Книга: Берлин, Александрплац - Альфред Дёблин

«Берлин, Александрплац» — это история бывшего осужденного, мелкого преступника Франца Биберкопфа. Из-за ревности он убил свою девушку Иду, за что получил четыре года тюремного заключения по статье о непредумышленном убийстве. После освобождения Франц Биберкопф клянется вести честную жизнь, но сразу же попадает в объятия большого и шумного города. Его обещание обречено на провал, потому что Берлин не дает ему ни единого шанса.

В большом городе Биберкопф не может найти себе места. Рекламные плакаты и светящиеся вывески сбивают его с толку. Обрывки разговоров и уличный шум смешиваются с его мыслями. Он скучает по тюремному порядку, где все было понятно. Францу кажется, что настоящее наказание начинается именно сейчас, на свободе.

Альфред Дёблин разделил роман на девять книг. Примерно после каждой третьей части произведения Франц Биберкопф получает один из трех ударов судьбы. В конце книги главного героя ждет символическая смерть и перерождение. Писательский стиль Дёблина уникален. Это своего рода монтаж, когда различные тексты из других источников врываются в повествование, получается словесный коллаж. Здесь внутренние монологи главного героя переплетаются с рекламными объявлениями, газетными вырезками, выступлениями по радио, бормотанием, статьями из медицинской энциклопедии, политическими лозунгами, детскими песнями и библейскими сюжетами. Ничто из этого не выделено в тексте, а объединено в единое целое, создавая ощущение одновременного присутствия, словно городской гул и фоновый шум. Франц, рассказчик и другие персонажи, которым предоставляется право говорить, вступают друг с другом в оживленные диалоги, переходя с высокого немецкого на берлинский жаргон. Всеведущий рассказчик часто обращается непосредственно к читателю, комментируя моральное развитие Франца и предваряя каждую часть романа кратким описанием событий.

Все произведения Альфреда Дёблина относят к экспрессионизму и конкретно к берлинскому модернизму. Это собирательный термин для обозначения новаторских литературных течений периода между 1910 и 1925 годами. В отличие от натуралистов, экспрессионисты стремились не к точному воспроизведению действительности, а к совершенно иному способу изображения, что нашло отражение в том числе в технике коллажа или монтажа, который Дёблин использует, вставляя «городской шум» в повествование. Экспрессионизм был в основном антинационалистическим и антибуржуазным. В центре истории обычно находился индивидуум, переживающий экзистенциальный кризис. Бессознательное и скрытые мотивы вышли на первый план. Есть предположение, что именно из этого течения впоследствии развился сюрреализм.

Городской роман уже дал натурализму возможность изобразить замкнутость человека, его социальное обнищание. Для экспрессионистов же город стал грязью, раковой опухолью, местом скопления всего антигуманного.

С 1910 года Дёблин сотрудничал с революционным художественным журналом Der Sturm, который поддерживал идею авангарда в искусстве и литературе. Из микса дадаизма, кубизма, экспрессионизма и футуризма писатель создал собственное течение, которое назвал «дёблинизмом». Он включал в себя эффект взрыва и кинематографический стиль письма, что также было характерно для берлинской площади Александрплац: быстрые и яркие кадры, стремительный темп.

Хотя действие романа Дёблина происходит в период социальной и политической нестабильности Веймарской республики, политика остается далеко на заднем плане. Биберкопф продает нацистские газеты и ходит на митинги коммунистов, но не может подружиться ни с теми, ни с другими.

Предположительно, идея романа пришла Дёблину в сентябре 1927 года после посещения премьеры немого фильма «Берлин: Симфония большого города». В нем, как и в романе, использовалась техника экспериментального монтажа. В апреле 1928 года Дёблин впервые анонсировал роман и опубликовал несколько отрывков из него. Еще через год произведение было закончено. С 8 сентября 1929 года в газете Frankfurter Zeitung началась публикация 29 частей в виде препринта.

