Текст книги "Изумрудный шифр"

Часть вторая

Глава 6

Рим

Едва открыв глаза, кардинал Маринетти понял, что день будет неудачным во всех отношениях. В нервном раздражении он облачился в одежды и долго не мог выйти из спальни, лишь стоял у окна, напряженно вглядываясь в сад. Утро было таким жарким, что даже легкий ветерок, колыхавший шелковые шторы, не приносил облегчения, только обдавал горячим воздухом.

– Господи, – бормотал он, глядя на распятие, – убереги…

Губы тихо шептали молитву, прося помощи у того, кому он служил. Яркое воображение, неподдельный страх и божественный экстаз, соединяясь вместе, творят необъяснимое, и сквозь пелену, накрывшую глаза, Маринетти казалось, что господь с порицанием глядит на него. Он с удвоенной силой просил милости, надеясь избавиться от укоров совести, сжигающих его изнутри.

На пороге спальни он остановился и еще раз посмотрел на распятие. Сейчас, как никогда, он был уверен, что предстоящий день принесет страдания, и со страхом для себя ощущал, что не знает, откуда их ждать.

Войдя в кабинет, Маринетти прямиком устремился к окнам и с шумом задвинул шторы. Комната погрузилась в полумрак, символически отгородив его от остального мира. Кардинал с облегчением вздохнул, почувствовав некоторое успокоение.

– Надо выпить, – объявил он себе и подошел к шкафу, в котором хранил алкогольные напитки.

Налив виски, Маринетти прищурился, оценивая, сможет ли такая порция снять душевное напряжение, и, усмехнувшись, подлил еще. Виски огнем разлилось по напряженному телу. Он в раздражении повернулся к двери, услышав, что она открывается.

– Ты? – произнес он, оглядывая вошедшего человека. – Что ты здесь делаешь?

Голос Маринетти эхом разошелся по комнате и быстро затих, уступая место пораженному молчанию. Он вдруг понял, в чем состоит истинная цель визита этого неожиданного гостя, и горько усмехнулся. Глухие выстрелы нарушили мучительно-неприятное безмолвие, и Маринетти тяжело отступил назад, сквозь туман в голове слыша, как со звоном падают на пол бутылки с напитками. Жадно хватая воздух губами, он собирал последние силы, чтобы посмотреть в горевшие золотым блеском глаза подошедшего к нему человека. Он видел, как медленно поднимается рука, держащая пистолет, к его голове, и с болью всматривался в мягкий абрис губ, растянутых в безразличной улыбке.

Глава 7

Черный «Ауди» на большой скорости свернул с автострады, выехав на дорогу, ведущую к заправке, и с аккуратной точностью остановился у колонки.

– Синьорина, – в окно машины постучали, – вам нужна помощь?

Луиза Фернанда посмотрела на высокого парнишку, замершего в ожидании.

– Нужно наполнить бак и протереть стекло.

– Конечно, – кивнул парень, но тут же выпалил: – Синьорина, у вас кровь!

– Где? – Луиза Фернанда посмотрела на мокрые ладошки, на которых виднелись ржаво-красные пятна, и спрятала их за спиной. – Поранилась, – ответила она, стараясь унять дрожь в голосе.

Но взгляд парнишки был направлен вниз, на голые коленки. Луиза Фернанда посмотрела на свои ноги, и глаза ее от ужаса сделались больше. На загорелом бедре зияла запекшаяся глубокая рана, нога ниже ее была окрашена бордовыми и местами уже засохшими потеками крови. «Наверное, поранилась, когда упала, споткнувшись о ноги Эдуардо», – подумала она.

– Все в порядке.

Луиза Фернанда справилась с эмоциями и полезла в машину за аптечкой.

Сидя в кафе и вытирая бинтами кровь, она удивлялась тому, что не почувствовала, как такая большая рана появилась на ноге, и тому, что совершенно не ощущала боли.

– Кофе, – попросила она официантку.

