Текст книги "Путь «Обязательной боли». Или истории о суррогатном материнстве"

Затем начался вполне обычный процесс вынашивания, и хоть эта семья устраивала легкую форму истерики по поводу каждого анализа или назначения, которое казалось им неидеальным, и несмотря на то, что звонили они М. все по очереди. Не знаю, почему муж не мог передать полученную от нас информацию жене, жена – маме и так по кругу. Они по одному и тому же поводу звонили обязательно все по отдельности, и М. шутила, что пора начать записывать ответы на диктофон и просто включать их оставшимся двум членам семьи после разговора с первым. Но это были издержки профессии, это можно было пережить. В моменте мы, конечно, злились, но уже назавтра забывали о надуманной клиентами проблеме. В итоге наша сурмама родила им чудесного здорового мальчишку, очень похожего на папу. И это событие, каким бы тернистым путем участники программы к нему ни шли, решительно изменило их жизнь. Родители, счастливые и довольные, с долгожданным чудом на руках упорхнули из роддома, а следом коршуном вылетела бабушка, взгляд которой, несмотря на радость, оставался сосредоточенным. Конечно, теперь ей предстоит оберегать еще одного, самого главного для семьи человека, тут расслабляться нельзя!

Что касается сурмамы, то я не знаю, потратила ли она хоть маленькую часть своего гонорара на зубы.

Глава 4

Сентябрь 2012

Я, как обычно, налила себе кофе, взяла две конфетки и в перерывах между звонками и сообщениями просматривала на компьютере папки доноров, с тем чтобы попросить новых фотографий у тех, кого давно не выбирали родители. Потому что все дело всегда в фотках. Кроме того, когда я отправляла фотографии кандидаток по электронной почте, то могла выбрать удачные и не слать не совсем выигрышные. Это было удобно, и родители, и агентство имели возможность подумать над содержимым письма, сформировать его, «переспать» с мыслями о его содержимом и так далее. И так практически всегда было с клиентами А. Но М. была женщиной стремительной, она любила делать все здесь и сейчас, поэтому после переговоров она всегда пыталась усадить клиентов за компьютер рядом с мной, чтобы я «прямосейчас» показывала им каких-то кандидатов. И когда я открывала папку, то они видели все, удачное и не очень. Удобство этой схемы было в том, что М. очень убедительно вещала клиентам, имея в виду какого-нибудь удобного кандидата, что она «очень на вас похожа, просто одно лицо», и после сколько-нибудь кратного повторения клиенты начинали верить и по факту часто склонялись к указанному М. кандидату. Быстро и эффективно. Неудобство этой схемы было в том, что перед каждой программой нужно спрашивать у донора о возможности участия, потому что молодые девушки, кроме того, что могли просто передумать, могли и забеременеть, переехать или быть занятыми в программе напрямую в клинике, о чем мы не могли знать заранее. И вот мы сидели, надо мной стояла М., рядом со мной жаждали результата родители, и я начинала обзвон. И это состояние бесит меня до сих пор – кто-то не брал трубку, родители расстраивались, М. настаивала «звони еще», кто-то брал, и ему было неудобно говорить, кто-то говорил, что надо подумать и так далее. В итоге все сидели и нервничали. Иногда родители, заведенные М., тоже начинали считать, что надо решить все немедленно, и хотели смотреть других кандидатов, если эта трубку не берет. А у нее жизнь своя есть, это нормально. Перезвонит она, когда сможет. И она, может, и правда, вам лучше всего подойдет.

– Нам не надо решать это сейчас, уймитесь! – хотелось мне прикрикнуть на окружающую меня команду. Но я так, конечно, никогда не делала.

Короче, подбор доноров с родителями в офисе – это был ад. Когда М. беседовала с клиентами по донорской программе, они озвучивали, что выбирают неанонимную программу, то я вся внутренне подбиралась и готовилась к этой нервотрепке. Иногда люди говорили, что лучше дома в спокойной обстановке вместе с семьей посмотрят фотки, то я отправляла им письмо вместе с лучами любви и добра. А иногда люди просто спешили, не могли потратить еще неопределенное время на заседание в нашем офисе, и тогда М. говорила:

– Ну, у вас как будет время, звоните и приезжайте в офис, вместе с Алёной тут покопаетесь в базе.

