Текст книги "Война затишья не любит"

– Крепкая… Слаще банджа в кальяне моем, – пробормотал Астманов. – О вас-то, Сеид-ака, могу что-нибудь знать? О Кашгузаре? Рыли, шурфы били, взрывали. Нашли что-нибудь?

– Не особенно-то и нарыли… Весна: желтуха, малярия, брюшняк. По ночам стрельба, днем солнце жарит. Может быть, нашли. Думаю, что нашли. Вот почему: рабочую команду, потом, когда отошли за Айвадж, закрыли в бараке. Никто и не вышел, нет следов. Зачистили, по-вашему… Ладно, тебе выпало, тебя позовет дорджи. Если не услышишь здесь, значит, будешь в другом месте искать, в другие годы. Это не самое плохое, увидишь, сложится.

– Ну, прямо, Бит-бой, приносящий счастье, где-то я уже читал подобное, у Грина?

– Ты меня не испытывай, – Сеид-ака поднялся, давая знать, что встреча подошла к концу. – Я Гриневского живого видел да рассказы его читал в журнале «Вокруг света». Он в те годы хоть и на газетной бумаге издавался, да поинтересней был.

– Да вы-то, Сеид-ака, что там делали, кто вы? – в полном недоумении спросил Астманов.

– Служил Отечеству земному и Небесному… Кто? Ширали покойный тебе, наверное, рассказывал о двух русских офицерах? Имен не называл?

– Нет. Сказал, что на наших офицеров непохожи были. Выходит, не пили, не матерились. На английском между собой общались. Последний раз он видел их в Уллу-тепа, перед смертью….

– Один из них – мой отец, другой – родной дядя. Оба были в немалом для тех времен звании – подполковник. Что за миссию они выполняли – придет время, узнаешь. Но с девятнадцатого года мы жили здесь. В Имам-Сахибе, Кундузе, Файзабаде. Теперь понятно, почему я смог вписаться в дальнейшие события? Был потомственный дворянин Хворостов – стал красноармеец Никольский. Превращение было нетрудным. Примаковцев собирали из разных частей, фотографией тогда не баловались. Нашли такого одинокого. Ты же подумал, что англичане здесь руку приложили? Ошибся. Я на Родину возвращался. Потом, после войны, уже другая песня. Был Сергей Никольский – майор, комбат. Стал Сеид…

Сеид-ака достал темно-красный, окантованный золотистой полоской портсигар, вынул коричневую сигарку, кивнул Астманову:

– Закуривай, мой молодой друг, знаю, куришь и хороший табак любишь – это правильно. Мои не предлагаю – крепкие. Может быть, потом пристрастишься… У тебя ведь уличное прозвище в детстве было необычное – Перс? Откуда?

– Я на своем портфеле написал слова героя фильма «Георгий Саакадзе»: «Одна дорога – в Персию», а потом – жил неподалеку мелкий хулиган Алик-Перс. Ну, дорос до разбоя, посадили, а в колонии его и кончили, шебутной был, без тормозов. Улица решила, чтобы кличка не пропадала, мне ее передать.

– Занятно, – усмехнулся старик. – Тогда и мы не будем традиции нарушать. Ширали покойный, знаешь, чем славился, пока в силе был? Изводил пограничников переходами, и ни разу не взяли. А друзья звали его тогда – Касед.

– Касед… Мокташеф? Маамур?

– Нет, только Касед, – с нажимом поправил старик, – не разведчик, не агент. Посланец, стремящийся, идущий ради своей цели, паломник. Дервиш, если угодно. По-русски – странник, ходок. Человек ушел, имя – осталось. Понимаешь, о чем я говорю?

Астманов кивнул, прокручивая мысль о том, что ему вот так, элементарно, по канонам хрестоматийной вербовки, дают агентурное имя. Некстати вспомнилась картина «Ходоки у Ленина». Она была в памяти из детства – висела в вестибюле городской бани в Порт-Ветровске. А Сеид-ака внимательно смотрел на Астманова, да вот беда, научился Алешка прятать предательский блеск и движение глаз за полуопущенными веками и густыми ресницами, давно научился. Много охотников влезть через глаза в твою душу. Самое слабое место у человека…

– Касед, – повторил Сеид-ака. – Араб скажет – касид. Ходок. Ты ведь, все одно, на русском мыслишь. Быть тебе Ходоком. Если кто обратится так – вот тебе и пароль.

