Текст книги "Черные ирисы"

Какая ирония! Баронесса де Койн – одна из самых стильных и красивых женщин Великобритании – жертва домашнего насилия. Кто бы мог в это поверить? Никто не знал об этом, кроме Марвина Роуза, который неоднократно видел Ольгу со следами побоев на лице. Именно он познакомил ее с Кристианом, именно он был шафером на их скромной свадьбе. И он насиловал Ольгу в ту ночь, за которой последовала ее неудачная попытка убить себя.

* * *

Ольга поднялась к доктору Уэбстеру. Он указал рукой на кресло.

– Я пригласил вас, чтобы обсудить дальнейшее лечение.

Кожаное кресло скрипнуло. Ольга удобно устроилась в нем и посмотрела на доктора, показывая, что готова продолжать беседу.

– Утром я разговаривал с бароном и рекомендовал ему оставить вас здесь еще на десять дней. Видите ли, мне кажется, что в свете произошедших событий... – доктор тактично замолчал, давая ей понять, что он имеет в виду, – это будет наилучшим способом отвлечь вас от неприятных мыслей. Мы назначим вам новые восстановительные процедуры. Я не хотел бы выписывать вам антидепрессанты. Конечно же, после случившегося, – доктор старательно избегал слова «самоубийство», – вы кажетесь несколько подавленной, но это не та угнетенность, которая бывает при невротической депрессии. Как вы считаете, я прав?

– Почему вы меня спрашиваете? Я же не врач.

– Мне важно услышать ваше мнение, – настаивал Уэбстер. – Вы знаете себя лучше, чем кто-либо другой. Что вы думаете о своем внутреннем состоянии?

Ольга слегка растерялась, но не подала виду. Доктор был первым человеком, который спросил, что она чувствует. Она с благодарностью посмотрела в его глаза и улыбнулась:

– Думаю, вы правы, Джулиан. Мне не нужны ни успокоительные, ни какие-либо другие лекарства. Все, что необходимо, – это несколько дней отдыха.

Неожиданный звонок телефона нарушил душевную атмосферу, которая воцарилась в комнате. Доктор снял трубку. Оттуда послышалась быстрая речь, но, о чем именно говорилось, Ольга не смогла разобрать.

– Подготовьте вторую операционную, – ответил врач и поднялся.

Он провел ее до двери.

– Отдыхайте, Ольга. Увидимся завтра, а сегодня я желаю вам хорошего вечера.

Кабинет доктора Уэбстера находился в рабочем крыле здания на втором этаже. Здесь не было номеров клиентов, только кабинеты для косметических процедур и две операционные пластической хирургии. На первом этаже спортивный зал, сауна, бассейн.

Подходя к лестнице, Ольга заметила, как двери транспортного лифта открылись и оттуда на каталке вывезли женщину, прикрытую простыней. Лицо ее было в крови, которая лилась из рассеченной брови. Ольга отскочила в сторону, пропуская медиков.

Ночью она ворочалась в постели, вспоминая глубокую рану на лице девушки и заплывшие кровью глаза. Ей стало страшно: в той юной девочке она видела себя, видела синяки на своих плечах, разбитые в кровь губы, распухшие суставы на пальцах и содранную кожу на руках. Через все это Ольга прошла, пытаясь защититься от побоев мужа. Ольга знала, что та дама находится здесь не потому, что попала в аварию. В этом случае «Скорая помощь» привезла бы ее в городскую клинику. Она здесь, потому что богата и пытается скрыть от общественности следы насилия. Или потому что богат тот, кто совершил с ней это, и теперь заметает следы, передав жертву опытным хирургам.

ГЛАВА 3

Утром Ольга не спустилась к завтраку, что не прошло не замеченным для доктора Уэбстера. Он позвонил ей в номер, спрашивая о причинах отсутствия. Ольга соврала, сказав, что нехорошо себя чувствует. К ней сразу же прислали врача, который измерил температуру, давление, прослушал дыхание. Ольга мысленно ругала себя за эту маленькую ложь, поскольку она принесла ей больше хлопот, чем нежеланный завтрак. Врач удалился, оставив в коробочке массу таблеток. Ольга смахнула их в верхний ящик тумбочки. Затем приняла душ, сделала легкий макияж и решила прогуляться по парку.

