Текст книги "Лишний в его игре"

Ярослав

Глава 12

Гуляю с компанией. Промозгло, противно, друзья предлагают пойти в кино.

– Я пас, на нуле, – огорченно говорю я.

Это правда. В последние дни я клянчу у мамы деньги на школьные сборы, которые, естественно, игнорирую, на несуществующие дни рождения и развлечения, на новый телефон – сказал, что старый потерял, но на самом деле я продал его одиннадцатикласснику. Так я хочу накопить на новый стафф.

Обращаюсь к Никитину:

– Ты же мне займешь?

– Извини, у меня у самого еле-еле хватает, – уныло отвечает он.

Смотрю на других. Они мотают головами.

– Гоу тогда в падик погреемся, это бесплатно, – предлагаю я и делаю шаг в сторону ближайшего дома. Но друзья остаются на месте.

Я разворачиваюсь и смотрю на них. Они переглядываются.

– Чего? – хмурюсь я.

– Машка в подъезд не хочет, – оправдывается Никитин.

– Да, я очень хочу на «Эффект бабочки». – Она потупляет взгляд.

Остальные стыдливо молчат.

– Ладно, если хотите кино, погнали ко мне. У меня новый сборник ужастиков есть, я еще ничего не смотрел. – Видя, что друзья по-прежнему колеблются, добавляю: – Попкорн пожарим. Мазер допоздна не припрется.

Никитин с мольбой смотрит на Машу. Он готов поддержать меня. Но Маша капризно надувает губы и жалобно протягивает:

– Эффект ба-абочки…

Лена добавляет:

– Ненавижу ужастики.

Рысев виновато протягивает:

– Рик, ну раз девчонки просят…

– Ну тогда наскребите и мне на билет.

Друзья роются по карманам – не находят. Невольно я обижаюсь:

– Блин, чуваки, я столько раз за вас платил…

– Ну, Рик, ну что нам сделать? – разводит руками Фиалкин. – Были бы лишние, так без вопросов бы дали.

Маша близко подходит ко мне, кладет руки на плечи:

– Рик, извини. Можешь меня одну проклинать, я очень хочу на «Эффект бабочки»! В следующий раз все вместе сходим.

– Ну, Рик, лапочка, прости нас! – Лена треплет меня по голове, как ребенка. – Мне завтра денег дадут, и я тебе в школе извинительную булочку куплю.

– Слойку. Две. И компот, – бурчу я.

– Ура, мы прощены! – радуются девчонки.

– Холодно стоять. Пойдемте! – Маша переступает с ноги на ногу.

– Уверен, фильм окажется унылым дерьмом, – ворчливо говорю я на прощание. – Не усните там! Адьоc!

Ребята идут к кинотеатру, я – в сторону дома. В груди словно разрастается черная дыра, настроение падает. Почему-то раньше, если у кого-то не хватало денег на развлечения и никто не мог добавить, мы просто никуда не ходили. Это было чем-то вроде негласного закона: один не может – не идут все. А сейчас – впервые! – без денег оказался я, и про этот закон почему-то все забыли.

Бесцельно слоняюсь по дому. Скучно, тошно, хоть вешайся. Ненавижу оставаться один. Одиночество – полное дерьмо. Как было бы здорово сейчас смотреть со всеми кино…

Звонят в дверь. Кого еще принесло? Открываю. На пороге стоит Антон. Под курткой – футболка со «Звездой смерти», и традиционный рюкзак-гроб тоже на месте.

– Йоу! – Я удивлен его появлению, и традиционное приветствие вырывается как-то само.

– Я к Катерине Николаевне на занятие, – смущенно говорит он, вцепившись в лямки рюкзака с такой силой, будто это крепления безопасности на американских горках.

– А ее нет, – объясняю я. – Она сегодня весь день в универе.

– А, наверное, дни перепутал, – спокойно говорит он будничным тоном, видимо, он регулярно путает дни. – Ну я пойду.

