Текст книги "Забвение истории – одержимость историей"

Памятники можно считать недвижимостью, поскольку они привязаны к определенному месту. Это утверждение тривиально. Однако Музиль осудил памятники за их недостаточную мобильность: «В руках развевается флаг, а ветра нет. Меч обнажен, а никто не боится. Рука повелительно указывает вперед. Но никто не помышляет следовать ей. Даже конь с раздувающимися ноздрями так и остается на задних копытах. <…> скульптурные фигуры не делают ни шагу». Но есть памятник, который привлек к себе всеобщее внимание как раз тем, что был перенесен на другое место. Я имею в виду бронзовую фигуру русского солдата Алёши, которая, подобно памятнику в Трептов-парке, символизировала победу Советской армии над нацистской Германией и которую в 2007 году переместили из центра Таллинна на солдатское кладбище на окраине города.

Там, вдалеке от городской суеты, он, опустив голову, смотрит на могилы павших русских солдат. Население города многонационально: 30 % жителей – русские, 40 % считают русский родным языком. Неудивительно, что перемещение Алёши из царства живых в царство мертвых вызывало среди русского населения города значительное волнение. Перемещение монумента показало, что он до сих пор связан невидимыми нитями с сознанием горожан. Разразился скандал, повлекший за собой затяжную дипломатическую напряженность; инцидент оказался для монумента тестом на сохраняющуюся эмоциональную значимость и актуальность его политического послания. Монумент, стоявший в непосредственной близости от музея, рассказывающего о страданиях эстонцев в годы советской оккупации, являлся для многих из них камнем преткновения; русские жители Таллинна, напротив, идентифицировали себя с этим монументом. Памятники, по мнению Музиля, претендуют на вечность совершенно необоснованно. В случае с Алёшей вечность памятника, участвующего в живой жизни города, заменили на кладбищенскую вечность. Но памятники далеко не так безобидны, как считал Музиль. Они могут стать возмутителями спокойствия, сделаться политически нестерпимыми, послужить поводом для публичного скандала и общественного конфликта. Так или иначе, внимание им обеспечено.

При ниспровержении памятника цоколь обычно сохраняется, поскольку его используют для тех, кто после смены политического режима возвращается из опалы и забвения, получает признание и известность. Политическая переориентация конструктивной формы забвения в случае нового начала требует решительно выбора между «за» и «против», а это ведет к тому, что новая система во всем заменяет старую. Проблема здесь состоит в том, что вместе со сплошной расчисткой прошлого уничтожаются и следы истории. Но в конкретной ситуации памятование и забвение редко находятся в состоянии абсолютного взаимоисключения. Забвение имеет немалый спектр различных градаций, переходных моментов и оттенков. В качестве такого переходного момента я бы назвала «историческое воспоминание», находящееся как бы на полпути между памятованием и забвением. В публичном пространстве различаются по меньшей мере три опции:

– отрицающее забвение: ликвидация памятников («исторический экзорцизм»);

– аффирмативное воспоминание: установка новых памятников на месте старых;

– историческое воспоминание: понижение значимости, переосмысление, контекстуализация и музеализация памятников.

Вопросы аффирмативного воспоминания и забвения дискутировались неоднократно, начиная с оруэлловского романа «1984», где история радикальным образом отменялась и вместо нее возникал «чистый лист», на котором совершались манипуляции с прошлым в угоду сиюминутной политической конъюнктуре. Но все-таки сплошное обновление политической символики представляет собой исключение. Зачастую монументы просто продолжают находиться в публичном пространстве: во-первых, потому, что все памятники не так легко убрать, даже когда истек их исторический срок, а во-вторых, потому, что они обычно становятся слишком привычной частью built environment, неотъемлемым элементом облика города. Наслоение в нем исторических пластов времени служит скорее правилом, нежели исключением. Даже в стране «реального социализма», какой была ГДР, далеко не все конные статуи из прежних веков убирались со своих пьедесталов лишь потому, что они являлись наследием феодализма.