Женщина кивнула и удалилась. Луиза Фернанда посмотрела в окно и зажмурилась от солнечных лучей. Она прикрыла лицо рукой и почувствовала, как глаза наполнились слезами. Сильное возбуждение, в котором она находилась последние часы, ушло, уступив место отчаянию и ужасу. Перед глазами стояло белое лицо Глории, заставляющее трястись в новом припадке страха. Луиза Фернанда ни о чем не спрашивала себя. Вопросы о том, кто и за что мог убить ее друзей, не мучили ее в те минуты. Она лишь думала, что она больше никогда не увидит тех, кого любила. Мысль, что они навсегда ушли из ее жизни, заставила со стоном стиснуть зубы, не давая громким рыданиям вырваться из груди. Лишь предстоящая встреча с Армандо была единственным утешением, поддерживающим ее. До Рима осталось всего пятьдесят километров, и Луиза Фернанда устало вздохнула, понимая, что уже менее чем через час окажется в спасительной теплоте объятий кардинала.

Рим приветствовал звоном колоколов и шумом машин. Радостная атмосфера уже давно проснувшегося города нисколько не подходила тому внутреннему состоянию, в котором пребывала молодая женщина, быстро идущая по теплым плитам дорожки, ведущей к дворцу кардинала Альбицци.

В машине Луиза Фернанда причесала волосы и отряхнула платье, чтобы не пугать своим видом монахов. Но все усилия прошли даром, потому что мужчины в темных сутанах удивленно смотрели на нее, провожая долгими изучающими взглядами. Тем не менее никто не сделал попытки подойти к женщине и узнать о цели ее визита. Луиза Фернанда быстро шла вперед, всем видом показывая, что прекрасно знает дорогу и ей не нужна помощь. Рана на ноге начала ныть, но девушка не хотела останавливаться. Она знала, что самое главное сейчас – увидеть Армандо, и даже острые приступы боли не могут заставить ее задержаться на мгновение в теплом саду и перевести дух.

– Луиза Фернанда. – Мягкая рука дотронулась до плеча, заставляя обернуться.

Луиза Фернанда посмотрела в обеспокоенное лицо отца Джорджио и быстро прижалась к его груди. Он медленно отстранился и внимательно ее оглядел.

– Что случилось?

Джорджио был настолько поражен странным видом всегда обольстительной и веселой Луизы Фернанды, что незаметно для себя перешел на «ты».

– Ты ранена?

– Мне нужно увидеть Армандо, – сбивчиво произнесла Луиза Фернанда и вздрогнула от шума упавшего рядом с ними тяжелого предмета.

Монах, уронивший железную лейку на каменные плиты, извинился и вежливо отошел в сторону, стараясь не мешать беседе. Отец Джорджио затылком чувствовал настороженные взгляды, направленные в их сторону. «Сегодня во время обедни будет много лишних разговоров», – с раздражением подумал он, и, обняв за плечи Луизу Фернанду, повел ее внутрь дворца.

– Почему ты так напугана? – ласково спросил он, понимая, что девушка сейчас толком ничего не скажет.

Шум падающей лейки привел ее в необъяснимое волнение, и Джорджио чувствовал, как она дрожит. Крепко прижимая Луизу Фернанду к своему боку, он понимал, что ведет себя недопустимым для священника образом, но, с другой стороны, ему доставляло удовольствие ощущать теплоту ее кожи.

– Мы пришли, – сказал он, остановившись перед кабинетом кардинала, и подтолкнул Луизу Фернанду к двери.

Она молча проскользнула внутрь, и Джорджио расстроился оттого, что она не сказала ему ни слова на прощание.

Луиза Фернанда остановилась у двери и полными слез глазами посмотрела на сидящего в кресле кардинала Альбицци.

– Армандо, – жалобно протянула она, но он не ответил ей.

Черные глаза с любовью смотрели на нее. Она подбежала к старику и уткнулась лицом ему в колени.

– Их всех убили, – стонала она, чувствуя, как сутана становится мокрой от слез. – О, Армандо, Глория сказала, что это все из-за твоих подарков.

Она почувствовала тяжесть руки на своем плече.

– Дитя, – хриплым голосом позвал Армандо.

