Текст книги "Дорога войны"

Ничто не могло подготовить к тому ужасу, что окружал его. Стоя на колене на холодной истоптанной земле, Айзек снова и снова спрашивал себя, стоило ли это того. Справа и слева тянулись ряды ощерившейся пиками пехоты, а на них медленно надвигалась стена всадников – зловещая в своей молчаливой неотвратимости. Закованные в доспехи воины, длинные копья, поблёскивающие нагрудники на лошадях… Они сметут их жалкое войско, как сошедший с гор снег сносит мелкие камушки на своём пути. Ладони вспотели, от стылой земли ныла простреленная Уником – уже, кажется, в прошлой жизни – нога, а воткнутая древком в землю пика казалось непомерно тяжёлой и неуклюжей.

Ближе. Ещё ближе. Уже видно, как взрывают копыта землю, как оскалились, предчувствуя вкус крови, разгоняющие коней всадники. И их так много, бесконечно много. Разве удержать наёмникам эту лавину? Позади пропели тетивы, и на врагов полился дождь стрел, но попадания были редки и случайны, так не нанести серьёзный урон берущей разбег коннице – и даже не сбить с шага.

– Боги… – выдохнул Айзек, с трудом удерживая рвущийся с поводка ужас.

Так вот что такое война: бессмысленные смерти, животный страх, отчаяние и болезненный азарт от кипящего в крови напряжения. Словно прочитав его мысли, мальчишка рядом всхлипнул и, бросив пику, рванул назад, расталкивая товарищей. Бесполезно, бежавших с поля боя убивали на месте. Айзек оглянулся и увидел, как державшийся позади командир зарубил юнца.

– Пусть боги встретят тебя по ту сторону, – прошептал Пёс. Ему самому хотелось вскочить и бежать от нёсшихся на них лошадей – и неважно куда, лишь бы подальше. Ещё немного, и они погибнут под копытами. Айзек зажмурился и вцепился в пику. Он сам пришёл сюда.

А в следующее мгновение отряд конников снёс их, отбросив на своих же товарищей. Те, кто избежали удара копья, попадали под копыта лошадей и мечи вгрызающегося в их строй врага. Что-то отшвырнуло Айзека в сторону и вдавило в землю. Невероятная сила вырвала пику из рук, ободрав ладони. Мгновение он не понимал ничего: оглушённый, задыхающийся, перепуганный. Пёс пытался сделать вдох – и не мог. А вокруг бушевал шторм звуков: крики, ржание лошадей, стоны, звон оружия. Что-то лязгнуло рядом с ним, и на землю рухнул воин с прорубленным шлемом. Его безумные глаза смотрели прямо на Айзека. Рука умирающего дёрнулась, пальцы заскребли землю в предсмертной агонии. Не помня себя от ужаса, Пёс пополз прочь.

Сотни ног, смертоносные мечи, копья, копыта лошадей… Если он хочет выжить, надо подниматься. Айзек разжал ещё тёплые пальцы одного из мертвецов и забрал меч – свой он умудрился где-то потерять, затем, опёршись на оружие, поднялся. Голова кружилась, текущая из-под шлема кровь застилала глаза, а каждый вдох отзывался болью в боку – хорошенькое начало.

Айзек услышал крик и обернулся. На него нёсся одетый в кольчугу детина с выпученными от ярости глазами. Толком не понимая, что делает, Пёс парировал удар и нанёс ответный – смертельный. Развернувшись к следующему врагу, Айзек прикончил его. А потом стоящего рядом. И его соседа. И ещё одного.

А дальше всё было как в тумане. Болели руки, ныли плечи. Он задыхался и шатался от усталости, но продолжал убивать. Один раз Айзек чудом увернулся от копыт взбесившегося коня, но мгновенно забыл об этом. Пёс уже не понимал, кто перед ним, свои или чужие, он просто убивал всех, кто казался ему угрозой, окружённый безликой толпой гибнущих и губящих. Воздух пропитался запахом крови и хриплыми гортанными криками собиравшегося на пир воронья. Айзек не видел ничего, кроме искажённых ненавистью и болью лиц, перепачканных в крови клинков и красной скользкой глины под ногами.

