Текст книги "Терпкая лирика. Сборник стихотворений"

Терпкая лирика
Сборник стихотворений
Алеша Кравченко

© Алеша Кравченко, 2016

© Алексей Павлович Гриценко, иллюстрации, 2016

ISBN 978-5-4483-0530-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие издателя

Вы держите в руках третью книгу Алеши Кравченко. Две предыдущих – стихотворный сборник «Легким прикосновеньем…» и сборник малой прозы «Листая Путь» – вышли в 2015 году.

Не скажу, что они имели бешеный успех, но их читают. И я решил издать новый стихотворный сборник «Терпкая лирика».

Сразу оговорюсь, что автор «повзрослел», в некоторых стихах отчетливо проглядывает самоирония. Стало меньше страданий по поводу утраченной любви и больше включенного созерцания в жизни.

Долго говорить о стихах не умею, тем более – сказал все, что хотел. В добрый путь, новая книга!

Так и живу

 
Брошены слова, пиджак и книги.
Скомканы регалии и званья.
Выбор… И из множества религий
Выбираю я самопознанье.
 
 
Это – крест. На нем любому больно —
И поэту, и глупцу, и Богу…
Только… что слова? Молчу. Довольно.
Сам в себе. И этого – так много!
 

Так мог бы жить (автопародия)

 
Брошены слова, пиджак и книги.
Скомканы регалии и званья.
Выбор… И из множества религий
Выбираю самобичеванье.
 
 
Это – крест. На нем любому больно —
И поэту, и глупцу, и Богу…
Только… что слова? Молчу. Довольно.
Сам себя. И этого – так много!
 

«По Млечному Дыму, по звукам созвездий…»

 
По Млечному Дыму, по звукам созвездий
Луна проплывает с улыбкою нежной.
Но, будто скитаясь в стихах-перекрестьях,
Ей хочется молвить кому-то: «Конечно!»
 
 
Но слов оголтелость неведома небу.
Пустынны бездонных миров океаны.
И кажется, будто прозренье – нелепо!
И слезы на звезды… Так грустно и странно…
 

Про крылья

 
Два крыла у фантазии.
Два крыла у поэзии.
Четыре крыла у музыки.
А у меня – одно…
 

Дрожат над сердцем сломанные ветки

 
Смешно? Смешно. Но в клеточках доски
Не уместились, как назло, фигуры.
На клавишах умолкли две руки —
Как раз на середине партитуры…
 
 
Упал флажок. Окончился цейтнот…
Король уже не слышит панихиду…
Был сделан ход – один нелепый ход! —
И смерть, и одиночье, и обида…
 
 
Фигуры осень в коробок смела,
Слезу запечатлев на черной клетке…
«Сегодня королева умерла…» —
Дрожат над сердцем сломанные ветки…
 

Но нельзя об этом

 
Я хочу улететь, умчаться,
Обезуметь в позорном бегстве,
Но остаться – собой остаться
И смеяться задорным детством…
 
 
Здесь не держит меня неволя,
От которой на сердце пусто…
Только крестик нательный боли
Слишком тяжек нежному чувству…
 
 
Я смеюсь… – что еще осталось? —
Суета, как тюрьмы «браслеты»,
Да еще… – жандармом усталость,
Да еще… – но нельзя об этом…
 

Не я, а ты

 
На роли маски не меняя,
До вопля спорить с тишиной
И – ничего не объясняя —
Уйти в открытое окно…
 
 
Писать на розданной колоде
То, что поймут когда-нибудь.
Ты что? Какие наши годы?
Улыбка – и обратный путь…
 
 
А ветер вихрем носит карты —
Тузы осенние желты…
Я проиграл с таким азартом,
Что стал теперь не «я», а «ты»…
 

Жечь стихи

 
Жечь стихи. Как это все же больно.
Это – словно жечь свою любовь,
Будто бы бесстрастно, добровольно
Выпускать из вен горячих кровь.
 