Луиза Фернанда испуганно подняла голову вверх, и взгляд ее уперся в рваные раны на груди кардинала. Шелковая ткань вокруг них была мокрой, и от нее исходил терпкий запах крови. Бессознательно она провела рукой по его груди и посмотрела на пальцы, окрасившиеся в страшный бордовый цвет.

Лицо Армандо было неподвижным. Казалось, что все его силы ушли на последний зов. Широко раскрыв глаза, Армандо смотрел на что-то или кого-то позади нее, и этот взгляд наполнил Луизу Фернанду уверенностью, что за ней стоит убийца. Она медленно поднялась и вдруг поняла, что не испытывает страха. Страх ушел, но его место заняло неподвижное оцепенение. Луиза Фернанда смотрела на белые губы Армандо, думая о стоящем сзади человеке и о выстреле, который может раздаться в любое мгновение. Но в комнате стояла оглушающая тишина, лишь изредка нарушаемая судорожными вздохами все еще борющегося за жизнь Армандо. Луиза Фернанда с ужасом обернулась. Кроме них двоих, в кабинете никого не было. Тогда она мгновенно бросилась к двери и, выбежав в коридор, стала звать на помощь.

– Луиза, – выдавил Армандо из себя, – забери…

– Что забрать? – Луиза Фернанда вытерла вспухшие от слез щеки.

Он смотрел на фото в серебряной рамке, стоящее на столе.

– Я заберу ее, – кивнула она и дотронулась до его руки, но он неожиданно сильно сжал ее пальцы.

– Не дай добраться до него, – просипел Армандо, хватая ртом воздух. – Нельзя, чтобы… моего мальчика… – Мутным от боли и отчаяния взглядом он смотрел ей в глаза, заставляя выполнить приказ.

– Какого мальчика? – непонимающе спросила Луиза Фернанда.

Он снова перевел взгляд на фото.

– Я вижу только нашу фотографию. О каком мальчике ты говоришь? – заплакала она.

– И сама… – Альбицци замолчал.

Луиза Фернанда упала на колени перед кардиналом, который все еще смотрел на нее, но уже потухшим, ничего не выражающим взглядом. Осторожно, будто боясь потревожить смерть, вошедшую в эту комнату, она дотронулась щекой до его коленей, шепотом произнося бессвязные молитвы.

Дверь кабинета открылась, и на пороге в немом изумлении замер отец Джорджио. Быстро подбежав к кардиналу, он проверил пульс на его шее и снова выбежал в коридор, на ходу отдавая распоряжения. Луиза Фернанда не обращала внимание на снующих вокруг людей, она лишь вяло качнулась, когда чьи-то руки подняли ее с пола, и сморщилась, почувствовав запах нашатыря.

– Луиза Фернанда, – высоким от напряжения голосом спросил Джорджио, – кто стрелял в кардинала?

– Я не знаю, – проговорила она и опустила глаза.

Комната кружилась перед глазами. Она нетвердыми шагами подошла к столу, взяла серебряную рамку и медленно вышла в коридор. В торопливой суете никто не заметил ее исчезновения, лишь спустя некоторое время обнаружили пропажу главного свидетеля или виновника и в ужасе бегали по дворцу, ища незаметно ушедшую женщину. Луиза Фернанда, шатаясь, дошла до своей машины, аккуратно положила рамку на сиденье и села за руль. Она не собиралась уезжать, как, впрочем, и оставаться. Лишь сидела в нагревшейся под жарким солнцем машине, не понимая, как следует поступить дальше.

– Слава богу, Луиза Фернанда, я вас нашел, – торопливо проговорил подбежавший к ней отец Джорджио. – Идемте, дорогая, с вами должны провести беседу полицейские.

* * *

Комиссар Мандзони был вежлив и учтив, но в его низком и тягучем голосе чувствовалось раздражение. Было чудовищно жарко. В комнате безостановочно работал вентилятор, обдувая горячим воздухом и разбрасывая волосы Луизы Фернанды. Каждый раз она безропотно поправляла светлые пряди и смотрела в пол, тихо отвечая на вопросы пытающегося ее запутать Мандзони. Час назад ей сделали соскоб с поверхности рук на наличие пороха на коже и сняли отпечатки пальцев.

