Текст книги "Сапер"

– Что же нам, вот так все бросить и уйти? – Иван, похоже, был зол на себя, что отдал командование мне и не додумался до таких простых вещей, которые ему как на блюдечке преподносит даже не танкист, а какой-то незнакомый лейтенант. А может, это у него опять голова заболела, и от этого он побледнел.

– Будем ждать самолетов или зениток, что там первое появится, потом отходим. Танк, Ваня, страна еще сделает, а танкиста, чтобы в него посадить и бить врага дальше, Родина где возьмет, если ты тут сдуру погибнешь смертью храбрых?

– Что это они собрались делать? – Иван смотрел в сторону танка. Повернулся и я.

Оганесян, как оказалось, затею вытащить машину из реки не бросил. Бойцы притащили два не очень толстых кривых бревна, и сейчас кто-то пытался затолкнуть одно из них под гусеницу.

– Танк вытащить собрались, – подсказал я очевидное.

– Не выйдет, – вздохнул лейтенант. – Я вчера уже смотрел – правая сторона выше катков в ил провалилась, без тягача никак, да и с ним тоже повозиться придется.

И тут кто-то из танкистов, стоявший на броне с биноклем и наблюдающий за окрестностями, замахал руками, призывая нас с лейтенантом подойти поближе.

– Там… немцы едут… – сказал Нургалиев, когда мы вышли на берег. – На мотоцикле, с белым флагом!

– Ну что, лейтенант, пойдем, послушаем, какие такие печенья с вареньями нам фашисты предложат, – позвал я Ивана и полез в воду. С этой беготней и высохнуть толком не получается. Хорошо, что сейчас тепло и белье быстро сохнет.

– Так, может, их того, из пулемета? – предложил Антонов.

– Молчи уже, стратег, – хмыкнул Ваня. – Иди за пулемет и смотри в оба. Это может быть ловушка.

– Есть продолжать наблюдение, – грустно сказал наблюдатель.

– Вы бы вместо бревен еще патронных ящиков из танка притащили, – проворчал я. – Все больше пользы вышло бы.

– Так притащили, тащ лейтенант! – влез в разговор Копейкин. – Последние два ящика и принесли, там больше не осталось.

– Ну что, потребуем пару часов на размышления? – предложил я, пока мы шли к пригорку. – Один хрен, соглашаться на их предложения нельзя.

– Товарищ Сталин нас учит… – Иван развернул целую лекцию на тему того, что немецкий пролетариат скоро восстанет и каждый день, который мы выторгуем у фашистов, приближает нас к Победе.

Знаем, слышали. Этот пролетариат спит и видит поместья с черноземом на этой самой Украине, где мы сейчас воюем.

Немцы остановили мотоцикл в сотне метров, демонстративно поставив его кормой, к которой было прикреплено древко с наспех прикрепленным к нему белым полотнищем. Ну и пулемет они сняли перед поездкой, если он там был.

Водитель остался сидеть за рулем, а пассажиры вдвоем отправились к нам. Один из них, офицер, помахивал белым носовым платком, держа в вытянутой вверх руке.

– Боятся, сволочи, – тихо сказал Иван, наблюдая за ними.

– А ты бы не побоялся? – ответил я. – Они же всех по себе меряют, вот и ждут кипежа каждую секунду.

– А вы, Петр Николаевич, часом не сидели? – вдруг спросил лейтенант. – А то словечки у вас такие, знаете, особенные, время от времени возникают.

– Сидеть не сидел, – ответил я как можно спокойнее, ругая себя при этом последними словами за то, что не слежу за языком, – а с сидельцами по работе часто приходилось общаться, вот и нахватался. Ладно, потом поговорим, подходят, – кивнул я на парламентеров – рядового с совсем не арийской, славянской рожей и обер-лейтенанта, высокого, прямого как палка, с неприятным на вид хрящеватым носом, у которого на погонах виднелось по одинокой четырехугольной звездочке. Обер-лейтенант шагал как на параде, взбивая пыль сапогами, а рядовой, не поспевая за ним, время от времени срывался на бег, догоняя своего спутника.