Она уже сворачивала на небольшую аллею, ведущую к реке, когда услышала голос:

– Наверное, сегодня будет дождь.

Ольга обернулась. В шезлонге полулежала молодая девушка, ноги ее были прикрыты одеялом. Светлые волосы собраны в пучок на затылке, лоб перевязан. Распухшее лицо ее ужасало дикостью красок – от грязно-бордового до сине-фиолетового цвета. Нос казался огромным, но, похоже, он был не сломан. Израненные губы растянулись в приветственной улыбке.

– Простите, что вы сказали? – Ольга на мгновение оцепенела от увиденного.

– Говорю: будет дождь. – Глаза девушки засветились.

Ольга недоуменно подняла голову вверх. Сквозь высокие деревья она попыталась разглядеть небо. Ни облака. Яркие лучи солнца пытались пробиться сквозь густые ветви деревьев и дотянуться до земли.

– Будет, будет, – уверенно сказала девушка. – У меня кости ломит.

Она засмеялась своей шутке. Глядя в лицо, похожее на один большой синяк, Ольга удивилась тому, что у девушки не пропало чувство юмора. Худенькие плечи тряслись в безудержном смехе. Ольга улыбнулась.

– Вам не больно смеяться?

– Больно. – Девушка попыталась вытереть набежавшие на глаза слезы. – Ой, твою мать!

Ольга не выдержала и прыснула. Она прикрыла лицо руками, уговаривая себя успокоиться, но ничего не получалось. Много лет она не смеялась так, как сейчас, до колик.

– Представляете, мне даже зеркало отказались давать, чтобы я в обморок не грохнулась. Как будто я не представляю, что у меня с лицом творится.

Ольга засмеялась еще громче.

– А вы, – девушка попыталась подмигнуть опухшим глазом, – жертва такой же аварии, как и я?

Ольга перестала смеяться и нахмурилась. Вопрос показался ей бестактным, даже дерзким. Он посягал на ее тайны. Ответив на него, она нарушила бы основное правило «Форс-мажор Хауса» о невмешательстве в личную жизнь.

– Здесь не принято спрашивать о подобном, – холодно ответила она. – Вообще не принято разговаривать с незнакомцами.

– Но мы же не в каком-нибудь элитном казино находимся, – возразила девушка.

По всей видимости, она была в клинике впервые, раз позволяла себе такие вольности. Ольга решила быть снисходительной к этой беспардонной простушке. Что-то в голосе девушки заставило ее проявить мягкость и сдержанность. Сравнение «Форс-мажор Хауса» с казино, где нельзя разговаривать с людьми, не будучи представленным, показалось ей остроумным. Ольга усмехнулась, подумав, что придает слишком большое значение установленным правилам. Она подошла к девушке и протянула руку.

– Тогда давайте познакомимся. Ольга.

– Вы – русская?

– Что за наглость! – ахнула баронесса.

Девушка хмыкнула.

– А что такого в моем вопросе? Я – наполовину немка, и мне не страшно в этом признаться.

– Да, я – русская.

– А я – Мадлен. Пить охота. Вы не нальете мне сока? Я бы сама налила и вам предложила, да вот рука ноет и поворачиваться не желает. Уже час сижу и жду, пока какая-нибудь «клизма» мимо пробежит. Ой, простите. Я не вас имела в виду, а медсестру.

– Я поняла, что вы не хотели меня обидеть. – Ольга налила сок, вставила в стакан трубочку и протянула Мадлен.

Та осторожно сделала глоток и сморщилась. От сока больно защипало губы.

– Вот ведьмы, – выдохнула из себя Мадлен, – другого сока, кроме апельсинового, у них нет.

– Это вы снова о медсестрах? – спросила Ольга.

– Не обижайтесь. Я всегда говорю глупости, когда мне больно.

Ольга вдруг поняла, что этими грубоватыми высказываниями Мадлен пытается приободрить себя. Пусть это звучало несколько шокирующе, но все же лучше, чем если бы девушка предалась печали или плакала.

– Простите мою неделикатность, – сказала Мадлен и, помолчав, добавила: – Просто на душе так тошно, что хочется позлословить.