– И все же я не понимаю, почему вы в такой спешке приехали в Рим? Неужели, ради одной встречи с кардиналом Альбицци?

– Да, я хотела увидеться с Армандо, – Луиза Фернанда холодно посмотрела в блестящие недоверием глаза комиссара.

– Армандо? Как мило. – Толстая фигура проплыла возле стола и замерла в полуметре от Луизы Фернанды. – Вы были настолько близки с кардиналом, что имели честь звать его по имени?

До этого мягкий голос вдруг стал ехидным, а круглые глаза быстро превратились в язвительные щелочки.

– А что вас смущает? – таким же насмешливым тоном спросила Луиза Фернанда.

Комиссар удивленно приподнял левую бровь и пристально вгляделся в лицо сидящей перед ним женщины, которая, несмотря на усталость и испытанное потрясение, пыталась сохранять спокойствие. Он был уверен, что кардинала убила не она. Еще до того как он вошел в комнату для допросов, ему уже были известны результаты анализов. Следов пороха на ее руках не было, да и отпечатки пальцев ни о чем не говорили. Синьорина Альворадо никогда не привлекалась к ответственности и, как говорилось в отчете, вела ничем не привлекательный для полиции образ жизни.

– Значит, мне стоит верить, что с кардиналом Альбицци вас связывала только дружба?

– Комиссар, – Луиза Фернанда поправила падающие на лицо волосы, – вы сомневаетесь во мне или в Армандо Альбицци?

– Кто-нибудь, выключите этот чертов вентилятор! – загремел Мандзони.

– Но мы же задохнемся от жары, – недовольно пробурчал один из полицейских с мокрыми подмышками, но вентилятор все же выключил.

– Направь прошение премьер-министру с просьбой установить здесь кондиционер, – Мандзони осадил гневным взглядом ворчащего полицейского и снова повернулся к Луизе Фернанде: – Отец Джорджио сказал, что вы были взволнованы в момент приезда. Причина?

– У меня проблемы в личной жизни.

– И всякий раз, когда у вас случаются неприятности, вы ищете встреч с кардиналом Альбицци? – Мандзони запустил руку в густую шевелюру и яростно почесал затылок.

– Да.

– Почему?

– Потому что Армандо был моим наставником и лучшим другом. Я не нахожу ничего странного в том, чтобы просить помощи у друзей.

– Особенно если их при этом убивают.

Луиза Фернанда потерла влажные ладошки.

– Я не убивала кардинала Альбицци.

– Тогда почему вы пытались скрыться с места преступления?

– Я была поражена случившимся, но не пыталась сбежать. – Она спокойно смотрела на комиссара и думала только о том, чтобы этот изматывающий разговор скорее закончился.

Луиза Фернанда ничего не сказала о том, что произошло в Милане, но предполагала, что трупы Глории и Эдуардо уже обнаружили. Кроме того, в их квартирах повсюду найдут отпечатки ее пальцев. Успокаивало лишь то, что до того момента, когда полицейские выйдут на нее, времени предостаточно, чтобы уехать из страны. Мысли быстро проносились в голове, и Луиза Фернанда лихорадочно искала возможности выпутаться из сложившейся ситуации. Но ее лицо оставалось спокойным, оно говорило о безмерной усталости и непритворной скорби.

– Можете быть свободной, – произнес Мандзони.

– Я могу уехать в Милан?

– Да. Но вам не разрешается выезжать из страны до окончания следствия.

Луиза Фернанда направилась к двери.

– Откуда у вас рана на ноге? – вдруг спросил он.

– Неудачно упала.