 
Это – горечь самоистязанья.
Это – боль души и скорбь ума.
Это – за надежды наказанье.
Это – ночь, безмолвие и тьма…
 
 
Только это – жизнь. А в жизни надо
Жечь стихи, когда они плохи…
Чтоб – из их огня, золы и чада —
Выросли хорошие стихи!
 

Моя Троя

 
Кровь стучит в виски глухим набатом,
И в зрачках расширенных смятенье:
Жизнь – невосполнимая утрата,
К черной плахе черные ступени…
 
 
И уже не властен над собою.
Тьма свечою ранена смертельно.
Что случилось? Просто – взяли Трою…
И рыданья сердца беспредельны…
 

Письмо Пушкину

 
Немыслим мир без выдуманных правил,
А правила, увы, не лучше нас…
Я Пушкину письмо вчера отправил…
В нем сетовал на время и на власть.
 
 
Не шуточно пенял ему на Бога,
Мол, тот забыл о взбалмошной Руси.
Добавил, что меня с супругой Гоголь
В апреле на премьеру пригласил.
 
 
Еще писал, что старику Монтеню
Присуждена Гонкуров в этот год.
Протоирею Александру Меню
Был жалован чудеснейший приход.
 
 
Писал, что Льву Толстому в Курской битве
Рабочая повреждена рука,
Что сочинил чудесную «Молитву»
Мальчишка из Тенгинского полка.
 
 
Что Достоевкий – глыба из гранита —
Отправил Митю строить Беломор.
Чаи гоняли Федоров и Сытин
Под байки, что рассказывал помор.
 
 
Что Пастернак тысячелетьем правит
И за сестру свою хлопочет у царя,
Что Блок и Гумилев сидят в «Варшаве»,
С конквистадорами по-русски говоря…
 
 
Что жалованье Филдингу подняли,
А По уже который год не пьет…
Уайлду ставят памятник в Версале,
Сент-Женевьев по осени цветет.
 
 
Как с новостями эдакими выжить?
Как человеку это рассказать?
Я в человечестве Всевышнего не вижу,
Хотя, как звезды, выкатил глаза…
 
 
Письмо я запечатал и отправил,
И начал новое. Ведь римский друг – далек.
Раз, мир немыслим без каких-то правил,
Я их не повыдумывать не мог!
 

Золотистое блюдце

 
Гляжу я на небо, как будто в былое,
И годы, что прожиты, тихо листаю.
Они не покрылись забвенья золою.
Они незабвенны – пора золотая…
 
 
Но мысли печали роятся украдкой:
А может быть – в детство вернуться? Вернуться…
От детства остались лишь строчки в тетрадках,
Да в небе – Луны золотистое блюдце…
 

«Человек, Которому Больно…»

 
Человек, Которому Больно,
О своих не расскажет муках.
Лишь печаль свою неземную
Он в прекрасных выразит звуках.
 
 
Так, что, их услыхав однажды,
Вы воскликните: «Вот – счастливый!»
С каждым звуком ему больнее,
Но смеется он молчаливо…
 
 
А когда переполнит сердце
Боль его и рванет: «Довольно!» —
Не поможет никто на свете
Человеку, которому больно.
 
 
И останутся только звуки,
В тишине парящие вольно.
А придет ли другой такой же
Человек, которому больно?
 

Спасибо, бутафоры!

 
Вот занавес. Аншлаг. Театр бурлит.
Идут «на бис» счастливые актеры.
Нет лишь его – действительно убит —
Перестарались, видно, бутафоры…
 
 
Клинок был настоящим. Сквозь камзол
Он грудь незащищенную ужалил
И сердце обнаженное нашел —
Нет ничего безжалостнее стали…
 
 
Совсем немного выпачкан манжет,
Но это – кровь врага! Точнее – краска…
И лишь лампада льет печальный свет
На застывающую умершего маску…
 
 
К чему теперь слова, друзья, врачи?!
Одним ударом решены все споры.
Он больше не страдает. Он молчит.
С ним кончено! Спасибо, бутафоры!
 