Мы перешли реку, сошли с пригорка и остановились в каких-то пяти шагах друг от друга. Так близко живых вражин в этот раз я видел впервые – убитый мной летчик был далеко, лицо его я не разглядел. Убил и убил. А этих разглядываю внимательно…

Первым заговорил обер-лейтенант. Он быстро шпрехал по-немецки – я его еле успевал понимать. Рядовой же был при нем переводчиком – точно не немец, нос картошкой, скорее всего, местный какой-то. По-русски он говорил с акцентом, только вот каким, и не поймешь даже.

Ну, поначалу он представил себя и спутника, я их собачьи фамилии и запоминать не стал, нечего лишним голову засорять. А потом запел про непобедимую германскую армию и трехразовое питание с теплым сортиром и соткой шнапса на ужин. «Бей жида-политрука…» – знаем, слышали.

Наконец, дело дошло до дела. Переговорщики запросили допустить на поле боя похоронную команду, чтобы, значится, забрать трупы камрадов.

– Что, фон Клейст за порученца своего с вас спросит? – поинтересовался я.

Лицо переводчика сморщилось, обер-лейтенант тоже приуныл.

– Поймите, – начал вещать офицер. – Я ничего не имею против славян. Пусть каждый занимается тем, что ему свойственно. Если ваша нация умеет хорошо выращивать хлеб и петь грустные песни…

Ваня повернулся ко мне, посмотрел дикими глазами.

– Они это серьезно??

– Ага, послушай дальше.

– …то пусть они этим занимаются, предоставив нам, немцам, решать судьбу Европы…

– На хер.

– Что, простите? – переводчик вопросительно на меня посмотрел.

– Идите на хер. С песней. Можете грустной, можете веселой.

Ваня засмеялся, рядовой начал долго переводить, пытаясь и смысл донести, и начальника не обидеть.

– Да что ты телишься, не знаешь, как сказать? – решил я выручить горе-переводчика. – Fick Dich, Herr Oberleutnant! – И повторил для задумчивых: – Fick Dich!

– Мы даем вам один час подумать… – лицо лейтенанта помертвело. – Потом уничтожим. Как диких собак.

Он механически развернулся и пошел прочь.

– Час – это окончательный срок, – добавил рядовой и побежал догонять своего начальника, еще четче прежнего печатавшего шаг по украинской пыли.

Я плюнул под ноги – это еще вопрос, кто кого тут уничтожит как собак, и мы тоже пошли к своим. По дороге я глянул в кусты у берега. Да, тут тоже было месиво – сразу несколько обезображенных трупов немцев. Разведка нарвалась на растяжки, и они сработали как надо.

На берегу Ваня позеленел, и его чуть опять не вырвало.

– Как же мне хотелось эти хари прямо там, на месте, положить, Петр Николаевич, – сказал он, умываясь. – Думал, не выдержу. Ишь ты, питание три раза в день, – очень похоже передразнил он переводчика.

– Ладно, хватит лирики, – оборвал его я. – Злее будешь. Через час нас начнут атаковать. Коль скоро ты встал на ноги, в танке я могу не уместиться. Поэтому предлагаю следующее: ты мне отдай Оганесяна. Он там, внутри танка, все равно не нужен, и мы с ним занимаем позицию на берегу у пулеметов. Вдруг вас прикрывать придется. Да и с тылу присмотрим, опять же.

В лесочке за нами послышался гул мотора, мы схватились за оружие.

Глава 6

Как раз к этому моменту мехвод показал почти хорошие навыки землекопа и заканчивал рытье окопа, в котором должен был оборудовать пулеметную позицию. Поначалу фантазия армянского воина работала в том направлении, что можно спрятаться за холмиком, и нас там никто не достанет, но обещание дать ему возможность вырыть еще один окоп полного профиля направило его на истинный путь. Пожалуй, немного потренировать, и можно даже отдать парня в саперы.

Мысль о копании земли силами отдельно взятого танкиста промелькнула и исчезла. Звук мотора мог значить что угодно – в теперешней неразберихе наши и немцы перемешались в слоеный пирог, и ожидать можно было всего. Лучше готовиться к худшему, так что я, рявкнув на прислушивающегося к новым звукам, а потому бросившего копать Оганесяна, начал на скорую руку разворачивать немецкий пулемет.