* * *

Луиза Фернанда отчаянно гнала машину по автостраде. Вначале ей хотелось плакать, но она поняла, что не может выдавить из себя и слезинки. Она горевала по друзьям и Армандо и в то же время была полна злости на последнего, считая его виновником всех смертей. Все мысли сводились только к одному: злополучным подаркам. Луиза Фернанда не могла понять, что стоит за этими безделушками и почему они представляют такую ценность для убийцы или убийц. Не давали покоя и последние слова Армандо с просьбой защитить какого-то мальчика. «Что бы ни произошло, – внезапно решила она, – следующей жертвой буду я. Ведь меня не убили только потому, что не смогли найти. Если бы в момент обыска я оказалась дома, то давно лежала бы у себя в квартире с пулей в голове».

Страх снова прокрался в душу. Она с ужасом представила, что ей придется вернуться домой, чтобы забрать документы, кредитные карты и чековые книжки. Если повезет и в квартире ее никто не будет встречать, она завтра же снимет деньги со счетов и покинет Италию.

Глава 8

Кастель Гандольфо

Стеклянные двери небольшого кабинета были настежь распахнуты, и с широкой террасы сладко веяло ароматом цветущего шиповника. Уходящее за горизонт солнце уже почти отдало землю в объятия тихого вечера, принесшего с собой успокоительную прохладу и покой. В высоком кресле, спрятанном в тени дикой розы, сидел понтифик и задумчиво глядел поверх ярких кустов шиповника, аккуратно рассаженных по всему периметру террасы. Плед, прикрывающий худые ноги, съехал на пол, и вошедший на балкон высокий священник любовно поправил его.

– Спасибо, Карло, – поблагодарил понтифик.

– Ваше святейшество, отец Массимо и отец Бруно ожидают встречи с вами.

– Пригласите их в мой кабинет.

Понтифик убрал плед в сторону и, поддерживаемый рукой отца Карло, поднялся с места. Медленно передвигаясь, они перешли в кабинет, где отец Карло осторожно усадил понтифика в мягкое кресло и вернулся на террасу за пледом. Опустившись на колени, он быстро прикрыл им ноги папы и заботливо посмотрел в усталые глаза.

– Святой отец, вы бледны. Как вы себя чувствуете? – Карло дотронулся до руки понтифика и поразился ее холодности.

– Душа полна горечи утраты, – отозвался папа. – Вы уже подготовились к возвращению в Ватикан?

– К отъезду все готово. – Отец Карло утвердительно кивнул. – Вам необходимо отдохнуть, сегодня был невероятно тяжелый и трагичный день.

Понтифик протянул руку взволнованному отцу Карло, и тот легонько сжал ее.

– Неожиданное горе оглушает намного сильнее, чем ожидаемое несчастье, – едва слышно проговорил понтифик и тяжело посмотрел в сторону сада.

О чудовищных убийствах кардиналов с невероятной быстротой стало известно средствам массовой информации, и теперь по всем телевизионным каналам выходили экстренные выпуски новостей, а газеты готовились к массированному обстрелу Ватикана. Страшное известие настигло папу в летней резиденции, вокруг которой уже несколько часов дежурили журналисты, и Карло представил себе, каким напряженным будет завтрашний выезд в Рим. Никто не сомневался в непогрешимости понтифика, но смерть двух высочайший сановников соберет немало ложных слухов и, конечно же, придется по вкусу и телевизионщикам, и газетчикам.

– Только яростный фанатик мог совершить подобного рода святотатство! – внезапно сказал отец Карло.

– Возможно, вы правы, – Понтифик склонил голову и дрожащей рукой провел по подбородку. – А теперь, любезный, пригласите отца Массимо и отца Бруно в кабинет. И подайте нам чаю.

– Да, ваше святейшество, – поклонился отец Карло.

Быстрыми шагами он направился в приемную. Отец Карло работал с папой уже много лет и знал его намного лучше, чем другие, менее приближенные люди. При близком общении человек максимально открывается, обнажая скрытые для посторонних стороны своего характера. Тот понтифик, которого люди видят с балкона в момент произнесения речи, или который ведет службу, сильно отличается от сидящего в кресле усталого и больного человека. «Ему приходится сложнее, чем другим людям, – подумал Карло. – Ибо даже в момент печали и траура он вынужден решать вопросы политики и чести».