«Окончилась осень? – Нет —…»

 
Окончилась осень? – Нет —
По снегу скрипят полозья…
Но твой далекий привет —
Осень…
 
 
Закончилась жизнь? – Как знать,
Когда голова вся в проседь?
Умолкла моя тетрадь —
Осень…
 
 
Окончен судьбы виток,
Как будто и не был вовсе…
Последний любви глоток —
Осень…
 
 
И пусть шелестят дожди,
И лист пощады не просит.
Все лучшее впереди —
Осень…
 

Родной глубинке

 
Русь, в своих городках станционных
Ты, как в вечности, отражена:
Пустота одиноких перронов,
Тусклый свет фонарей, тишина.
 
 
Все по-нищенски, грязно, убого.
Все летят, летят поезда.
И ведущая к счастью дорога —
Не сюда, не сюда… Не сюда.
 
 
Я в таких городишках тоскую,
Ожидая движенья вперед.
Кто увидел Россию – такую —
Все поймет, все поймет… Все поймет.
 

Льдинка

 
И солнце зимой не греет,
И стены насквозь промерзли…
Холодные батареи…
Застывшие чьи-то слезы…
 
 
Но душу мороз не колет —
Не хочется ей согреться,
И не ощущает боли
Та льдинка, что звалась сердцем…
 

Тебе я улыбаюсь скупо

 
Клинок надломлен. Треснул щит.
Я жизнь свою не защищаю.
Тобою буду я убит.
Но – все равно – тебя прощаю.
 
 
Я беззащитен – значит – глуп?
Нет, защищаться было б глупо…
И уголками сжатых губ
Тебе я улыбаюсь скупо…
 

Трогай!

 
Затухает свеча. Пора
Собираться опять в дорогу,
Чтобы крикнуть завтра с утра:
«Что ж ты, милый, так медлишь? Трогай!»
 
 
И опять в пыли полетят
Деревеньки, глядя убого.
Я когда-то вернусь назад:
Ну, так что же ты медлишь? Трогай!
 
 
Изменюсь, повзрослею чуть,
Может быть – подведу итоги,
А пока что пора мне в путь:
Что ж ты медлишь, родимый? Трогай!
 
 
И пускай по следам моим
Кто-то с меркой пройдется строгой…
Разлетается время-дым, —
Так не медли же! Ради Бога!
 

Белое. Белое. Белое

 
Снегом укрыто поле,
Он нынче чист и бел.
И пустоты раздолий
Не ограничен предел.
 
 
Нет ни на что ответа —
Вымерло все вокруг,
Только – простор для вьюг,
Скитающихся по свету…
 
 
Ветер. Мороз. Зима.
Белое. Белое. Белое.
Душа пуста и нема,
Под ветром заледенелая…
 
 
Землю платком снегов
Кутая, сумрак ночи
Прячет несколько строчек
И – вместо подписи – кровь…
 

Зарифмованная душа

 
Разум, грустью и болью скованный.
На глазах – слезинка стыда.
И души моей зарифмованной
Оголенные провода…
 
 
Оголенные. Оголенные —
Изоляцию всю пожег.
Как надежду, не утоленную
Ледяной тишиною строк…
 

Бесслезье

 
Состоянье странное —
Тягостная грусть.
Жизни увядание
С расцветаньем чувств.
 
 
Каждое мгновение —
Сквозь бесслезье – век.
И стихотворения —
Прошлогодний снег.
 
 
Состоянье странное —
Тягостная грусть.
Обреченность ранняя,
Облетевший куст…
 

Своим стихам

 
Окровавленные стихи,
Тишиной рожденные строки,
Вы – мои былые грехи,
Неоплаченные по сроку.
 
 
Вы – моя глухая тоска,
От которой ночами вою,
И держащая меч рука
Над опущенной головою.
 
 
Вы останетесь от меня
Лоскутками – друзьям на память,
У безмолвия звук отняв,
Но не выразив боль словами…
 

Идущему на казнь

 
Его ведут сквозь гулкую толпу,
Стоглазно жаждущую казни.
Клейма не видно на высоком лбу —
Клеймо померкло, чтоб не портить праздник…
 
 
Он так красив, так одухотворен,
Словно вобрал всю прелесть мира.
К помосту смерти, что древней времен,
Ведут его три сонных конвоира…
 
 
Что? Там дерзают осужденного отбить?
Нет… Это – женщина с растерзанной прической.
Она – прощание без скорби и мольбы.
В глазах ее – прощенья отголоски…
 
 
Он улыбнулся ей – как дерзок он,
Который должен плакать и молиться!
И вот уже летит со всех сторон:
«Он презирает нас! Казнить убийцу!»
 
