? – спрашивает она так громко, чтобы услышали ее помощники. А большей частью помощницы, «греющие уши».

Ох уж это больное женское самолюбие! Вечно оно требует сатисфакции, причем обязательно публичной и желательно с унижением «обидчика». Ладно, для дела не жалко. Спешу плеснуть ранозаживляющего бальзама на тонкие струны ее души. Хотя как по мне – там и не струны вовсе, а стальные тросы.

– Оль, куда без тебя, а?! Ну где я еще такого специалиста себе найду?

– Не знаю… – Вредина делает вид, что вся в сильных сомнениях.

– Оля! Я сейчас встану перед тобой на колени и буду стоять, пока не согласишься. Пусть тебе будет стыдно перед товарищами.

– Клоун!..

Помощники хихикают, наблюдая за нашим концертом. Ольгины щеки покрываются нежным румянцем, но она еще сопротивляется для вида. Я с видом демона-искусителя склоняюсь к порозовевшему ушку и шепчу на выдохе имя ее кумира:

– Роберт, Оля…

Тут же в отместку получаю по лбу листом ватмана, свернутым в трубку, и наконец «недовольное» женское согласие.

– Ладно, Русин, уговорил. Но потом не плачь! У меня теперь свидетели есть, что ты меня шантажировал.

Киваю, для вида изображаю вселенскую радость и тут же перехожу на сугубо деловой тон. Ритуальные танцы закончены, жертвы во имя женской гордости принесены, теперь можно и серьезно о работе. Надо отдать должное – староста тоже сразу же меняет стиль общения, и дальше мы уже шепчемся, как два заговорщика.

– Так, слушай последние новости. Постановление ЦК по журналу готовится, его вот-вот примут. На днях встречался с Аджубеем – наш «Студенческий мир» станет ежемесячным приложением к его «Известиям». Помещение для редакции подбирают. Сегодня вечером иду на встречу с нашим будущим главредом. Фамилию пока не называю, но если его утвердят, будет нам счастье – дядька просто мировой. С Лисневской и Кузнецовым уже поговорил, они в деле. Пока больше никто не знает, и до официального объявления лучше никому ничего не рассказывать, поняла?

– Поняла. Я никому и не говорила.

– Молодец, я в тебе даже не сомневался. У меня сейчас дел много навалилось с «Городом», его хотят перевести на пару языков и, наверное, будут экранизировать – просят сценарий. Как понимаешь, сейчас не до выступлений в вузах, до ноября точно не получится. Если только Евтушенко в Политех или Лужники позовет или же космонавты в Звездный – здесь уже отказывать нельзя. Но мы это дело совсем бросать не будем – новому журналу нужна мощная реклама, и перед выходом первого номера серию выступлений сделать все равно придется.

Делаю передых, окидываю взглядом сосредоточенную Ольгу. Слушает она внимательно, кивает головой в такт моим словам. Лишь на фамилии Аджубей широко распахнула глаза, но сдержалась, промолчала.

– Еще из последних новостей. Только не смейся. Я начал писать песни.

– Да ладно?!

Развожу руками, делая вид, что сам не понимаю, как меня угораздило в это вляпаться.

– Первую песню на мои «Мгновенья» накатала Пахмутова. Ну а дальше я уже сам как-то справился. Еще меня попросили одному молодому ВИА помочь – сами ребята из Гнесинки, группа называется «Машина времени». Отдал им в работу три новые мелодии. Если осилят к ноябрю, можно будет брать их с собой на концерты в вузы, пусть тренируются на публике выступать.

– Так, с этим понятно. Леш, у нас в конце сентября будет конференция по линии Московского горкома ВЛКСМ…

– Отлично! Налаживай новые знакомства, восстанавливай контакты. Нам нужны будут статьи с обзором столичных вузов. Как и чем живет студенчество. И готовься серьезно к первому заседанию редколлегии – удиви всех интересными предложениями. Найдешь хорошие темы – начнешь печататься прямо с первого номера.

Так, первоочередная задача поставлена, глаза у девушки загорелись, пусть ищет. А мне пора бежать дальше.

* * *

– …Алексей, я, конечно, польщен, что ты рекомендовал меня Аджубею. Но ты уверен, что я подходящая кандидатура на пост главного редактора молодежного журнала?

– Ну почему же нет, Марк Наумович?

Мы сидим в кабинете Когана-старшего в их квартире на Котельнической и ведем беседу под отличный армянский коньяк. Через Леву он пригласил меня на субботний семейный ужин, и я еле успел приехать к ним к восьми вечера. Теперь, насладившись фаршированным карпом в исполнении Миры Изольдовны, который был выше всяческих похвал, общаюсь с почтенным главой этого семейства. Аджубей успел уже переговорить с Марком Наумовичем, и настала моя очередь убеждать его стать главредом журнала.