Наряду с альтернативой между сооружением или сносом памятников существует еще и третий вариант: их историзация. Большинство памятников прежних эпох вовсе не приходится сбрасывать с пьедестала, ибо они подвержены подспудному воздействию историзации. Им позволено оставаться на месте, поскольку они воспринимаются уже не в качестве носителей определенных политических смыслов, а служат как бы символами истории вообще. Поскольку разрыв с воплощенными в них ценностями и целями произошел давным-давно, они больше не могут повредить настоящему, а потому не нуждаются в устранении. По мере того как их аффирмативный идентификационный потенциал иссякает, возрастает их идентификационная историческая значимость. Теперь смысл послания из минувших времен уже не компрометирует памятник, и он ценится как реликт славного прошлого или как живописная деталь в палимпсесте городского пейзажа.

В постсоветских странах с памятниками произошли большие перемены. Наряду с общепринятой практикой, когда за сменой политического режима следует ниспровержение прежних героев с пьедесталов и уничтожение памятников, сложилась новая практика их перемещения. Сами памятники сохраняются, но, подобно Алёше, их переносят в другое место, нейтрализуя тем самым политический потенциал монумента. Например, в Москве ниспровержение памятников осуществлялось без излишнего революционного неистовства. Так, памятник Дзержинскому стоял на одной из центральных площадей до девяностых годов. Теперь его без особого шума «отправили на пенсию»; сейчас монумент находится в идиллическом парке памятников в центре Москвы.

Москва избрала новым местом для памятников не кладбище, как это было сделано в Таллинне, а городской парк. Герои, с политическим посланием которых не знали что делать, оказались перемещенными в другое пространство и другое время, где опасность этого политического послания была нейтрализована и обезврежена. Ослабление, нейтрализация, обезвреживание – подобные слова описывают практику институционального забвения. Хотя московский парк вполне реален, однако находящиеся в нем памятники оказались вне времени и пространства в виртуальном мире музея и на той дистанции, которая задается искусством. Здесь они служат предметом исторического любопытства и эстетического отчуждения, поскольку лишились в качестве политических памятников своего назначения и были отправлены на покой.

Как независимо от политического строя принимается решение о том, что памятник можно считать достоянием истории? При каких обстоятельствах послание монумента делается проблематичным? Как отделить послание от статуи, не уничтожая ее? Компрометирующие послания остаются не опровергнутыми, пока они пребывают в забвении, а смысл их не осознается, ибо не привлекает к себе внимание как нечто само собой разумеющееся. Чтобы опровергнуть послание, оно должно быть поставлено под вопрос, но для этого его необходимо вновь вернуть в центр общественного внимания. В процессе подобной рефлексии заново выясняются взаимоотношения проблематичного прошлого с настоящим. Необходимо принять решение, а следовательно, отделить то, что именно общественное сознание по-прежнему считает в этом памятнике частью собственной истории, от того, что противоречит нынешнему представлению общества о самом себе, его современным ценностям. Здесь памятование и забвение перекрещиваются, ибо любое действие с памятником – как в случае с Алёшей – приведет к тому, что предполагаемое забвение обернется актуализацией воспоминания. Тут мы имеем дело с перформативным противоречием, которым, по мысли Умберто Эко, сопровождается всякий акт интенционального забвения: не следует привлекать внимание к тому, что одновременно хочется оставить без внимания.

К такой категории памятников относится и статуя Карла Люгера, установленная на одноименной площади в Вене. Как уже отмечал Музиль, этот город особенно богат памятниками различных эпох. Всякий, кто устанавливает памятник, хочет увековечить свое послание, прочно вписав его в память общества. Однако подобная программа нереалистична; ее нельзя исполнить хотя бы потому, что внимание городских жителей и прохожих весьма ограниченно. Монумент, воздвигавшийся некогда в качестве импозантного носителя определенного послания, неизбежно превращается из «фигуры» в «фон» и становится кулисой. Будучи частью привычно данного, монумент почти не отличается от окружающих его деревьев. Статуя бывшего венского бургомистра Карла Люгера находится ныне под сенью раскидистых старых платанов, которые будто стремятся вернуть памятник обратно природе. Кстати говоря, самый большой платан на площади Карла Люгера был в 1994 году объявлен природным памятником.