Через пару минут из-за холмика на нашем берегу выехало пыхтящее и гудящее чудо под названием БА-10. Так себе бронеавтомобиль, из пулемета я из него быстренько решето сделаю. Еще и в старых моделях бензобак почти не защищен, так что сначала прибьют, а потом зажарят. Если это немцы на трофее катаются, то тут и останутся, мне даже помощь ничья не понадобится. У него, конечно, и свои два пулемета имеются, но я-то его вижу, а он меня – нет.

Бронеавтомобиль допыхтел почти до брода, остановился метрах в ста. Мне стрелять не совсем удобно, но ничего, надо будет – достану.

Гостей заметил не только я, но и танкисты. Я махнул им рукой, и пока БА-10 останавливался, лейтенант Ваня последним нырнул в башню и задраил за собой люк.

Однако еще через минуту стало понятно, что тревога как раз ложная: на божий свет вылез краском. Звание мне в бинокль видно не было: нарукавный шеврон на таком расстоянии слился в желто-красное пятно, не понять, капитан или майор. Выпрыгнувшие за ним двое подчиненных встали рядом, ожидая команды.

– Наши, – прошептал сзади Оганесян. – Наши же!

– Не понял, – похоронил я восторг подчиненного, – когда я давал команду «Прекратить копать»?

Лопата позади меня начала вгрызаться в почву почаще, а сопровождавшее ее обиженное пыхтение Оганесяна стало намного громче.

Оценив пейзаж, украшенный немецкой техникой в разной степени разрушения, главный что-то сказал подчиненным – один из них полез внутрь бронеавтомобиля, тут же вернулся и подал начальнику бинокль. На этом телодвижения возле БА-10 не закончились. Тот, который подал бинокль, снова скрылся внутри и вернулся наружу только через несколько минут, что-то сказав своему командиру. Тот оторвался от бинокля и начал смотреть в ту сторону, откуда приехал сам. Зачем большой начальник смотрит на дорогу? Понятно, зачем – ждет еще большего начальника.

Похоже, тут не только шпалы ожидаются, но и звезды[4]4
  Шпалы в петлицах были у старшего командного состава, от капитана до полковника, звезды – у высшего командного, от генерал-майора и выше.


[Закрыть]. Большое начальство – это, братцы, все что угодно, от награды до расстрела. И что примечательно, за одно и то же.

Ожидание длилось недолго. Сначала командир танка усмотрел-таки, что приехали свои, и выбрался наружу. Тут же появился и второй БА-10. Лихо затормозив рядом с первым, бронеавтомобиль выпустил из своего нутра высокого широкоплечего дядьку, моих лет примерно. Лицо у начальника было открытое и доброе. Ну, в бинокль так показалось. Ошибся только я маленько. Не звезды к нам пожаловали, а ромбы[5]5
  Ромбы в петлицах – у высшего начальствующего военно-политического состава, от бригадного комиссара до армейского комиссара 1-го ранга.


[Закрыть]. А это, братцы, как бы не хуже.

Если с генералом еще есть надежда, что он разберется, то эти…

А вот лейтенант, похоже, этого комиссара знает, причем знает хорошо: ишь, лыбится как. Что же, если знакомец – уже неплохо. Ваня спрыгнул с танка и порысил к броневикам, чтобы не заставлять ждать начальство, подошел чуть неровно, но молодцевато, как и положено перед большим начальством, доложился. Потом подробнее рассказал, показывая на окрестности. Ну, и в мою сторону тоже показал, а потом и помахал рукой, дескать, давай сюда, пред ясны очи.

Ясное дело, пошел. Даже подбежал немного. Бригадные комиссары, они ждать не любят. Подошел, представился. Дескать, такой-то, занимаюсь оборудованием пулеметного гнезда для… Но бригадный комиссар дослушивать не стал, обнял. На меня пахнул запах папирос и «Шипра».

– Молодцы! Просто молодцы! Если бы все так воевали!

На нас посыпались комплименты за совершенный подвиг. Конечно, четыре танка, «ганомаг» и куча немцев во главе с порученцем генерала при известной доле усердия можно считать подвигом. Особенно если не считать, что побили врага почти как в тире. Иван вывалил комиссару на планшетку документы фашистов.