– Вы ни в чем передо мной не провинились, – слишком резко ответила Ольга и густо покраснела, заметив, как заблестели глаза девушки.

– Хорошо, – согласилась Мадлен. – С извинениями покончено.

– Мне знаком ваш голос. Но не могу вспомнить, где его слышала.

– Да, конечно. Только по голосу меня сейчас и можно узнать. В моем нынешнем состоянии даже родная мама прошла бы мимо, – хихикнула Мадлен, прокашлялась и запела: – Самый вкусный йогурт...

– В старой Англии, – подхватила Ольга. – Ой! Вы та самая прекрасная молочница из рекламы!

– Скорее то, что от нее осталось. О рекламе придется забыть, по крайней мере, на ближайшие шесть месяцев. Ну, хотя бы челюсть цела, – продолжала Мадлен, не замечая неловкого молчания Ольги. – Ах да! Надо еще сказать «спасибо» тому ублюдку за то, что нос мне не сломал.

Ольга уже совсем забыла, что собиралась спуститься к реке. Здесь, рядом с Мадлен, она вдруг почувствовала, насколько ей необходим понимающий человек. Она внезапно захотела поделиться своими переживаниями, рассказать о том, что произошло в ее жизни, и услышать ответную историю. У нее никогда не было подруг, потому что в том мире, в котором она волей судьбы оказалась, невозможно иметь друзей. Да и дружить там, собственно, никто не умел, могли лишь сотрудничать.

Ольга посмотрела на синие щеки девушки.

– За что тебя так? – вырвался вопрос.

Мадлен махнула рукой.

– Он – извращенец и садист. А ты что здесь делаешь?

– Таблеток наглоталась, – сказала Ольга и испытала облегчение от своего признания.

– Ни фига себе! Ну, ты и отчаянная, – присвистнула Мадлен. – А я – трусиха, ни за что бы так не смогла.

Налетел ветерок и растрепал короткие волосы Ольги. Она рассеянно пригладила их.

– Рада была познакомиться, Мадлен.

– Заходи на кофеек, – ответила та. – Я здесь надолго.

Ольга решила не продолжать прогулку и направилась к себе в номер. Весь день она пролежала в кровати, глядя в потолок, представляя будущую беседу с Кристианом и обдумывая разговор с Мадлен.

Вечером в комнату постучали. «Это что еще за посещения?» – в раздражении подумала Ольга. Дверь быстро открылась, и в комнате оказалась Мадлен. В руке она держала пакет, в котором что-то подозрительно звенело.

– Насколько я знаю, у русских, да и у немцев тоже, принято выпить за знакомство. Чтобы оно было долгим и крепким. Ну, совсем как этот напиток, – деловито сказала она, вынимая из пакета бутылку водки, стаканчики и фрукты на закуску.

Поначалу Ольгу возмутило это внезапное вторжение, потом она расслабилась, и ей даже стало весело.

– Кухню ограбила? – спросила она.

– Брось. Тебе ли не знать, что здесь стоит только щелкнуть пальцами, и – вуаля!

– Как быстро ты освоилась.

– Да, ладно тебе, – отмахнулась Мадлен. – У нас на этаже работает прекрасная тетенька – Рамона. Страшная такая! Короче, она наш ночной смотритель. Я к ней ловко подкатила и...

– Доктор Уэбстер запрещает распитие спиртных напитков, – не унималась Ольга.

– Ага, как же! Тут все только и делают, что хлещут коктейльчики с водкой, ромом и тому подобное. Не знала, что ли?

– Знала, просто сама никогда не пила.

– А, понятно, – не удивилась Мадлен. – Алкоголик в прошлом?

– Много себе позволяешь, – возмутилась Ольга.

– Тихо, не кричи. Так и быть, твой стакан убираем. Раз нельзя пить, значит, не будешь.

– Буду.

Мадлен засмеялась и тут же прикрыла рот рукой, скривившись от резкой боли.

– А, твою мать! Придется пить водку через трубочку. По-другому не получится.

Плечи Ольги затряслись в беззвучном смехе. Она взяла протянутый Мадлен стакан и выпила залпом. Водка обожгла язык и небо, и горячим ручейком побежала в желудок.