 
Убийцу зла и заблуждений? – Да!
Иному он не слал смертельных меток.
Но вновь и вновь несется по рядам:
«Костер готов! Еще добавить веток!»
 
 
Ее короткий вечный поцелуй,
По воздуху так зримо долетевший —
Пронзительный, противоядье злу,
Он отозвался в цепи зазвеневшей…
 
 
Толпа бушует, и палач сердит,
Что опоздает, видимо, к обеду…
Вдруг смолкло все на миг… Лишь цепь звенит
Прощальным звоном пирровой победы…
 
 
Два по бокам, а третий конвоир —
Такой же безучастный – малость сзади…
Но спину гордую, как неподвластный мир
Так стукнуть хочется холодному прикладу!
 
 
За то, что жарко, и толпа шумит,
За боль в ноге, простреленной когда-то,
За подневольный, непонятный стыд
На казнь сопровождающих Солдатов…
 
 
Вот и помост начала и конца,
Помост решений, принятых другими…
Глашатай – торопливо и в сердцах —
Выкрикивает приговор и имя…
 
 
Ну, вот и все с мученьями земли…
Прощальный, тонкий звон кандальной цепи…
Растрепанная женщина вдали…
И в гордом сердце – гулкий трепет…
 

Собратьям по печали

 
Переживите свой позор,
Не расточайте вдохновенье.
Судьбы унылый приговор —
Одно мгновенье…
 
 
Не обращайте к пустоте
Святые речи:
И мир, и вы – совсем не те,
И жизнь не лечит…
 
 
Не стоит плакать над собой —
Презренна жалость.
А дар возвышеннейший твой —
Твоя усталость…
 
 
И нет позора на земле,
Который не умрет во мгле…
 

Сонет себе

 
И тишина, раскинув сети,
В моем уныньи заперта,
И загрустил веселый ветер,
Мои стихи перелистав,
 
 
И самому мне что-то больно,
И что-то – кажется – не то…
И я любуюсь безглагольно
Небесно-вечной красотой…
 
 
И нет возврата, нет привета,
И где-то спрятана тетрадь.
И безответные сонеты
 
 
Не беспокоят неба гладь…
И ни о том, и ни об этом
Не в силах, как хотел, сказать…
 

Чистые страницы

 
Мне в восемнадцать – кажется – не рано
Устать душой, как будто за сто лет…
И в мыслях сочиняются романы,
И – чистые страницы на столе…
 

Руки и строки

 
Месяцы отсчитывают такты,
А морщины отмеряют строфы.
По судьбе – незыблемому тракту —
Я иду сквозь бури философий.
 
 
Смысл лишь в том, что понято с рожденья.
Боль лишь в том, что кончится с кончиной.
А листва былых стихотворений
Шелестит, подталкивая в спину…
 
 
Нет поры, нет времени. Есть звуки.
И бессмертье – памяти истоки.
Не прощаясь, остывают руки,
Что когда-то выводили строки…
 

«Листая путь, я приближаюсь к цели…»

 
Листая путь, я приближаюсь к цели,
Но измеряю время расстояньем…
В вагонной, оголтелой колыбели
Я вижу смысл и боль существованья.
 
 
Но нет тоски дорожной в пилигриме,
И неподвластна мысль самопознанью.
Пускай проносятся мечты и годы мимо —
Я жизнь листаю в томике страданий….
 

Где-то и Что-то

 
Дождь умирает на желтой гуаши.
Стихли багрянцев тревожные ноты.
В лужи уткнулось унылое Что-то —
Горькое и безвозвратное наше…
 
 
И не мое, не твое, не чужое —
Смерклось в простуде ноябрьского света…
Будто посланец далёкого Где-то —
Иней на крышах – последней межою…
 

Обезглавленный сонет

 
В душе моей пылает лед,
Гранитом стала кровь, недвижным.
Кто сердце горькое поймет,
Тобою проклятое трижды?
 
