Текст книги "Забвение истории – одержимость историей"

Что вообще известно в Германии об этом событии, являющемся частью и немецкой истории? В Первой мировой войне Германия была союзницей турок Османской империи. От этого партнера ожидалась существенная военная поддержка. С начала депортации и уничтожения армянского населения на месте присутствовали немецкие политики и журналисты. Это означало, что им выпала роль невольных свидетелей и очевидцев. Если логика войны четко противопоставляет друг другу две группы участников – победителей и побежденных, то в преступлении против человечности участвуют три группы: преступники, жертвы и наблюдатели. Поскольку очевидцам приходилось наблюдать совершаемое преступление на протяжении долгих месяцев, перед ними возникал этический выбор: встать на сторону преступников, то есть сделаться сообщником и пособником убийства, или же перейти на сторону жертв, то есть сделаться свидетелем неслыханного преступления. «Преступление против человечности», как это уже тогда называлось, не могло ускользнуть от внимания международных наблюдателей[102]102
  Такую формулировку использовал в своем отчете американский посол в Константинополе Генри Моргентау, который в 1913–1916 гг. был непосредственным очевидцем событий. Он составил отчеты «The Tragedy of Armenia» (London, 1918) и «Ambassador Morgenthau’s Story» (New York, 1918). Моргентау даже предполагал, что инициаторами геноцида могли стать немецкие офицеры, которые в качестве советников помогали проводить реорганизацию слабой османской армии.


[Закрыть]. С первых же часов послам и представителям других стран или международных организаций стало известно о начавшемся геноциде, о чем недвусмысленно говорилось на языке тогдашнего времени. В турецких сообщениях шла речь об «уничтожении армян», «основательной чистке от внутренних врагов» и о «поголовном истреблении армян в Турции». Незамедлительно последовала международная реакция. По сообщению американского посла Генри Моргентау, «смертный приговор вынесен целому народу»; к этому он добавил: «…я уверен, что вся история человечества еще не видела подобной жестокости. Любая резня, любые гонения, совершавшиеся в прошлом, кажутся незначительными по сравнению со страданиями армянского народа в 1915 году». Ему вторит немецкий канцлер Теобальд фон Бетман-Гольвег, также считавший, что история не знала ничего подобного. Впрочем, его интересовало не столько уничтожение целого этноса, сколько отношение к союзной державе во время войны. Поэтому он оперировал аргументами не морального, а стратегического характера, заявляя: «Нашей единственной целью является удержание Турции на нашей стороне до конца войны независимо от того, погибнут армяне или нет. При затяжной войне Турция будет нам еще очень нужна»[103]103
  Gottschlich J. Beihilfe zum Völkermord. Deutschlands Rolle bei der Vernichtung der Armenier. Berlin, 2015. S. 219.


[Закрыть].

Наряду с политиками и дипломатами за насилием против армян следили ученые, врачи, предприниматели, инженеры, миссионеры и медсестры, приехавшие из разных стран. Между ними были и немцы. Оставались ли они равнодушными к катастрофе зрителями или становились моральными свидетелями преступления, зависело от индивидуального решения. Среди немцев находились примеры обеих позиций: политик Бетман Хольвег руководствовался исключительно логикой войны, моральные соображения оттеснялись прагматикой и оппортунизмом на второй план. Но были такие, кто всерьез принял на себя моральную ответственность перед мировой общественностью за свою роль очевидца трагических событий. К их числу принадлежат, например, Йоганнес Лепсиус, составивший подробный «Отчет о положении армянского народа в Турции» (1916), Армин Т. Вагнер, подготовивший развернутый документальный фоторепортаж, или Франц Верфель, переработавший исторические документы в потрясающий роман «Сорок дней Муса-Дага» (1932).

Не следует упускать из виду значительные различия между армянским Агет и еврейским Шоа. В 1915 году еще не было методичной бюрократизации убийств, поставленного на конвейер производства трупов; армян просто безжалостно вырезали, большое количество беззащитных людей выгнали в пустыню, где они были обречены на мучительную смерть. Но прослеживаются и важные параллели. Джеффри Хартман перечисляет страшные эпизоды страданий армянского народа: «унижения, грабежи, депортации, погромы, истязания, поджоги, резня». И добавляет: «ни от чьего внимания не ускользнут параллели»[104]104
  Hartman G. A Scholar’s Tale. Intellectual Journey of a Displaced Child of Europe. New York, 2007. P. 25.


[Закрыть].