– Слушай, Ольга, сколько тебя здесь будут держать?

– Уэбстер сказал, что еще дней десять. Хотя, если было бы можно, я осталась бы здесь навсегда. Жаль только, что дочек нет рядом.

– Дочек? – Мадлен с интересом уставилась на Ольгу.

– Софии – девять, Виктории – восемь.

– И как ты решилась напиться таблеток? – в голосе Мадлен слышалось возмущение. – О них в тот момент не думала?

– Стыдишь меня? – Ольга внезапно почувствовала раздражение, оттого что Мадлен посмела ее осудить.

– Нет, конечно. Просто хочется знать, зачем ты это сделала?

– Муж привел своего друга к нам домой, – Ольга словно выплевывала из себя слова. – И тот меня изнасиловал. Муж просто разрешил ему войти в мою комнату и закрыл дверь. Он, наверное, стоял в коридоре все время, слушал, как я зову на помощь и умоляю меня отпустить.

– Разве такое бывает? – Мадлен ошеломленно округлила глаза. – Ну и скотина же твой муж!

– Хуже! После того, как его дружок ушел, – Ольга старательно подбирала слова, опуская имена, – он подошел к кровати, пьяный, злой... Черт! Начал гладить меня по спине. Наутро я выпила упаковку снотворного. А знаешь, ты права. В тот момент я действительно не думала о дочерях. У меня все перевернулось в душе от отвращения к нему и себе. Я ничего не хотела, кроме смерти.

Мадлен слушала, не перебивая, лишь иногда дотрагивалась до руки Ольги, когда голос той начинал особенно сильно дрожать.

– Вернешься к нему? – спросила она.

Ольга отрицательно покачала головой.

– Нет, никогда. Он бил меня. А после того, что произошло...

– Вот сука! – воскликнула Мадлен. – Еще и бил к тому же. Господи, чего я возмущаюсь? Ольга, посмотри на меня. Думаешь, меня поезд переехал? – хохотнула она. – Это было бы гораздо лучше! Мой любовник напился и избил меня. Бил так жестоко, что я умоляла Господа, чтобы он поторопился со своим решением: оставлять меня в живых или нет.

– Он тебя приревновал к кому-то, потому избил? Боже, что я спрашиваю?

– Все нормально. Сначала он заставил меня надеть черный парик и изображать одну даму. Потом ему не понравились мои актерские способности, он дал мне пощечину, я ему ответила... вот так все и произошло. В школе я была грозой всех мальчишек, а сейчас меня отлупили, как девчонку. Хотя я справилась бы, если бы Марвин был немного поменьше, но этот рыжий бык такой сильный. Что с тобой?

При имени Марвин Ольгу передернуло. Она внезапно подумала, что человек, о котором говорит Мадлен, и друг ее мужа одно и то же лицо. Нет, быть не может! «Но ведь она назвала его рыжим. Марвин тоже рыжий». Сердце бешено застучало.

– Мадлен, как зовут твоего любовника?

Мадлен испытующе посмотрела на Ольгу и медленно проговорила:

– Марвин Роуз.

– О, боже!

Ольга закрыла лицо руками, ее всю трясло в приступе отвращения. Затем вскочила с кровати и выбежала в ванную. Там она долго ополаскивала лицо холодной водой.

– Ты знаешь Марвина? – послышался за спиной голос.

– Знаю. – Ольга вытерла лицо полотенцем и повернулась к Мадлен.

Та в напряжении стояла на пороге, не зная, что сказать. Маленькая, тоненькая, с разбитым лицом и испуганными глазами – она производила впечатление растерявшегося и обиженного ребенка. Отчаянно захотелось схватить ее за острые плечики и прижать к себе.

– Я знакома с Марвином. – Ольга протянула руку и поправила волосы Мадлен. – Не бойся, я никому не скажу о том, что он с тобой сделал.

– Расслабься! Все и так знают, что Марвин – садист.

Мадлен горько усмехнулась и поправила повязку, которая съехала на лоб. Затем, разозлившись, сорвала бинт. Ольга вздрогнула и приготовилась увидеть зашитую рану, но лоб и часть брови были заклеены пластырем. Девушка легонько дотронулась пальцами до брови и криво улыбнулась.