Старик распрямился, и Астманов увидел, что он выше его на голову. Твердая, сухая рука легла на его плечо:

– Только, извини за каламбур, ты, Ходок, сюда больше не ходи. Нового не узнаешь, а неприятностей у Исахана и без того хватает. На прощанье расскажу тебе старый анекдот. Дело в Иране было. Курьер бестолковый не запомнил, как зовут хозяина явочной квартиры, как он выглядит. Долго мучился, наконец подсел к веселой компании и рискнул. Изложил пароль, что-то о белом мехари, верблюде, бредущем по пустыне. Получил верный отзыв, чуть ли не в хоровом исполнении, и довесок к нему: «Если тебе нужен шпион Али, поднимись этажом выше». Это – Восток.

Старик отогнул угол ковровой занавески и, пригнувшись, вышел. Астманов не мог ослышаться – уходили черным ходом два человека, а главное – ухо уловило слабый металлический щелчок предохранителя…

Бешеный буйвол

Курсант…Что здесь делает курсант? Астманов потряс головой, в которой будто перекатывалось не меньше килограмма ртути. Вечером справляли отходную майору Варласову – потомственному чекисту из Ленинграда. Большой, похожий на киношного Пьера Безухова, Варласов покидал Афганистан по случаю желтухи. Он-то потягивал из плоской фляжки безалкогольную едкую жидкость с романтическим названием «Бурже», зато остальные, убежденные в том, что «красные глаза не желтеют», усердно хлебали спирт, разбавленный апельсиновым соком.

Тем временем «фантом», с литерами «К» на алых погонах с золотистой окантовкой, явно направлялся в редакцию. Астманов, предупредительно забросив в рот пару серебристых шариков «Джентана», твердо встал в дверном проеме. Кто бы это ни был, но чужим не стоило видеть следы вчерашней битвы с Ивашкой Хмельницким.

– Курсант Судояров. Полковник Рысков направил в редакцию. Я могу увидеть редактора или еще рано…

– Да, – Астманов сглотнул вязкую солодковую слюну «антиполицая», – можете, не рано… Здесь все вовремя.

Внезапно он почуствовал нарастающую волну дурной ярости:

– Вы мне только скажите, это план такой в Союзе – сюда курсантов посылать? Суворовцев не будет? Или этих, юнармейцев с «Зарницы»?

(Тут нужно пояснить ситуацию: минувшим днем Астманову показали генеральный план развития военного городка. На ватмане красовались пятиэтажки ДОСов – домов офицерского состава, клуб, школа и… детский сад. Сущий Кафка! Создавалось впечатление, что советско-афганская кампания мыслилась и в двадцать первом веке.)

Курсант обиделся:

– Товарищ старший лейтенант, я прибыл из военного института Министерства обороны на стажировку. Вся группа здесь. Факультет информации и зарубежной журналистики. Четвертый курс. Спецпропаганда, понимаете? Языки дари, пушту, ну, английский в пределах курса.

Заряд ярости пропал даром.

– Так бы и сказал сразу, – обреченно махнул рукой Астманов, – вам тут самое место. Я и есть – редактор. Как звать-то?

– Алексей.

– Тезка, это хорошо. Жить будешь здесь. Нечего через полосу мотаться. Куртку свою сними, не смущай народ погонами. Не курсант ты, а… – Астманов на секунду задумался, – стажер из Москвы, военный переводчик. Так лучше будет. Оружие получал?

– Нет. Там, в комендантской роте, заморочки какие-то. Обувь хотел поменять, говорят, не положено. – На ногах курсанта красовались легкие шевровые полуботинки.