После публикаций в газете последовала книга, которая была продана сначала тиражом в 20 тыс. экземпляров, а затем допечатано еще 30 тыс. Для Альфреда Дёблина это был величайший литературный успех. В 1933 году, когда нацисты пришли к власти, книгу заклеймили как «дегенеративное искусство», а в мае того же года предали огню на публичном сожжении книг. Но до этих печальных событий писатель успел продать права на перевод и публикацию за рубежом.

Мнения критиков по поводу новаторского стиля Дёблина разделились. Было много тех, кто отрицательно отнесся к технике монтажа. Но было много и сторонников романа. Среди них выдающийся философ и критик Вальтер Беньямин, который назвал роман Дёблина «выходом из кризиса жанра». Томас Манн высоко оценил произведение, сказав: «Признаюсь, я восхищен этой великолепной попыткой возвысить пролетарскую действительность нашего времени до уровня эпоса».

Альфред Дёблин родился 10 августа 1878 года в немецком городе Штеттине в семье еврейского торговца. С большими финансовыми трудностями и после ухода из семьи отца мать Дёблина переезжает вместе с сыном в Берлин, где мальчик заканчивает школу, а затем начинает изучать медицину в области неврологии и психиатрии. Понимание душевной жизни человека очень пригодилось Дёблину в его писательской деятельности, которую он начинает параллельно с деятельностью врача.

В 1933 году Альфред Дёблин эмигрирует во Францию, а в 1940-м — в Соединенные Штаты. Там ему не удается вырваться из социальной изоляции и финансовой ямы. Но удается обратиться в католицизм, что вызвало непонимание в еврейских кругах. В 1945 году Дёблин возвращается в Германию. Однако его творчество почти не привлекает внимания возрождающегося немецкого литературного сообщества. В 1953 году он снова уезжает в Париж. Через три года его парализовало, и остаток жизни писатель провел в больнице. Он умер 26 июня 1957 года. Три месяца спустя его жена покончила с собой.

Эта цитата, вынесенная на корешок последнего издания, неплохо описывает моё общее впечатление от прочитанного. Каток истории сравнивает с землёй нашего героя, пока ты чувствуешь себя сбитым этим молотом большого города вместе с ним. Роман сложный, модернистский, но гораздо более терпимый к читателю, чем другие романы условного урбанистического трио - “Улисс” и “Манхеттен”.

Чтение во многом было даже занимательное - только количество примечаний… подавляет, хотя по большей части они действительно полезные и расширяют представление о романе. Например, мне были интересны некоторые биографические справки о Дёблине, имеющие непосредственное отношение ко времени написания книги, в то время как описания конкретных улиц, магазинов, трамвайных маршрутов и тд, пожалуй, уже точно избыточны - даже если иметь представление об этих локациях современного Берлина, большой пользы от этого нет, так как облик города за сто лет изменился (и тем более сменились трамвайные маршруты). Но в самом романе эти детали имеют огромное, даже центральное значение, потому что именно город - главный герой истории. Маленькие человечки бегают по нему вдоль и поперёк, суетятся, проворачивают делишки, убивают, умирают, но все они - просто винтики механизма, машины под названием Берлин. Точнее, они это те маленькие кровяные тельца, несущиеся по главным артериям большого города к мелким закаульным капиллярным сетям. В книге Дёблин прямо сравнивает жизнь в большом городе с войной - нам приходится ежедневно сражаться на разных боевых позициях: на работе или дома, чтобы только остаться на плаву и не раздавиться в лепёшку.