Главный из первого бронеавтомобиля, майор с двумя шпалами, нас всех тщательно записал. И Ваню (тут только я узнал, что фамилия его – Максимов), и весь экипаж, и даже меня, скромного старшего лейтенанта из 65-го ОМИБа. А бригадный комиссар громогласно заявил, что просто так этого не оставит и награды для нас добьется, это верный факт.

Тут безымянный майор отозвал бригадного комиссара в сторонку, и я тихонечко спросил у Вани:

– Это кто?

– Это Николай Кириллович Попель, бригадный комиссар из нашего мехкорпуса. Мировой командир! Они сейчас в район Горохова едут.

Попель вернулся буквально через минуту с газетой в руках.

– Вот, свежая «Правда», зачитаете своим богатырям, – сказал он и подал ее почему-то мне.

– Спасибо, товарищ бригадный… – начал я, мельком посмотрев на газету. Свежей ее было трудно назвать – 25-е число, но в наших краях и такое пойдет.

– Хватит, не на митинге, времени нет, – оборвал меня Попель и, повернувшись к майору, сказал:

– Давайте, езжайте, я здесь остаюсь. Здесь мое место! С ними!

Спутники Попеля остолбенели. Немая сцена продолжалась несколько секунд, которых мне хватило на фантазии о том, как комиссар здесь нами накомандует. Помню в 1942-м Лева Мехлис, тогдашний замначальника Главного политического управления Красной армии, в Крыму половину фронта положил своими глупыми приказами да назначениями. Хотя Попеля в войсках хвалили. Боевой, пулям не кланяется…

Первым очнулся майор, который, очевидно, был и порученцем, и нянькой Попелю.

– Николай Кириллович, ну нельзя же так, – начал он. – Вы не можете бросить все…

– Отстань от меня, – замполит отмахнулся от помощника как от надоедливой мухи. – Мое место как коммуниста – на переднем крае. Здесь мы раскатаем немца так, что надолго запомнят! А ты давай, за подмогой! Я сейчас напишу Рябышеву и Варенникову в штаб мехкорпуса.

Попель открыл планшет, достал карандаш:

– Да какая подмога, товарищ бригадный комиссар?! – не выдержал майор. – Наше соединение только на марш больше суток потратило! На Радехов надо идти, там бои тяжеленные, все решается сейчас! Ну, поймите же, Николай Кириллович, кроме вас некому поднять солдат в атаку! – И добавил совершенно по-домашнему: – Поехали, а?

Насчет того, что кроме Попеля некому поднять бойцов в атаку, я сильно сомневался, но согласно кивнул.

– Товарищ бригадный комиссар, мы справимся. – Я повертел «Правду» в руках, засунул ее под ремень. – Только вы дайте приказ помочь нам.

– Ладно, ребята, вы тут… – Попель замолчал на секунду, вздохнул тяжело, потом продолжил: – Держитесь! Будет худо, отходите на Дубно, там наши. Делегата я сейчас пошлю, из дивизии Васильева вам пришлют подкрепление. Роту танков и пехоту. Держитесь!

Он пошел к своему бронеавтомобилю и, перед тем как залезть внутрь, повернулся и отдал нам честь.

* * *

С Иваном мы попрощались, наспех обнявшись. Что толку во всяких словах перед боем? Понятно, что ему будет тяжелее, чем мне. Потом, даст бог, встретимся, поговорим.

Я специально засек ради интереса: немцы открыли огонь через тридцать две минуты. Не стали ждать, когда мы их пошлем второй раз. Первый снаряд упал в реку метрах в ста справа от нас и глухо бумкнул взрывом. За первым последовали второй, третий, одни дальше, другие ближе. Оганесян, выглядывая из вырытой щели, только вздыхал, глядя на плывущую мимо оглушенную рыбу.

– Ладно, Оганесян, вот я тебе сейчас газету «Правда» почитаю, – сказал я, когда во взрывах образовалась пауза. То ли у немцев корректировщика не было, то ли он, опасаясь растяжек, не видел толком, но стреляли немцы так себе.

– Давайте, товарищ старший лейтенант. Интересно же, что там творится, – согласился мех вод.

Я развернул газету и начал читать заголовки, начав с первой страницы:

– Красная армия – родное детище советского народа. Стахановским трудом поможем фронту. Будем работать вдвое, втрое производительнее.