В светлой приемной отец Карло поклонился двум монахам-иезуитам. Он испытывал глубокое уважение к этим священникам, как, впрочем, и все ближайшее окружение понтифика. Принадлежащие ордену «Общества Иисуса», они находились в прямом подчинении папы римского. Мало кто знал об их существовании, да и те, кому было известно, не имели представления о возложенных на них миссиях. Ведя монахов в кабинет папы, отец Карло слышал только свои шаги, и у него возникало желание обернуться, чтобы проверить, не исчезли ли его спутники. Пропустив монахов в кабинет, он принес чай и быстро удалился.

Отец Массимо опустился на колено, взял руку понтифика и почтительно поцеловал ее. То же самое повторил отец Бруно, отметив про себя, как сильно с момента последней встречи постарел папа.

– Присядьте, дети мои, – сказал папа и улыбнулся. – Прочтите.

Понтифик жестом указал на папки, лежащие на столе, и замолк, дав монахам возможность ознакомиться с документами. Незаметно из-под ресниц он наблюдал за ними, в который раз отмечая неисповедимость поворотов судьбы, приведших этих мужчин в лоно церкви. Их вера в господа была безгранична, сила духа – непоколебима, а чувства – безупречны в своей чистоте. Понтифик с благодарностью и уважением смотрел в их лица, зная, что они чувствуют его взгляд. Не было ничего в их жизненных путях, о чем ему не было бы известно, ибо открытость являлась главным условием возникших между ними отношений. Мужчины по-разному нашли путь к богу, но общность целей и сила веры стали наиважнейшими факторами, по которым понтифик выделил их из числа остальных. Они являлись несокрушимыми воинами, стоящими на защите интересов католической церкви и, в частности, самого папы.

Понтифик вспомнил, как впервые увидел их много лет назад. Ветер уже сорвал все листья с деревьев, и трава была холодной, но это не мешало мужчинам, одетым в тонкие кимоно, тренироваться в саду. Ноги Бруно, обутые в легкие сандалии, проехались по мокрой траве, он упал на спину и от неожиданности рассмеялся. Его страстность и горячность осветили собой хмурое осеннее утро, а задорный смех взрослого мужчины с нежным лицом мальчишки вызвал улыбку понтифика, наблюдавшего за тренировкой из окна кабинета. Позже он узнал, что монахи являются инструкторами по физической подготовке, они обучают гвардию Ватикана. В частных беседах стало известно об их жизни до принятия сана, что вызвало необычайный интерес и заставило особо присмотреться к столь незаурядным людям.

Отец Массимо родился в семье известного ученого-востоковеда и все детство и юность провел в Шанхае. И если внешне он выглядел как настоящий европеец, то видение мира у него было типично восточным. Понтифика завораживала сдержанность и даже некоторая мягкость его суждений, глубокий взгляд на окружающие вещи поражал ясностью и остротой, а ровность характера и умение владеть собой восхищало. Прекрасный оратор, Массимо мог увлечь любого человека рассказами о местах, где бывал, историями о прошлом. Да и сам понтифик с небывалым интересом вслушивался в эти повествования. Массимо мог ловко отвлечь человека от его истинных мыслей. Сладкими речами он заставлял думать и говорить то, что ему было угодно, оставаясь при всей своей мягкой коварности искренним и открытым.

Массимо ходил в обычную школу, и его большие карие глаза и смуглая кожа, вначале бывшие предметом насмешек китайских детей, вскоре стали привычными на вид. Люди покорялись особой чуткости мальчика, а его отзывчивость и терпение вызывали ответные чувства. В восемь его отправили в монастырь, известный всему Китаю своими традициями и школой боевых искусств. Будучи единственным европейцем среди окружающих его людей, Массимо постоянно ощущал свое отличие от остальных. Ко всему прочему оказалось, что он пришел в боевые искусства поздно: ему было почти девять, в то время как китайские дети начинали занятия в четыре года. Но природное упорство, а также деньги состоятельного отца, много платившего за персональных учителей, помогли догнать одногодков. Именно в монастыре Массимо осознал, насколько велика сила духа человека. Просиживая долгие часы в монастырской библиотеке, Массимо изучал древние книги и рукописи по истории и религии, а потом вел задевающие его за живое беседы со старейшими монахами, которые, к искреннему удивлению остальных, снисходили до общения с ним.