Когда прозвучали трубы, возвещающие отступление, Айзек едва стоял на ногах, с ног до головы покрытый кровью – чужой, а может, и своей. В пылу боя он не чувствовал боли. И лишь сейчас, глядя на отступающее войско, израненное, измученное, поредевшее больше, чем наполовину, он осознал, в какой бойне умудрился выжить.

Добредя до лагеря, Айзек рухнул на землю: болело всё тело, а раж, отступив, оставил опустошение. Пёс стянул шлем и бросил на землю рядом. Если проклятые души и вправду попадают в царство мучений, вряд ли оно сильно отлично от поля боя.

Айзек вздохнул, и бок закололо от боли. Надо обязательно показаться лекарю, кажется, ворвавшиеся в их строй лошади повредили ему ребро – и хорошо, если одно. Вот Савьо бы его мигом поставил на ноги… Пёс запретил себе думать о друге и запустил руку в волосы, пальцы нащупали колтун свалявшихся волос, чуть выше была корочка запёкшейся крови – по голове ему сегодня здорово прилетело, она до сих пор болела.

– Надо дойти до лекаря, – пробормотал Айзек, закрывая глаза. – Надо дойти… Позже…

Очнулся он уже в палатке. Тяжёлые запахи крови и гниющих ран висели в воздухе. Ржавый свет факелов выхватывал из темноты стены в грязных подтёках. Но хуже всего были звуки: стонали раненые, хрипели, захлёбываясь собственной кровью, умирающие, в дальнем углу по-животному отчаянно выл наёмник без руки.

Айзек поморщился от боли и осмотрелся: он лежал на некоем подобии койки, грудь сдавливала повязка, ещё одна красовалась на левой руке, на несколько мелких порезов внимания даже не обратили. Пёс пощупал голову – та тоже была перебинтована.

– Хоть в могилу клади, – недовольно проворчал он, усаживаясь. Тело отозвалось тошнотой и головокружением, но он нипочём не останется ночевать тут. Перевязали, жив – и на том спасибо.

Отыскав под кроватью грязную, перепачканную кровью одежду, Пёс натянул её и, пошатываясь, вышел на воздух. Никто не пытался остановить его. Можешь ходить – значит, в порядке, у лекарей хватало пациентов и похуже.

Ночь была освещена бледными звёздами и кострами, что яркими пятнышками усеивали лагерь. Пьяные наёмники праздновали не победу – им не было дела, кто проиграл, а кто победил, – но то, что они выжили в ещё одной бойне.

Проковыляв мимо нескольких костров, Айзек свернул в свою палатку. Его сумка, вывернутая наизнанку, валялась посередине, а немногочисленные вещи оказались разбросаны по полу.

– О! Ты вернулся. – Пьяный, довольный всем на свете наёмник покачнулся и упал на свою постель. – А я тут пошарил чутка в твоей сумке.

– Вижу, – бросил Айзек.

– Понимаешь, я решил почему-то, что ты сдох.

– Жив, как видишь.

Наемник икнул и захохотал.

– Вижу, не слепой. Тебя сшибла лошадь в самом начале, я видел, как она втоптала тебя в землю… Ну я и решил, что ты того… Кони двинул… – Мужчина разразился смехом. – От коня кони двинул! Ну смешно же, не?

Пёс недовольно нахмурился: вот только стычки с пьяным ему и не хватало. Наёмник поднялся на ноги и, неуверенно ступая, словно под ним была раскачивающаяся палуба, пошёл к нему.

– Ты, это, не бери в голову, брат. Лучше напейся как следует. Хочешь? – Он протянул Айзеку глиняную бутыль.

– Я тебе не брат.

– Чего-о-о-о? – протянул наёмник. – Ты чего, это… Огрызаться вздумал? Не брат он мне! Да мы тут все одним проклятьем связаны. Братья по смерти. Или ты чем лучше меня?

