Текст книги "Птица колибри зимы не боится"

Глава II

В воскресенье ко мне явилась моральная поддержка в лице моей ближайшей подруги Геты Пинской. Вообще-то ее звали Евгения, и, по идее, она должна была быть просто Женькой, однако сочла это имя слишком мужским и совершенно не подходящим к своей ярко выраженной женской фигуре. По сей причине в молодости, когда мы учились вместе в педагогическом институте, она переименовала себя в Жанетту, а с течением времени, решив, что Жанетта звучит чересчур легкомысленно и даже фривольно, превратилась в Гету.

Кстати, в период, когда она была Жанеттой, произошла забавная история. Я забежала к старосте курса получить стипендию. Вижу, наши немногочисленные мужики умирают от хохота. Спрашиваю, в чем дело, а они мне вместо ответа ведомость под нос суют. Я глазами хлопаю, ничего понять не могу. Тогда староста мне объясняет:

– Ты на подпись Пинской-то посмотри.

Тут я, наконец, поняла. В графе «получено» стояло: «Ж. Пинская». Подруга, значит, переименовавшись, инициал изменила. Ребята похохатывают:

– Ну прямо в точку!

Так до конца института ее и звали «Жепинская». Надо добавить, Жанетта-Гета даже не особо и обижалась. «Подумаешь, – говорила, – мужики именно на это и клюют. А у кого этого нет, пускай мне завидуют. Потому что у меня эта часть тела весьма аппетитная».

Гета и впрямь неизменно пользовалась большим успехом у противоположного пола и своего шанса никогда не упускала, при этом смолоду проявляя стойкую неприязнь к замужеству. Считала, что женщина должна жить не для мужа, а для себя.

По этой причине она большей частью заводила женатых обеспеченных любовников. «Очень удобно, – объясняла она мне. – И я у него как подарок, и мне достаются все положительные эмоции, а с отрицательными пусть возится законная жена».

Я возражала:

– Но ты же, Гета, не всегда его можешь увидеть, когда захочется. В праздники одна, по выходным – тоже.

– Что и есть замечательно! – не видела отрицательных сторон она. – Во-первых, мне никогда не скучно с самой собой. Всегда есть чем заняться. А захочу в компанию – у меня куча родственников, знакомых, ты, наконец. Не в пустыне живем. А мужик, он для чего нужен? Для поддержания тонуса и поднятия благосостояния.

– Но есть же еще и любовь.

– Ну, есть, – не спорила Гета. – И с замужеством она никак не связана. Все мои хахали женаты. Что же они ко мне так шустро бегают, если в семье большая любовь? Значит, любви там нет. А тогда зачем замужество, коль от него столько расстройств?

– Гета, ведь не у всех же так, – я продолжала отстаивать свою точку зрения. – Есть же такие, которые никуда не бегают.

– Откуда ты знаешь? Может, они просто хорошо скрывают.

– А дети? – приводила я последний аргумент.

– Вот уж спасибо! – Гета с ужасом хваталась за голову. – Мне достаточно на тебя посмотреть, и я понимаю, что мне это никогда больше уже не понадобится. Все свои жалкие материнские инстинкты с твоей Ольгой удовлетворила. Ее, слава богу, совместными усилиями вырастили. А больше никого растить не хочу.

Надо отдать Гете должное: при полном неприятии семьи и брака, она приняла самое деятельное участие, когда я осталась одна с грудной сестренкой на руках и категорически не пожелала поместить ее в детский дом.

– Даже и не думай, – полностью поддержала меня тогда подруга. – Справимся. Вырастим.

И она действительно мне помогала по мере сил. И с Ольгой сидела, а когда та подросла, даже иногда брала к себе. Правда, школу жизни Ольга проходила у нее своеобразную.

Однажды в шестилетнем возрасте, вернувшись от Геты домой, сестренка мне рассказала:

– Мы сегодня с тетей Жанеттой играли в дочки-матери и совсем обманули дяденьку.

Заподозрив неладное, я провела допрос с пристрастием одной и другой, после чего выяснилось, что подруга моя использовала ребенка для выхода из поистине патовой ситуации, в которую совершенно неожиданно для себя попала.