Он разворачивается и начинает спускаться по лестнице. Я пару секунд смотрю на его рюкзак с космическими кораблями и надписью: «May the Force be with you», думаю, какой же он все-таки задрот, и вдруг выдаю:

– Слышь, чел? Не хочешь киношку глянуть?

Он удивленно оглядывается. В школе мы за все время учебы и словом-то не перебросились. Думаю, я едва узнал бы его в толпе без этого приметного рюкзака.

Смущенно потоптавшись в раздумьях, Антон все-таки решается подняться.

Пока на сковородке лопается попкорн, мы перебираем диски с фильмами.

– Вот это из новенького, вот это и это тоже. – Я откладываю диски в сторону. – Вот эти уже смотрел, но пересмотрел бы еще раз.

Антон смотрит молча. Устав от неловкого молчания, спрашиваю:

– А какой у тебя любимый фильм?

Конечно, глупый вопрос.

– «Форсаж», – говорит он.

Я удивляюсь:

– Э‑э-э… «Форсаж»? Я думал, «Звездные войны»!

Он вдруг морщится, как если бы съел лимон, и мотает головой. Ничего не понимаю.

– Но ты постоянно в этой задротской одежке, будто ходячая реклама звездной саги! Участвуешь в задротских ролевых играх и все это дерьмо…

– «Звездные войны» любит моя девушка, – вздыхает он.

Девушку знаю. Симпатичная и чересчур активная предводительница задротского звездного клуба.

– А ты сам? – допытываюсь я.

– А я вообще фантастику не перевариваю. Обожаю тачки и гонки. Скоро на права пойду учиться и на «пятерку» коплю с подарков. Исполнится восемнадцать – сразу куплю.

Вот это новости!

– А чего тогда изображаешь из себя звездного задрота?

– Так Ксюша хочет, – мямлит он.

Понятно. Марионетка в руках бойкой девчонки.

– И в клуб меня она тащит. А по мне, так сходки старворцев ужасно скучные, – снова морщится он. – Мы там изучаем структуру почвы на Альдераане и вычисляем скорость «Тысячелетнего сокола».

– Вижу, ты очень сильно любишь свою девушку, – говорю я утвердительно со смесью усмешки и восхищения.

Он грустно кивает.

– А что случится, если ты скажешь ей, что тебе все это не нравится? Снимешь всю эту гадость и купишь себе брутальный прикид?

Он мотает головой:

– Тогда я ей буду не нужен. Она, кажется, любит меня, только пока я Энакин.

– Но ты же не Энакин! – возмущаюсь я. – Ты не какой-то там джедай! Ты Антон… – И тут надо бы добавить какие-то крутые его качества, но я ничего не знаю об этом парне, вот блин. Поэтому с удвоенным воодушевлением говорю: – Будущий крутой и отбитый на всю голову гонщик!

Антон робко, с надеждой, улыбается:

– Ты правда так думаешь?

– Конечно! – энергично киваю я и подвожу итог: – Получается, любишь «Форсаж» и гонки, но скрываешь это от своей Ксюхи?

– Ага.

– И она ничего не знает?

Антон мотает головой:

– Не знает. Думает, что мой кумир – Энакин Скайуокер, а на самом деле это Доминик Торетто. Он ужасно крутой, сильный, справедливый. Для него семья – самое важное в жизни. За семью он всех порвет. А еще он верный друг!

Антон тараторит все воодушевленнее, с большой гордостью за своего идола. В этот момент он сам на себя не похож, глаза горят живым огнем.

– Он ничего не боится. Ему плевать, что о нем подумают. Он всегда добивается своего и не отступает…

– Так в чем проблема? Бери пример с Доминика! Он делает то, что хочет!

– Но он ценит семью и друзей, – хмурится Антон. – Он бы не бросил Летти!

– Разве он остался бы с Летти, если бы она в один день вдруг сказала: «Не хочу, чтобы ты был гонщиком, хочу, чтобы ты стал пианистом»? – резонно уточняю я. – Да он бы послал ее ко всем чертям. Будь собой, чел, и делай, что тебе нравится!