– Актерская карьера закончилась. С таким ужасом на лице мне разрешат участвовать лишь в театральных постановках где-нибудь на кладбище.

– А кто шил? – спросила Ольга.

– Уэбстер.

Ольга с облегчением вздохнула.

– Тогда успокойся. Джулиан Уэбстер – лучший пластический хирург в Британии. Посмотришь, шрам будет едва заметен. А хороший гример сделает его и вовсе невидимым.

– Но рана-то очень глубокая, – возразила Мадлен. – Тут ни одни волшебные руки не помогут. Ладно, что я могу сделать? Осталось только ждать. Идем пить. У меня сегодня в планах надраться вдрызг.

Они выпили целую бутылку. Мадлен спала рядом, свернувшись в калачик. Разбитый нос ее не работал, и она дышала ртом, иногда издавая во сне хриплые, сопящие звуки. Ольга не могла уснуть. Она представляла, как Марвин зверски избивает эту девочку. О, господи, что же делать? Забирать дочек и уезжать. Уезжать далеко. Туда, где нет таких людей, как ее муж и Марвин. Туда, где вообще нет мужчин.

ГЛАВА 4

Дэвид недовольно потянулся, услышав звук будильника, и надвинул на голову одеяло. Будильник продолжал трезвонить, раздражая своей настойчивостью. И так каждое утро в шесть тридцать. «Сломался бы ты, дружок», – Дэвид мысленно передал свою просьбу будильнику и нажал на кнопку, отключая его. Музыка замолчала. Дэвид вскочил с постели и опять потянулся. Стоя под теплыми струями душа, он вдруг понял, что напрасно поднялся в такую рань. Он выплюнул набежавшую в рот воду и громко фыркнул. Это же каким кретином нужно быть! Подняться в воскресенье в половине седьмого, чтобы ехать на работу! Жаль, что рядом нет Аманды, она еще с вечера отключила бы будильник, позаботившись о сладком утреннем сне. Дэвид мысленно прикинул, сколько раз еще он будет просыпаться без нее. Не то чтобы он соскучился. Хотя как по-другому можно назвать то, что он ждет ее возвращения? Возможно, он уже не любит ее так, как в самом начале, но с ней было по-прежнему хорошо и удобно, она все так же веселила его, и секс оставался столь же привлекательным, как и ранее.

Да, он мало уделял ей времени. Но Аманда всегда умела занять себя сама. И, кроме того, она знала, что он часами пропадает в офисе, зарабатывая деньги, а не убегает от нее, прикрываясь неотложными делами, чтобы провести время с другими женщинами, не такими привередливыми в своих запросах. Впрочем, Аманда не так уж много просит. Всего лишь внимания. Ах да! Еще и ребенка. Но, черт возьми, она с самого начала прекрасно знала, что он не желает иметь детей! Это было его твердое решение, не допускающее никаких возражений. Она соглашалась до определенного момента. Потом вдруг ей понадобилось обручальное кольцо и подгузники. Дэвид не против женитьбы, но Аманда считает, что брак без детей – это пустой фарс. «Семья не может быть однобокой, а мужчина и женщина не в состоянии сделать ее полной, не имея ребенка, – говорила она. – В этом случае бездетные муж и жена ничем не отличаются от обычных любовников, отношения которых не скреплены брачными обязательствами. Они все так же свободны, ведь кроме общей спальни и совместных ужинов, их ничто не связывает». Дэвид внимательно слушал жаркие высказывания Аманды, глаза его при этом светились пониманием, но в душе он считал ее доводы неубедительными. Ему не нужен ребенок, чтобы ощущать единство с любимой женщиной. Ни один мужчина не нуждается в орущем младенце, чтобы прочувствовать всю полноту отношений с той, с кем делит свою постель.