У Геты был испытанный метод. Когда срок службы одного ухажера заканчивался, а на горизонте маячил новый, гораздо более перспективный, она умудрялась избавиться от прежнего таким образом, что тот еще себя чувствовал виновным: использовал девушку и бросил.

Метод был надежный и действенный. Подруга моя объявляла:

– Либо ты на мне женишься, либо между нами все кончено.

Глубоко и серьезно женатый мужчина, услышав такое, естественно впадал в панику и позорно ретировался с поля боя, чувствуя себя последним подлецом.

Однако в тот раз прием дал осечку. Любовник требование жениться воспринял с энтузиазмом. То ли обстоятельства жизни у него так совпали, то ли к Гете (тогда еще Жанетте) чересчур привязался. А новый, несравненно более желанный кандидат, уже был полностью готов пасть под чары, и его следовало брать тепленьким. Но прежний-то уже вовсю планировал свадьбу и мог стать серьезной преградой в осуществлении Жанеттиных замыслов. И тогда она пустила в ход тяжелую артиллерию.

Одолжив у меня Ольгу, она уговорила ее только один денек поизображать, будто она ее дочь. Дело не обошлось без подкупа в виде жвачек с вкладышами и вожделенной куклы Барби, но игра, по мнению моей подруги, стоила свеч, потому что ставка была «больше чем жизнь». В общем, Жанетта-Гета выдала себя за мать-одиночку и когда явился жаждущий свадьбы возлюбленный, поставила ему категорическое условие: либо он удочерит ее «дорогую дочурку Олечку», либо она не желает выходить за него замуж.

Любовный пыл жениха несколько поугас, и он на некоторое время исчез с Жанеттиного горизонта. Правда, как показало ближайшее будущее, лишь для того, чтобы в самый ответственный для моей подруги момент сообщить, что готов стать отцом «прелестной девчушки», которую, пожалуй, сможет полюбить как свою родную.

Подруга впала в панику и принялась умолять, чтобы я еще раз одолжила ей Ольгу которая должна сделать какую-нибудь крупную гадость липучему жениху. Я возмутилась:

– Знаешь, нечего мне ребенка развращать и растить из нее хулиганку и обманщицу. А с женихами своими разбирайся сама.

Но Жанетта начала хныкать и умолять, мол, ей такой новый кадр достался, раз в жизни бывает. В общем, я сдалась, сказав, что, конечно, в первый и последний раз. И моя сестра с диким хохотом вылила на новый костюм Жанеттиного жениха банку варенья, крикнув при этом: «Не хочу такого папу! Ты плохой!» – после чего патовая ситуация полностью разрешилась.

– Соплячка нас обставила! – выслушав про события последних дней, восхищенно воскликнула Гета. – А ведь еще недавно в пеленки писала. Помнишь, как мы твою Ольгу первый раз вместе пеленали?

Я помнила. Мы с Гетой обе никак не могли понять, что делать и как завернуть в пеленку беспрестанно двигающиеся ручки и ножки. Ужас! Гета тогда заявила, что легче сдать две сессии подряд в институте, чем поменять подгузники одному ребенку, и я была с ней совершенно согласна.

– Недавно пеленали, – повторила Гета, – а теперь уже без пяти минут замужняя дама. Вот дети растут! Ну поколение, ну молодежь! Обошла она нас с тобой, подруга, на повороте! Мы-то еще ни разу замуж не сходили.

Последние ее слова потрясли меня не меньше, чем Ольгино сообщение, что она собралась замуж.

– Никак тоже, наконец, захотела замуж? – с изумлением пролепетала я.

– При чем тут захотела я замуж или не захотела? – в свою очередь удивилась моя подруга. – Вопрос в принципе. Мы ни разу там не побывали, хотя в два раза старше Ольги, а она в два раза младше и уже почти там.

– Гета, но если нам с тобой не надо… – начала я, но она перебила:

– Мне не надо, а тебе, например, очень надо. Да и вышла бы давно, если бы на Ольгу не угрохала лучшие свои годы. И вот, пожалуйста: Ольга твоя в шоколаде, а ты у разбитого корыта. Несправедливо.

– Послушать тебя, Ольга должна была вырасти и сказать: «Теперь ты, Катюха, выходи замуж, а я подожду».