– Не лучше. Нет. Но тебе не брат.

– Брезгуешь? – с нажимом поинтересовался мужчина, но Айзек не спасовал:

– Можешь и так считать.

– Ясно, – подытожил наёмник и побрёл обратно к своей постели. – Выскочка. Где же нам, грубым простолюдам, быть братьями этому господину.

– Я не господин, – возразил Пес. – Я наёмник.

– Не наёмник, – лениво ответил мужчина, потягиваясь. – Я точно знаю.

– Заканчивал бы ты пойло хлебать, а то ещё какая чушь в башку взбредёт. – Айзек с трудом опустился на разложенное на земле одеяло. Похоже, стычка всё же отменялась. Ну а вещи… В любом случае он не сможет их собрать сейчас – просто не хватит сил. Хорошо хоть плащ остался на месте.

– Эй? – окликнул его наёмник. – Сколько тебе? Лет двадцать пять?

– Около того.

– Да треть вольных вояк не доживает до такого возраста. Ты же войны вовсе не видал.

– Да с чего ты взял? – ворчливо откликнулся Айзек.

Он уже устал от разговора. В голове звенело, от боли мутило, ужасно хотелось наконец-то уснуть и дать себе отдых. Но наёмнику определённо что-то нужно, вон даже от стычки отступился. Вот только слишком долго ходил он вокруг да около, это настораживало.

Солдат громко отхлебнул из бутыли и, поболтав пиво во рту, проглотил. А затем мрачно сообщил:

– Видел бы ты свою рожу, когда нас топтали конники. Будь ты наёмником, уж участвовал бы в таких переделках. Тебе свезло, что вообще остался жив. Так без разбору махать мечом! Давненько я такого забавного не видал. Ты как неоперившийся птенец, что выпал из гнезда от мамки. И пытаешься взлететь, да вот только не могёшь и без толку кувыркаешься в воздухе.

Айзек дотянулся до пустой сумки и сунул её под голову вместо подушки.

– Ты ошибаешься.

– Не ошибаюсь, мой глаз намётан. Я хоть и оказался среди желторотых, но в былые годы повоевал чутка. И знаешь чего? Из тебя выйдет толк. Ты привычен к оружию, у тебя есть быстрость. И ты умеешь убивать. – В глазах наёмника мелькнул нехороший огонек. – Когда ты успевал сообразить, что к чему, хватало одного удара, чтобы найти слабину в латах. Такому не учат нежных дворянских сынков, хоть ты и болтаешь гладко да складно, як богачей какой. Но ты не из них. Я знаю, кто ты.

– Все знают. – Пёс притворно зевнул. – Я наёмник Эйре.

– Ты убийца.

Айзек возблагодарил богов, что в палатке царил полумрак.

– Кто? Убийца? – Он заставил себя рассмеяться. – И как же убийцу занесло на войну?

– Хороший вопрос. И я покамест не знаю на него ответа. Возможно, ты боишься мести, возможно, ты прячешься. Но я выясню.

– Угу, прямо с утра у командира и спроси, – посоветовал Пёс. – Чтоб он был в курсе твоих пьяных бредней.

– Наша братия не шибко-то любит убийц. Нечистое дело. Смерть из-за угла. Как бы тебе не попасть впросак, приятель.

– Отправляйся ко всем демонам.

Настала очередь наёмника смеяться.

– Не волнуйся, мы там окажемся вместе, убийца. Но я схороню твою тайну, ежли пообещаешь кой-чего в обмен.

– Меня не интересуют сделки.

Айзек и хотел бы отвернуться, но пылающий от боли бок не стерпел бы подобного обращения, а потому он с головой накрылся плащом, давая знать, что беседа окончена. Треклятая судьба! И здесь нет покоя от тех, кто мечтает что-то заполучить, прибрать к рукам. Дорога Крови намертво вцепилась в него, не желая отпускать – куда бы Пёс ни шёл, кровавое предназначение везде путало ему карты.

