Текст книги "Ярдань"

Алесь Куламеса
Ярдань

– Нет! – Могучий кулак Мартына обрушился на стол, заставляя подпрыгивать посуду и хлеб. – Нет! Нет! Нет! Чтоб я сдох – нет!

– Тата! – всхлипнула Наста. – Ну пожалуйста!

– Не позволю! – грохотал Мартын.

Он заметался по хате, хрустя половицами. На пути оказался табурет, мужик сбил его и даже не заметил.

– Холера! С кем угодно могла, хоть с городским! Нет же, выбрала этого! Этого!

– Мартын! – взвилась Акулина.

– Не отдам ее за Митьку, слышишь? Не отдам! Не проси – не будет ей моего отцовского благословения! Не будет! Чтоб меня волки загрызли, если я вру!

– Татка!

– Цыць! Молчи, дуреха! Зашибу!

– Мартын!

– И ты цыць! Сговорились! Я сказал – не будет того!

Наста зарыдала в голос и бросилась на двор, не прикрыв головы платком, едва попадая руками в рукава кожушка.

Мартын пробежал от печи до стола и обратно, замер среди комнаты, тяжело дыша.

– Зря ты так. – Акулина не смотрела на мужа, расправляя складки передника на коленях.

Тот промолчал, тоже не глядя на жену. Та выждала еще немного, слушая, как трещат дрова в печи, и продолжила:

– Митька – добрый хлопец. А Настачку нашу любит. Опять же семья у него хорошая, работящая. Брат вот на поезде робит в Орше.

– Я знаю. – Мартын поднял опрокинутый табурет, поднес его к столу, уселся. Положил руки на столешницу. На жену все так же не смотрел.

– Им с Настой хорошо будет, – увещевала она. – Он и в приймы к нам пойти может. Будет кому помогать тебе с хозяйством. Ты ж знаешь, он тебя слушаться будет. Что скажешь, так и сделает.

Мужчина откусил заусенец на большом пальце правой руки и промолчал.

Акулина дотронулась до локтя мужа:

– А Язэпка…

Ее голос надломился, в глазах заблестели слезы; плечи Мартына всколыхнулись, будто ветер прошелся по верхушкам тутошних сосен.

Женщина протерла глаза уголком передника и закончила:

– Митька тогда плыл, как мог быстро. Не виноватый он. Да и правду сказать – каждый год кто-то топнет. Река же…

Мартын стиснул кулаки так, что руки задрожали от напряжения, и сказал глухо, глядя перед собой:

– Нечего было звать Язэпку с собой. Тогда бы и плыть не пришлось.

– Мартын…

– Нет. Вот тебе мое слово – не дождется он. Сгубил моего Язэпку – а теперь на дочку глаз положил. Ирод!

– Мартын…

– Все.

Он махнул рукой и пошел в сени. Накинул кожух, шапку и вышел на двор. Плюнул с досады и принялся чистить двор от снега, что валил с обеда.

Где-то недалеко раздавались сдержанные, будто задушенные рыдания Насты.

Мартын знал, где она, – за пуней спряталась, по своему обычаю. Но он стискивал зубы и только шибче махал лопатой. Оно хоть и не спасало от горькой пустоты в груди, но хотя бы занимало руки.

Только раз остановился передохнуть. Оперся на лопату, обвел взглядом двор, постройки, хату, вздохнул тяжко – кому ж все останется, когда Язэпки нету? – и снова принялся за снег.

Так и кидал, пока не стемнело.

* * *

– Чего так долго? – Тарас недовольно тряхнул головой. Шапка сползла на глаза, и мужик, ругнувшись, поправил ее. – Измерзлись все!

Мартын буркнул неразборчиво, махнул рукой позади себя. Тарас и Пилип бросили в сани пешни, лопаты и остальное, но садиться не стали.

– Пешком отогреемся, – коротко пояснил бирюковатый Пилип.

Мартын легонько хлопнул вожжами по крупу лошади, тронул сани.

– Ты чего смурной такой? Сватовство не заладилось?

– Отстань, ну. Чего лезешь?

– Будет тебе, Мартын! И так один сыч есть – ты еще туда же подался. Дорога ведь, как не почесать языками?

До реки ехать было недалеко – две версты всего. Укатанный шлях тянулся к ней, будто конь к воде, а потом резко поворачивал и не торопясь шел вдоль, до самого полустанка, и дальше.

– Добрый снег, – болтал Тарас. – Ух, покос тут будет – сказка. Я так решил – с этого раза точно продам воза два – а то и три! – куплю своим девкам по сапожкам.

– Где ж ты такие возы найдешь, чтобы с каждого – да по паре сапог?

– Что бы ты, Мартын, понимал в торговле! Я такую цену возьму, что еще и на самовар останется.

– Ну-ну!

– А то!

Пилип молча шел рядом.