Улыбка Антона гаснет:

– Не могу… Боюсь… Боюсь ее потерять.

Тут я уже сержусь:

– Есть у тебя гордость вообще или нет?

Он неопределенно пожимает плечами.

Тему я заминаю. А посмотреть мы решаем «Такси». Садимся на диван с огромной миской ароматного попкорна. Я почти счастлив: какая-никакая, но у меня все же компания!

Антон сегодня открылся мне с другой стороны. Жалко его: на что, наверное, не пойдешь ради любви. Но мне это пока неизвестно, я никогда не любил. И если любовь способна сломать человека так, как она сломала Антона, может, лучше и не влюбляться?

* * *

Теперь я реже хожу в кино, боулинг, игровые зоны в торговом центре – где мы раньше пропадали с компанией. Даже пропускаю пару важных вечеринок. Я коплю, а у друзей никогда не оказывается лишних денег. Зато в марте у меня уже новый стафф. Конечно, со старым не сравнить – ни по количеству, ни по качеству, – но хоть что-то.

Рюкзак со всем стаффом теперь держу у Башни. Мама по-прежнему сует нос в мою комнату: то убирается, то устраивает обыски. Естественно, ничего не находит. Вроде успокаивается и даже немного ослабляет контроль надо мной. Наверное, думает, что ее методы сработали и я завязал с «преступными делишками».

Она даже меня поощряет: когда я прошу, не раздумывая дает пять тысяч на новые кроссовки. А раньше бы стала жадничать: зачем, почему так много, у тебя и так десять пар, куда тебе новые и все в таком духе. Теперь я снова могу ходить с одноклассниками куда угодно. В первый же день я радостно оплачиваю всем пиццу и аэрохоккей.

Я привыкаю к простеньким краскам и кэпам, граффити получаются ничего. Так как теперь приходится выбирать, на что тратить деньги, я решаю обойтись стаффом попроще, зато не пропускать важные тусовки. Но моя крю недовольна. Когда теперь месим, парни ворчат: это дерьмо, все сопливит, все не так, и когда уже ты, Рик, купишь что-нибудь зачетное? Я посмеиваюсь над их ворчанием, оно меня забавляет.

Но когда мне кажется, что все наконец-то более-менее наладилось, случается новая неприятность.

– Ма, дай денег! – как-то кричу я, собираясь гулять. Мама не отвечает. – Мам! Ма-а-ам!

Я выхожу. Мама в гостиной, сидит перед двумя стопками каких-то листов – наверное, проверяет домашние работы.

– Ты чего, не слышишь? – ворчу я.

– Ты что-то хотел? – улыбается она, поднимая на меня глаза.

– Да, дай денег.

– Там, на консоли, лежит для тебя кое-что. – С этими словами она уходит в работу. Смотрит в лист бумаги и что-то чиркает в нем красной ручкой.

Я выхожу в прихожую, одеваюсь и обуваюсь, на автомате провожу рукой по консоли, где мама обычно оставляет мне деньги, и… нащупываю пустоту. Возвращаюсь в гостиную и с возмущением говорю маме, что денег нет.

– А я и не говорила, что там будут деньги. – Она спокойно убирает проверенную работу в правую стопку и кладет перед собой новый лист из левой. – Я сказала, что там будет кое-что для тебя.

– Что? Там ничего нет!

– Еще раз посмотри и увидишь.

Осматриваю консоль. На ней только какой-то лист. Беру его в руки и читаю.

Система распределения карманных денег:

Пятерка – плюс пятьдесят рублей

Четверка – плюс тридцать рублей

Тройка – минус шестьдесят рублей

Двойка – минус сто рублей

Приход домой до девяти – плюс двадцать рублей

Приход домой после девяти – минус пятьдесят рублей

Час дополнительного английского – плюс двадцать рублей

Час дополнительной математики – плюс двадцать рублей

Уборка (за одну комнату) – плюс двадцать рублей

Бардак в комнате – минус сорок рублей

Поход за продуктами – плюс десять рублей

Вынос мусора – плюс десять рублей

Ругательство – минус десять рублей

Прогул урока – минус сто рублей

Прогул одного дня школы – минус двести рублей

Вандализм – минус пятьсот рублей

Привод в участок – еще минус пятьсот рублей…

И так далее, список идет до самого низа листа.