– Однажды я потребую с тебя услугу, и мне решать, какой она будет. А иначе я шепну кому надо кое о чём.

Пёс промолчал.

– Спокойной ночи, убийца.

«Спокойной ночи…»

Этот наёмник умён, но и глуп до невозможности. Не стоит ложиться спать рядом с убийцей, которого ты только что шантажировал. Есть риск и не проснуться.

На следующее утро его разбудил звук трубы: построение и новый бой. Противник сам себя не победит и за ночь никуда не денется. Айзек поднялся, стараясь не обращать внимания на дёргающую боль в ранах, и глянул на соседа, который неподвижно лежал под одеялом, никуда не собираясь.

– До встречи в царстве мучений.

Пёс подхватил с пола шлем соратника – в отличие от его собственного, этот был не покорёжен, а неудачливому вымогателю он уже не понадобится. Кто-то в лагере рано или поздно обнаружит мёртвого наёмника в палатке, и все решат, что тот перебрал ночью. Мысль об убийстве не придёт в голову даже войсковому врачу, надумай он осмотреть тело. Айзек умел убивать без следов. Чтобы лишить человека жизни, не нужно оружия или недюжинной силы, и даже знания ядов – не всегда. Человеческая оболочка – слишком хрупкий и ненадёжный сосуд. Который так легко уничтожить.

* * *

Савьо внимательно рассматривал забинтованную руку: клешня какая-то неуклюжая. Сейчас, спустя месяц, она выглядела уже не так непривычно, но приноровиться до конца он так и не смог. Три связанных вместе пальца мешались ужасно, по десятку раз на дню напоминая, сколь многих вещей он сделать пока не может. Хорошо хоть мизинец и большой были свободны, они помогали худо-бедно управляться со склянками и теми же поводьями. Но ничего, скоро он избавится от повязки.

– Думаю, ты преисполнен благодарности к ищейкам Мареуна.

Савьо оглянулся на вошедшего Илена и сунул руку за спину.

– С чего бы?

Парень изогнул бровь.

– Они пощадили тебя и начали не с правой руки.

– Очень остроумно, – пробурчал Савьо.

– Я вот всё думаю: а почему целители не могут излечивать сами себя? Это же так удобно!

– Даже слишком. – Савьо украдкой почесал руку о край стола. – Возможно, именно поэтому.

Когда он начал обучение у Кеаны, его немало интересовал этот вопрос. Почему не получается исцелить себя? Старая предсказательница попыталась что-то объяснить про силу, которую нельзя направить на самого себя, а потом честно призналась, что не знает. Но факт оставался фактом: предсказать собственное будущее Кеана не могла, как не мог Савьо излечить себе пальцы.

На первый месяц обучения, стремясь освободить долго дремавший дар, Кеана забрала у Савьо амулет оленёнка – подарок отца, привезённый из города. Савьо всегда считал фигурку оберегом, ведь после её появления жизнь перепуганного ночными кошмарами мальчишки стала проще. Но вместе с этим амулет украл и силу.

– Не слишком умелый мастер постарался, – ворчала Кеана, раскачивая оленёнка на шнурке перед глазами. – Топорно сделано, весьма топорно. Как давно он у тебя?

Савьо постарался припомнить. Последний кошмар, что заставил подскочить среди ночи и мчаться в поля, приснился ему лет в девять. В ту пору он совершенно не понимал, что происходит, а ночные мороки, предвещающие беду, были так реальны, что спросонья Савьо не всегда мог понять, где он. Страх, отчаяние, ужас сковывали душу и подстёгивали тело, заставляя убегать прочь оттуда, где он увидел зловещее предостережение, не разбирая дороги, не думая о том, что встретит его в темноте, – а уж байки о нечисти в его деревне любили знатно. Всё это казалось меньшим злом по сравнению с тем, что затаилось в пророческих кошмарах.