– Это как, товарищ старший лейтенант? – спросил Оганесян. – Они могли работать вдвое лучше, а начали только сейчас?

– Ты, Оганесян, такие вопросы лучше никому не задавай, – предупредил я его. – Написали в «Правде», значит, так оно и есть. Понял?

– Понял. Про другое вопрос можно?

– Валяй.

– А Бог есть?

Я поперхнулся. Ну и разговор пошел.

– Может, и есть. В окопах неверующих мало, – вздохнул я, вспоминая свое первое ранение.

Точно так же сидел в траншее, пережидал артналет. Под Киевом дело было. Страшно было – жуть. Рядом молился молодой паренек – только что призвали, первый бой. И такое лицо у него было… Уверенное. Будто какая-то сила за ним стоит, которая убережет. Помню, как рядом раздался взрыв, в плечо меня кольнуло, я даже сразу не заметил – немцы после артналета пошли в атаку. Стрелял, кидал гранаты… Только после боя почувствовал – левое плечо онемело. И вся рука в крови. Так меня и увезли в Киев лечиться. Госпиталь эвакуировать успели только наполовину, не повезло мне. Я потом еще из оккупированного города еле вышел – чуть не сгинул. А пареньку – хоть бы хны, два осколка по каске прошлись, лишь царапины на зеленой краске остались.

– Помолиться хочешь?

– Так я не умею, – пожал плечами Оганесян.

– Сам-то откуда?

– Ереван. У нас там все храмы позакрывали, священников почти не осталось. Ой, вон, немцы идут!

Ничего в этой реальности не поменялось. Артналет – и сразу атака. В КВ гаубицы так и не попали, лишь перепахали оба берега. Зато разминирование сделали.

Той же дорогой выползали танки. Снова десяток. Только теперь «троек» было больше – шесть против четырех «двоек». «Двоечки» скромно держались сзади, выпустив вперед тройку Т-3, которые, запарковавшись чуть позади своих подбитых собратьев, высунули пушки и тут же начали долбить по нашему танку. Попадали не все, да и те снаряды, что попадали, со звоном улетали в сторону.

Наконец, прозвучал и наш ответ. Мимо. Что ж ты мажешь, Копейкин? А еще хвалился первым местом на стрельбах! Наводчик исправился на втором выстреле: правая «тройка» сильно высунулась и поздно врубила заднюю. Через несколько секунд ее башня приподнялась, медленно вспухая снизу, потом все пошло быстрее, и через секунду вместо танка стояла куча железа. Сдетонировал БК – от грохота заложило уши. Оганесян что-то победно заорал, я на всякий случай причесал из пулемета горящий танк – мало ли кого выкинуло живым. Хотя вряд ли.

– Вот теперь молодцы! – крикнул я в сторону КВ. – Давайте и дальше так, может, вылезем из этой жопы.

Разумеется, меня никто не услышал, бой разгорелся с новой силой.

Дальше дуэль происходила по тому же сценарию: немцы стреляют и ничего не могут сделать, наши стреляют и мажут. Получилось подбить еще одну «троечку», сбили гуслю, но машину фашисты быстро подцепили тросом.

– Товарищ лейтенант! Что же вы ждете, стреляйте! – Мехвод теребил меня за рукав, показывая на суетящихся немцев. Вот только стрелять было некуда – гансы грамотно прикрылись танком. Я дал несколько очередей в надежде на рикошет, но впустую.

За всем этим увлекательным зрелищем я чуть было не пропустил невнятное шевеление на том берегу – метров на двести ниже по течению. Что-то там не то было в зарослях кустов. Показалось? Может, просто упала сбитая осколком ветка? Но нет, вот они, красавчики – из-за кустов выплыла надувная лодочка, в которой сидели два гансика, а третий залезал, оттолкнувшись от берега. Что-то тяжелое хотят доставить любители лодочных прогулок на этот берег: низковато сидит лодка, чуть не черпает воду. Жаль, не узнаем, что именно. Потому что мы, в отличие от Копейкина, попали с первой очереди, отправив остатки лодки и тех, кто в ней сидели, в свободное плавание. Вода Хрестиновки окрасилась красным.