И если они в итоге звонили и записывались на очный подбор, я заранее всеми фибрами души ненавидела этот день. И бесячесть этого процесса в 100% случаев оправдывала мои ожидания.

Если хотите понять мои чувства, то начните делать свою обычную работу, но посадите вокруг себя двух-трех человек, каждому из которых поручите поминутно вносить правки. Лучше всего, если один из них будет возвышаться над компьютером лицом к вам (читай – возвышаться над вами) и рандомно называть какие-то факты о людях, а второй или второй и третий будет сидеть слева настолько близко, чтобы вы четко слышали аромат их духов, и им было удобно тыкнуть в экран вашего компьютера пальчиком. Интроверты – не представляйте, это больно, и вам оно не надо. Остальные – ну как, кайфанули?

Но в этом аду очного подбора был еще и совсем особенный котел, который я называю «серийные выбиральщики». Ооо, эти люди просто сводят с ума. На самом деле, я глубоко убеждена, что эти клиенты не вполне приняли для себя решение о том, что готовы пойти на донорство. Такие люди не хотят программу с донором и беременность, они хотят ВЫБИРАТЬ донора. Были люди, которые в прямом смысле выбирали годами и ни к чему не приходили. Люди могли звонить нам и просить обновить рассылку по запросу, то есть чтобы я прислала им фото новых кандидатов, которые появились с тех пор, как они в последний раз звонили. И эта категория «серийных выбиральщиков» была еще ничего, хотя в основном я с самого начала знала, что они никого не выберут. Но были и те, которые раз за разом приходили в офис и усаживались рядом со мной. Один из них при этом всегда стикером заклеивал камеру на моем компьютере, чем неизменно вводил меня в ступор. Еще один потенциальный отец все время приходил без записи и рассказывал нам о том, какая у него красивая жена и как мы не хотим ему помочь и подобрать такого же донора. И важно выделить два аспекта: выйдите на улицу, в метро, в банк, в магазин и оглядитесь вокруг – какова вероятность того, что из абсолютно всех людей, попадающихся вам на глаза, вы встретите кого-то, кто на вас действительно похож? Не знаю цифр, но кажется, что ничтожная. По крайней мере, мне никто подобный на глаз не попадался. А теперь возьмем это мизерный процент попадания, вычтем из него мужчин, из всех женщин оставим только тех, что до 30, у кого есть дети, кто живет в определенном городе и готов стать донором клеток. В итоге выходим на вероятность, равную ничтожность делить на миллион. Логично? Вполне. Кажется ли этот расклад логичным родителям – конечно нет. Многие из них, если не все, говорили мне: «Ну, симпатичную, с высшим образованием, на меня похожую – такую подберете?» А я не могу ответить нет, я подбираю. Ну и второй аспект: мы видели жену того человека, и поверьте, она была совершенным воплощением крылатой фразы «красота в глазах смотрящего».

Многие из клиентов у нас были дистанционными, то есть мы никогда не виделись и начинали общение и дальнейший подбор по звонку или электронному письму. Я всегда просто спрашивала более широкие параметры для подбора типа цвета глаз и волос и групп крови, а М. иногда предлагала клиентке прислать свою фотографию для референса. Почему я считала это бесполезным, вы можете понять из абзаца выше. Но когда клиентки присылали свои фотографии, то у них складывалось ощущение индивидуального подхода, некой эксклюзивности запроса, поэтому чисто психологически такой ход имел некий смысл. И среди таких клиентов у нас была примечательная особа, которая в самом первом письме написала, что она потрясающе красивая женщина («все так говорят») с идеальной фигурой, и ей нужен донор исключительной привлекательности. Что показательно, свою фотографию она не прислала. В письме со вложением был такой текст: «Своих хороших фотографий я не нашла, да в молодости и фотографировались-то как попало, поэтому я прикрепила фото, на которое вам стоит ориентироваться – вот мне нужна такая девушка». Знаете, что было во вложении? Фото Софи Лорен в расцвете славы, туго затянутой в корсет.