– Да нет, конечно, – Гета вздохнула. – Жизнь идет, а мы на обочине. Спрашивается, за что?

– При чем тут обочина? Дело не в том. Понимаешь, Гета, я оказалась совсем не готова. Вчера еще Ольга была ребенком, вдруг – раз, и стала самостоятельной. И получается, вроде я ей совсем не нужна. У нее теперь будет совершенно своя жизнь…

– Дура! У тебя просто элементарный комплекс матери-наседки. Наоборот, ситуация для тебя замечательно складывается! Какая же молодчина Ольга, что с замужеством не затянула. Представь, оказалась бы она у тебя такой занудой, мол, сперва институт кончу, потом еще аспирантуру, карьеру сделаю, они все теперь на карьере помешаны. А ты бы так и заботилась, и сидела бы, и годы бы твои ушли…

Слушая Гету я пребывала в еще большем недоумении, нежели прежде. У моей подруги ну никакой логики! То обвиняет Ольгу в эгоизме и в том, что она меня личной жизни лишила, а то выходит, сестра моя права, и я должна радоваться.

– Гета…

– Отстань! – Отмахнувшись, она продолжала. – Все очень хорошо и вовремя. Знаешь, если честно, я тебе даже завидую.

– Логика у тебя…

– Логика у меня возникает по ходу дела, когда я проблему осмысливаю, – спокойно продолжала моя подруга. – Ты мне уже несколько дней жалуешься, вот я тебе и сочувствовала. А вот сейчас, наконец, поняла, что сочувствовать совершенно нечему. Наоборот, для тебя ситуация складывается отлично. Смотри: ты еще молодая, всего сорок лет, к тому же абсолютно свободная. Никаких обязательств и никакой ответственности. Да перед тобой все пути-дороги открыты. Хоть начинай жизнь с нуля.

– Но я не хочу с нуля! Меня моя собственная жизнь вполне устраивает, – с чувством собственной правоты возразила я.

– Я, в первую очередь, говорю про личную жизнь, – пропустила мои слова мимо ушей Гета. – А кстати, и работу можешь поменять на что-нибудь получше и интереснее. Не обязательно до пенсии в своей гимназии сидеть.

– Мне там нравится!

– Хорошо. Насчет работы возражение снимаю. Нравится, так нравится, – с царственным видом изрекла Гета. – Сосредоточимся на личном вопросе. Свободная привлекательная невеста с квартирой и даже с относительно приличным заработком. Конечно, – моя подруга поцокала языком, – теперь у тебя пропадет доход от сдачи Ольгиной квартиры.

– Да я все равно то, что получала за квартиру, на Ольгу тратила. Самой мне и зарплаты вполне хватает. А Оля с Яриком сказали, что собираются содержать себя сами.

– Ox, ox, ox! Так я и поверила, что ты им ничего не будешь подкидывать. Не обманывай себя, Катька. Уж я-то тебя знаю.

– Даже если что и подкину, мне хватит, – заверила я. – И частные ученики у меня есть. Надо будет – еще возьму. Недорослей на наш с тобой век достаточно.

– Кормильцы наши, – сказала Гета, которая тоже весьма хорошо подрабатывала, готовя абитуриентов к вступительным экзаменам в свой институт. – Но тебе сейчас не учеников набирать надо, а личную жизнь налаживать. Упускать такой шанс преступно. Молодая, привлекательная невеста, да еще с собственной двухкомнатной квартирой.

Я засмеялась.

– Считаешь, на квартиру клюнут?

– Клюнуть должны на тебя, но квартира очень многое определяет.

– А вдруг только на квартиру?

– Вместо того, чтобы сразу думать о плохом, лучше ищи такого кадра, чтобы запал на тебя.

– Ой, да не буду я ничего искать. Если судьба, сам найдется, и без всякой квартиры.

– Насчет квартиры ты не права, – гнула свое Гета. – За Ольгину квартиру ты должна бабе Гале памятник поставить. Представляешь, если бы твоя Ольга своего Ярика к тебе сюда жить привела. У тебя бы последние шансы улетучились.