Последний такой сон был о пожаре. Он бесконечно долдонил о нём взрослым, но те отмахивались от мальчишки. А через три дня полыхнул большой дом на другом конце деревни. Ветер, словно смеясь над беспомощными людьми, быстро разносил пламя. В ту ночь дотла выгорели два надела вместе с домами и всеми пристройками. Люди безутешно оплакивали погибшее в огне имущество и живность, а отец выпорол Савьо, запретив раскрывать рот и говорить кому-то о сне. Тогда, будучи мальчишкой, Савьо не мог понять поступка собственного родителя – но горькая обида навсегда затаилась в душе. Постепенно нарастая, она всё больше разделяла Савьо и родню. Сейчас уже Савьо понимал, что отцом двигал страх: сына запросто могли обвинить в ведовстве, хотя в случившемся и не было его вины – Савьо ведь не устраивал бед, он лишь предвидел их. Если бы только кто прислушался к нему! Но в той глуши, где Савьо рос, и подумать об этом было невозможно. Костёр или камень на шею да на дно – вот что ждало бы его, узнай кто о снах.

На следующий день отец исчез. А вернулся спустя четыре дня, уставший, осунувшийся, заросший. И принёс с собой амулет в виде оленёнка, который настрого запретил снимать. С той поры старшие дети, и так не слишком жаловавшие тихого, не поддерживающего их в драках и воровстве брата, и вовсе позабыли о Савьо. Постепенно тот становился всё более замкнутым и нелюдимым.

Лишь травница, которая, несмотря на строгий запрет отца, втайне учила Савьо буквам, принимала мальчишку таким, как он был. Любознательный, жадный до знаний, такой отличный от всех прочих, он с готовностью впитывал всё, что могла дать ему старая знахарка, все её немудрёные, частично выдуманные самостоятельно взгляды на мир. Но главное, что она сделала для Савьо, – поддержала его в стремлении учиться, не дала угаснуть огоньку пытливости.

Савьо с содроганием представлял, как бы сложилась его жизнь без участия травницы. Он, не умея сопротивляться, вынужден был бы склониться перед мнением целой деревни, постепенно сломав себя и заставив влиться в установленный ещё предками порядок вещей, Тем более что у него уже был опыт неудачного побега из дома – когда он подвернулся под руку грабителю и угодил в темницу. Та история накрепко отбила у Савьо желание сбегать от родного очага, сколь бы ни был тесен ему тот мирок.

Но судьба и здесь пришла на помощь. Сны прекратились, да вот только глава семейства не забыл, как опасен сын для доброго имени рода, как много косых взглядов и перешёптываний он вызывает. Накануне десятилетия Савьо отец с матерью долго и громко спорили. Савьо слышал их, но боялся вмешаться, с головой накрывшись одеялом. Наутро отец приказал собираться. Мать, провожая их, украдкой плакала и никак не могла выпустить младшего сына из объятий, бесконечно целуя и гладя по белобрысой макушке. Савьо было неловко от такого проявления чувств, в их семье оно было не принято. И лишь много позже он понял, что она прощалась с сыном, уже не чая увидеть его вновь.

Отец привёл Савьо в ближайший город – Борг. Увидев перед собой высоченную ратушу, мальчишка вцепился в руку отца, вот только ни позорного столба, ни колодок на площади перед ней, слава всем богам, не оказалось. Проворчав что-то недовольное, отец высвободил руку и повёл Савьо по лабиринту каменных улочек. Всё в этом, не таком уж и большом, городе было в новинку для выросшего в глуши мальчишки.

Приземистый каменный домишко, перед которым остановился отец, показался Савьо неприветливым. Как и открывший им дверь мужчина: такой же низенький, под стать собственному жилищу, со всклокоченной светлой бородой и настырным взглядом спрятанных за очками глаз.

– Мелкий, – с порога возразил он, даже не поздоровавшись.

– Башковитый, – неожиданно для Савьо возразил отец и положил большую мозолистую ладонь на плечо сына.

Незнакомец ещё раз окинул Савьо взглядом, неопределённо крякнул и посторонился, позволяя пройти.