Главный герой романа носит красноречивую фамилию Биберкопф - он малый не злобный, но простоватый, а простота, как известно, хуже воровства. Другой герой в один момент одаривает его в сердцах такой характеристикой: “Ты мокрая тряпка, Франц! Старая мокрая тряпка”. Биберкопф плывёт в жизни по течению, попутно вляпываясь во множество премерзских делишек, и, в общем, вызывает мало читательской симпатии. Пара слов о композиции: книга поделена на части, каждую из которых предваряет маленький зачин в духе средневекового аллегорического рассказа. Они в целом предсказывают весь сюжет, поэтому читательское внимание обращается в первую очередь на вопросы “почему”, “как” и “зачем” произошло то, что произошло. Что привело героя к падению? Почему это было предопределено изначально? Франц не тянет на трагическую фигуру, но сочетание вины, незнания, и фатальной неизбежности вполне трагично. И исход этой истории обозначает конкретный диагноз - причину этой фаталистичной обречённости поколения, какой-то центростремительной силы к саморазрушению.

Как красиво написан роман, просто очень красиво. Конечно, у вас может закружится голова от этого обильного потока звуков, рекламы, вывесок магазинов, афиш кинотеатров, прогнозов погоды, политический выступлений - это всё вмонтировано в текст, причём очень искусно. Этот киношный стиль повествования попроще, чем у Джойса (большое количество вшитой в текст рекламы, у которой тогда был самый пик развития, напомнило мне блуждания Блума по Дублину, рекламный агент Блум постоянно выуживал из городского шума самые разные слоганы и практически бессознательно анализировал их), но абсолютно не слабее и не хуже. И это замечательно передают прекрасный перевод Зуккау: здесь и попытки повторить ритмическую прозу, передача воровского берлинского жаргона тех лет аналогичными словечками криминальных шаек в СССР, и многие другие сложные переводческие задачи, к которым был найден свой переводческий ключик.

Конечно, такой кинематографичный роман просится быть экранизированным, но ни одну из снятых картин я пока не видела, поэтому сравнивать не могу. С одной стороны, фильм по такому сценарию обещает быть как минимум очень интересным, с другой, картинка при чтении представляется уже такая сочная и насыщенная, что её так же легко и испортить, поэтому к экранизации требования большие. А роман на меня произвёл самое приятное впечатление, так что если сериал не понравится, буду перечитывать его :)

Не знаю, какое удовольствие можно найти в изучении зловонного человеческого дна. Может быть, в этом есть польза. Знание сила. Не знаю, какой философский смысл можно найти в этом словоблудии. А на смысл этот автор намекает и подмигивает, привлекая то античных героев, то древнееврейских. То перечисляя названия вывесок берлинских лавок, рекламных текстов, то перечисляя количество и род занятий жителей случайного берлинского дома.  А иногда текстов каких-нибудь муниципальных предписаний. Наверное, философский смысл можно  найти и в пресловутом телефонном справочнике (вот, уж где спрятался универсальный роман!). Кто ищет, тот найдет. Но в случае с этим романом - поиск удовольствия не доставляет, только вводит в соблазн от поиска отказаться и признать с ужасом, что Гитлер пришел не из неоткуда. Гитлер пришел оттуда и туда. 

Любой стиль имеет право на существование. Не нравится - не читай. Писатели толпой кидаются писать в новомодной манере ("Что ж мы раньше-то не поняли что так можно? Глядишь и классиками б стали"). Но мода проходит и на слуху остаются только знаковые имена. В случае "монтажного" стиля - это Дос-Пассос. Джойс, Дёблин.

Прочитав последним из них Дёблина скажу, что поставил бы его на первое место. В "Манхэттене" слишком много формального, в "Улиссе" - мутно-ассоциативного. А вот Дёблин ухитряется все кирпичики уравновесить. Произведение объёмное - 640 бумажных страниц. Вначале идёт фрагментарность, прямо как у Дос-Пассоса. Читать было тяжеловато. Потом на неё накладывается сюжет. Потом сюжет крепнет вместе с читательским интересом. Фрагментарность уже идёт как фон. В последней трети к этому ландшафту добавляются абзацы в библейском стиле.