Сомнения Когана-старшего мне в принципе понятны. Должность главреда такого журнала почетна, но опасна. А если совсем уж честно – расстрельная эта должность. Власть таких редакторов терпит, но спуска им не дает – шпыняет при каждой удобной возможности. Правда, в нашем случае есть еще Аджубей, который весь огонь в случае чего примет на себя. Да только недавние июльские события показали, как зыбко положение зятя Хрущева, – сегодня ты всемогущ, а завтра… И что тогда будет с подчиненными Аджубея? Кто потом придет ему на смену? Но главное – не прикроют ли сразу наш журнал?

Вот и получается, что спокойнее для Когана будет доработать до пенсии в «Правде». А уж если возглавлять новый журнал, то за год-два нужно поднять его до таких высот, чтобы ни у кого потом рука не поднялась нас прихлопнуть. Я, конечно, знаю, как сделать «Студенческий мир» лучшим, – у меня в активе знания по этой теме на следующие полвека вперед. И сейчас я рисую перед Марком Наумовичем такие картины, что у самого дух захватывает. Но ведь это все теория. А выдержит ли она столкновение с жестокой реальностью? Гладко было на бумаге, да забыли про овраги. И вот из этих оврагов вытаскивать журнал придется уже Когану.

Друг мой Левка, который сидит сейчас в соседнем кресле, слушает меня, затаив дыхание и распахнув свои карие глаза от восторга. Рюмка коньяка так и осталась им забыта. А вот Марк Наумович внешне спокоен. И, кажется, восторгов сына не разделяет. Но слушает очень внимательно. Потом кивает на тонкую папку, которую я мучаю в руках:

– А там у тебя что?

– Да я набросал тут примерный список тем для нового журнала. Отделов, которые будут за них отвечать, названия рубрик. Интересных и свежих идей у меня очень много, но их, наверное, имеет смысл обсуждать уже на редколлегии, всем составом?

Коган берет протянутую папку и, водрузив очки на нос, углубляется в чтение. Лева переводит дух и восторженно показывает мне большой палец. Сам знаю, что звучит все здорово, но последнее слово за Марком Наумовичем. Наконец мои заметки и тезисы прочитаны, Коган-старший задумчиво трет высокий лоб и принимается раскуривать трубку.

– Хорошо подготовился. И идеи толковые. Но мне хотелось бы задать тебе еще пару вопросов. Лева, оставь-ка нас ненадолго, мне нужно переговорить с Алексеем тет-а-тет.

Коган-младший обиженно поджимает губы, но оспорить просьбу отца, больше похожую на приказ, не осмеливается. Молча встает и выходит из кабинета, притворив за собой дверь. Дисциплина в семье железная!

– Алексей, ответь мне честно: как давно возникла эта идея с журналом? И кто за этим стоит?

Вот что делать? Что я сейчас должен ему ответить? Этот журнал – прикрытие для операций Особой службы? Но врать Марку Наумовичу мне не хочется. Пытаюсь выкрутиться, озвучивая лишь часть правды.

– Идея целиком моя. Добро на новый журнал дал Хрущев.

– Давно?

– В конце августа, в Крыму.

Коган что-то прикидывает в голове, тяжело вздыхает.

– И всего за какие-то две недели ЦК принимает постановление по этому журналу, Аджубей берет его под свою опеку и предлагает мне должность главного редактора. Причем дав на раздумья лишь пару дней. К чему эта срочность, Алексей? Что такого в этом журнале, что вокруг него поднялась суматоха?

Я пожимаю плечами:

– Ну, вы же знаете Никиту Сергеевича… Попала шлея под хвост. А может, хотел меня так отблагодарить. Ну вы знаете за что…

Еще бы Когану не знать. Сам писал передовицу о заговоре в «Правду».

– Да брось! Такие важные решения в ЦК обычно месяцами принимаются, на каждое согласование недели и недели уходят. А тут чуть ли не завтра меня уже отправляют помещение для редакции смотреть!

– Да?! А где?

– Где-то на Пятницкой, кажется… – машет рукой Коган.

Невольно расплываюсь в улыбке. Ну Иванов! Ну хитрый интриганище! Он еще и нашу редакцию хочет неподалеку от себя поселить. Вот она – вся мощь административного ресурса в действии. Коган-старший, заметив мою довольную улыбку, истолковывает ее по-своему, но на удивление правильно.

– Вот-вот, я про это и говорю. Во что ты еще меня впутать хочешь, Алексей? Ведь предупреждал же тебя: держись от такого подальше! Не послушался старого мудрого еврея.

– Марк Наумович…

Замолкаю, не зная, что еще ему сказать. Отрицать глупо, озвучить правду нельзя. Как именно Иванов будет решать вопрос с моими поездками – понятия не имею. Вполне возможно, что опять через Аджубея, даже не вступая в контакт с самим Коганом.

– Это Мезенцев, что ли, тебе так удружил?

– Нет, Марк Наумович. К его ведомству ни я, ни журнал не имеем никакого отношения. Честно!

– А к какому тогда имеете?

Развожу руками. Все. Это все, что я мог сказать и сказал.

– Ладно. У меня еще есть воскресенье на раздумья. А в понедельник позвоню Аджубею, скажу, что решил.