Понятное дело, немцы это просто так оставить не могли и начали лупить по нам из минометов. Ну как, не совсем по нам, в нашу сторону. После такого в реке рыбы, наверное, не осталось совсем. Но тут вскрикнул Оганесян, напомнив, что затишье и безопасность на войне – самые хрупкие вещи. Вот ты сидел и радовался жизни, а вот тебя несут твои товарищи в сторону сортировочной площадки медсанбата, используя твою шинель вместо носилок.

Мехводу, можно сказать, сильно повезло: осколок впился в его руку как раз в тот момент, когда он решил почесать свой нос. Если бы не рука, он пролетел бы дальше, к шее. Думал я о превратностях судьбы одновременно с перевязкой.

– Ну что, посмотрел кино? Теперь плати за билет.

Оганесян скрипит зубами, но терпит.

Кровь хлестала сквозь рукав весьма обильно, наверное, перебило какой-то крупный сосуд, так что еще и жгут пришлось сооружать из брючного ремня мехвода.

Пока я возился с Оганесяном, на поле боя появились новые действующие лица. Чуть меньше, чем в километре от нас, немцы начали закреплять распорки зенитного орудия 88 миллиметров, в просторечии – «ахт-ахт». Убийца танков прибыл к нам. И, скорее всего, из танка его либо не видно совсем, либо видно плохо, потому что следующий выстрел из КВ был в бесполезную «тройку», стрельбу из которой можно было терпеть хоть до вечера.

Сейчас «ахт-ахт» установят, прицелятся, пристреляются – и конец. Нашему танку осталось жить минут пять, не больше. Говорят, что из немецкой зенитки стреляли чуть не по двадцать выстрелов в минуту. Я такого не видел, но и выстрелов пять нам за глаза хватит.

Я выпустил по зенитке длинную очередь. Попал я, конечно, в небо Украинской ССР. По крайней мере, возня у зенитки не прекратилась. Когда я после стрельбы посмотрел на них в бинокль, то обслуга так же деловито укрепляла распорки. Вряд ли кто-то из них даже понял, что по ним кто-то стрелял.

– Так, Оганесян, слушай, – крикнул я мехводу, пытаясь быть громче канонады немецких танков. – Остаешься здесь, я – к нашим! Пора отходить! Сейчас из зенитки начнут лупить!

Он только кивнул и передвинулся к пулемету. Не знаю, сможет ли он стрелять одной рукой, а если сможет, то много ли настреляет, но те, кто сейчас в танке, важнее. Да и не полезут сейчас немцы под свои снаряды.

Короткими перебежками побежал я к броду. Вроде и недалеко, а время потратил. Я уже сделал первый шаг в воду, молясь о том, чтобы меня не прибило случайным рикошетом, как зенитка сделала свой первый, пристрелочный выстрел. Видать, их наводчики оказались более везучими, чем Копейкин, потому что у меня на глазах в броне КВ с таким мощным «бам» появилась дыра, как раз там, где сидят командир и наводчик с заряжающим.

Я бросился к танку, который стоял без движения. Что я там рассиживался, смотрел на зенитку? Надо было сразу предупредить, что пора уходить! Кто там в живых остался?

Вдруг в паре метров от меня из воды вынырнул Антонов. Хреново выглядел стрелок: лицо закопчено хуже, чем у кочегара, из носа течет кровь, глаза ошалевшие. Я бросился к нему, пока он не упал назад в воду.

– Антонов, где остальные?! Что с ними?! – Я схватил его за грудки и тряс, пока он не пришел в себя.

– Вверху все… – безнадежно ответил он. – Я один остался… пробило броню и рвануло… я… через аварийный люк…

– Антонов, твой люк открыт? На корпусе? Почему ты через него не полез? – продолжал я трясти его.

– Не знаю, – ответил он. – Закрыт, бой же. – И посмотрел на меня пустыми глазами.

Где находится аварийный люк, я знал. Найти бы еще его в мутной речной воде. Надо срочно доставать ребят – может, кто остался живой – и готовить танк к подрыву. Немцы мне много времени не отпустят.

С аварийным люком повезло, я влез в него почти сразу, совсем немного провозился. В танке я сразу закашлялся: казалось, из воздуха тут можно добывать порох. Кое-как добрался до того люка, что над радистом-стрелком, открыл его. Хоть дышать стало легче. По броне опять со звоном ударило, но пробития не случилось.