Была еще клиентка, которую сильно интересовал размер ноги донора и ее сестер (если они есть), была такая, которая измеряла толщину запястий и щиколоток, был будущий папа, который проводил какое-то тестирование, похожее на тест IQ и психологический тестинг, но в итоге выбрал девушку, у которой было меньше всего баллов, но самые удачные фото. Какая неожиданность…

Почему же я заговорила о донорах. Да потому что пару месяцев назад А. должна была приехать на встречу в офис. Ничего не предвещало беды, но минут за 20 до назначенного времени она позвонила мне и сказала:

– Слушай, у меня тут дело нарисовалось на другом конце города, и мне сейчас совершенно неудобно ехать в офис в центр, потому что потом я по пробкам туда доберусь часа через два. Давай-ка ты с клиентами сама побеседуешь?

Я задохнулась от неожиданности.

– Как я? А что, М. не может?

– Ну какая М.! Ты сама все прекрасно знаешь. Ты столько переговоров послушала, в почте с клиентами ты уже самостоятельно переписываешься, даже вопросов не задаешь. Пора самой на арену выходить. Это же донорский контракт, там все просто, ты это прекрасно знаешь. Я же не прошу тебя по сурмаме беседовать. Пока, – ухмыльнулась она.

– А вдруг они меня спросят то, что я не знаю?

– Во-первых, я не верю, что такое произойдет. Во-вторых, наберешь мне, если что. Ну, Алён, не вредничай давай, все. Отлично ты справишься.

– Ну, посмотрим, – неуверенно заключила я.

– Они вроде нормальные, во всяком случае, по телефонному разговору, так что не бойся. Давай, позвонишь потом.

Надо объяснить, что слово «нормальные» в нашем обиходе включало в себя чуть больше, чем психиатрический статус. Нормальными считались люди, которые спокойно воспринимали условия договора и не начинали качать права, которые не пытались перекроить наш контракт, которые на все подряд не говорили «ой, да я все это знаю», сделав в жизни одно ЭКО, и которые, самое главное, разговаривали интеллигентно и вежливо. Если вам представлялось, что ввиду дороговизны и уникальности наших услуг контингент клиентов должен быть исключительно нормальным, то спешу вас разочаровать – коэффициент нормальности колебался где-то в границах 30—40% от общего числа. Остальные, а это большинство, были «интересными» или «с изюмом», а совсем небольшой (но стабильный) процент составляли те, после ухода которых из офиса А., М. или впоследствии я вздыхали на весь офис:

– Нет, ну эти конкретно не в себе!

Это, конечно, всегда были запоминающиеся личности.

В данном случае ко мне направлялись нормальные, и это утешало. Хотя «диагноз» был поставлен им А. только по телефону.

В оговоренное время в офис зашли довольно молодые, не старше 35 лет, супруги и скромно расположились на диване. Я села напротив них. Я знала, что им страшно, но, черт возьми, если бы они знали, как страшно было в тот момент мне.

Когда я начала говорить, то почувствовала, как у меня буквально физически дрожит нижняя губа. Не знаю, было ли это сильно видно со стороны, но по ощущениям, это было состояние как у ребенка, который вот-вот расплачется. Причем плакать-то я точно не собиралась, но унять этот нервный спазм смогла не сразу. Когда мой монолог продолжался какое-то время, то губы расслаблялись, и я говорила как обычно, но стоило мне прерваться, чтобы дать клиентам задать вопрос, то уже новое предложение снова вызывало у меня дрожь. А они, кстати, не спрашивали ничего такого – А. была права, я прекрасно знала ответы на все их вопросы и даже на неприятные (вроде «а если у донора не возьмут клеток?») отвечала просто и по факту, без увиливаний и попыток как-то обойти неприятный вопрос. Никогда не забуду это странное ощущение дрожащих губ в том разговоре. И, дорогие клиенты, от всей души спасибо, что были такими нормальными!