– Мам, это что такое? – Вернувшись к ней, я сердито трясу листком.

– Там же все написано. Читать ты умеешь. – Мама чиркает ручкой в работе.

– Можешь просто дать денег?

Она раздраженно убирает лист в правую стопку. Смотрит на меня:

– Сколько?

– Рублей двести хотя бы.

– Хорошо. С тебя: уборка во всем доме вместе с ванной, два часа дополнительного английского и два – математики, поход за продуктами и вынос мусора, и, так и быть, двадцать рублей я дам тебе авансом.

Я просто офигеваю:

– Чего?! Мам, я гулять собрался. Мне деньги нужны сейчас.

– Деньги теперь выдаются по новым правилам. Это не обсуждается.

– Но это же бред! Это дерьмовая система!

– Минус десять рублей! – припечатывает она.

Я рычу от отчаяния:

– За пятерку плюс пятьдесят рублей, а за двойку минус сто? Я так никогда не останусь в плюсе! Это все несправедливо!

– Привыкай к взрослой жизни, – она неумолима.

– Мам, мне нужны карманные! Как мне вообще теперь жить? Как с друзьями гулять? Они в кино, а мне куда? Ждать их на улице? Ты меня изгоем хочешь сделать?

Мама садится на стул боком, складывает перед собой руки домиком.

– Ну давай подумаем вместе, что можно сделать, – говорит она с фальшивым участием и притворяется, что думает. – Например, ты можешь найти подработку.

– Найти… что? – Я, наверное, ослышался, настолько это нелепо звучит.

– Подработку. В твоем возрасте уже многие работают. Как раз заработаешь себе на карманные расходы.

Что с ней? Она башкой ударилась или прикалывается? Но нет. Мама открывает ящик стола, достает газету и хлопает ею по столу. На последней странице – вакансии с описанием обязанностей и телефонами работодателей. Некоторые вакансии обведены ручкой.

– Я уже отобрала для тебя те, что без опыта и с частичной занятостью. Можешь пойти расклейщиком объявлений, или вот еще: телефонный оператор, выгульщик собак, продавец молочных коктейлей. А в книжный требуется уборщик…

– Ты хочешь, чтобы я проветривал псину, лепил объявы и драил полы? – брезгливо уточняю я.

Мне кажется, мама издевается. Но вид у нее совершенно серьезный.

– Да, а что такого? Любая работа – дело достойное.

Чтобы я устроился расклеивать объявления? Был чернорабочим? Да ни за что!

– Тебя что, укусил Скрудж Макдак? – Я взрываюсь от обиды. – Почему так со мной поступаешь? Я живу как обычно. Я ничего не делаю! Почему вдруг так жадничать стала?

– Вот именно, Ярослав, – строго говорит мама. – Чтобы стать лучше, ты ничего не делаешь. И дальше так продолжаться не может. Я слишком многое спускала тебе с рук. Ты постоянно прогуливаешь учебу, не вылезаешь из двоек. Мне надоело, что меня каждую неделю вызывают в школу и отчитывают за тебя, как сопливую девчонку! – С каждым словом мама повышает голос. – Учителя пророчат, что ты не перейдешь в одиннадцатый класс, если так будет дальше! Надоело вытаскивать тебя из милиции. Надоело стоять над тобой на улице, контролировать, чтобы стер с заборов свою дурацкую мазню, и краснеть перед прохожими! Мне все надоело!

Не найдя слов для спора, я опять рычу. Выбегаю из дома и громко хлопаю дверью.