Главный герой, Франц Биберкопф - пусть не классический детективный бандит, но личность криминальная, одним словом фраер. Отсидел за убийство любовницы. Он ещё взломщик, сутенёр и сбытчик краденого. На раскаявшегося грешника не тянет; что надо бы жить честно - это у него только в мыслях, не в поступках.

К концу роман выруливает на библейские обобщения, попадаются зарифмованные абзацы. Эпичность на фоне круговерти берлинской небогемной жизни.

Как известно, Христа распяли между двумя разбойниками, По правую руку от него висел Дисмас, который раскаялся и попал со Христом в рай. По левую - Гестас, который не раскаялся и попал в ад. Франц Биберкопф - не Дисмас и не Гестас. Он где-то посередине. Но, позвольте, что значит "посередине между Дисмасом и Гестасом". Это как это?

Таких грешников как Франц всё равно сопровождают ангелы. В тексте они вскользь упоминаются. Их зовут Саруг и Терах.

Хочется написать длинную-длинную рецензию. Роман почему-то так и просится на это. Видимо, из-за множества кусочков, которые вроде бы сбоку и просто так, а на самом деле не просто так. Но на LiveLib длинные никто не читает.

Классика. Недаром издано в "Литературных памятниках".

Я думаю, что эта книга написана как житие святого, только вместо святого автор рассказывает про Франца Биберкопфа, который страдает, проходит путь земной, полный тяжких испытаний, у которого Бог только отнимает и отнимает, но даже от Смерти Франц чудесным образом спасается и продолжает жить. От обычного святого Франц, конечно, отличается: он непокорный, яростный, не смирившийся, он хочет быть порядочным, но раз за разом впадает в грех. Однако — как и положено святому — он проходит Путь Страданий, который ему уготовал Автор-Бог. Кроме того Франца преследуют видения. И у него даже есть персональный дьявол:

И Рейнхольд идёт на него — адский пламень сверкает в его глазах, и рога торчат на его голове, рычит Рейнхольд: — Ну что ж, давай поборемся, покажи, какой ты есть, Францекен, Францекен Биберкопф! Хо, хо!

Всё, что рассказано в книге «Берлин — Александерплац» о судьбе Франца Биберкопфа, происходило на самом деле, и книгу эту надо перечесть два-три раза и хорошенько запомнить описанные в ней события, тогда правда их станет для вас наглядной и осязаемой.

Послевкусие от чтения — лучшая часть этой книги. (Правда, боюсь, что перечитать её — подвиг выше моих сил).

Например, постфактум я решила, что книга всё-таки больше похожа на житие святого, чем на экспериментальный роман в духе экспрессионизма. В романе можно выделить семь видов текста (на самом деле больше, но в какой-то момент мне надоело считать). 1. Есть основной сюжет. Ничего сложного: Франц выходит из тюрьмы и решает начать новую жизнь. В этом ему помогают добрые люди, но — плохих людей, будь то обманщики, плуты, воры, бандиты, убийцы, намного больше, и добродушный, доверчивый, глуповатый, себялюбивый, боящийся слабости и страданий как огня Франц раз за разом сбивается с пути истинного. Это приводит к печальным последствиям — новым преступлениям, новым трагедиям, а также «жестокому, страшному и горькому концу». 2. Есть мысли в скобках. На самом деле они не всегда в скобках, но это что-то вроде обращений Франца к самому себе, рефлексии. В конце книги такой вид текста заполняет страницы от края до края, и внутренний голос Франца там перемешивается с песнями и словами Смерти, хотя и та, на мой взгляд является лишь фантазией (бредом, галлюцинацией, порождением подсознательного) Франца. Это очень важный слой текста, содержащий в себе психологическую подоплёку жизни и поведения главного героя. 3. Также существуют правила. По началу, когда Франц только вышел из тюрьмы, казалось, что он просто для собственного спокойствия раз за разом повторяет правила, усвоенные в её стенах. И это было понятно: на свободе Биберкопф чувствовал себя неуютно. Но потом одни правила подменяются другими: законами страны, законами банды, законами Библии. В какой-то мере все эти правила ограничивают сознание главного героя, а может быть — направляют. 4. Есть метафоры-ощущения. Автор не говорит, что Франц, увидев сестру своей умершей подруги, потерял голову и стал её целовать, автор пишет:

Веками стояли горы нерушимо, и проходило по ним войско за войском с пушками и с боевыми слонами, и вдруг полетят эти горы вверх тормашками, расколются в щебень — где-то внизу, в глубине — трах-тах-тарарах — и конец. Тогда уж ничего не поделаешь. И говорить об этом не стоит.

Иногда метафорами выступали целые легенды и истории, напрямую не связанные с сюжетом. Пока я читала книгу, я всё гадала, зачем они нужны? Зачем нужен Иова, Авраам, Блудница Вавилонская, зачем нужно описание того, как скот забивают на бойне? Зачем нужна газетная история о русском студенте, застрелившем свою невесту? В конце же стало понятно, что это сложные многозначные метафоры, через которые автор передавал и общее настроение, и вполне конкретные мысли. Вот только дойти до всего этого читатель должен был сам. 5. Есть в тексте бюрократические предписания, документы и прочая канцелярщина. Эту часть можно было бы отнести к п. 3, но в отличие от правил, которые ограничивали или направляли Франца, этот вид текста практически не имеет никакого отношения к сюжету. Как метафоры, только правила и с совершенно неясными целями. Во всяком случае, мне они до сих пор не ясны. 6. Моя любимо-ненавистная часть в книге — реклама, рекламные объявления и всяческие лозунги. Этот вид текста читался необычайно легко, потому что и написан был легко: часто стихами, лаконично, самым нахальным образом втюхвая свой товар простачкам-читателям (честное слово, я бы даже кое-что купила, если бы оно существовало в наше время). Вот этот вид текста точно использовался, чтобы передать атмосферу: когда Франц (или кто-то рядом) читал газету, или когда шёл по улице и смотрел по сторонам. Я очень хорошо представляю, как много в нашей жизни рекламы, потому что по роду профессиональной деятельности в недалёком прошлом всегда обращаю на неё внимание. Но я и не подозревала, что в Берлине 1930-х годов рекламы было ничуть не меньше! Но этот вид текста легко может свести с ума. Впрочем, думаю, уже и так понятно, что роман — сложный, и его чтение опасно для неподготовленного ума. 7. Последний вид текста, который у меня хватило терпения выделить, — это «пивные» байки. Часть социальной реадаптации Франца после тюрьмы включала в себя — по совету одного классного рыжего еврея, о котором я расскажу чуть ниже, — активное общение с людьми, друзьями, собутыльниками в пивной, случайными прохожими и т.д. В активной социальной фазе Франц, мне кажется, общался со всеми подряд, — и все подряд горели желанием травить байки. Чаще всего это происходило в пивных, ещё чаще — затрагивало политику, но так или иначе, эта часть выделяется очень явно. И чем-то она сродни Метафорам из п. 4, только истории рассказывали люди, а не сами истории приходили к главному герою из ниоткуда. И именно в этих историях сильнее всего отражалась жизнь немцев в 1928–29 годах.

Какое-то время я думала, что эта книга — поток сознания Биберкопфа. Или что из пёстрой мозаики разнородных видов текста автор хотел составить раздробленную, но меткую картину своего времени. В чём-то получилось даже пророчески — новая война, коммунисты, Берлинская Стена, — и не скажешь даже, что книга написана в 1930-м, а не каких-нибудь 40 лет спустя. Дёблин использовал разнообразные стилистические приёмы — часто действительно экспрессивные, — и шил своё лоскутное покрывало-текст. Но описываемая эпоха и главный герой интересовали его в равной степени, поэтому большая часть этих приёмов отражала внутреннюю жизнь Франца. Думаю, это были первые звоночки безумия Биберкопфа. Эта книга — об обычном человеке, грешнике, переживающем трудные времена, вот только он — впрочем, как и все мы, — немного безумен, как мне кажется. Ещё один плюсик книге.