– Бабе Гале за все надо огромный памятник поставить, и не только на могиле, там-то он давно стоит, а на Красной площади. Без нее мы бы с Ольгой не выжили.

Галина Матвеевна пришла мне на помощь в самый трагический момент жизни. Мы с мамой уже много лет жили вдвоем – одни без отца. Папа мой был геологом и умер от перитонита во время одной из экспедиций. Мама замуж больше не вышла. Растила меня. Жили мы не слишком богато, но вполне счастливо. Окончив школу, я сама, без малейшей помощи, поступила в педагогический институт на факультет русского языка и литературы, чем мама очень гордилась.

Я училась на третьем курсе, когда мама впервые за много лет решилась, наконец, съездить отдохнуть. Одна. Без меня. Вернулась она счастливая и помолодевшая. Правда, счастливое ее состояние длилось недолго. Несколько раз я замечала маму плачущей. Такого прежде никогда не бывало, и я терялась в догадках.

В конце концов она мне открылась. Оказалось, мама беременна. Я испугалась.

– Хочешь выйти замуж?

Я уже мысленно представила себе, как наш уютный, много лет существовавший, мирок разрушится, и я буду вынуждена привыкать к жизни с совершенно посторонним человеком, да еще у которого родится собственный ребенок.

Но мать отвечала:

– Нет. Не хочу. Он вообще ни о чем не знает. Да и не может на мне жениться. У него семья.

– Тогда, по-моему, надо сделать аборт, – со свойственной молодости черствостью посоветовала я.

Мама посмотрела меня грустными глазами.

– Вообще-то уже поздновато. Да я и не хочу. Катя, ты уже взрослая. Может, как-нибудь вырастим? Совместными усилиями.

У меня были совершенно другие планы на жизнь. Я тогда как раз впервые по-настоящему полюбила и не мыслила дальнейшей жизни без этого человека. А тут такой стыд! Моя мама, казавшаяся мне тогда не просто взрослой, а почти пожилой женщиной (Господи, ведь она была тогда всего на пару лет старше меня теперешней! Но я ведь чувствую себя еще совсем молодой!), будет ходить беременной, с огромным животом, и неизвестно от кого.

Одна мысль об этом повергала меня в дрожь. Все вокруг начнут перешептываться, тыкать пальцами, и не только в нее, но и в меня. Как она могла поставить меня в подобное положение! Ну, я понимаю, курортный роман. Приспичило, в конце концов. Хотя и физические отношения с мужчиной в столь солидном возрасте казались мне противоестественными и омерзительными. Ладно еще кто-то другой, посторонний. Но моя мама… моя любимая мама…

Ну случилось, ну получилось… Такое еще можно как-нибудь пережить. Но почему она не подумала о последствиях? Другие люди как-то предохраняются. Или, в крайнем случае, сделала бы вовремя по-тихому аборт, и никто ничего бы не узнал. Даже я. Зачем, скажите на милость, ей еще один ребенок? Меня с трудом вырастила, а она ведь тогда была молодой, здоровой, сильной. А если она сейчас родит, то когда девчонке исполнится восемнадцать (почему-то я была убеждена, что родится именно девочка), маме стукнет все шестьдесят. Красота! Мама молодой девушки в возрасте бабушки!

Все это, приблизительно в тех же выражениях, я высказала маме. Она рыдала три дня, повторяя сквозь слезы одно и тоже: «Не ожидала от тебя такой жестокости». Ну и что? Я только еще сильнее злилась и возмущалась, ибо считала, что жестокость-то как раз проявила она ко мне. Всю жизнь мне сломала! Все мне испортила! И при этом рассчитывает на мою помощь, поддержку и сочувствие.

Чем больше проходило времени и чем сильнее рос живот матери, тем мне становилось хуже. Теперь я старалась как можно меньше бывать дома. Убегала рано утром и возвращалась по возможности позже, только переночевать. С мамой мы почти не разговаривали, а крайне редкие разговоры неизменно оканчивались скандалами и моими истериками.

Но как бы ни протестовало все мое существо против рождения сестры, сделать было ничего нельзя. Да мама и не собиралась. И ей, в отличие от меня, совсем не было стыдно. Она гордо носила свой драгоценный груз.