В восемнадцать лет Массимо, уверенный в правильности своего решения, объявил родителям, что уезжает в Рим для того, чтобы стать священником. Он увидел опечаленные глаза мамы и удивленный взгляд отца, понявшего, что это не временный каприз, а твердое решение уже взрослого мужчины, решившего посвятить свою жизнь важной цели. Сдержанно сказав о том, что каждый человек сам выбирает свой путь, отец удалился, и по его слишком явному спокойствию Массимо понял, какое неожиданное разочарование принесла эта новость. Но, будучи мудрым и умным человеком, отец не стал препятствовать сыну в стремлении посвятить жизнь богу.

После восьми лет обучения в Риме, Массимо принял сан и отправился в Северную Африку нести слово божье. Его стройное гибкое тело, привыкшее к постоянным тренировкам, от которых он не отказался даже после того, как вошел в лоно церкви, привлекало внимание изящностью и пластикой движений. Мягкий блеск темных глаз порождал интерес, завораживал искренностью и чистотой. Тонкая и строгая красота лица вызывала желание проникнуть внутрь его мыслей, узнать и понять этого человека, так твердо и убежденно стоявшего в своей вере.

Спустя некоторое время в его жизнь вошел бунтарь Бруно, не признающий никаких авторитетов, с мальчишечьим максимализмом знающий ответы на все вопросы.

Горячий неаполитанский паренек Бруно все детство провел на улице, постигая премудрости жизни с такими же нищими оборванцами, как и он сам. Воровать сумки у зазевавшихся прохожих казалось ему веселым времяпровождением, и еще смешнее было обманывать многочисленных туристов, выуживая у них мелкие суммы денег. Всю появившуюся наличность быстро спускали на игровых автоматах, тратили на выпивку и подружек. Голубоглазый и смуглый, с тонким носом и высокими скулами, он рано познал удовольствия любви. Где бы Бруно ни появлялся, женщины всегда выделяли его из числа остальных мужчин, и ни одна из них не могла отказаться от возможности почувствовать себя желанной в руках этого грубоватого, но восхитительно красивого молодого человека.

Честно работать, как отец или старшие братья, Бруно не хотелось. Жажда скорых денег привела к тому, что он с компанией друзей ограбил небольшой магазинчик. Узнав о случившемся, отец умолил хозяина не подавать иск против сына, обещав выплатить ущерб. Спустя день поднял сына среди ночи, заставил одеться и быстро собрать вещи. У дома стояла заведенная машина, и отец, переговорив с водителем, усадил сына на заднее сиденье.

– Иностранный легион, Обань. По дороге купи словарь. И стань, наконец, мужчиной! – сказал отец и пошел прочь от машины.

Все сидящие в машине ребята ехали во Францию с единственной целью – вступить в легион и тем самым начать новую жизнь. Одни не имели работы и нуждались в деньгах, других привлекали слава и престиж, но не было среди них никого, кого силой посадили в машину, заставив подчиниться чужому решению. Едва Бруно переступил ворота легиона, как понял, что в прошлое дороги нет, и это заставило его ошеломленно остановиться, потому что той жизни, которой он жил, уже не было, а будущего он еще не видел. После пятнадцати недель жесточайшего обучения, произнося клятву верности, Бруно понял, что жизнь его жестоко наказала, сделав тем, кем он не является. Он не был в душе военным, но также знал, что никогда не станет дезертиром, позорно оставив службу, тем более после присяги.

Каждый легионер обязан был прослужить два года на заморских территориях Франции, но все ребята страстно мечтали отсидеться в Оранже или, на худой конец, улететь во Французскую Гвинею, где в Куру базировался один из полков. Хотя служба в нем оплачивалась недорого, а чрезвычайно горячий и влажный климат доставлял массу неприятностей, этот полк выгодно отличался от остальных, так как в нем имелся свой собственный бордель, и каждый легионер после долгих месяцев воздержания мечтал подержать в руках нежное женское тело. Но не было ни одного желающего служить в Джибути, несмотря на то, что там можно было заработать большие деньги. Все заключалось в элементарном страхе перед военными действиями, так как этот полк интенсивно использовали в решении военных конфликтов.