В очередной раз назвав его эгоистом и жалким собственником, Аманда забрала вещи и переехала к родителям в Нью-Йорк. Дважды он летал к ней, уговаривая вернуться. Она не сдавалась, демонстрируя горькую обиду. Тогда он просто перестал ее беспокоить. Как и большинство женщин, действующих сгоряча, Аманда поняла, что перегнула палку и рано сожгла мосты. Она попыталась наладить отношения. Сначала это были маленькие сообщения, в которых она просто справлялась о его делах и здоровье. Вскоре они переросли в ежедневные звонки с полным отчетом о прошедших часах. Аманда выбросила белый флаг, осознав наконец, что если хочет прожить с ним всю жизнь, то ей придется смириться с некоторыми его требованиями, а именно – без претензий принимать его постоянное отсутствие, связанное с бесконечными делами, и оставить мысли о пухленькой дочери с голубыми бантами.

Аманда должна вернуться через месяц, как только уладит дела в Нью-Йорке. Дэвид с некоторым сомнением оглянулся на прошедший год, проведенный без нее. Так ли ему было плохо и правильно ли будет вновь возобновлять эту связь? Его устраивала свобода, которой он пользовался последние месяцы. Впрочем, живя с Амандой, он никогда не ощущал каких-либо обязательств по отношению к ней и не чувствовал себя скованным совместной жизнью.

Дэвид вдруг весело улыбнулся. Если Аманда не считает брак без детей браком, то замуж ее он звать не станет. Обломится ей обручальное кольцо, белое платье и хор мальчиков в церкви. Отныне и всегда ее будут называть подругой и любовницей Дэвида Марстона, но никак не женой.

Дэвид достал рубашку из шкафа и джинсы. Сварил себе крепкий кофе и прошел в кабинет, одновременно служивший библиотекой и комнатой отдыха. Аманде сюда запрещалось входить. Разве только для того, чтобы принести ему кофе и пожелать спокойной ночи, перед тем как лечь одной в постель. Право на свой собственный угол он перенял от отца. Каждый обитатель огромного особняка, в котором прошло детство Дэвида, знал, что в небольшую комнату на первом этаже входить категорически запрещено. Мало того, запрет оказался настолько действенным, что все домочадцы старались не дышать, проходя мимо темной дубовой двери. Когда Дэвида никто не видел, он останавливался в коридоре и прислушивался к тому, что происходит в этой запретной зоне. Он прикладывал ухо к гладкой деревянной поверхности, но за дверью стояла тишина. Только его сердце бешено стучало от страха быть обнаруженным. Он мечтал, что, когда вырастет, будет иметь свою тайную комнату. Так в квартире появился кабинет, где он проводил почти все свое время. Здесь он работал, здесь отдыхал, здесь он практически жил. Аманда ненавидела эту комнату, как ненавидела все, что связано с работой Дэвида.

Он был одним из ведущих специалистов компании, занимающейся банковским обслуживанием частных и юридических лиц. Отдел, который он в скором времени надеялся возглавить, занимался инвестициями. Конечно же, эта должность не являлась конечным пунктом в его карьере и не была пределом его мечтаний. У мальчика из богатой и уважаемой семьи, растущего в роскоши и удовольствиях на Мэйфэр-стрит, познавшего вкус денег и власти с самого детства, порог желаний гораздо выше, чем у какого-нибудь парнишки из Паддингтона. В свои тридцать два он уже имел то, что многим не удалось бы заработать за несколько жизней: квартиру в Белгравии, спортивный автомобиль, обошедшийся ему в сумму с пятью нулями, немаленький счет в банке и блестящие перспективы в британской финансовой группе.

Как странно получилось: честолюбие стало одним из главных его достоинств и в то же время самым существенным недостатком. Он стремился к почетному положению в обществе, не желая быть только сыном своего отца – в прошлом известного юриста и политика, а ныне богатого и уважаемого человека. Дэвид не хотел превзойти отца, он лишь желал быть оцененным за свои заслуги. Это стремление во что бы то ни стало выделиться и заработать собственную репутацию, не связанную с отцовским авторитетом, Аманда называла болезненным и маниакальным желанием удовлетворить свое чрезмерное самолюбие.