Закончилось все в одночасье. Судьба даже не предоставила мне возможности попрощаться с мамой и попросить у нее прощения. Впрочем, молить о прощении мне захотелось гораздо позже. Когда она умерла, меня раздирали горе и одновременно ярость.

Мама умерла во время родов. Доктор долго и терпеливо объяснял мне про неправильное предлежание, плаценту и маточное кровотечение, будто подробности играли какую-то роль. Но мамы-то уже не было. Какая разница, от чего! Ее уже не было, но была теперь Ольга, которой в тот момент, впрочем, еще только предстояло дать имя и которую у меня изо всех сил старались отобрать.

Все вокруг меня уговаривали не ломать себе жизнь и отказаться от Ольги. Мол, такого хорошенького здорового ребенка моментально удочерят. Подберут ей хорошую семью, она будет счастлива, и я свою жизнь смогу спокойно строить. Выйду замуж, рожу своего ребенка и тоже буду счастлива.

Словом, мир ополчился против меня. Исключение составляли лишь Гета, тогда еще Жанетта, и Галина Матвеевна – ближайшая наша с мамой соседка по лестничной площадке. Они меня полностью поддерживали. А я не могла бросить Ольгу. Она ведь была теперь единственным, что мне осталось от мамы, которая так хотела ее родить.

Я назвала девочку в честь мамы, а отчество и фамилию дала ей своего папы, и стала она Ольгой Васильевной Митрохиной. И насколько я не хотела прежде, чтобы моя сестра рождалась на свет, настолько теперь желала, чтобы она осталась со мной. Ради этого я была готова на все.

Чтобы получить опеку над сестрой, я, не раздумывая, перевелась на вечернее отделение в институте и устроилась на работу в школу рядом с домом. Но, конечно, и это меня не спасло бы, не будь рядом нашего ангела-хранителя Галины Матвеевны – бабы Гали. Она помогла мне похоронить маму, и не дала мне сломаться, когда я билась за свое право воспитывать Ольгу.

– Твоя мама, Царствие ей Небесное, давала мне приют, когда мой Геннадий Перфильевич лютовал, Царство и ему Небесное. Так уж мне помогала, а теперь я ей должна добро вернуть.

Муж бабы Гали, Геннадий Перфильевич, отличался тяжелым характером и тяжелой рукой и в довершение ко всему периодически уходил в краткосрочные, но глубокие запои. Мучилась с ним баба Галя страшно. Когда же совсем становилось невмоготу, сбегала к нам, ибо Перфильевич, согласно каким-то своим сложным моральным установкам, позволял себе бушевать лишь на территории собственной квартиры. А у нас с мамой баба Галя всегда могла и переночевать и денег перехватить до получки.

Теперь добро, которое сделала мама, сторицей возвратилось ко мне и Ольге. Баба Галя решительно объявила:

– Забирай девчонку, иначе вовек себе не простишь. Вырастим ее уж как-нибудь. Справимся не хуже других. И мама твоя там будет спокойна. – Баба Галя перекрестилась. После внезапной кончины мужа она зачастила в церковь. – Главное – доучись. Я с девчонкой посижу. Силы, слава богу, пока есть, а от семьи все одно ничего не осталось. Вот мы друг дружку и подопрем. И насчет денег не волнуйся. Сдам свою квартиру, переселюсь к вам. Вот и считай: моя пенсия, твоя зарплата, деньги за квартиру, Ольгино пособие. На троих хватит.

Я не знала как ее благодарить, а она лишь отмахивалась:

– Это я тебя, Катька, должна благодарить. На старости лет вместо одиночества, считай, сразу и дочку и внучку обрела.

Сказано – сделано. Жизнь, конечно, была не сахар и по-разному складывалась. И Ольга болела. И мне пришлось всю себя переломать, – ведь я фактически стала главой семьи, и ответственность за сестру сразу сделала меня взрослой.

Когда подросла Ольга, начала болеть баба Галя, настала очередь нам с младшей сестрой за ней ухаживать. Все-все у нас случалось, но то, в чем я поклялась на могиле матери, мне оказалось по силам. Ольгу я вырастила и воспитала. Неплохо, по-моему воспитала.