В горле – невозможный ком обиды. Да что с ней? Я и так живу на птичьих правах! Куда уж хуже! Но оказывается, хуже наступило сейчас. И теперь я с тоской осознаю, как же хорошо я раньше плохо жил.

* * *

В субботу после школы с Никитиным идем к Фиалкину. Дома у него бардак: в прихожей навалена обувь, ванная вся заставлена тазами и увешана трусами и колготками, кухня пестрит горшками с рассадой и банками с соленьями. Мне нравится. Так уютно!

Мама Фиалкина веселая, простая, радуется гостям, нисколько не стесняется пятен на халате. Голос у нее игривый, визгливый. Бодро плюхая на тарелки сосиски с пюрешкой – так, что часть пюрешки разлетается по столу, – она сообщает:

– Все, обед готов, садитесь жрам-с, пожалуйста! – И гордо ставит рядом банку помидоров и банку томатной пасты.

Стол без скатерти, и мне это тоже нравится. Нравится, что у тарелок отколотые края, а вилки с кривыми зубьями. Я ем сосиски и картошку. Кажется, вкуснее я ничего не пробовал!

Помидоры из банки достаем прямо руками. Фиалкин и сосиску ест руками – макает ее сначала в картошку, потом – в банку томатной пасты и кусает. Я следую его примеру. Вскоре на красной массе появляются желтые следы картошки. Если бы мама все это увидела, ее бы инфаркт хватил. Эта трапеза меня восхищает. По духу – очень мое. Как здорово – свобода, никаких правил поведения за столом!

Вечером мама занимается с Хмурем. Он обычно припирается по понедельникам, но в этот раз мама перенесла занятие. Я в своей комнате смотрю «Дарью» по MTV. Наконец слышу звон колокольчика: так мама зазывает на ужин. Значит, кончилось занятие.

Стол накрыт белой выглаженной скатертью и сервирован так, будто к нам вот-вот придет королевская семья. Букет свежих цветов, мельхиоровые приборы, фарфоровые тарелки, кораблики из льняных салфеток – все выглядит цельной композицией, места для каждой вещи высчитаны чуть ли не по линейке.

Справа от моей тарелки лежат три ножа – для горячего, закусок и сыра. Слева – три вилки: основная, закусочная и салатная. Как всегда, меня что-то сковывает. Голод исчезает, накатывает тошнота. Такие ужины для меня – сплошное мучение.

Сажусь на стул как в пыточное кресло. И вдруг замечаю: стол накрыт на троих. Хмурюсь:

– А кто третий?

Мама загадочно улыбается:

– Сегодня у нас будет гость.

– Кто?

– Сейчас узнаешь.

Я слышу тихий плеск из ванной комнаты. Хм. Этот гость уже дома? Почему я не заметил, как он вошел? И тут на пороге столовой появляется… Хмурь. Я пялюсь на него во все глаза. Он – гость? С какого перепугу? Мама приветливо улыбается:

– Яра, я решила позвать Даню на ужин. Ты же не будешь против компании?

Хмурь садится за стол. Берет льняную салфетку, изящно сворачивает пополам, кладет на колени сгибом к себе, расправляет складки. Мама следит за его движениями с восторгом. А я вот обычно этой салфеткой вытираю руки… Мама ругается, объясняет, что она для покрытия, а руки вытирают бумажными. Но я то пропускаю это мимо ушей, то специально вредничаю.

Мама торжественно объявляет:

– Курица по-провански!

Мы принимаемся за еду. Я механически жую эту курицу. В ней слишком много всяких вонючих трав, а соус вообще тошнотный. А еще мне периодически попадаются маслины, которые я ненавижу.

Мама критически смотрит на меня:

– Ярослав, убери, пожалуйста, локти со стола.

Я расставляю их еще шире. Мама продолжает на меня смотреть. Я демонстративно выковыриваю маслины из курицы руками и убираю их на край. Мама ничего не говорит, отводит взгляд. Какое-то время едим молча.