 
Надежда в саване. Коса
В ее руках, оскал ужасен…
Быть может, этот мир прекрасен,
Но мне милей твоя краса…
 
 
Вино – рубин. Бокал – вода.
Сирень колючками одета.
И слезы тают без следа
 
 
На обезглавленном сонете.
А хлад любви пыланьем льда
Умрет в тоскующем поэте…
 

«Ветру больно. Ветер ветки ранят…»

 
Ветру больно. Ветер ветки ранят.
Ветер плачет, вырваться стремится.
И тоска ложится на страницы
Каждым словом – будто новой гранью.
 
 
И века колышет мирозданье,
Судьбами уложенное в вехи.
А тоска уверена в успехе
И уже не плачет на прощанье…
 

Несогласность

 
Залечи скорей былого ссадины —
Дальше будет больше и больней:
Несогласность лечат перекладиной
И петлей, намыленной, на ней…
 
 
Как певцу костер тебе готовится
До рожденья. И к костру – тропа.
Так что, верить смысла нет пословице,
Говорящей, что судьба слепа…
 
 
Так что, друг, лечи былого ссадины —
Дальше будет больше и больней:
Несогласность лечат перекладиной
И поэтом, вздернутым на ней…
 

Анапе

 
Я вновь возвращаюсь к холодным волнам,
К усталому морю, к безумной стихии,
К разрушенным старым турецким стенам,
Где слышатся времени стоны глухие…
 
 
Где нет ничего, в чем прошедшего нет,
Где Берег Высокий с печалью высокой,
Где в пене прибоя – измученность лет,
Где тайны покоя и грусти глубокой…
 

Да, Вы меня поцеловали…

 
Тепло. Природа веселится.
Что ей до боли и тоски?
А я тихонько жгу страницы,
Не глядя, рву черновики.
 
 
Кому нужда в моей печали?
Под солнцем скорби черный флаг…
Да, Вы меня поцеловали,
Но, не любя. А – просто так…
 

Шаги в коридоре

 
Ты не узнаешь моих шагов
В темном гулком жизни коридоре.
Это – больно. И не нужно слов.
Я молчу. Не сетую. Не спорю.
 
 
Спора нет, что спорить смысла нет:
Все смешно и радостно без горя.
Мой вопрос – безмолвный. Твой ответ.
И шаги затихли в коридоре…
 

«И Божьей милостью Поэт…»

 
И Божьей милостью Поэт
Земною женщиною дышит,
Земное пьет вино и пишет —
Осатанело – ей сонет…
 
 
А дальше – снова круговерть —
Земные женщины и вина…
И неземной Поэт невинен
Во всем, чему пределом – Смерть…
 

«Напечатать никогда не поздно…»

 
Напечатать никогда не поздно,
А скончаться – никогда не рано,
Даже если ночью – тихой, звездной
Не подведена черта романа…
 
 
Пусть он не дописан, не домучен,
Пусть никто прочесть его не сможет…
Ведь спокойно вдохновенья тучи
Уплывают в вечность, как на ложе
Памяти и творчества созвучий…
 

Мой давний гость

 
На летящих листках отчаянья
Одиночество принеслось…
Извинения и раскаянья
Вкус изведал мой давний гость…
 
 
Запах горькой нежданной осени
Пропитал его плащ насквозь,
И блестящие нитки проседи
Под беретом не прячет гость…
 
 
Он один – навсегда! Но хочется,
Чтобы счастье и он познал.
Давний гость – мое одиночество —
Я тебе отпирать устал…
 

Мы с тобой

 
Ёж колюч не оттого, что зол.
Я смешон не потому, что весел.
И Король без мантии не гол,
Если просушить ее повесил.
 
 
Безразличен – потому – любим,
Гениален – оттого – бездарен,
Распростерт над существом твоим —
Я Кресту такому благодарен.
 