А бабы Гали уже два года как нет в живых. Почти перед самой кончиной она оставила мне завещание, по которому ее однокомнатная квартира отходила Ольге.

– Так у каждой из вас своя жилплощадь будет. Девчонка-то уж почти взрослая. Она выйдет замуж – хоть ты для себя поживешь. А то из-за нас с Ольгой всех мужиков от себя гнала.

– Да что вы говорите, баба Галя! Причем тут вы? Просто того, единственного, не встретила.

– Ох, да где ж они эти единственные? – Галина Матвеевна вздохнула. – Принцев-то мало, а нас, баб, много. На всех не хватит. Эдак всю жизнь прождешь. А у тебя уж бабий срок проходит. Попомни мои слова: как встретишь кого хорошего, выходи, не привередничай.

И вот бабы Гали не было, а она продолжала нам помогать.

Глава III

– Я тебе, между прочим, теперь даже завидую, – продолжала тем временем Гета. – Надо же как повезло: без всяких со своей стороны усилий будешь жить одна в отдельной двухкомнатной квартире практически в центре Москвы.

– Проспект Вернадского – не центр, – напомнила я.

– Был не центр, когда ваш дом строили, – сказала Гета. – А сейчас, считай, центр. Это же тебе не какое-нибудь Бутово, а престижный освоенный район.

– Положим, ты-то совсем в центре живешь. В Замоскворечье.

– С той лишь разницей, что у меня коммуналка.

– Ну, вас в результате расселят. Сама мне говорила. Вот-вот.

– Во-первых, ты знаешь, это «вот-вот» длится уже три года. А во-вторых, когда оно настанет, меня расселят именно в какое-нибудь Бутово, никак не ближе к центру. А тебя уже никуда отсюда не расселят. И сестра твоя любимая совсем рядом будет жить. Значит, вы с ней вроде бы не расстаетесь, и мешать друг другу не будете.

– Боюсь, это не надолго, – мне снова сделалось не только грустно, но и неприятно, ибо я вспомнила, как Ольга и Ярик строили свои далеко идущие квартирные планы. – Понимаешь, Гета, я совсем не уверена, что сестра станет всегда жить рядом со мной. Они даже решили в бабы-Галиной квартире серьезного ремонта не делать. Собираются продавать ее и расширяться. Тесно им в однокомнатной.

– Ничего себе аппетиты у молодых! – взвилась от возмущения Гета. – Им к свадьбе, можно сказать, на полную халяву квартира обломилась, а они уже недовольны. Конечно, они не то, что мы в их возрасте. Для нас отдельная однушка пределом мечтаний была. Любая. Пусть даже в хрущобе малогабаритной, хоть у черта на рогах. Мы ж ничего не видели! Большинство чуть не до старости с мужем, детьми и родителями на одной территории ютились. А уж если что удавалось свое получить или кооператив построить, так полное счастье. Как в раю себя чувствовали. А эти, конечно, в другое время живут, по сторонам смотрят и понимают, что по-другому можно. И не в однокомнатной, а целый этаж занимать, и не с совмещенным санузлом, а со всякими джакузи. А еще бы лучше особнячок. Только они хотят все и сразу. Не понимают, что сперва ох как попахать надо, да и то не каждому достанется.

– Это они как раз, Гета, понимают, – встала я на защиту Ольги и Ярика. – Потому и хотят, пока есть возможность, превратить однокомнатную в двухкомнатную, а после самим постараться заработать на еще большую. Но ведь для меня бабы-Галина квартира – не просто жилплощадь, а память о ней. Никогда бы не поднялась рука продать ее, разве только совсем жизнь бы приперла. А так – никогда. Но Ольга… Когда они с Яриком об этом говорили, я вдруг убедилась: она все забыла. Забыла, что значила для нее баба Галя!

Мне стало еще сильнее не по себе, и я вновь почувствовала, как что-то чрезвычайно важное безвозвратно уходит из моей жизни.

– Ну вот. Опять слезы. – Затянувшись тонкой сигаретой и выпустив дым из ноздрей, моя подруга осуждающе покачала головой. – Пойми: твоя Ольга не может жить твоим прошлым…

– Но это ведь и ее прошлое, – перебила я.