Разговор был не очень длинным, мы обсудили все по существу, и я их отпустила думать. Они перезвонили примерно через неделю и подписали договор на анонимного донора. Так как в этой программе получалось, что выбирает донора компания «Горго», то я, чувствуя особую теплоту к первым «своим» клиентам, выбрала им отличную девочку с большой отдачей по клеткам в надежде, что у них получится много эмбрионов, чтобы можно было делать неоднократные попытки переноса. Так как после пункции донора мы не имеем отношения к процессу, то результатов таких переносов мы потом зачастую не знаем, ибо это считается личной информацией пациента, и клиника репродукции не должна нам об этом сообщать, то я не знаю, наступила ли у них беременность. Но искренне надеюсь, что да. А может, и не одна.

В общем, теперь я уже вовсю сама беседовала с клиентами по донорским программам, ведь, впечатлившись моими успехами, М. вслед за А. перекинула на меня и своих. Мой функционал рос, и в трудовой книжке появилась новая запись. Через год работы в «Горго» я перестала быть офис-менеджером, а стала менеджером по работе с клиентами, что звучало уже более статусно для 22-летней девчонки.

Но наряду с радостями случались и горести. Самым горьким, конечно, были и остаются звонки и письма родителям, когда приходится сообщать об отрицательных результатах ХГЧ или остановках беременностей – к этому времени я делала и это.

И была у нас клиентка Белоногова Вера, в программу с эсэм она пошла одна, мужа у нее не было. Эмбрион был последний, других получить по медицинским причинам она не могла, а полностью донорский материал в своей программе использовать она была не готова, поэтому у нее был один шанс. Эта женщина выглядела как типичная работница филармонии – худенькая, маленькая, в черном платье с кружевными манжетами и высоким воротничком, очень интеллигентная и возвышенная. Высокий пучок светлых волос и маленькие серьги-жемчужинки в ушах дополнялись серо-голубыми глазами, а разговаривала она чуть дрожащим высоким голосом, каждое предложение ввиду то ли волнения, то ли неуверенности заканчивая чуть вопросительной интонацией.

Ее врач назначил ХГЧ сурмаме через 14 дней после переноса. Это довольно много, но так иногда назначают. Врачи, с которыми мы работали на тот момент (да и сейчас), больше любят назначать ХГЧ через 10 дней, чтобы и родители, и сурмама долго не томились. Результат все равно от этого не изменится, просто в случае положительного на 14-й день цифра в анализе будет больше. Но она там точно будет, свидетельствуя о наступившей беременности, и на 9-й, и на 10-й день. Но это не вопрос для дискуссий, назначение всегда остается за лечащим врачом пациентки, мы только исполняем указания.

Так вот, у нашей сурмамы за два дня до назначенной даты ХГЧ резко прихватило живот и начало кровить. Мы, естественно, доставили ее в лабу, сдали ХГЧ и укололи Pr. и Dc. в качестве сохраняющей терапии на случай, если нам есть что сохранять. Как всегда делается в таких случаях, я позвонила врачу клиентки.

– Доктор, у нас тут сурмать Белоноговой крованула.

– А ХГЧ уже сдавали, напомните?

– По назначению – послезавтра. Но мы, само собой, сегодня сдали.

– Хорошо. Ну, надо ей Pr. и Dc. уколоть. Pr. – сегодня троекратно, Dc. – по ситуации, если кровь не остановится.

– Да, конечно, мы ей все укололи и с собой дали. Но там так конкретно все было, как первый день цикла, довольно обильно. Сами понимаете…

– Да, Алён, понимаю, конечно, что ничего хорошего мы там уже не ждем. Но до результата терапию сохраняем. Если ХГЧ отрицательный придет, то все отменяем. Напиши мне вечером, что там с анализом.

– Договорились.