Вдохнул пару раз свежий воздух, полез доставать наших.

Копейкин скользнул вниз почти без помех. Осколком ему попало в висок, разворотив череп. Даже удивиться не успел, умер мгновенно. Видать, не сильно грешил, хорошую смерть принял.

– Антонов, ты где? – проорал я, высунувшись в люк на корпусе.

– Здесь, тащ старший… – раздался голос из воды.

Похоже, он остался стоять там, где я его и оставил.

– Сюда давай, быстрее, – поторопил я его. – Лезь сюда, принимай Копейкина.

Подняв неожиданно легкое тело наводчика, я подал его в люк.

Немцы оживились, обстрел усилился. КВ опять превратился в колокол. Повалил какой-то дым.

– Принимай, что ты там тормозишь? – спросил я, когда так и не дождался помощи.

– Так он же… он мертвый… – В голосе Антонова послышалась начинающаяся паника.

– Антонов! – рявкнул я из танка.

– Я, тащ старший лейтенант! – отозвался он совсем другим голосом.

– Слушай мою команду! – продолжил я. – Принять тело товарища!

– Есть принять! – И тело Копейкина поползло в люк. За ним я вытащил труп Максимова. У лейтенанта была практически оторвана голова.

Я уже начал примеряться, как мне лучше вытащить Нургалиева – я все его никак не мог нащупать. Дыма в танке стало больше, он начал прилично чадить. Внутри и раньше нечем дышать было, а сейчас едкий дым просто выжигал легкие изнутри.

Антонов оттащил тело Копейкина к берегу, взял Максимова.

– Тащ, лейтенант, вроде немцы… в нашу сторону едут…

Я, наконец, зацепил Нургалиева, дернул его в люк – он застрял. Огонь добрался до чего-то горючего, танк вспыхнул. На меня пыхнуло жаром, я заорал, изо всех сил дернул труп.

Нургалиев вывалился безвольной куклой из люка, я, периодически ныряя в воду, потащил его к берегу. Вспыхнувший танк сильно задымил, и эта завеса прикрыла нас с Антоновым от обстрела. Я все ждал, когда он взорвется, постоянно готовясь погрузиться в реку, но КВ, даже умирая, спасал нас.

Оганесян тоже помог. Пулемет не смолкал, и немцы перенесли обстрел на окоп.

Мы вытащили трупы на берег, ползком начали перетаскивать их к зарослям слева от позиции. Деревья были изрешечены осколками, лесу здорово досталось от перелетов.

– Оганесян! – заорал я. – Давай за нами!

Мехвод прекратил стрелять, немцы тоже притихли.

Мы смогли подняться на ноги, в три приема перенести тела в глубь лесочка. Появился шатающийся Оганесян, бледный, словно смерть.

– Думал все, конец мне! – бессильно прохрипел он, опускаясь на траву, и вскрикнул, заметив, наконец, тела: – Ой! Лейтенанта убило… И Нургалиева…

– Копейкин тоже погиб. Смертью храбрых. До последнего стрелял, – буркнул Антонов, падая на траву рядом с нами.

Я сдернул с него гимнастерку, осмотрел торс. Много мелких осколков от брони пробило форму, впилось ему в тело.

– Сейчас, подождите, – я рванул обратно к реке, почти ползком добрался до окопчика. Выкинул в воду затворную раму МГ, прихватил вещички. Вернувшись к бойцам, ножом разрезал парашют, перевязал Антонова.

– Надо дальше уходить – немцы начинают переправляться, – сказал я, вставая на ноги.

– Нет, не могу, давайте хоть немного отдохнем, – застонал Антонов. – Сил нет.

– Я тоже никакой, – поддержал его Оганесян. – Много крови потерял.

– Немцы как переправятся, захотят с нами познакомиться и проявить настоящее фашистское гостеприимство. – Мне опять пришлось включить командный голос. – Как думаете, насколько скоро они начнут прочесывать этот лесок и все окрестности? Быстро встали и за мной! Некогда стонать!

Я закинул сидор за спину, схватил за гимнастерки сразу два трупа и потащил прочь от реки. Мехвод со стрелком ухватили тело лейтенанта и рывками потащили вслед за мной.