Напоследок хочу упомянуть про некоторых персонажей. Вся книга — про Франца, поэтому рассказывать о нём нет нужды. Я уже упоминала его персонального дьявола, Рейнхольда. Этот парень с лицом умирающего от чахотки — человек, которого Франц считал своим лучшим другом. Даже когда вскрылось, что Рейнхольд сотворил с жизнью Франца, тот всё равно испытывал к этому чудовищу странную симпатию и привязанность. Не то чтобы по-настоящему странную, думаю, многим людям знакома болезненная привязанность к людям, которые приносили им только горе. Здесь — похожий случай. Интересен не столько характер Рейнхольда, сколько его запутанные отношения с Биберкопфом. Кроме того, у Франца был и свой ангел — Мицци. После всех трагических событий Франц не мог представить её иначе как по-прежнему любящей его:

Лицо у неё такое спокойное, кроткое. Она в своём обычном платье и в знакомой шапочке, плотно облегающей голову и прикрывающей уши и лоб. Ее ясный взор устремлён на Франца. Кротко, с любовью глядит она на него.

С Мицци у Франца всё было не так, как с Идой, которая умерла от его руки, из-за чего его и посадили в тюрьму. С Мицци всё было иначе, но определённые параллели явно прослеживались — от этого история становилась трагичнее. Хотя куда уж больше — после всего, что с Мицци случилось.

А есть в книге и свой (до известной степени) трикстер — рыжий еврей по имени Нахум, которого Франц встретил в первой части романа. До самого конца я вспоминала этого рыжего еврея, хотя он больше так ни разу и не появился. Он вышел на сцену только в начале, чтобы встретить Франца после тюрьмы и помочь ему оправиться от первого шока свободной жизни, в которую Франц не мог поверить. Добрый, рыжий Нахум. Франц тоже часто его вспоминал. Нахум сказал ему одну очень важную вещь, которая далеко не сразу и всё равно не вполне дошла до главного героя:

Главное в человеке — глаза и ноги! Видеть людей и подходить к ним — это уметь надо.

Мне же Нахум запомнился, как самый добрый человек в Берлине. И его манера ходить по городу и рассказывать незнакомым людям — уж не знаю, почему, но эта манера почему-то показалась присущей даже не Нахуму, а самому автору — Альфреду Дёблину, даром, что он тоже еврей. Возможно, я всё время вспоминала рыжего еврея, потому что стиль самого автора не давал мне о нём забыть, казался созвучным и всё время напоминал. И слегка ироничный дёблиновский стиль я обожаю.

Итак, наш герой благополучно вернулся в Берлин. Он поклялся начать новую жизнь. Возникает вопрос, — не закончить ли нам на этом? Конец — счастливый и ясный — напрашивается сам собою, а вся повесть отличалась бы одним достоинством — краткостью. Но наш герой не первый встречный; это Франц Биберкопф, и я вызвал его к бытию не для забавы, а для того, чтобы пройти с ним всю его подлинную, тяжкую и поучительную жизнь.

То, как написан текст, увлекает. Временами я не могла оторваться, так красивы были фразы, предложения, конструкция в целом. Эту книгу надо читать медленно, смакуя. Или умирая от скуки. Или зажимая уши руками от нестерпимого шума внутри книги. Ну, это кому как повезёт. Лично мне хотелось дочитать эту книгу даже вопреки скуке. Стиль как наживка: знаешь, что если попадёшься на крючок, — будет и больно, и плохо, и мучительно, но всё равно клюёшь на наживку, успокаивая себя тем, что в любой момент можешь соскочить, — но нет, не соскочишь, это начало конца.

Наказание закончено. © Бася Налич, Житие грешника Франца