– Да все найдем, – покорился судьбе Астманов, – заходи, будем чай пить, о языкознании побеседуем, о страноведении, чему еще там учили. Институт-то знаменитый. – Вот еще одна черта молодого Астманова – его с похмелья было легко уговорить на добрые дела. Сам шел, будто искупая вину за невоздержанность, орание боевых песен, борьбу «на руках» и другие безобидные силовые фокусы в пьяном виде. И в этом же виде теорию проповедовал где-то прочитанную, дескать, воин себя после победы полубогом чувствует, желаний не имеет, к гордыне склонен – поэтому прилично ему один раз в десять дней напиваться до скотского состояния, чтобы истинную свою сущность обнажить. Потому что мало героев, которые могли бы победить чувство внутренней вины.

Пока гости просыпались, редактор и стажер успели выпить зеленого чаю, позавтракать сладкими остатками вчерашнего плова (удался он на славу!) и поговорить в меру знаний на фарси. Пушту Астманов осваивал медленно. В Кундузе в основном говорили на узбекском и дари. Судояров же обнаружил неплохие знания обычаев, истории и в разговоре поразил Астманова одной крамольной мыслью, глубины которой и сам не осознавал на данный момент. Речь зашла о книге братьев Стругацких «Трудно быть богом». В изрядной мере афганская коллизия напоминала ту, фантастическую. А что? По европейскому летосчислению здесь как раз процветало Средневековье. «Возможно, афганцы пожалеют, что позвали нас на свою землю. Те же самые, кто просил помочь» – вот какая мысль возникла в незамутненном сознании курсанта! Астманов едва пиалу не выронил:

– Ты этого внизу, афганскому народу, не переводи, дорогой тарджимон. Не хуже Стругацких в историю войдешь. А консулы не дремлют, – Астманов махнул рукой в сторону особого отдела дивизии. – Осваивайся. Скоро труба позовет – двинем с БАПО разлагать моджахедов средствами спецпропаганды.

Пока все занимаются своими делами: Судояров осматривается, пытается привыкнуть к местной воде и «изучает документы», а Астманов исследует земную часть истины в мистической встрече с Хворостовым-Никольским-Сеидом-Сергеем, справедливо боясь, что его гнусно завербовали масоны. Пока отряд, боевой пропагандистский, получает боеприпасы и с боем выколачивает продовольствие, а полковник Рысков не вылезает из провинциального комитета НДПА, пытаясь установить, где афганские товарищи врут, а где описывают то, что и без Апрельской революции имелось на радость народу. Пока колесо истории набирает обороты, скажем несколько слов о том, чего достигла советская военная наука и практика в области психологического разложения противника и умиротворения населения на оккупированных территориях к началу восьмидесятых годов.

Внешне концепция несложная: мы (СССР) несем свободу, восстанавливаем справедливость. Все, кто противодействует нам, либо наймиты империализма и международной реакции, либо недалекие, обманутые попами и капиталистами люди. Перешедший на нашу (СССР) сторону получает прощение и все блага социализма. Кто не с нами – враги, уроды, предатели своего народа, средоточие пороков. Эту информацию следовало донести до массового скопления объектов пропаганды в различной упаковке. Информационные материалы подготавливались (разумеется, и впрок, в расчете на вероятного противника) отделами специальной пропаганды при политических управлениях округов и аналогичными отделениями при политических отделах общевойсковых армий. Мозг спецпропаганды выделял мысль в Главном политическом управлении Советской армии и Военно-морского флота.

В округах спецпропагандисты располагали типографией, а при необходимости использовали полиграфические мощности окружных газет. В армиях недостатка в типографском оборудовании тоже не было. Подумайте, сколько можно за ночь напечатать листовок размером в половину стандартного листа, если даже «американка», по сути, та же, что «Искру» печатала, в минуту выдавала шестнадцать экземпляров. Но к указанному периоду, даже в дивизиях, гремели цепями и шестеренками офсетные машины «Ромайор». С печатью проблем не было. Были трудности с доставкой листовок в расположение противника. Авиация? Точность невелика, да и при наличии ПЗРК (переносных зенитных ракетных комплексов) могли и врезать. А «Стингеры», «Блоупайпы» и отечественные «Стрелы» у моджахедов водились даже в небольших отрядах. Так, для самообороны и престижа, очевидно. Во всяком случае во всех разведывательных сводках указывалось, что главарь банды (имярек) имеет средства ПВО в количестве зенитно-пулеметных установок столько-то и ПЗРК столько-то и каких.