На полпути встретили Митьку. Его дровни, заваленные лапником и сучьями, бодро тянула упитанная лошадка. Сам парень шел рядом.

– День добрый. – Митька остановился и, заметно робея перед Мартыном, стянул шапку. – На реку?

– И тебе, хлопец, – отозвался Тарас. – Лешего обокрал, что ли?

– Да так. – Юноша неопределенно пожал плечами.

Тарас кивнул ему, скупясь на слова.

Мартын же нарочно отвернулся, показывая Митьке затылок.

Разминулись.

Митька сплюнул, дернул лошадь за уздцы и пошел своей дорогой.

– Зря ты с ним так, – сообщил Тарас, утирая нос рукавицей. – Хлопец, видишь, как перед тобой? Шапку ломает! Будто ты пан какой. А ты нос воротишь. Не по-людски получается.

– Мое дело, – огрызнулся Мартын. – Мое и его. Не лезь.

У реки остановились, сняли с саней лопаты и пешни.

– Где всегда, – предложил Мартын.

Обсуждать не стали. Раскидали снег, наметили пешнями, где долбить лед, и принялись за работу. Работали быстро – мороз стоял крепкий, как всегда в эти дни, не давал лениться.

Передохнуть остановились, лишь когда извлекли из полыньи последний кусок льда.

– А знатная получилась ярдань[1]1
  Ярдань (бел.) – искаженное от «Иордан». Так называли полыньи в виде креста, которые выдалбливали на речках и прочих водоемах накануне Крещения (Вадохрышча по-белорусски). Позже, на само Крещение, в этих полыньях люди купались, как и сейчас, в Крещенскую ночь.


[Закрыть], – порадовался Тарас, оглядывая большую крестообразную полынью. – И льда для ледников вона сколько! На две зимы хватит.

– Пожрать бы, – пробасил Пилип.

Они вернулись на берег, к подводе. Быстро перекусили хлебом с луком, зажевывая снегом, принялись выгружать бревна и бревнышки.

Перетащили их к полынье и принялись вязать лесенку, чтобы было удобнее кунаться в ярдань.

Пилип с Тарасом умело крутили петли, а не такой ловкий в пальцах Мартын вернулся к коню. Дал немного овса в торбе, поправил дерюгу, которой прикрывал животину от мороза.

И замер, застыл, глядя на излучину реки, где поднимался высокий берег, сияя рыжим песком среди искрящегося на солнце снега.

– Ты чего вылупился, соседушка? – выпрямился Тарас, закончив с лесенкой. – Тут работа стоит, говорит, без тебя не справится.

Пилип ткнул его в бок, да так, что чуть не сшиб на снег.

– Чего ты?

– Того. Это ж там Язэпка… На той излучине.

Тарас хмыкнул, высморкался, чтобы скрыть смущение, и принялся долбить лунку для креста.

…Закончили ближе к вечеру, когда солнце уже скатилось к верхушкам елей на западной стороне. Навалили вырубленный лед на сани и тронулись в деревню. Лошадь с радостью потрусила, всхрапывая и мотая головой. Мужики, не уместившись в дровнях, опять шли рядом.

Снег хрустел, пар от дыхания оседал на усах и бородах, стыли руки и носы. Зима-злюка ходила по земле королевой.

Сначала они подъехали ко двору Пилипа, стоявшему почти у самой околицы. Скинули лед, Пилип забрал свой инструмент и, махнув коротко рукой, пошел в хату.

– Вот же бирюк, – протянул Тарас, провожая его взглядом. – Недаром их на улице «сычами» кличут.

– То так, – кивнул Мартын. – Мой дед сказывал, мол, дед Пилипа на сватовстве сына, когда зашел в хату, только и сказал, что до земли поклонился.

Мужики посмеялись. Оставив реку за спиной, Мартын заметно повеселел.

Скаля зубы про Пилипа и его молчаливость, доехали до двора Тараса. Скинули его долю льда, Тарас взял свои инструменты под мышку, свистнул бодро:

– Эй, открывай ворота, хозяин приехал!

Из-за забора раздался счастливый лай – псы встречали хозяина. На крыльцо тут же выскочила Евка – жена Тараса. Дебелая, сочная, хоть и под сорок уже. Кликнула сыновей из хаты:

– А ну, помогайте батьке!

Мартын поздоровался с Евкой и стегнул коня по крупу.

– Сани не забудь перевернуть, – напомнил на прощание Тарас.

– Жену поучи! – отмахнулся Мартын, отъезжая. – Бабушкины сказки это все.

– Ну как знаешь. – Тарас пожал плечами и принялся перетаскивать лед ближе к погребу.

До родного двора ехать было всего немного, но весь этот путь Мартын непрестанно хмурил брови и чесал затылок прямо через капелюх. Сани в ночь перед Вадохрышчем[2]

...

конец ознакомительного фрагмента