Дэвид понимал, что ему нечего доказывать ни отцу, ни окружающим, и все же не мог остановиться. Как и не смог избавиться от юношеского максимализма. В нем по-прежнему осталась та крайность во взглядах и требованиях, которой он отличался в молодости. Именно эта напористость и неудержимость продолжали двигать им, поднимая все выше и выше в достижении целей. В компании считалось, что Дэвида невозможно одолеть и он способен выиграть любую битву. Поэтому все были осторожны, сталкиваясь с ним по работе, старались не провоцировать его. Это же касалось и женщин: ни одна из них не могла переиграть Дэвида Марстона. Даже Аманда, забывшая на время о том, с каким человеком живет, и попытавшаяся перетянуть одеяло на себя, поняла, что проиграла. Никто и ничто не могли изменить его принципов и убеждений.

Дэвид подумал о светловолосой женщине, которая через месяц должна вернуться в его жизнь, и поймал себя на мысли, что не помнит цвета ее глаз. Он усмехнулся своей забывчивости и принялся лихорадочно копаться в памяти. Наконец, сдался, потянулся к столу, где в нижнем ящике хранил их общее фото. Он никогда не держал рамок с фотографиями на столе. Эти застывшие картинки раздражали его навязчивым напоминанием о прошлом. Дэвид посмотрел на улыбающееся лицо своей подруги. Когда же была сделана эта фотография? Ах да. В день их какой-то там годовщины. Аманда всегда была привязана к датам, чем смешила Дэвида. Он считал, что ни одна цифра не может быть сильнее чувств, но Аманде ничего невозможно было доказать. Она обижалась, если он забывал, когда впервые поцеловал ее, и не дарил в этот день цветы. У него начисто стерся из памяти момент их знакомства, зато он хорошо помнил, какой формы были ее коленки и как она стонет в койке.

Дэвид пристально вгляделся в застывшее в лучистой улыбке лицо Аманды. У нее зеленые глаза. Черт! Как можно не помнить цвет глаз у девушки, с которой прожил почти три года? Хотя за время отсутствия Аманды в его жизни и постели перебывало столько женщин, что можно было забыть не только цвет глаз любимой, но и не вспомнить, как она выглядит. Любимой? Нет, не любимой, а удобной. Девушка из хорошей семьи, красивая, образованная, не особенно требовательная – она полностью его устраивала. С Амандой было легко и просто, не считая тех моментов, когда в ней просыпалась тяга к материнству. Родители считали их хорошей парой и надеялись на скорый союз. Но Дэвид обманул их ожидания. Похоже, старикам не придется нянчить внуков, о которых они втайне мечтали. Никаких детей.

Дэвид взял телефон и набрал номер своего единственного друга. На звонок никто не ответил. Дэвид посмотрел на часы. Восемь утра. Конечно же, в это время Эдди еще спит, восстанавливаясь после какой-нибудь загульной субботней вечеринки.

– Харрис, – наконец раздался в трубке сонный голос.

– Предлагаю позавтракать где-нибудь в Сохо, – без всяких приветствий и пожеланий доброго утра сказал Дэвид.

– Где-нибудь в Сохо? – голос стал намного бодрее. – А, может, где-нибудь в Копенгагене? Говори конкретнее.

Дэвид назвал кафе.

– Встречное предложение. Иди ты на хрен, Дэвид! Сейчас еще ночь. Какой завтрак? Давай пообедаем или того лучше поужинаем. Согласен даже заплатить, лишь бы ты сейчас же положил трубку.

– Возражения отклоняются. Уже восемь утра. Солнечно и тепло.

– Тоже мне, метео ТВ...

– Выгоняй красотку, которая дышит тебе в ухо, – перебил Дэвид недовольно ворчащего Эдди. – Прими душ и выпей кофе. Встречаемся в десять.

Кладя трубку, Дэвид все еще слышал сердитое бормотание друга. Он представил себе, какими эпитетами его сейчас кроет Эдди, и это окончательно подняло ему настроение. Как же замечательно, когда рядом есть друг, способный скрасить медленно тянущиеся часы воскресного утра! Правда, друг в этот момент ненавидит его больше, чем кого-либо в Великобритании.

* * *

– Тэнди, просыпайся. – Эдди потряс за плечо спящую рядом женщину. – Иди свари нам кофе.

– Какой кофе? – Девушка повернулась к нему и убрала волосы, упавшие на глаза. – Не хочу я кофе. Я хочу спать!