Одной из таких параллелей служит взаимосвязь между войной и преступлением против человечности. Под защитой и прикрытием войны, а также под давлением поражений происходит экстремальная радикализация насилия против различных меньшинств. Готовность к эскалации насилия обусловлена крайне взрывоопасной смесью страха и агрессии. Беззащитные жертвы оказались совершенно не готовы к беспримерному злодеянию по отношению к себе. Государственный террор пользовался в обоих случаях клинически абстрактными, чисто функциональными понятиями. Речь шла о решении «армянского вопроса» или, соответственно, «еврейского вопроса». При этом имелись в виду не отдельные представители этнического сообщества, а народ в целом, который предполагалось уничтожить. Преступление повторилось с той же последовательностью отдельных этапов. Оно началось с дискриминации, унижения целой этнической группы, продолжилось удалением ее руководящего слоя из различных учреждений, перешло к созданию «образа врага», к стигматизации этнического коллектива в качестве «внутреннего врага» и прямой угрозы для жизни большинства граждан страны; за этим последовали принудительные выселения и депортации[105]105
  «В западной части Анатолийского нагорья армян <…> вывозили в вагонах для скота. Проезд они должны были оплачивать сами». И одна свидетельница добавляет: «…человеческие существа, с которыми обращались хуже, чем со скотом…» (Hosfeld R. Tod in der Wüste. Der Völkermord an den Armeniern. München, 2015. S. 192, 193).


[Закрыть], погромы и резня, разграбление и присвоение имущества, уничтожение культурных ценностей (в том числе бесчисленное количество синагог и полторы тысячи армянских церквей), а закончилось все массовым истреблением беззащитных людей. Безжалостная логика подобной эскалации насилия сконцентрировалась в циничной сентенции преступников: «Мы уничтожим вас, прежде чем вы уничтожите нас»[106]106
  Ibid. S. 149.


[Закрыть].

В апреле 2015 года папа назвал депортации и истребление армян геноцидом, сказав о «трех великих и неслыханных трагедиях», пережитых человечеством в прошлом веке. По его словам, насилие, обрушившееся на армянский народ, было «первым геноцидом ХХ века», за которым последовали преступления Гитлера и Сталина: Холокост (1941–1945) и Голодомор на Украине (1932–1933). Однако армянская катастрофа не была первым геноцидом ХХ века. В период с 1904 по 1908 год после восстаний африканских племен против немецких колонизаторов происходили акции уничтожения коренного населения в бывшей Юго-Западной Африке и нынешней Намибии. Мужчин из племен гереро и нама убивали с помощью новейшего и мощного оружия, а женщин, стариков и детей целенаправленно уничтожали, лишая их доступа к источникам воды. Приказы генерал-лейтенанта Лотара фон Тротты явно нарушали Женевскую конвенцию, преследуя цель «полного уничтожения всего этноса» в рамках колониальной войны. Тогда на месте событий не оказалось международных наблюдателей, которые могли бы предоставить миру сообщения и фотографии, свидетельствующие о геноциде. Количество жертв было огромным: погибло 80 тысяч представителей племени гереро и 10 тысяч представителей племени нама, что составляло примерно 80 % от общей численности каждого племени. Уцелевших интернировали в концентрационные лагеря, созданные по образцу тех, что в Южной Африке устраивали буры. Половина заключенных погибла от болезней и недоедания. Причиной вооруженных столкновений послужила захватническая колониальная политика: речь шла о конфискации земель, что вело к изгнанию коренных жителей с принадлежавших им пастбищ. Уже тогда среди немецких политиков нашлись те, кто выступил с резкой критикой подобных операций. Например, Август Бебель, публицист и один из создателей Социал-демократической партии, говоря об «уничтожении и истреблении коренного населения», гневно осуждал ответственных за подобные акции; по его словам, для такой политики хватило бы простого мясника, тут не нужно быть ни офицером с высоким чином, ни генералом.

Колониальное прошлое, все дальше отодвигаясь от нас по времени, также со все большей настойчивостью приближается к нам. Благодаря напоминаниям со стороны жертв оно является частью нашего настоящего. Многократно подтверждено, что игнорирование, отрицание и стирание травматического прошлого не может служить надежным фундаментом правового государства, поскольку отрицание и замалчивание непроработанных проблем не гарантирует их исчезновения просто с течением времени. Ныне многое пришло в движение не только по отношению к Армении. Заморозка памяти об истории германского колониализма закончилась. Здесь также постепенно всплывают воспоминания, причем у этого процесса обнаруживается собственная предыстория. Начало, как всегда, было положено писателями, деятелями искусства и науки. Еще в 1978 году Уве Тимм опубликовал роман «Моренга», повествующий о забытой истории германского колониализма. Спустя три года в рамках нового проекта «Авторского издательства» («Autoren Edition») он выпустил фотоальбом под названием «Немецкие колонии»[107]107
  Timm U. Deutsche Kolonien. Königstein im Taunus, 1981.