– Марк Наумович, не отказывайтесь. Пожалуйста! Мы сделаем с вами такой журнал, что стыдно не будет, обещаю!

– Ты собираешься стать моим заместителем?

– Нет, у меня для этого не хватит опыта. Но работать я готов на совесть. И ребята рвутся в бой.

Коган усмехается, попыхивая трубкой.

– Нет уж, Алексей! Кто кашу заварил, тому и отвечать. Будешь сам лично у Хрущева и Аджубея нас отбивать, когда на журнал пойдут жалобы. А они пойдут, попомни мои слова! Что опыт? Опыт – дело наживное, а башка у тебя варит. Если я соглашусь возглавить журнал, то одним из моих условий будет твое назначение замом. Даже не надейся отсидеться в сторонке.

– Марк Наумович, да меня, кажется, в Японию на Олимпиаду спецкором посылают, я недели на три из процесса вообще выпаду!

– Ничего. Вернешься и наверстаешь. Зато представь, сколько материала для нового журнала оттуда привезешь. Главное – не теряй там зря времени, выжми из этой поездки все, что можно. Когда еще такой случай представится? И кстати, о Японии. Ты вчерашний номер «Правды» видел?

– Нет. А что там?

Коган огорченно качает головой: ведь чтение главной газеты страны с утра – это прямая обязанность любого коммуниста – и протягивает мне номер, сложенный на второй странице. В глаза бросается статья о Рихарде Зорге. Ух ты! Очнулись наши историки после пинка, полученного от Хрущева. В статье Зорге описывается как герой, первым получивший достоверную информацию о подготовке немецкого вторжения. И вина Сталина, конечно, упоминается – не обратил, мол, внимания на это и на другие подобные предупреждения. Марк Наумович внимательно следит за моей реакцией:

– Не хочешь поработать с этой темой? В Японию все-таки едешь.

– Не знаю… Теперь и без меня куча желающих найдется. Да и не совсем это наша тема, не связана со студенчеством.

И хочется, и колется. Можно было бы походить по памятным местам, где Зорге встречался со связными, сделать эдакий репортаж «по следам». Но ведь у меня задание! Только привлеку к себе лишнее внимание. Иванов мне за такую самодеятельность по мозгам потом даст. А может, никуда не ходить, а сделать репортаж по возвращении? Я же много помню про нашего разведчика. Надо обдумать все тщательно.

* * *

Заявился домой на Таганку поздно, но умница Вика только вздохнула укоризненно – все понимает. Видимся теперь только вечером и рано утром, когда едем в университет. Вике еще месяц работать на полной ставке, а на меня дел навалилось столько, что скоро и 24 часов в сутки перестанет хватать. Друзей мои постоянные отлучки, конечно, удивляют, но я все валю на Федина. Сначала якобы готовился к субботней пресс-конференции в Союзе писателей, и дел по «Городу» прибавилось. Теперь вот еще сценарий мне дописывать нужно и с переводчиками работать. На самом деле я каждый день мотаюсь на Пятницкую, на занятия к Октябрю Владимировичу и англичанке – Ирине Карловне, а сценарий «Города» – он уже практически готов и ждет своего часа в моем новеньком сейфе.

Вика, как примерная жена, встречает меня вечером с ужином, а каждое утро готовит плотный завтрак, зная, что иногда я и пообедать в универе забываю. Хорошо, если есть время забежать к ней на минутку в медпункт между парами, тогда меня заставляют выпить чай и съесть какой-нибудь бутерброд. Но подруга не ропщет, только вздыхает сочувственно и каждый день едет с работы на Таганку, чтобы встретить меня там ужином после возвращения домой. Она даже пытается привнести в эту казенную квартиру немного уюта, но увы. Оба мы понимаем, что живем здесь на птичьих правах – даже шторы поменять не можем.

Федин вчера опять на бегу завел разговор о даче в Переделкино. Осталась от Маршака, умершего в начале июля.

– Да к черту эту дачу, Константин Александрович! Тем более после Маршака. Меня же все коллеги возненавидят, если я ее получу. У вас, наверное, из желающих очередь до Тулы выстроилась.

– Бери круче – считай, что до самого Сахалина, – усмехается мэтр.

– Тем более. Жить мне негде, писать тоже, но дача – не выход. Вот бы какую небольшую квартирку, чтобы прописаться и обустроиться там на первое время, а потом я ее со временем сам на что-нибудь приличное поменял бы.

А что? Деньги есть, все доплаты при таких обменах идут только вчерную, дядя Изя вполне может помочь, главное – была бы московская прописка. Да, я могу попросить Мезенцева или Иванова – они не отказали бы точно. Но зачем наводить людей на ненужные мысли? А так на вопрос, откуда квартирка, дам честный ответ: Союз писателей выделил. Да, согласен на маленькую, да, на плохенькую, да, за выездом. А большего я пока не заслужил. И за такую большое человеческое спасибо Союзу писателей. Вот такой я скромный. Есть коллеги и заслуженнее меня.