Ища очки, Эдди пошарил рукой по тумбочке, нацепил их на нос и посмотрел в заспанное лицо любовницы.

– Без очков ты выглядишь симпатичнее, – хмыкнул он.

– Да пошел ты! – Тэнди сверкнула глазами и отвернулась, предварительно натянув на себя одеяло.

Эдди поцеловал ее в затылок и спустился ниже, проведя пальцами по теплой коже.

– Отстань от меня. – Она недовольно дернулась, задев локтем очки, которые больно ударили его по переносице.

– А-а, – застонал Эдди.

– Прости, прости меня. – Тэнди мгновенно сменила гнев на милость, стала его целовать.

– Надо срочно принимать меры, иначе я ослепну, – со стоном произнес Эдди. – Меня спасет лишь быстрый десятиминутный секс. Давай представим, что ты – сестра милосердия, которая спасает смертельно раненного на поле боя солдата.

Тэнди засмеялась, откинула одеяло и прижалась к его тощей груди. Эдди знал, что за этими удовольствиями непременно последует просьба, в которой он не посмеет ей отказать. За такие развлечения необходимо расплачиваться, как, впрочем, и за все приятное, что происходит в жизни. Девушки, подобные Тэнди, никогда не обратили бы внимания на Эдди Харриса, если бы не дело, которым он занимался. Вернее, не сама работа была привлекательной для дам, награждающих его ласками. Гораздо больший интерес для них представляли знакомства, приобретенные благодаря ей.

Эдди Харрис был репортером «Стар Миррор». Газета специализировалась на сенсациях из личной жизни знаменитостей. Эдди знаком со множеством папарацци и известными журналистами. В число его приятелей входили люди, связанные с миром моды, кино и телевидения, что и делало этого тощего, непривлекательного молодого человека интересным в глазах начинающих актрис, моделей и просто красивых женщин, желающих узнать как можно больше о мире, манящем их своей недоступностью. Эдди до чертиков надоело, что только этим он может привлечь внимание женщин, которым не было дела до его тонкого чувства юмора, веселого нрава и других достоинств. А ими он был наделен в большей степени, чем все картинные красавчики, о которых Эдди писал. Приятный собеседник, с прекрасными манерами, нежный и внимательный – все это не ценили женщины, глядевшие с небрежной улыбкой на его узкие плечи, тонкое лицо и светло-карие глаза. Но стоило только сказать о том, чем он занимается, упомянуть о людях, с которыми он знаком, как отношение дам резко менялось. Интерес к худому очкарику увеличивался пропорционально количеству известных людей, с которыми ему довелось работать.

Уложившись ровно в десять минут, Эдди быстро вскочил с кровати и, не говоря ни слова, направился в ванную. По его виду Тэнди мгновенно поняла, что ей пора уходить. Она растерянно натянула на себя кофточку и прошла в кухню. Быстро заправила кофемашину, подготовила чашки и села за столик, ожидая возвращения Эдди. Она с интересом осмотрелась. И в книжках, и в кино журналистов представляют неряхами, безразличными к окружающей их обстановке. Эдди нельзя было таким назвать. В его небольшой квартирке царили порядок и уют. Тэнди обратила внимание на цветы, стоящие на широком подоконнике, и удивилась, что они живые. Мужчины, считала она, не способны за чем-то или за кем-то ухаживать. Ее последний бойфренд все время забывал покормить кота, который за время ее отсутствия превращался в спортивный велосипед, так отчетливо просматривалась каждая косточка. А тут цвели пушистые фиалки, явно довольные своей жизнью. Она налила себе кофе и задумалась, не заметив появления Эдди. Он стоял в дверях и весело смотрел в лицо девушки, на котором читалось недоумение, смешанное с удивлением. Ее мнение о нем менялось, и очень быстро, в этом Эдди не сомневался, как и в том, что чудесная ночь с ней была первой и последней в их коротких отношениях.

Эдди сел напротив и налил себе кофе.

– Завтра я позвоню Арчи по поводу твоих съемок, – сказал он.

Арчи Лоренс был молодым, но очень известным фотографом, к которому в очередь выстраивались знаменитости, мечтающие иметь в своих альбомах его работы.