Как подчеркивал Музиль, со временем монумент приобретает свойство молчаливо прозябать и восприниматься горожанами лишь в качестве места, где можно отдохнуть на скамейке или назначить встречу. Поэтому, несмотря на величественный жест и патетику, памятники тяготеют к неприметности. Долговечность и неподвижность не окружают их особым ореолом, а, напротив, делают их невидимыми. Но в 2009 году невидимость статуи Люгера неожиданно была прервана. Венский университет прикладного искусства объявил конкурс на переделку монумента в Австрийский мемориал против антисемитизма и расизма. Призыв вообразить себе площадь Люгера совершенно иной заставил многих внимательно к ней присмотреться. В сердце города словно ударил колокол. К апрелю 2010 года конкурсная комиссия получила свыше 150 проектов. Но не только художники заинтересовались личностью венского бургомистра, к ним присоединились политики, члены городского парламента и районных советов, муниципальные чиновники, жители Вены. Карл Люгер и его памятник стали темой оживленной дискуссии и предметом изучения. Игра творческого воображения, порождавшая различные варианты проекта и нового антуража для памятника, привела к затяжным спорам. Если раньше имя Люгера упоминалось в бытовых разговорах лишь в качестве городского топографического ориентира, то теперь сама личность вернулась из прошлого в настоящее. Одни знакомились с биографией Люгера по статье в Википедии, другие взялись за толстые книги. Человек стал предметом общественного интереса, публичного обсуждения и различных оценок. Дискуссии оживили статую для нынешнего дня.

О чем же шла речь в этих дебатах? Их целью стало новое позиционирование памятника Карлу Люгеру в истории и в современном представлении города о самом себе. Для этого не требовалось перемещать монумент, но благодаря сложившимся обстоятельствам и новому контексту возникла необходимость его переосмысления. Пришлось уточнить и выяснить, что считать в этом памятнике неотъемлемой частью истории Вены, а что надлежит проработать как проблемное историческое наследие. Реальный Карл Люгер, бургомистр Вены с 1897 по 1910 год, занимает прочное место в исторической памяти города благодаря крупномасштабным модернизационным проектам. Однако не все, что сопряжено с именем Люгера, может быть сегодня одобрено. Признание его исторических заслуг в качестве модернизатора одновременно требует осуждения его антисемитских политических позиций. Сегодня Люгер слывет ранним представителем популизма. Под этим подразумевается политическая стратегия, которая с помощью «образа врага» возбуждает у людей чувство угрозы, чтобы мобилизовать избирателей для поддержки националистической политики. С этой точки зрения монумент проблематичен, даже опасен, ибо сохраняет возможность недопустимой идентификации с личностью, которой он посвящен. Пока памятник молчит, его аффирмативное послание остается неуслышанным и не может запустить процесс осмысления этого послания. В том-то и состояла цель объявленного конкурса. Благодаря художественному замыслу и инсценированию, памятник оказывается в центре общественного внимания, что делает его предметом злободневной дискуссии.

Пробужденный из глубокого забытья, памятник Люгеру стал темой публичных споров и обсуждений, которые непосредственно затрагивали представление города и его жителей о себе. Тот, кто хочет отдать должное заслугам Люгера как бургомистра Вены, должен ныне четко дистанцироваться от неприемлемых черт его личности, ибо в данном случае молчание означает не просто терпимое отношение к недопустимым традициям, а их признание и продолжение. Но отвергнуть не значит разрушить. Дистанцированность по отношению к Люгеру не обязательно ведет к уничтожению памятника, ибо вместе с удалением камня преткновения исчезнет и проблемная часть истории. Городское пространство должно сохранять разнородные пласты времени, чтобы историческое сознание вбирало в себя как преемственные связи, так и переломные моменты. Дистанцированность по отношению к Люгеру, которой раньше не было у граждан Вены из-за недостатка информации, внимания или интереса, должна была обрести зримое символическое выражение.