[Закрыть], посвященный 35-летней истории немецких колоний в Африке, на Тихоокеанских островах и в китайском Цзяо-Чжоу (1884–1918), с материалами, которые он собрал в публичных или частных архивах, и краткими комментариями. Наряду с колониальными войсками кайзера Вильгельма неблаговидную роль в этой истории играли предприниматели и миссионеры. Тимм пишет: «В ту пору во всех колониях широко практиковались побои, в немецких колониях, пожалуй, чаще, нежели в других; обычно били просто кулаком или пинали ногой, но вполне официально, то есть документально засвидетельствовано, что использовалась и плеть из кожи бегемота или конец корабельного каната».

Однако пришлось долго ждать, пока эта тема привлечет к себе внимание широкой общественности, а со стороны политики последуют конструктивные сигналы. Официальные инстанции отвергали термин «геноцид» применительно к колониальным методам военных действий в Намибии ссылкой на простейший аргумент: дескать, определение геноцида приобрело юридическую значимость лишь после Второй мировой войны, а потому не может использоваться для событий, предшествующих этому времени. (По этой логике Холокост также нельзя именовать геноцидом.) В 2004 году федеральный министр по экономическому сотрудничеству и развитию Хайдемари Вичорек-Цойль посетила Намибию, где приняла участие в памятных мероприятиях по случаю 100-летия сражения при Ватербурге с реконструкцией эпизодов этого сражения. К тому времени правительство ФРГ уже приняло на себя политическую и моральную ответственность за давнюю трагедию, однако ограничило признание исторической вины мерами в рамках программы помощи развивающимся странам. 9 июля 2015 года председатель бундестага Ламмерт назвал геноцидом колониальные методы ведения военных действий германскими войсками в Африке и повторил это заявление во время своего визита в Намибию в октябре 2015 года. В июле 2016 года фракция «Зеленых» в берлинской резиденции Фонда имени Генриха Бёлля представила свою резолюцию под названием «История многообразия: мемориальная культура в миграционном обществе». В ней шла речь о «немецкой колониальной истории и других белых пятнах». «Преступления германского колониализма принадлежат к числу наиболее прочно забытых этапов немецкой истории. Их проработка начинается только сейчас под публичным давлением таких инициатив, как „Постколониальный Берлин“ или „Постколониальный Фрайбург“. <…> То, как общественность отнесется к теме германского колониализма, будет свидетельствовать о нынешнем состоянии немецкого общества и о процессе глобализации, частью которого остается история колониализма. Независимо от этого проработка истории является нашим моральным долгом – колониальная история насилия не должна игнорироваться, особенно в контексте нынешних дебатов о беженцах. Многие жители бывших колоний уже прибыли к нам, и еще многие продолжат прибывать в Германию. Они принесут с собой выжженные, словно клеймо, в коллективной памяти своих народов воспоминания об эпохе колониализма»[108]108
  «Geschichten der Vielfalt. Erinnerungskultur in der Einwanderungsgesellschaft» (10.5.2016). Schauws U. Sprecherin für Kulturpolitik; Lintzel A. Referent für Kulturpolitik – 227-55133 (реквизиты документа фракции Зеленых. – Примеч. пер.).


[Закрыть].