 
Если ж нет – банальнейший сюжет,
Песенками списанный в рассрочку:
Чтобы отдохнуть от строк, поэт
Снял с тебя – распластанной – сорочку…
 

Солдат погибшего полка

 
Я, как солдат погибшего полка,
Имею право быть «зачислен в вечность»
И не сойти на станции конечной,
Послушавшись последнего звонка…
 
 
Я, утомленный этой тишиной,
Ищу ее и от нее бегу же
По прошлому, что отразилось в лужах,
По будущему – в жизни не со мной…
 
 
Я шлю приветы телеграфом лет
Любви, потерянной в полуденном трамвае.
И на себя проклятья призываю,
Но – как ответа – их все нет и нет…
 
 
Пуста казарма. Вахтенным стою
На полустанке осени и дрожи.
И потому-то счастье все дороже,
Что клонит к боли голову свою…
 

«Дочитаю до ста страниц…»

 
Дочитаю до ста страниц
И уеду. Вернусь под осень.
Застучат в темноте колеса
Мимо рек, городов, станиц.
 
 
Выдавая белье и чай,
Улыбнется мне проводница,
И всплывут в безвокзалье лица,
Что не снятся мне по ночам…
 
 
Эта партия будет – «блиц»,
Скоротечно-грустна, как старость…
Мне не так уж много осталось:
Дописать до сотни страниц…
 

Пророчество

 
Калька смерти, снятая с лица.
Ваши плечи под шарфом тумана.
Бог простит мне, если слишком рано,
Ведь надежнее не ждать конца
До конца романа…
 
 
Или блеск беззубых дальних дней,
Или осень – тонут в поднебесьи
Непонятной недопетой песней,
Где, чем дальше – тише и темней,
И – неуловимо интересней…
 

Про роман

 
Сочинив к нему предисловие,
Я начну бредовый роман,
Позабыв соблюсти условия
И условность введя в обман.
 
 
И польются страницы лицами
Незнакомыми, но они
И запавшими в смерть глазницами
Освещать будут ваши дни.
 
 
А когда вы, опомнясь, броситесь
Узнавать – где я, что со мной? —
Вам ответят: «Ушел весной,
Но, конечно, вернется осенью…»
 

Вот такая любовь

 
Бесконечная тяжба с собой и с тобой,
Беспредельная боль, без отливов прибой,
До последней слезы изнурительный бой —
Вот такая любовь…
 
 
Нам с тобой на всю жизнь ни кола, ни двора,
В кошельках – только медь, ни горсти серебра.
Нам обидеть – что росчерк оставить пера —
Вот такая игра…
 
 
Ненавистных – друг друга нам жалко терять,
Ведь зимой ощущать одинокой кровать —
Это то же, что ждать, как придут убивать…
Просто – жить и страдать…
 
 
Ты уснешь на плече – на чужом, не моем.
Я усну в одинокой кровати с вином.
По дороге вдвоем друг от друга идем
В вечный дом…
 

Ты ничем не поможешь

 
Я слышу тяжелые шаги
По глухим коридорам ночи.
Медленные. Мертвые.
Это – мои шаги…
 
 
Я слышу робкое дыхание
Над подушкой и одеялом.
Ровное. Детское.
Это – твое дыхание…
 
 
Я слышу падение слез
На промерзшую землю – снегом.
Горячих и безутешных.
Это – слезы звезд…
 
 
Больше нет ничего. Только боль —
В коридорах, в небе, во сне,
Но ты ничем не поможешь.
Это – моя боль…
 

«Врываться в жизнь и уходить…»

 
Врываться в жизнь и уходить,
Не вспомнив о прощаньи —
Таким я был и буду быть —
До века окончанья.
 
 
Пуст одиночества стакан,
Пустынно в этом доме.
Лишь на стене твой гибкий стан,
Твое лицо – в альбоме…
 
 
Взовьется призрачный дымок
Над тою, что заплачет,
Когда узнает, что не смог
Или не мог – иначе…
 

Себе

 
На слабость нет ни прав, ни сил —
Твое могущество – от Бога!
Ты ждал его, о нем просил,
Теперь оно – твоя дорога!
 