Премию на объявленном конкурсе получил проект Клеменса Вилидаля (Klemens Wihlidal), который предложил наклонить статую и цоколь на три с половиной градуса вправо. Такой угол наклона визуально почти не воспринимается как отступление от обычной нормы. Небольшой наклон исподволь сбивает с толку, даже может вызывать легкое головокружение. Такое легкое головокружение сигнализирует, что с памятником или самим Карлом Люгером что-то неладно, а отсюда возникают вопросы, которые заставляют призадуматься. Возникающее чувство неуверенности сыграло определяющую роль в решении, принятом членами жюри. Выбранный проект символизировал чувство неуверенности Вены по отношению к своему бывшему бургомистру, что одновременно указывало на нынешнее состояние дискуссии по данному вопросу. «Уклон» символизирует наличие проблемы в осмыслении Веной своего антисемитского прошлого. Героическая «прямота» монумента нарушалась, а миф о Люгере как «отце города» оказывался под вопросом.

Идея «покосить» памятник Карлу Люгеру пока не реализована. Но между тем в апреле 2012 года без особой подготовки было сделано нечто иное. Часть бульварного кольца в центре Вены, носившая имя Карла Люгера, была переименована в Университетскую. Такое переименование на карте города и в самом облике Вены не лишено иронии, ибо бывший бургомистр отличался враждебным отношением к науке, а университеты называл «рассадниками безбожия и антипатриотизма».

Проходя сегодня по улицам европейских городов, Музиль, вероятно, испытывал бы удивление: история памятников пережила крутой стилистический поворот от героических к критическим и рефлексивным изобразительным формам. В современной художественной практике жанр памятника сделался саморефлексивным. Он не только призывает к памятованию и требует его, но и, учитывая парадоксы внимания, приглашает задуматься о возможностях и ограничениях мемориального жанра. И это продолжает метадискурс о памятниках, начатый Музилем.

В социалистических странах памятники Ленину были частью повседневности. Вероятно, поэтому они не привлекали к себе особого внимания. Однако их ниспровержение после смены режима вызвало повышенный интерес к ним, что увековечено на фотографиях и в кинофильмах. В стиле бурлеска статуя Ленина исчезает в комедии Вольфганга Бекера «Гуд бай, Ленин!» (2003), где памятник, подвешенный к башенному крану, парит над городом. Элегически-медитативным настроением проникнут фильм Тео Ангелопулоса «Взгляд Одиссея» (1995), где разобранную статую Ленина везут на лодке по реке через разрушенную Югославию к Адриатике.

Ниспровержение памятников Ленину приобретало в бывшей ГДР и постсоциалистических странах различные формы. В 1970 году по случаю столетнего юбилея 19-метровая гранитная статуя Ленина была установлена в берлинском районе Фридрихсхайн. Импозантный монумент работы советского скульптора Николая Томского украсил новую площадь Ленина, которая после революции 1989 года была переименована в площадь Объединенных наций. В 1991 году вопреки инициативе граждан и представителей левых политических сил было принято решение о сносе памятника. Прежде чем снять статую с постамента, ее пришлось вычеркнуть из реестра памятников культурного наследия ГДР. Ликвидация памятника происходила как бюрократический акт по строгим правилам демонтажа: колоссальную статую разобрали на 129 составных частей, после чего отправили в лесной массив Мюггельвальд берлинского района Кёпеник, где она была зарыта в песчаный холм.

Совсем иначе происходила ликвидация киевского памятника Ленину в декабре 2013 года. В разгар волнений на Майдане протестующие заняли правительственный квартал, где стояла огромная статуя высотой в 3,5 метра. Демонстранты сбросили ее с пьедестала. Кадры этой символической публичной казни в центре политической власти обошли весь мир. В отличие от мирного демонтажа берлинского монумента, который состоялся после смены политического режима и знаменовал собой радикально новое начало, снос киевского памятника был произведен в разгар острой политической борьбы и стал актом политического иконоборчества. Вскоре выяснилось, что ответственность за этот акт лежит не столько на проевропейски настроенных активистах Майдана, сколько на украинских националистах, известных своим антикоммунизмом. По словам представителя националистической партии «Свобода», этот символический акт должен был ознаменовать «конец советской оккупации». Какие интенции побеждают в результате подобных акций и кто определяет затем ход истории, решается зачастую лишь спустя довольно продолжительное время. Вечером после сноса статуи опустевший постамент выглядел символом открытого будущего: здесь наряду с флагами Европейского союза и Украины стояли знамена Украинской повстанческой армии времен Второй мировой войны.