В июле 2016 года наконец и правительство ФРГ признало в официальном документе уничтожение племен гереро и намо актом геноцида. Планируются дальнейшие шаги. К их числу относятся совместная резолюция бундестага и намибийского парламента, осуждающая геноцид, и официальное извинение устами президента Йохима Гаука[109]109
  За время пребывания Иоахима Гаука на посту президента официального извинения не последовало. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Подобные заявления завершают период молчания и забвения. Но служат лишь началом для дальнейших проявлений солидарности и для следующих шагов к примирению. Прежде всего, должны быть услышаны и признаны требования жертв об извинениях, репарациях, совместных проектах на будущее, о возращении человеческих останков. Колониальная политика сопровождалась расовыми исследованиями с целью научного подтверждения превосходства белой расы над неполноценными расами. Для этого осуществлялся массовый вывоз человеческих костей и черепов. Иногда родных и близких заставляли самих чистить черепа покойных и упаковывать их для отправки. В шкафах и стеллажах антропологических институтов, естественно-научных музеев и медицинских учреждений находятся коллекции бесчисленного количества человеческих костей, черепов, фотографий и антропологических замеров, которые после Второй мировой войны перестали считаться соответствующими стандартам научных исследований. Однако забытые останки не растворились в воздухе, они продолжают храниться как проблемное наследие прошлого, происхождение которого надлежит тщательно изучить. В 2011 году намибийская делегация приняла в аудитории берлинского центра Шарите передачу двадцати черепов. Церемония передачи оказалась довольно неудачной, ей не хватило должного медийного освещения. Немецкой стороне недоставало опыта, воображения, сострадания и чуткости. Возвращение из забвения – долгий и трудный процесс, открытый для будущего. Но тяжелая работа по возвращению прошлого таит в себе освободительный потенциал: травматическую историю колониальных взаимосвязей необходимо вспомнить, чтобы рассказать о ней заново и передать ее дальше. Все это относится к темам, которые могут найти свое место в дискуссиях вокруг нового «Форума Гумбольдта» в Берлинском дворце.

«В местах заключается большая сила памяти» («Tanta vis admonitis in locis»). Эта фраза принадлежит Цицерону, теоретику римской мнемотехники[110]110
  Cicero. De finibus bonorum et malorum. Über das höchste Gut und das größte Übel. Stuttgart, 1989. V. 1–2. S. 394–396.


[Закрыть]. Место может не только обладать внутренней силой памяти, но и служить ареной, сценической площадкой, где происходит активное и пассивное забвение. Существуют места, обремененные и обременяющие прошлым, напоминающие о событиях, от которых хотелось бы непременно избавиться. К числу таких мест относится, например, военная тюрьма Шпандау, построенная в конце XIX века. После 1945 года она поступила в распоряжение союзников по антигитлеровской коалиции; в тюрьму Шпандау поместили военных преступников, осужденных Нюрнбергским трибуналом. После смерти последнего заключенного, Рудольфа Гесса, в 1987 году тюрьму снесли, а строительный мусор тщательно уничтожили, чтобы от завершившейся истории не осталось и следа, которым могли бы воспользоваться неонацисты в качестве реликвии. Другим примером является дом в австрийском городке Браунау, где родился Адольф Гитлер; этот дом, построенный в XVII веке, находится под охраной как архитектурный памятник. Различные планы его сноса или перестройки не были реализованы. С 1916 года историческая комиссия обсуждает вопрос о дальнейшей судьбе дома. Второй пример: подвал дома в городе Амштеттен, где преступник-кровосмеситель Йозеф Фрицль на протяжении двадцати четырех лет держал взаперти собственную дочь, был замурован. Однако дом так и не удалось продать, поэтому его снесли. Третий пример: Наташа Кампуш, которую восемь лет насильно удерживал похититель, приобрела в 2008 году дом своего похитителя; она еще не решила, когда снесет дом и снесет ли вообще. За каждым скандальным местом кроется взаимосвязь пространства и забвения, что ставит целый ряд важных и трудных вопросов: Как вписывается история в городское пространство? Как она укореняется в нем, стирается, оспаривается, изменяется, обновляется? Кто решает и контролирует то, что в данном месте надлежит помнить, а что забыть?

Попробуем разобраться с этим вопросом на свежем географическом примере. С 2011 года в Иерусалиме действует маршрут скоростного трамвая, связывающий две противоположные части города. Еврейский музей австрийского города Хоэнемс посвятил свою выставку этому 14-километровому маршруту между районом Писгат-Зеэв и Горой Герцля, то есть между западной частью Иерусалима и еврейскими поселками на востоке города. Открывшаяся в 2015 году экспозиция приглашала совершить путешествие по «Йерушалаим – Иерусалим – Аль-Кудс», чтобы посетители музея смогли по фотографиям познакомиться с разными сторонами жизни священного города, увидеть картины мультикультурного и чреватого конфликтами повседневного быта его жителей – евреев, христиан и мусульман. Музейный проект наглядно воссоздает то, что трамвайный маршрут делает изо дня в день, связывая между собой различные городские районы, мировоззрения и языки, которые теснятся, сталкиваются и смешиваются на узком пространстве. Подобную музейную экспозицию, демонстрирующую горизонтальные связи, интересно сравнить с другим проектом, выявляющим связи вертикальные. Такие связи реконструируются археологами, которые соединяют обнаруженные при археологических раскопках исторические слои с нашей современностью. Ландшафт, насыщенный следами истории, чреват конфликтами, ибо эти следы могут оказать существенное влияние на формирование религиозных и политических нарративов. В подобных случаях археологические находки и материальные реликты оцениваются по тому, насколько убедительно они подтверждают религиозные мифы или секулярные исторические сюжеты. Некоторые археологические проекты, осуществляемые в Израиле, преследуют четкую национальную цель – доказать: «Это наша земля!» Поэтому Амос Элон называет израильскую археологию дилетантской в тех случаях, когда она занимается поиском корней национальной идентичности. Противоположную стратегию забвения неугодного прошлого Джо Робертс характеризует словами «либо копать, либо строить!» («either you dig or you build!»).