Результат вечером пришел, как мы и предполагали, отрицательный. Беременность не наступила. Я написала об этом клиентке по почте, описав всю ситуацию. И часов в 8, когда я уже собиралась домой (да, в 6 часов я уходила из офиса редко), раздался звонок:

– Алло, Алёна!

– Здравствуйте, да.

– Вы что натворили? Вы зачем препараты отменили? Я получила ваше письмо, я просто в ужасе.

– Вера, мне очень жаль, что так случилось, правда. Но ХГЧ отрицательный, поэтому продлевать терапию смысла нет, мы с вашим доктором это обсудили.

– Доктор же говорил послезавтра ХГЧ сдавать, а вы что натворили? А вдруг он положительный, а вы препараты отменили? – кричала в истерическом состоянии клиентка.

– Вера, так не бывает, если он сегодня отрицательный, он и послезавтра отрицательным будет, у женщины уже месячные прорвались.

– Это не вам решать, что у нее прорвалось! – буквально уходил в ультразвук и без того высокий голос.

– Но послушайте… – пыталась вести диалог я.

– Вы меня убили! Вы меня убили! Вы отобрали у меня смысл жизни!

Я просто опешила от таких обвинений. Я даже не знала, что сказать. Да мне и не давали слова.

– У человека жизнь на кону, а вы вот так просто решаете, что это отрицательный результат, и все отменяете. Да как вы могли со мной так поступить? – совершенно не контролировала себя женщина.

– Но это не я решила, от меня результат не зависит, к сожалению…

– Зависит! Зависит! Это вы меня убили! Зачем мне теперь жить?

– Вера… – пыталась я вставить хоть слово.

– Вам все равно, для вас это просто отрицательный, а у меня жизнь под откос! Вы отняли у меня единственный шанс! Вы просто убили меня!.. – продолжала сквозь всхлипы кричать она.

Я не буду воспроизводить диалог полностью, характер обвинений понятен и так. Она выкрикивала мне их в трубку еще минут 10 и никак не реагировала на предложение обсудить результат не со мной, а со своим лечащим врачом. Очевидно, что репродуктолог бы такое слушать не стал, в каком бы отчаянии ни находилась пациентка. Вероятность отрицательного результата, к сожалению, одинакова и для тех, у кого 10 эмбрионов в запасе, и для тех, у кого он единственный. Но как бы беспочвенны ни были ее обвинения, они меня страшно ранили. Мне было обидно за отрицательный результат, да и никто никогда раньше мне, молодой девчонке, не кидал в лицо обвинений о том, что я разрушила чью-то жизнь. И я не могла отгородиться от них, я еще не умела не воспринимать это на свой счет.

В этот день я пришла домой в однушку на другом конце города, которую мы напополам с моей подругой Леной снимали в то время, забралась под красный дешевый плед из «Икеа» с головой и, не включая свет, свернулась в позе эмбриона. Через какое-то время с работы вернулась Лена. В доме тихо и темно.

– Эээй, есть кто живой? – проговорила подруга, зажигая свет в прихожей. И увидела меня в гостиной под падающим на диван из коридора светом.

– Угу, – невнятно промычала я.

– Ясно. Сегодня совсем жопа была? – спросила она, снимая туфли.

– Угу.

– Полежишь или расскажешь?

Я только плотнее натянула плед.

– Ясно. Пойду еду на завтра себе приготовлю, если что, приходи чай пить.

Иногда после работы мы практиковали молчание, когда у одной из нас был тяжелый день. Такая традиция возникла сама собой – ты много говорила на работе, и у тебя совсем нет сил обсуждать это еще и со мной – понимаю, не лезу, давай включим фильм и начнем готовиться к завтрашнему дню без лишних обсуждений. Но тогда был первый раз, когда я при этом не просто молчала, а лежала в темноте, отгородившись от мира пледом, слушала стук своего сердца и ждала, когда слезы перестанут стекать по щекам.