– Ярослав, а ты знал, что Даня собирается поступать в ГУЭФ? – наконец говорит мама с гордостью. – Это лучший выбор для тех, кто влюблен в математику!

– Еще надо поступить, – бурчу я с набитым ртом.

– Он поступит, обязательно. Я в него верю. Даня очень способный и много занимается.

– Если поступлю, то только благодаря вам, Катерина Николаевна, – подает голос Хмурь. – Вы гениальный педагог.

Я аж давлюсь курицей. Хмурь сейчас сам на себя не похож: улыбочка эта дурацкая, сладкий учтивый голосок, подхалимство лезет из всех щелей. Мама подвоха не чует, так и расцветает. А я смотрю в хитрые глаза Хмуря и напряженно думаю. В голове вот-вот сложится цельная картина, но в ней пока не хватает фрагментов.

– Даня, а когда ты понял, куда хочешь поступать? – спрашивает мама.

Странное ощущение, что она задала вопрос не для себя. Она-то знает ответ, эти двое уже наверняка обсудили свой ненаглядный вуз тысячу раз. Сейчас они разыгрывают спектакль. Для меня.

– В седьмом классе. Я понял, что мне лучше всего дается математика и что она мне нравится. Я стал изучать все вузы с математическим уклоном. У ГУЭФ понравились рейтинг, факультеты и предметы. И месторасположение удачное. В общем, все сошлось. Ярослав, а ты куда хочешь поступать?

Хмурь тоже не просто так спрашивает. Шестеренки в моем мозгу бешено вращаются. Что это за игра? Какой ход мне сделать? Пока не понимаю.

– Никуда, – пожимаю я плечами. – Еще не решил.

Повисает странная пауза. А потом мама вдруг выдает:

– Ярослав хотел поступать в мед. Как его папа.

– Это было давно. Сейчас я уже не собираюсь в мед, – обрываю я.

– Мы это еще обсудим. – Как всегда, мама хочет оставить за собой последнее слово, но я отрезаю:

– Здесь нечего обсуждать. Я не буду поступать в мед.

Мама едва скрывает злость. И тут я перевожу взгляд на Хмуря и все понимаю.

Вот говнюк! Он ведь стравливает нас! Для мамы вопрос моего будущего – больное место, и Хмурь сейчас сыплет ей соль на рану. Вот с чего этот дурацкий разговорчик: «Смотрите, я молодец, уже с седьмого класса знаю, чего хочу, и стремлюсь к этому. А ваш сын – раздолбай».

– А я никогда не думал поступать в медицинский… – говорит Хмурь.

Внешне кажется, что ему неловко из-за молний, летающих между мной и мамой, и он заговорил, чтобы пресечь наш спор. Но я уверен: он ликует. Он это все специально.

– Хотя химия мне всегда давалась. Вот недавно была контрольная. Перед ней у меня две рабочих смены были. Думал, жутко напортачу в задаче с объемом ацетилена… И перепутаю мономер с полимером в реакции полимеризации винилхлорида… Когда тридцать часов не спишь, не такое перепутаешь. Но я все решил правильно. На пятерку.

Мама слушает Хмуря с восхищением и гордостью. А затем, будто что-то вспомнив, напрягается и переводит взгляд на меня:

– Ярослав, ты не говорил о контрольной. Что у тебя?

Я бросаю Хмурю злобный взгляд. Он стушевывается. Мрачно отвечаю:

– Пара.

Еле держусь, чтобы не бросить в Хмуря тарелкой. Так и вижу его рожу с размазанной по щекам курицей по-провански. Он снова сделал это специально, урод. Заговорил о контрольной, зная, чтó у меня, и предугадал, что мама спросит об оценке.

– Двойка? – хмурится мама. – Ты не говорил об этом.

– Наверное, забыл, – небрежно отвечаю я.

И тут в голове что-то щелкает. Все фрагменты складываются в целую картину.