Вертикальные связи с прошлым могут быть установлены и без использования археологических инструментов для проникновения в грунт. Для этого достаточно присмотреться к неприметным следам и реликтам, которые хотя бы немного видны или случайно обнаруживаются при ведении строительных работ. То, что, напротив, возвращается в прошлое, является результатом пассивного забвения. В отличие от активного забвения (damnatio memoriae), ниспровергающего памятники и устраняющего строптивую, неугодную символику, пассивное забвение происходит за счет того, что вся работа предоставляется естественному ходу времени, запустению, после чего заброшенное пространство с его прежними структурами или останками вновь становится «чистым листом» для новых проектов. Таким образом, очередной слой «автоматически» формируется над предыдущим, который тем самым стирается из общественного сознания. По мнению французского историка Анри Лефевра, пространство есть «нечто большее, чем театр, сцена и кулисы для разыгрываемого спектакля. Пространство не нейтрально, оно – активный участник событий в качестве инструмента и задачи, средства и цели»[111]111
  Lefebvre H. La Production de l’espace. 1974. Цит. по англ. изд.: Lefebvre H. The Production of Space. Oxford, 1991. P. 410 f.


[Закрыть]. Как подчеркивается в культурологических исследованиях со времен «пространственного поворота» (spatial turn), пространство является не нейтральным местом действия, а социальным продуктом, объектом постоянных воздействий и преобразований[112]112
  Soja E. Postmodern Geographies. The Reassertion of Space // Critical Social Theory. 1989. № 10. Ср. также: Soja E. Thirdspace. Journeys to Los Angeles and Other Real-and-Imagined Places. Oxford, 1996.


[Закрыть]. Социальные, культурные и политические рамки определяют, что должно остаться и что будет отброшено.

Отношение Израиля к пространству характеризуется не только свойственным западной культуре «творческим разрушением» старого ради замены его новым. Это отношение проявляется в виде завоевания и колонизации страны, которая, благодаря победе в войне за независимость (1948), совершила поворот, схожий с ситуацией «чистого листа» или кардинально нового начала. В 1948 году родилась израильская нация, впервые в истории после 135 года н. э. обретшая с созданием нового государства собственную политическую идентичность. С этого года начинается отсчет новой эры. Поскольку прежние израильтяне десятилетиями проживали на этой земле в качестве «еврейских палестинцев», они отчетливо сознавали, что до ее завоевания израильской армией эта земля была населена арабскими палестинцами. Они были соседями, которые жили рядом, были знакомы друг с другом, их дети играли вместе на одних крестьянских дворах. Цезура войны и изгнания арабских палестинцев из их домов, городов, деревень и крестьянских хуторов заставила резко забыть прежнюю совместную жизнь в Палестине. Палестинские дома и хозяйства были захвачены или уничтожены, поэтому предыстория нового государства оказалась отрезанной, хотя отчасти и сохранившейся в коммуникативной памяти старших поколений.

Однако с созданием собственного государства эта история сделалась непригодной, и ее следовало забыть, ибо она не вписывалась в нарратив нового государства. Триумф израильского самоосвобождения стал символическим стартовым капиталом, который ни в коем случае не должен быть умален историей страданий противников-арабов. Страдания палестинцев не могли найти себе место в сознании новой нации уже потому, что после судебного процесса над Эйхманом сама израильская нация по праву все сильнее осознавала себя в качестве жертвы. К тому же эта жертвенность служила сильным императивом для национальной памяти. Он определял миссию нации, обязанной поведать миру о чудовищном злодеянии Холокоста, совершенном по отношению к евреям немцами и их сообщниками, в то время как мир безучастно взирал на происходящее.