Глава 5

Февраль 2013

В жизни офиса снова произошли изменения – пару-тройку месяцев назад у меня появилась помощница. Дело в том, что после того как М. и А. поняли, что я отлично справляюсь с консультациями пациентов по донорам, они, недолго думая, стали подбрасывать мне и консультации по суррогатному материнству. И так как опыт переговоров у меня уже был, первая консультация по сурмаме с клиентами не вызвала у меня особого волнения. Я была спокойна и уверена в своих знаниях. Да и письма клиентам, как ранее подметила А., я писала уже полностью самостоятельно, не звонила начальницам за советом и не спрашивала, в какой формулировке в том или ином случае лучше подать информацию разным людям. Однако не буду скрывать, после первой «большой» консультации я испытала гордость и тихое удовлетворение. («Большой» я традиционно называла про себя консультацию, где у родителей есть запрос и на донора ооцитов, и на суррогатную маму одновременно.) Объясню – с самого образования компании «Горго» 6 лет назад все беседы с клиентами и подписание договоров были прерогативой генерального и финансового директоров. Они никогда не панировали наделять кого-то другого этими полномочиями. Получалось, что я создала свою должность и свои обязанности внутри компании сама, до меня этой ниши не существовало в принципе. Можете смеяться, но в 23 года это много значит для девушки. Хотя, может быть, это много значит для целеустремленного и влюбленного в свое дело человека в любом возрасте.

Итак, помощницу мою звали Наталья, и она попалась в поле зрения А. как наша бывшая суррогатная мама, которая иногда просила какую-нибудь подработку. Часто она выполняла для компании водительско-курьерские функции или организовывала быт в квартирах, которые мы снимали для приезжих суррогатных мам. Наташа была одинокой мамой троих детей – одного скромного и исполнительного юноши-старшеклассника и двух неуправляемых активных погодок разного пола старшего детсадовского возраста. Она очень хотела пойти в программу суррогатного материнства еще раз, но так как ей уже исполнилось 37 лет, то это было невозможно. И когда, посоветовавшись со мной, А. предложила ей полноценную работу в офисе с 10 до 18, та без колебаний согласилась. Но по факту она не всегда находилась в офисе, потому что иногда я или А. отправляли ее на задания «в поля» – сопроводить донора на прием, встретить сурмаму на вокзале, заехать в аптеку или передать гонорар донору или зарплату сурмаме. Спросите, почему это делали я или А., но не М.? Да потому что М. не замечала мелочей в силу своей глобальности. Она привыкла звонить мне – она звонит мне. Каждый раз она просто слышала мое «Здрасьте!» и в ответ сбрасывала на меня атомной бомбой гору заданий, и ей было совершенно все равно, как они будут выполнены. Точнее не как – потому что, ясное дело, безупречно, а какими силами. Ей было абсолютно плевать, вызову я эсэм такси или отправлю за ней Наташу, главное, чтобы ее отвезли. Она не тратила времени и усилий на то, чтобы отдельно звонить и раздавать директивы Дарье или Наталье, это за нее делала я.

Если вы еще не почувствовали, к чему все это неизбежно вело, я продолжу. В большинстве случаев, когда выдавалась свободная минутка (а у Наташи она выдавалась часто, в отличие от меня, потому что мне приходилось совершать те же звонки, а может, и чуть больше, чтобы подстраховать работу, которую я делегировала ей), мои любимые офисные коллеги закрывались в кабинете бухгалтера и болтали о своей взрослой серьезной опытной жизни и омрачающем ее факте моего существования. Я, само собой, не могу утверждать, так как никогда не подслушивала, но зачем еще закрывать дверь в кабинет, если, кроме вас, в офисе только я?

Я никогда ни с одной из них не ругалась, не спорила и ничего не доказывала. Но посередине интереснейшего Наташиного спича о том, почему ее снова отчитывала воспитательница детей в саду, могла прервать ее словами:

– Ага, Наташ, это супер, а что тебе Ильина ответила? Забрала она упаковку F. в лабе? Ей сегодня вечером первую таблетку пить, она тебе отписалась, что препарат у нее?