– Ничего подобного. Она его совершенно по-другому воспринимает. Да, она очень любит тебя, любила бабу Галю, но она не должна жить всю оставшуюся жизнь, руководствуясь лишь чувством благодарности к вам. Она имеет право быть счастливой. К тому же квартира – это жилплощадь, а не душа бабы Гали. Кстати, она для того ее Ольге в наследство и оставила, чтобы вы могли жить по-человечески. Поверь, она была бы только счастлива, узнав, что Ольга с любимым мужем живут в двух– или трехкомнатной квартире или в отдельном особняке.

– Гета, я снова никак не пойму: то ты их осуждаешь, что им мало своей однокомнатной квартиры, то, наоборот, доказываешь мне, что они молодцы.

– Никого я не осуждаю! – она яростно ткнула окурком в пепельницу. – Я им завидую! Надо же, могут мечтать о чем хотят! У них жизнь другая, и время другое.

А мы точно знали: об этом мечтать можно, а о другом – бесполезно. Вот у нас никогда ничего и не было. Теперь вот, мечтай – не хочу, а толку? Поезд уже ушел, и не светит нам никогда ничего такого, что светит твоим Ольге с Яриком! Да слава Богу, что хоть им светит. Я, с одной стороны, завидую, а с другой – за них радуюсь. Но я и за тебя хочу порадоваться. Хочу, чтобы ты, по свойственной тебе душевной доброте и дурости, свой последний шанс не упустила!

– Гетка, мне страшно тебя слушать. Этот твой последний шанс звучит почти как последний путь.

– А мне плевать как звучит. Главное, чтобы ты до своего последнего пути успела побыть неодинокой. Перестань жалеть, что твой птенчик отправился в самостоятельный полет, и займись собой. Думаешь, я не помню, от скольких шансов ты уже отказалась из-за своего сестринства-материнства. Такие мужики попадались! И, главное, ради тебя были готовы на все.

– Не преувеличивай. Например, Александр не был готов на все.

– А что тебе еще надо было? – Даже сейчас, по прошествии стольких лет, Гета убеждена, что я повела себя непростительно, лишившись счастья и солидного достатка. – Мужик видный, жениться тебе предлагал, через полгода бы за границу увез. Долгосрочная командировка ему предстояла в капстрану! По тем временам – фантастика. И сейчас бы с ним не пропала, еще богаче бы жили. Он, между прочим, теперь крупный бизнесмен. Каталась бы как сыр в масле.

– А ты не помнишь, что именно Ольга и не входила в условия этого контракта?

– Чистоплюйство твое, – рубанула воздух рукой Гета. – И кристальная честность. Вышла бы замуж. Оставила бы Ольгу на меня и бабу Галю. А там прошло бы время. Он бы привык. И забыл бы про свое условие. Ведь мужики сплошь и рядом берут женщин с детьми от первых браков. И ничего.

– Если бы Ольга была моим ребенком, он бы не возражал. Ему именно почему-то не нравилось, что Ольга моя сестра. Ребенка – пожалуйста, взяли бы с собой, а сестру – категорически нет. Не принимал он отчего-то Ольгу.

– Ну, гнида! Вот сволочь! – вскипела Гета. – Ты мне раньше таких деталей не сообщала. Уж я бы ему выдала!

– Потому и не сообщала, чтобы не выдала, – запоздало призналась я.

Пылая праведным гневом, моя подруга была способна на все, вплоть до того, чтобы лишить Александра вожделенной загранкомандировки. И я предпочла с ним расстаться по-тихому.

– Ну ладно. По поводу Александра ты, хоть и с опозданием, меня убедила. Тухлый номер. Такие большей частью все равно потом разводятся. Но Левончик-то чем тебе плох был. Не мужик – мечта. – Гета, вспомнив его, плотоядно причмокнула губами.

– Ничем, – вынуждена была признаться я.

– И Ольгу твою обожал. И она его сразу приняла. Почти уже папой называла.

Все было так. Левон Саркисян влюбился в меня, что называется, с первого взгляда. Это был жгучий стройный брюнет, очень похожий на итальянского певца Тото Кутуньо, по которому тогда умирала вся Москва. За мной никогда в жизни никто еще так не ухаживал. Он засыпал меня цветами и подарками. В каждый новый его приезд из Еревана наша квартира наполнялась ароматом роз, фруктов и всевозможных восточных сладостей. Коньяк с завода, на котором работал Левон, лился рекой.