Узнав о своем распределении в Джибути, Бруно собрал вещи, попрощался с друзьями так, как будто уезжал погостить к маме, и с безразличием стал ждать время отправки в лагерь.

Жизнь в Африке оказалась не такой, какой он надеялся ее увидеть. Изобилие проституток и дешевого пива превращали службу в некий фарс. Легионеры проводили жаркие вечера в беспробудных пьянках, которые неизменно заканчивались дикими оргиями. В это же время в соседнем Сомали происходили вооруженные столкновения между правительственными войсками и оппозиционными группировками. Получив известие о передислокации части войск легиона из Джибути и увидев свое имя в списках, отправляющихся в Сомали, Бруно даже обрадовался, усмотрев в этом прекрасную возможность выпустить злость, съедавшую его.

Четыре месяца перестрелок с местным населением, свергнутое правительство, ожесточенные голодные люди, раненые и убитые дети порой доводили его до сумасшествия, заставляя по-другому оценивать жизнь. Однажды легионеров, перевозящих раненых солдат в госпиталь, обстреляли повстанцы. Бруно очнулся лишь к вечеру. Лицо было залито кровью, а правая рука не двигалась. Он даже не смог дотянуться до лежавшей недалеко согнутой винтовки, пытаясь увернуться от подошедшего к нему человека, чувствуя, как мир снова превращается в черную пропасть. Когда Бруно в следующий раз очнулся, то обнаружил себя не в камере для пленных и не в гробу, как ожидал, а в аккуратной светлой комнатке. Три месяца после контузии и тяжелых ранений он находился в лагере миссионеров. Правая рука была повреждена в локте и почти не двигалась, и Бруно с новым приливом злости понял, что стал инвалидом. Когда-то веселый и бойкий мальчишка, производивший грандиозное впечатление на женщин, превратился в раненого и затравленного человека с полными печали и страха глазами.

Каждое утро из окна, выходящего во внутренний дворик, Бруно видел, как упражняется молодой священник. Отец Массимо тоже видел безразличные глаза Бруно, и это заставляло его трепетать от жалости к потерявшему себя мальчику.

– Бруно, может, вы хотите тренироваться вместе со мной? – спросил Массимо у неподвижного легионера.

– Я инвалид, – процедил Бруно.

– Тренировки начнем с завтрашнего рассвета, – сказал Массимо, не дав Бруно возможности отказаться.

Наутро Бруно не появился во внутреннем дворике, и тогда Массимо пришел за ним.

– Оставьте меня в покое! – выкрикнул Бруно, пугая раненых.

– Что ж, раз вы так желаете, я больше не стану предлагать вам свое общество. Когда по возвращении на континент выйдете на пенсию, вспоминайте иногда о священнике, который искренне хотел помочь.

Через несколько минут Бруно появился во дворе. Глаза его вызывающе блестели, словно говоря священнику о силе воли, которая все еще осталась в этом полном горести и печали теле. Ежедневные многочасовые упражнения сделали свое дело, боли прекратились и рука вновь стала подвижной. Рядом с Массимо у Бруно возникало ощущение покоя, и он постоянно искал встреч со священником, помогал ему, когда тот был занят, и с удовольствием выполнял небольшие поручения. Но они никогда не разговаривали о боге. Массимо был осторожен в разговорах о религии, словно чувствовал, какой путь предначертан Бруно, и старался не влиять на его выбор. Он привязался к этому красивому парнишке, на которого снова стали обращать внимание женщины из их большого лагеря. Но Бруно, казалось, был далеко от них. Его взгляд утратил наглый и заносчивый блеск. Теперь яркие голубые глаза, сводящие с ума всех, на кого были обращены, мягко светились уверенностью и каким-то задором.