И Наталья неохотно возвращалась на рабочую волну и начинала искать ответ на мой вопрос в переписках в телефоне или соответствующую отметку в записной книжке.

В общем, не сочтите меня мегерой (хотя кто я такая, чтобы вам указывать), но моя рабочая жизнь с помощницей обогатилась только тем, что приходилось контролировать не только все тех же сурмам и доноров, временами лабораторию и водителей, а еще и ее. Одна радость – я передоверила Наташе покупку ж/д билетов. А это, как вы понимаете, делало меня сильно счастливее.

Сегодня был как раз один из тех дней, когда всю вторую половину дня Наталья была «на заданиях», поэтому мы попрощались примерно в час, а в 13:30 на консультацию записалась очень приятная, судя по голосу, девушка Агния все от того же нашего любимого и самого результативного на тот момент доктора Коновалова.

В назначенное время несмело толкая от себя дверь, в офис вошли две молодые девушки.

– Здравствуйте! Можете оставить верхнюю одежду здесь и проходите, присаживайтесь вот сюда на диванчик, – встретила я их.

– Меня зовут Алёна, а вы у нас?.. – уточнила я, чтобы распознать, кто из девушек наш пациент.

– Здравствуйте! Агния – это я, – сказала одна из девушек, расправляя темно-русые волосы, смятые теплым шарфом, – а это моя сестра Диана.

– Моральная поддержка? – понимающе улыбнулась я.

– Да, она старшая и всегда со мной, чтоб не страшно было, – скромно призналась клиентка.

Обе девушки были голубоглазыми приятными особами лет 27—29, сестра была чуть выше Агнии и хоть, наверное, должна была выглядеть более рациональной и хладнокровной, будучи назначенной поддержкой, но тоже заметно волновалась. У обеих девушек были длинные волосы примерно одного оттенка, но у старшей сестры – совсем прямые, а у младшей – чуть волнистые.

– Чайку, кофейку?

– Нет, спасибо, мы как раз из кафе.

– Понятно. Ну, Агния, давайте, рассказывайте. Чем мы вам можем помочь?

– Нам нужна суррогатная мама. Точнее мне, конечно. У Дианы все в порядке, у меня уже есть племянник, – и Агния взглянула на сестру с нежностью, а та чуть виновато потянула вверх уголки губ.

– Давайте я начну с самого начала.

– Давайте, так будет идеально, – подбодрила ее я.

– Мне совершенно точно нужна суррогатная мама, потому что у меня нет матки. Не удивляйтесь, что я так просто об этом говорю, за столько лет смирилась, – снова улыбнулась она.

Что, интересно, значит «столько лет»? Ей явно было лет 27. Если матку удалили после неудачных родов, выкидыша, онкологии и тому подобного, то вряд ли прошло так уж много лет по опыту других пациентов. Пока картинка не складывалась.

– У меня нет матки вообще, ее никогда не было, врожденный дефект. Я узнала об этом в 12 лет, когда врач на школьном медосмотре сказала мне, что надо взять маму и сходить к гинекологу, потому что она ничего не может разглядеть. Да и месячных у меня не было, а у большинства одноклассниц уже шли.

– Ох… – сочувственно наклонила я голову.

– Ага, оказывается, такое бывает!

Сестра погладила Агнию по коленке.

– В общем, мы пошли с мамой к гинекологу, и доктор в городской больнице подтвердил, что матки нет вовсе, а яичники в недоразвитом состоянии. Спасибо Коновалову, что он вообще меня сейчас стимулирует, а то некоторые не брали вообще, потому что не верили в успех!

– Да, доктор точно будет пытаться до конца, в нем я не сомневаюсь, – согласилась я с ней в оценке врача.

– Еще как будем пытаться! – бодро заверила Агния. – У нас на это уже деньги отложены, мы пойдем до победного. Клетки у меня получаются не в каждом цикле, но иногда получатся, у меня есть один эмбрион уже, и сейчас в новом цикле я снова стимулируюсь.