Напор его был столь силен, что я почти согласилась выйти за него замуж, и он, окрыленный, счастливый, повез меня в Ереван – знакомить со своей многочисленной родней.

Он устроил мне незабываемую неделю. У меня осталось впечатление, будто полгорода и впрямь его родственники. Целую неделю мы только и делали, что ходили в гости. Причем не только в самом Ереване, но и в окрестностях, куда ездили на новенькой бежевой «Волге» Левона.

Принимали нас везде с поистине восточным размахом. Столы ломились от еды, коньяк и вино лились полноводными реками. И еще мы все время пили замечательный кофе, заходя для этого чуть ли не каждый час в многочисленные кафе и рестораны.

Куда бы Левон меня ни привел, меня везде встречали как самого дорогого на свете гостя. Многочисленные бабушки, дяди, тети, племянники, племянницы, братья, сестры и даже папа и мама Левона меня тут ждали, заранее любили, ибо «дорогой Левончик» просто не мог себе выбрать в жены плохую девушку.

Я понимала, что, выйдя за него замуж, вполне возможно, стану по-настоящему счастлива. И Ольге здесь будет хорошо. Ее здесь уже заочно любили и расспрашивали о ней. Для армян семья свята, и родственники святы, и ни у кого даже малейших сомнений не возникало, что Ольга должна жить вместе со мной. Однако именно это в результате испугало меня.

Я не была уверена, что имею право увезти сестру из Москвы. Навсегда увезти, ибо Левон к нам перебираться не собирался. Его жизнь была в Ереване, и по-иному он ее просто не мыслил. Там его родина, его работа, его «родные камни». Будь я одна, наверное бы решилась. Ереван мне понравился, работу я бы себе там нашла, и квартиру свою обменяла бы на замечательную ереванскую, объединив которую с замечательной квартирой Левона, мы поселились бы почти во дворце.

Но Ольга… Имела ли я право выдирать ее из привычной среды, не только людской, но и языковой, в конце концов; лишать ее московской прописки и возможности жить потом в Москве? Кто знает, насколько она приживется в Армении. А если нет? Путь-то назад будет отрезан. Сейчас ей нравится «дядя Левон», а потом она вырастет и станет меня упрекать, что лишила ее всех московских возможностей.

И бабу Галю я не могла уже просто так бросить. Она нам стала действительно родной. Душу в нас вложила. И буквально сама жила нами. Она меня, конечно, уговаривала не оглядываться и «выходить за такого хорошего парня». Но я-то понимала: без нас с Ольгой ей придется очень тяжело, и чем дальше, тем хуже. И возраст ее уже давал о себе знать. Сейчас она еще бодренькая, на ногах, а через несколько лет… Правда, Левон предлагал и ее взять с собой, но она решительно отвергла его приглашение: я, мол, от своего Гены никуда. Он меня лежит-дожидается, как же я его брошу? Можно подумать, много хорошего она видела от своего Гены.

Так и не решилась я на замужество. Левон еще долго пытался уговорить меня и приезжал с подарками. Но я твердо стояла на своем: Ольга будет расти в Москве.

Потом Левон как-то поспешно женился на младшей сестре друга детства. И, естественно, приезжать перестал.

Уже в девяностые годы, когда все в нашей стране перевернулось вверх тормашками, я с болью смотрела на знакомый город Ереван – без света, без тепла, с трубами буржуек, торчащими из окон многоэтажных панельных домов, с длинными очередями у дверей хлебных магазинов, и единственно, чему радовалась (хотя радость – совсем неуместное чувство в такой момент), так это тому, что у меня в свое время хватило духа не увезти Ольгу на чужбину. Иначе лихо бы нам с ней пришлось. А теперь мы с Левоном уже много лет вообще живем в разных государствах.

– Ну ладно, – смирилась Гета. – С Левоном, как показала жизнь, ты тоже, наверное, скорее оказалась права, чем не права. Лучше уж все-таки на родине жить. Но уж Романа ты, точно, зря отшила.