Алон Конфино попытался рассмотреть понятия «Холокост» и «Накба» с точки зрения сходств и различий между ними. Оба события являются основополагающими травматическими событиями, которые знаменуют собой судьбоносный поворот в истории двух национальных общностей, формируя их жертвенную идентичность. Но если для евреев история Холокоста завершилась, то для Накбы условия сохраняются и продолжают определять нынешний день. Если палестинцы неповинны в судьбе евреев, то израильская армия несет ответственность за изгнание палестинцев, захват их имущества и запрет на возвращение для беженцев. Вместо того чтобы интегрировать трагедию палестинцев в собственную память, израильтяне, как пишет Конфино, слишком заняты вытеснением Накбы из своей памяти: «Накба – это часть их истории, причем важная часть: они помнят о Накбе независимо от того, стараются ли вытеснить ее из памяти или рассказывают о ней в стихах и прозе. Даже попытка вытеснить Накбу из памяти требует чрезвычайных политических и культурных усилий. Стирание этой памяти приводит к значительному оживлению внимания к проблеме. Евреи обречены на постоянное напоминание себе об истории палестинцев, потерявших дома и родину, и на то, чтобы непрестанно по-разному рассказывать эту историю, поскольку она неразрывно связана с тем, как сами евреи обрели свои дома и свою родину»[113]113
  Confino А. Review of Bashir B., Goldberg A. (eds) The Holocaust and the Nakba. Memory, National Identity and the Nakba. Jerusalem, 2015 // H-Soz-Kult. 22.4.2016.


[Закрыть].

Сцепление событий, о которых идет речь, – весьма запутанный процесс. Чтобы понять его, недостаточно сопоставить Холокост и Накбу. Необходимо телескопически растянуть события и охватить взглядом их тройственную взаимосвязь.

Израильская нация героически завоевала себе свободу в сражении с Британской империей, но победа сопровождалась родовой травмой в виде изгнания 700 тысяч арабских палестинцев. Поэтому с 1948 годом связаны два противоположных нарратива, ставящие друг друга под вопрос: триумфальная история создания нового государства Израиль и травматическая история палестинцев, утративших свою родину, культуру, условия существования и идентичность. Холокост имел два последствия: войну за независимость, положившую конец страданиям евреев, и Накбу, начавшую историю страданий палестинцев. Эти два исторически взаимосвязанные события являются содержанием двух национальных нарративов, каждый из которых охватывает лишь два из трех этапов. Для израильтян это этапы I и II, для палестинцев – этапы II и III. На одной и той же земле живут два народа, каждый из которых поражен «слепым пятном» по отношению к истории другого народа.

В 1948 году Израиль, избрав путь западных стран, создал в качестве «догоняющей нации» современное национальное государство. В XIX веке многие новые нации сформировались в результате освободительной борьбы против великих империй, которые воспринимались как угнетатели. Петер Новик писал об учредительном мифе нации: «Национальная память упрощает, она видит события единственно в перспективе собственных интересов; она не терпит многозначности, редуцируя события до мифических архетипов»[114]114
  Novick P. Nach dem Holocaust. Der Umgang mit dem Massenmord. Stuttgart, 2001.


[Закрыть]. Я бы добавила: в национальной памяти ментальные образы становятся иконами, а нарративы делаются мифами, важнейшей особенностью которых является их убедительная сила и аффективное воздействие. Подобные мифы отрывают исторический опыт от конкретных обстоятельств его возникновения и преобразуют его во вневременную историю, на которой основывается представление нации о самой себе и которая передается от поколения к поколению. Как долго продолжается эта традиция, зависит от того, насколько она оказывается полезной, то есть способной или не способной служить целям социальной группы. Длительность традиции ограничивается не сроком жизни ее носителей, а осознанием ее дисфункциональности и необходимости замены.

Пока нарратив глубоко укоренен в географическом ландшафте, следы другой культуры остаются преимущественно стертыми. Вместе с завоеванием территории история победителей повсеместно закрепляется в виде архитектурных сооружений, памятников и топонимов, а история потерпевших поражение перестает зримо присутствовать в публичном пространстве. Там, где зримые следы еще сохраняются, возникает привычка их не замечать. Мы говорим здесь о земле с двумя топологиями и двумя нарративами, при этом символика одной стороны зримо преобладает, а следы другой стороны все более стираются.