– Понимаете, – вступила Диана, – у нас родители такие восприимчивые.

– О да! – весело согласилась с ней сестра.

– Они сразу сказали, что раз у тебя такой дефект, – она с извинением посмотрела на Агнию, – то это нас, родителей, вина. Значит, мы должны тебе обеспечить какой-то шанс. А тогда еще про суррогатное материнство никто особо не знал доподлинно, как сейчас, но мы почему-то все решили, что это стоит примерно как квартира. И вот они начали копить Агнии на квартиру.

– Да, – продолжила сама пациентка, – я вот теперь как раз продаю эту квартиру, поэтому пришла к вам, что пора запускать процесс.

– Ну надо же, какие у вас родители дальновидные! – восхитилась я.

– Ага, мы знаем, – переглянулись девушки.

– У нас вообще семья очень дружная. Вот видите, сестра со мной. Она и в клиники со мной ходит. Донорскую сперму в базе помогала выбирать. Мужа же у меня нет, да и партнера никогда не было, куда я со своим… – не смогла подобрать она слов для описания проблемы.

Мне стало ее невыразимо жаль. Она была очаровательной молодой девушкой с открытым распахнутым взглядом, бесконечным оптимизмом и верой в будущее, но какой-то внутренний дефект, отсутствие одного, прямо скажем, даже не жизненно важного органа стало для нее решающим фактором в том, чтобы решить, что она не имеет права отягощать чью-то еще жизнь, кроме жизней членов своей семьи, у которых нет выбора. Она сознательно отказалась от любви, не рассматривая вариант, что в мире, где полно здоровых и полноценных женщин, кто-то выберет ее. Как же, черт возьми, это все несправедливо.

– Представляете, многие даже думают, что Диана не сестра! – решила уйти в шутку Агния. – Я слышала сама от админов в клинике, там одна другой рассказывала, что мы лесбиянки, – заговорщически захихикала она.

– Да вы что! Что, прям так и сказали? Ужас какой! – шокированно выпалила я.

– Ну, они не нам это сказали! – весело подхватила Диана. – Я просто в уборную отходила, а на обратном пути услышала этот разговор. Они меня не видели. Это было очень забавно, очень захотелось позвонить мужу, чтобы они с сыном нас с Агнией из клиники забрали, чтобы прямо на ресепшен поднялись. Вот бы админы удивились!

– Наверное, они бы сломали голову, пытаясь понять хитросплетения вашей семьи, – развеселилась и я вслед за девушками.

– Сто процентов! – согласились сестры.

И мы принялись понемногу разбираться с особенностями программы и договора. Агния реагировала на все с пониманием, не очень интересовалась каверзными деталями, проходилась общими мазками, так сказать. И когда я сказала, что дам им с собой договор почитать и изучить, разводя руками, заметила:

– Да чего мне его так уж читать, вы же его все равно под меня менять не будете?

– Это верно, мы договор не меняем особо, разве что какие-то совсем несущественные мелочи.

– Ну вот, а что я могу понимать в этих мелочах? Коновалов мне вас посоветовал, сказал, что не первый год с вами работает, что вы самые лучшие, поэтому я к вам и пришла. Мне думать уже некогда, мне надо ребенка рожать скорее, что мне этот договор.

«Ну все, ты моя любимица! Однозначно», – сказала я про себя.

Нет, правда, это было уже слишком. Мало того, что она, казалось, сама утешала своим настроем всех вокруг в тот момент, когда это на нее должно быть обращено все внимание и сочувствие, так еще и настолько разумно, адекватно и по-деловому относилась к нашему будущему совместному процессу, что это не могло не восхищать. Вообще, нет никого лучше тех пациентов, которые говорят: «Вы профессионалы – вы работайте. Мы в этом не разбираемся, поэтому просто не будем вмешиваться». Агния, судя по всему, была идеальным образчиком такого клиента. И от этого, и от того, что я сегодня о ней узнала, приходилось желать ей успеха с сурмамой чуточку больше, чем остальным.