Понятно, откуда дует ветер и почему мама вдруг превратилась в надзирательницу. Все из-за Хмуря! Он это спланировал! Она занимается с ним бесплатно, потому что он обвел ее вокруг пальца. Подлизался, приукрасил свои способности, она и растаяла. Вон как на него пялится. Для мамы Хмурь просто идеал. Он и работает, семье помогает финансово, и учится на отлично, и ничего вокруг не видит, кроме учебы. И теперь она считает, что я тоже должен таким быть, вот и стала жестить.

Ах ты, хитрый говнюк! И все за спиной! А я еще тебя защищал и завтраками кормил!

Я весь трясусь от злости. Вот-вот сорвусь. С силой сжимаю вилку, заглатываю еду, не чувствуя вкуса. Молчу.

– Вкусно? – спрашивает мама.

– Да, бесподобно! – воодушевленно говорит Хмурь. – Соус из анчоусов просто объедение! Как он гармонирует с остальным блюдом… А можно добавки?

Мама расплывается в улыбке и подкладывает Хмурю еще. А затем вопросительно смотрит на меня:

– Ярослав, а как тебе?

– Нормально, – пожимаю я плечами.

Мама хмурится:

– Нормально? Я объездила четыре магазина, пока не нашла наконец анчоусы! Готовила три часа, чтобы добиться этого сложного вкуса! И получаю в ответ «нормально»?

– Почему бы не замутить что попроще? – говорю я, едва сдерживая раздражение. – И минут за двадцать?

– Что можно приготовить за двадцать минут? – возмущается она.

– Например, пюрешку с сосисками.

– Пюрешку с сосисками?! – Лицо мамы кривится от отвращения и негодования.

Она закрывает глаза, чтобы успокоиться. Глубоко вдыхает и выдыхает. Снова открывает глаза и уже спокойным тоном произносит:

– Давай так: я этого не слышала. Даня… – Она поворачивается к Хмурю. – Чуть не забыла. Посмотри, пожалуйста, самую первую тему про интегралы. Знаю, вы это будете изучать только в следующем году, но так как ты самостоятельно уже изучил многое, то думаю…

Мама хочет замять тему и чтобы последнее слово осталось за ней. Сейчас все выглядит так, будто я сказал полную глупость, она указала мне на нее, я признал, что сморозил ерунду, и теперь должен стыдливо молчать. Но я вовсе не хочу молчать.

– Но ты же слышала, – перебиваю я. – Сосиски с пюрешкой гораздо вкуснее всех этих твоих прованских куриц, непонятных тартифлетов с фрикасями.

Мама отбрасывает вилку и разъяренно смотрит на меня. Наступает давящая тишина. Становится неуютно и мне, и даже Хмурю. Мы оба вжимаемся в стулья.

– Пока ты живешь в моем доме, – бросает наконец мама, – ты не будешь есть отраву, которую подают в семьях, где родителям наплевать на своих детей. Разговор окончен. Иди в свою комнату.

Нарочито шумно выхожу из-за стола. Громко топаю в свою комнату. Захлопываю дверь. И снова взрываюсь из-за Хмарина.

Какой же он наглый и подлый! Не думал, что он способен на такую низость. Что это вообще? Я ему это не прощу. Он у меня за все ответит. Выбью ему все зубы, чтобы не мог больше улыбаться своей сладкой улыбочкой. Нет, лучше придумаю что-нибудь пооригинальнее. Такое, чтобы мама раз и навсегда в нем разочаровалась и больше не пустила его на порог.

Какой же актер, а? В школе ходит хмурее тучи, все ему противны, все словно ниже его. А тут лыбится маме, стелется перед ней! Корчит из себя доброго бедняжку, которого нужно пожалеть. И все… все ради денег, все, чтобы сэкономить на занятиях и чтобы мама помогла ему при поступлении.

Какой же мерзкий тип!

Валюсь на кровать, хватаю подушку и со злостью швыряю в стену.

Ревниво думаю о том, что на десерт будет мороженое с тертыми фисташками и сливками… которое получит Хмурь, а я – нет.