Артиллерия била точнее. Но в пропагандистский снаряд умещалась с большим трудом сотня листовок. Да и снаряд этот, срабатывая над расположением противника или над населенным пунктом, разделялся на десяток частей, каждая из которых вполне могла «сагитировать» несогласного на всю оставшуюся жизнь. Были и ракеты «ФЛГ», станковые и ручные, немецкого производства. Они залистовывали участок плотно, нет спору, но вот летели изначально черт знает куда, как и все примитивные ракеты в мире.

Одному молодому спецпропагандисту хотели даже орден дать за изобретение приспособления для сброса листовок с вертолетов. Тут не до смеха – встречный поток прижимал бумагу к обшивке, блистерам и прочим частям винтокрылых машин. Летчики и, особенно, борттехники по этому поводу нервничали. А лейтенант изобрел ящик, который опускался на четырех веревках, а затем две отбрасывались и тара опрокидывала на голову противника информацию. Все было чудесно, пока однажды на вираже конструкцию не подтянуло к несущему винту…

Астманов тоже внес свою лепту в дело разброса листовок. Он предложил сворачивать кулечки, укладывать в них листовки и метать острым концом наподобие стрел через лючок в салоне. На майдоне получалось неплохо, но изобретение не прошло испытания боем. Это же висеть над целью надо. Тут можно и «обратную связь» получить. Хуже всего дело обстояло с разбросом листовок с бронетехники на дорогах, в движении. Красиво, конечно, но за листками прямо под колеса и гусеницы бросались афганские дети. Да вот еще Астманов один раз поднес Рыскову листовку, побывавшую в вонючей канаве. А начиналась она во имя Господа Создателя Миров. Это же какая агитация?

Что касается остального инструментария, то армия почти не располагала мобильными средне– и коротковолновыми передатчиками, не имела аппаратов для скоростного копирования магнитофонных кассет, не использовала предметов с «пропагандистской символикой». Спичечные коробки и бумажные пакеты с братающимися воинами – это закат советско-афганской дружбы на военном уровне. Все вышеназванное добро, с помощью которого пытались манипулировать общественным сознанием, появилось в конце восьмидесятых годов, когда не только информационная, но вообще война была проиграна.

БАПО вышел в первый рейд в обстановке секретности, имея двойной боекомплект на каждой бронемашине и запасов продовольствия на неделю. Астманову определили БТР с бортовым номером 517, десант которого состоял из концертной группы – четырех веселых узбеков с деревянной дудкой, парой дутаров и бубном. Судоярова усадили в гордость отряда – громкоговорящую установку на базе бронетранспортера. Батарея динамиков на нем, затянутая в походном положении черным брезентом, наводила на мысль о секретном оружии даже своих бойцов.

У подножия плато проверили связь. И началась беготня… В конце концов все перешли на одну частоту, заменили шлемофоны, прекрасно понимая, что в решающий момент связи не будет. Очевидно, поэтому был выбран режим молчания до вызова конкретного номера командиром бронегруппы. Пошли!

Астманов знаками показал одному из музыкантов, чтобы слушал рацию, а сам, нацепив мотоциклетные очки, купленные на круге, вылез на броню. Сухой, холодный ветер рассвета ударил в лицо. Горьковатый кизячный дым, тонкая пыль гумен, чад несгоревшей солярки, овечий жиропот – эта симфония запахов успокаивала и опустошала сознание одновременно. Дух пустыни делал свое дело. Он был рядом в Качакуме, Мир-Аламе и Ходжахреге. Но не время забывать, чему сам учишь солдат: война идет на дорогах! Что имеем на подходе к Кундузу? Так, на винограднике люди. Дехкане на базар подтягиваются, отары перегоняют, впереди две «Йокогамы» груженые. Ага, Рахим-Роман проскочил на майдон, кивнул степенно, руку к сердцу прижал. Если что не так, дал бы знать жестом. Спокойно.