Ниспровержение памятников инсценируется в разных формах. В Киеве это выглядело высоко символичным актом политического насилия; эмоциональные кадры этого акта запечатлелись в глобальной визуальной памяти[58]58
  О воздействии подобных визуальных образов см.: Diers M. Schlagbilder. Zur politischen Ikonographie der Gegenwart. Frankfurt a. M., 1997; Paul G. Das Jahrhundert der Bilder – 1900–1949. Göttingen, 2009.


[Закрыть]. Само инсценирование стало частью революционного подъема и оружием, с помощью которого осуществлялся политический переворот и форсировалась смена ценностей. Совершенно иначе обстояло дело в Берлине, где аккуратный демонтаж памятника Ленину представлял собой спланированную акцию, которая состоялась вслед за сменой режима. Как и в театре, в политике время от времени возникает необходимость заменить декорации. Вот и здесь шла речь об устранении мешающих реквизитов, о переоборудовании сцены для новой политической эпохи. Таким же образом после 1945 года из публичного пространства были быстро и без особого шума удалены портреты Гитлера и изображения свастики. Осуществить политическую расчистку запретных посланий и инфицированных реликтов весьма непросто, и это не обеспечивает полного забвения. Многое уходит из публичного пространства и из сознания, чтобы затем оказаться в сфере бессознательного и вытесненного из сознания, примером чего служат предметы с нацистской символикой на блошиных рынках, праворадикальные лозунги и высказывания в интернете[59]59
  Памятник Ленину, стоявший на берлинской площади Ленинплац, в 1991 г. был демонтирован, разобран на фрагменты и зарыт в лесном массиве. Через 25 лет статую откопали, и с апреля 2016 г. она находится в цитадели Шпандау на постоянной выставке «Открытие. Берлин и его памятники», см.: rbb24, Abendschau, 27.4.2015. Beitrag von Heike Boldt-Schüler.


[Закрыть].

История памятников разыгрывается не только во временном диапазоне между установкой и ниспровержением – иногда она длится гораздо дольше. Так, судьба берлинского памятника Ленину не завершилась его погребением на Зеддингерской пустоши в районе Кёпеник. Зарытый и невидимый, он словно призрак возвращался в воображение людей, давая импульс для новых идей и художественных проектов. В 2003 году по инициативе граждан было предложено окончательно захоронить статую в соляной шахте Горлебен; в 2005 году берлинский сенатор по вопросам культуры Томас Флиерль намеревался выставить статую в музее, а в 2009 году возник план выкопать голову Ленина, чтобы вместе с другими ликвидированными и забытыми памятниками экспонировать в музее, под который отводилась цитадель Шпандау. Для реализации этого плана Андреа Тайсен, которая руководит отделом культуры берлинского района Шпандау, преодолела множество бюрократических препятствий, мешавших создать постоянную экспозицию под названием «Открытие. Берлин и его памятники». С апреля 2016 года в заново оборудованной старинной цитадели можно увидеть ликвидированные памятники, которым после пребывания на площадях и в скверах дарована новая жизнь в музейных стенах. Здесь между прусским королем Фридрихом III и покоящейся головой Ленина зримо предстает европейская история в лице ее изваянных из камня героев. История города рассказывается на примере около сотни берлинских памятников, «которые в течение времени перемещались, переделывались, повреждались, сносились, убирались в хранилища и даже закапывались». Рассказывается при этом история не только Берлина, но и самих памятников[60]60
  См. критический комментарий Томаса Флиерля: Flierl Th. Lenins Kopf. Zur Ausstellung «Enthüllt. Berlin und seine Denkmäler» // Kunststadt/Stadtkunst. 2016. № 63.


[Закрыть].