Так началось обучение Савьо, которое продлилось шесть лет. За это время он несколько раз навещал родителей, но связь с ними неумолимо таяла, словно залежавшийся после морозной зимы снег. А когда Ансия, его тайная любовь, в которой он не решился признаться, вышла замуж, он и вовсе перестал приезжать. Савьо стал чужим в собственном роду.

Тогда жизнь юного лекаря целиком и полностью сосредоточилась в городе: расставшись с учителем – не самым приятным образом, он попробовал начать собственную практику. Знаний отчаянно не хватало, как и денег на дальнейшее обучение. Савьо только и оставалось что, в обход местных законов, быть невидимой тенью в тёмных углах храмов, где проводились диспуты, да на задних скамьях университета – но пробраться туда тайком получалось нечасто. А потому он с жадностью хватал всё, до чего мог дотянуться, невзирая на факультет и сложность. Было ли такое образование надлежащим – вопрос, но жажду знаний оно утоляло вполне. Да и про мучавшие в детстве кошмары позволило позабыть, окунувшись в новую жизнь. Которая, увы, закончилась слишком быстро.

Так и не обзаведясь за пару лет клиентами – и подобающей репутацией лекаря, Савьо решил попробовать себя в роли писаря. Переписывать чужие документы было не особо увлекательно, но позволяло продержаться на плаву: горожане не слишком доверяли юному неизвестному врачевателю, подозревая того в ведовстве. А далее последовали подложная сделка, обвинение в мошенничестве, долговая тюрьма и рабство у Дьюхаза. Головокружительное падение от лекаря до раба.

И вот теперь он… Савьо и сам бы не взялся сказать, кто он. Снова лекарь? Или по-прежнему нет? Человек с Даром, способный влиять на течение событий. Вот только как всё это применить, не упустив шансы и не растратив понапрасну дарованное богами? И правильный ли выбор он сделал, не оставшись с Кеаной, но отправившись с Иленом и Саламандром в призрачной надежде однажды пересечься с Айзеком, выбравшим войну взамен друзей? И не придётся ли теперь отказаться от поисков вовсе? Совсем непростые вопросы, от которых хотелось увильнуть, спрятаться. Но кроме самого Савьо ответ никто не даст.

Савьо вздохнул и, поймав внимательный взгляд Илена, поспешно отвернулся к своим бумагам. Среди них он спрятал список наёмников – вернее, его копию, которую сумел раздобыть Саламандр. Там, ближе к концу, значилось имя Пса. Разумеется, под ним мог скрываться кто угодно, но сердце Савьо точно знало – это Айзек. Желтоватый листок с корявыми, едва различимыми буквами – бумаженция не казалась чем-то, способным решить судьбу человека. Но именно им она и была – приговором всем чаяниям и надеждам Савьо.

Истёртый, не раз скомканный, а затем снова тщательно разглаженный листок вынимал душу из лекаря, но выкинуть его было превыше сил. Сколько раз Савьо доставал его из дорожной сумки и смотрел-смотрел-смотрел, бесконечно перечитывал знакомое имя, и всё равно порой ему казалось, что это – ошибка. Зачем Айзеку война? Что творилось в его голове – и душе – когда он ставил отпечаток в документе? Как он мог на такое решиться?

– Айзек действительно отправился на войну, – сказал ему тогда Саламандр, подавая проклятую копию, и положил руку на плечо, стараясь подбодрить. А Савьо в тот миг показалось, что на него рухнула вся тяжесть мира. – Мне жаль, но Айзек теперь недосягаем для нас. Его жизнь куплена герцогом, а за побег казнят свои же.

– Но мы можем уехать отсюда… – слабо возразил Савьо. – И никогда не возвращаться.

– Да, но для этого неплохо бы сначала скрыться незамеченными. А это совсем непросто, если не сказать невозможно, – с ищейками Мареуна и герцогским розыском. Это конец наших поисков, Савьо.

Тогда лекарь покорно кивнул в ответ. В душе твердя то ли фразу, то ли клятву самому себе: «Я найду тебя. И тогда тебе придётся объясниться, друг Айзек. Ты прав, мы встретимся на Дороге Войны».