Снизу боец протянул шлемофон: «Внимание, я 31-й, повторяю: Шило, Форкоп, Вега, 517-й, 432-й следуют за мной. Подтвердите. Прием». Головная часть колонны завернула в сосновую аллею, на тихую улочку, где разместились партийные власти революционного Кундуза. 517-й остановился напротив зеленых железных ворот и такого же цвета будки постового, усиленной бронелистами.

Астманов спрыгнул с брони, перешагнул через арычок и, разминаясь, пошел по чудесному, чистенькому тротуарчику из разноцветной каменной крошки. Боже, какое счастье вот так просто идти между сосен по цветной земле и никаких иных забот не знать. Почувствовал за спиной оживление, глянул назад: Рыскова с поклонами приглашают в комитетский двор. Интересно, один выйдет или с гостями-пассажирами? Черт дернул встать возле входа. Да не отойти – это всю «гусеницу» надо двигать… Вроде все заметил, да не совсем…

– Простите, полковник Рысков сказал, что редактор дивизионной газеты – это вы? – Вопрос за спиной прозвучал дружелюбно, а повернувшись, Астманов увидел того самого бородача, что приветливо кивал ему три месяца назад, когда он выбирался от «тудешников».

– Как здоровье нашего друга Темира? – протягивая бородачу руку, с иронией спросил Астманов. – Нет ли вестей из Кабула?

– Ну, не серчайте, право… Темир числился в моих «подсоветных». Неофициально, разумеется, а теперь уж и не тайна… Умер. При очень странных обстоятельствах. Нашли в хибарке, за Чаманом, окраина Кабула, – в крови наркотик. Передозировка. Химия суровая. Жаль. Но у них свои расклады.

– Печально, – кивнул Астманов. – Один вопрос отпал. Второй остался. Почему мне, кого вы видите, по сути, впервые, можно говорить о том, что иранский эмигрант был вашим «подсоветным»? Этот факт, я понимаю, на грани служебной тайны, если не серьезнее?

– Касед. Сеид-ака. Этого достаточно? Меня зовут Павел. Советник по развитию средств массовой информации. Журналист. АПН.

– Вполне, вполне, – замотал головой Астманов, – хабары о шпионе Али опережают его появление… Алексей. Можно Алишер, коль уж играем в местном театре. Журналист – хорошая «крыша», не скоро протечет. И отлично, что Агентство политических новостей. ТАСС было бы хуже для нас обоих. А ваше местное революционное псевдо?

Бородач с облегчением рассмеялся:

– Говорили мне, что ты колючий. Нет у меня партийной клички. Хотя какая-то свинья написала на моей двери: «Здесь живет бешеный буйвол».

Астманов прищурился – новый знакомый действительно напоминал это, в целом, мирное жвачное, до тех пор, пока его не раздразнят. Нет, не габаритами, а широким лбом, большими черными глазами, мощными плечами, неторопливыми, уверенными движениями…

– Паша, это что надо было сотворить? Афганцы вежливый народ. Зарежут, но словом зря не обидят. Не в их правилах.

Бородач обаятельно улыбнулся:

– Да все эти маздаковцы…

Астманов понял, что речь идет о местном ДОМА – Демократической организации молодежи Афганистана. В Кабуле этим «призраком комсомола» заправлял некто Фарид Маздак, личность в политических перипетиях Афганистана неприметная, как и вся ДОМА, поскольку членом правящей партии можно было стать после Апрельской революции и в четырнадцать лет – была бы охота! А история была такая.

В гости к Павлу напросились земляки из разведывательного батальона. Да не одни, а с подружками из прачечной и медсанбата. Дело житейское – «скупиться» в дуканах. Здесь помощь советника была просто незаменима. Одна цена для афганца, другая для мушавера и, «под потолок», для воина-интернационалиста. Паша организовал выезд на машине с афганскими номерами, присмотрел необходимый товар. Афошек – местных дензнаков – у разведчиков куры не клевали: на днях был разгромлен очередной караван с «оружием, наркотиками» и почему-то фисташками, добравшийся на верблюдах от Пакистана до кишлака Сеид Мамур (1500 км по горам и пустыням!). Набив «Ниву» покупками, компания вернулась в гостиницу при провинциальном комитете НДПА и приступила к культурному отдыху.