 
Ты, обреченный, отрекись
От всех надуманных страданий.
В твоих руках твоя же жизнь —
Твое от Бога наказанье.
 
 
Пощады просишь ты, глупец,
Пощады и покоя…
Тогда сними чужой венец
 
 
С себя своею же рукою,
И это будет – твой конец!
Ты знаешь, что это такое???
 

«Я ухожу шагами Командора…»

 
Я ухожу шагами Командора,
Я покидаю загородный дом.
Мне предстоит съесть яблоко раздора
Перед взыскательным судом.
 
 
Я ухожу. Улыбка ждет огласки —
Не мною тайна сна разглашена.
Я ухожу, чтобы в карете тряской
Остановить для спора времена.
 
 
Никто не прекословит, не перечит.
Никто не держит – некому держать.
Накинут плащ на сгорбленные плечи —
Я ухожу – чужой обет сдержать…
 

У бочки Диогена

 
Бедность не порок и не заслуга,
А богатство – ветер переменный.
Я сошел с проторенного круга
Постоять у бочки Диогена.
 
 
Он велик своей любовью к свету,
Мне же только звезды дарят силу.
Я смотрю на памятник поэту,
Как на безымянную могилу…
 
 
Свой талант на драхмы не меняя
Потому, что он – другой чеканки,
Ухожу из круга, оставляя
На песке следы – романа гранки…
 

В День рождения друга

 
Свечи тают на лакомых яствах,
Отражаясь в налитых бокалах…
Выпил рюмку – как будто лекарство.
И вторую, но легче не стало.
 
 
Заплетает багряные косы
За окном обезумевший ветер.
На дворе – непроглядная осень.
На душе – тишина без просветов.
 
 
Погрузившись в холодную тьму,
Я к столу виновато присел…
Как тоскливо – встречать самому, одному —
Дни рожденья друзей…
Как тоскливо – встречать одному, самому —
Дни рожденья друзей…
 
 
Я смотрю на родные портреты.
Я бренчу на гитаре разбитой.
И как листья, ложатся куплеты
Песен наших, другими забытых.
 
 
Что ни нота, то – ваши улыбки.
Что ни слово, – кивки головами.
Я один – невозможна ошибка.
Я один, потому что не с вами…
 
 
Погрузившись в холодную тьму,
Я к столу виновато присел…
Как тоскливо – встречать самому, одному —
Дни рожденья друзей…
Как тоскливо – встречать одному, самому —
Дни рожденья друзей…
 

Когда бы не было…

 
Чудной божок планету вертит —
Насмешлив он и ядовит…
Я выбрал бы свободу смерти,
Когда бы не было любви…
 
 
Она различна, но подобье
Всегда – одной моей весны.
Я выбрал бы себе надгробье,
Когда бы не было вины.
 
 
Вины пред песнями, что звуки
Свои дарили мне в пути,
Чьи обнимающие руки
 
 
Шептали мне свое – Прости! —
Кого б я мог найти, спасти,
Когда бы не было разлуки…
 

«Для тех, кто уснет и увидит, что умер во сне…»

 
Для тех, кто уснет и увидит, что умер во сне,
Для тех, кто засыплет словами пустые тетради,
Пою под гитару, маяча в замерзшем окне
И не отражаясь в опущенном милою взгляде…
 
 
Я стар и устал, как давнишний забытый божок,
Который не может стоять, но поднялся на ноги.
Кругом – сто скитальцев, кем пройдены сотни дорог —
Ведь я так люблю подводить за другими итоги…
 
 
Все то, что я нажил, – один бесконечный урок
Заглядывать в души людей, но, не дела вида.
Во мне – ученик и учитель, а долгий звонок
Звенит на моей колокольне, как знак панихиды…
 
 
Для тех, кто искал, не теряя и не находя,
Для тех, кто забыл обо всем, что не знал и не помнил,
По томному небу бессонниц уходит ладья,
Которой я правлю, хоть это – как осень – нескромно…