– Да все было нормально! Поговорили, стаканами постучали. Девчонки нормальные, без выкрутасов. У меня кухонька и комнатушка три на четыре, ну душ еще, все разобрались, как надо. А тут на самом интересном месте стучат. Местный Маздак меня требует. Я нафару отвечаю через дверь, скажи, мол, мушавер болен, все вопросы завтра. Ушел, но настроение поднимать надо. Посидели еще, снова «физикой» занялись. Только подруга таять стала, обстановка-то чужая, все им мнилось, что афганцы только и ждут, чтобы купить их в рабство, опять в дверь барабанят. Я и откликнуться не успел, Вовка Воронцов, с вами сейчас в колонне, Рембо чертов, из кухни рванул и по двери ногой со всего маху. Нафар и сложился у входа… А потом и надпись эта появилась. Я не стираю.

– А чего это он в чужом доме двери выбивал? Решил, что по всей России началось, как в том анекдоте?

– Хуже. Мы его потом раскрутили: из-за этого стука в самый ответственный момент птичка выскользнула. Там, в городках, они дерзкие, спасу нет, а здесь шарахаются. Работает пропаганда! А кстати, что за анекдот? По всей России?

– Полковник едет в автобусе, сапоги новые – мозоли старые. Рядом еврей. Раз полковнику на ногу наступил. Смолчал полковник, машинально на часы посмотрел. Второй раз – то же самое. А в третий раз заехал полковник в ухо наглецу. Внезапно с другой стороны студент принялся еврея охаживать. Естественно, забрали драчунов в отделение. Сидят в каталажке. Полковник и говорит: «Ладно, у меня сапоги новые, мозоли, а ты зачем полез?» – «Да вот как вы на часы посмотрели, я и подумал: по всей России началось!»

– Какое сегодня число? – смеясь, спросил бородач.

– Восемнадцатое с утра было, – ответил Астманов, машинально посмотрев на часы. Через секунду смеялись оба.

У выхода из комитета засуетились охранники.

– Леша, слушай, с вами поедет член ЦК НДПА Андаки. Лицо влиятельное, что ему здесь нужно – не знаю. Идут разборки по фракциям. Ко всему, он в звании генерал-лейтенанта и, возможно, станет афганским Епишевым – начальником политуправления ВС ДРА. Предан Бабраку безоговорочно, говорят, в родстве состоит.

– Говорит по-русски?

– Не слышал. Но жил в Союзе – это точно. Во всяком случае, понимает. Здесь вся охрана мудреная: вроде бы дети крестьян, а нет-нет и проколются – знают русский язык, технику, оружие, звания различают, не то что наши – в их делах ни бум-бум.

– Есть тут у вас таджик, худой, лейтенант. Он – точно знает. А чего ты хотел? В чужой стране без присмотра? Так что же за планы у Андаки?

– Пока известно, что выступит на митинге в Ханабаде. Потом слышал о посещении отряда самооборонцев в Аскалоне. Пока все. Кишлак, конечно, неспокойный, банда месяц как перешла на сторону правительства. Да и то, если бы не зажали окончательно… Теперь на довольствии стоят: патроны, солярка, мука и прочее. Да ведь и вы помощь везете?

– Галоши, сахар, масло, – отмахнулся Астманов. – А вот Ханабад, ты слышал, что там группы Халеса засветились?

– Был слушок. Не подтвердился. Если так, то Ханабад отменили бы.

На просторное мраморное крыльцо с колоннами вышел темнолицый афганец в белоснежном костюме. Издалека его можно было принять за негра. За ним – полковник Рысков и плотный, уверенный в движениях брюнет в униформе советника.

– В белом костюме – Андаки. Рядом с вашим полковником – главный партийный советник. Говорят – перспективный, из Ставрополя. Связи в Москве. Недаром на всех тут откровенно положил.

– Пойдет с нами?

Павел затряс головой:

– Спаси и помилуй. Не положено. Прямая инструкция есть. Запрещено.

Астманов протянул руку новому знакомому:

– Все, Бешеный буйвол. Пора. По-моему, они к моей броне намылились. Я пошел. Приезжай в редакцию, на майдон. Тебе, Паша, легче вырваться.