Текст книги "Шах и мат"

– Не понимаю, о чем ты.

Истон улетает в среду и накануне заезжает ко мне, чтобы попрощаться. Я ожидала чего-то другого. Думала, мы расстанемся у паспортного контроля и я буду наблюдать, как взлетает ее самолет. Но в этом нет никакого смысла: нам по восемнадцать. У Истон есть родители, и они не прикованы к постели, все еще вместе и заботятся о ней, так что именно они повезут ее в аэропорт и оплатят хорошенькую комнатку в общежитии со своего 529-го счета[13]13
  529-й счет – плановая сберегательная система в США с пониженной налоговой ставкой для накоплений с целью обучения.


[Закрыть], который не опустеет, когда наступит душераздирающая кончина старого бойлера.

– Обязательно приезжай в гости, – просит Истон.

– Да, – отвечаю я, зная, что, конечно же, не приеду.

– Когда я вернусь, мы поедем в Нью-Йорк и купим тот макарон, который ты не заслуживаешь.

– Не могу дождаться, – говорю я, зная, что ничего подобного не случится.

Истон вздыхает, будто может прочесть мои мысли, и обнимает меня, а затем приказывает писать ей каждый день и беречься ЗППП. Дарси, кружащая вокруг нас с глазами в форме сердечек, спрашивает, что это такое.

Я еще долго смотрю на дорогу после того, как ее машина скрывается из виду. Глубоко вздыхаю и очищаю разум, позволяя себе редкий, прекрасный, роскошный момент тишины. Думаю о пустой шахматной доске. На ней только белый король, стоит на своей исходной позиции. Один, ничем не отягощенный, ничто ему не грозит.

Он хотя бы может скитаться по своей доске.

Затем я возвращаюсь внутрь, открываю ноутбук и пишу письмо. Я знала, что напишу его, еще когда эта неделя только началась.

Дорогая Дефне,

стипендия еще свободна?

Часть II. Миттельшпиль

[14]14
  Середина шахматной партии.


[Закрыть]

Глава 6

8:55. Приезжай в «Цугцванг»! Кофе и бейглы найдешь в комнате отдыха – угощайся! (Не ешь радужный бейгл – он Делроя, одного из наших постоянных гроссмейстеров. Он начинает капризничать, когда в его еде меньше пяти цветов.)

9:00–10:00. Изучи дебют из предоставленного списка.

10:00–11:00. Заучи предоставленный список позиций в эндшпиле[15]15
  Эндшпиль – конец игры.


[Закрыть].

11:00–12:00. Изучи предоставленный список классических партий/тактик.

12:00–13:00. Перерыв. Прилагаю список близлежащих заведений, которые могли бы тебе понравиться. (Гамбит, клубный кот, будет мяукать так, будто его не кормили со времен последнего ледникового периода, но это хорошо отработанный хитрый ход. Не чувствуй себя обязанной делиться с ним едой.)

13:00–14:00. Проанализируй партии шахматистов из предоставленного списка.

14:00–15:00. Логическое мышление и лекция по позиционной шахматной игре.

15:00–16:00. Тренировка в шахматной программе / с базами данных.

Ср – Пт, 16:00–17:00. Встреча с тренером-гроссмейстером по разбору слабых мест.

Не забудь делать небольшие перерывы, когда они тебе потребуются, чтобы оставаться сосредоточенной.

Спортивные тренировки: 4–5 дней в нед., ок. 30 мин. Пей воду и наноси солнцезащитный крем, хотя бы 30 SPF (даже когда на небе облачно – солнечные лучи опасны и в этом случае).

Я еще раз бегло просматриваю расписание, которое Дефне только что дала мне, чтобы убедиться, что здесь написано то, что написано. Затем поднимаю голову и говорю:

– Эм.

Дефне широко улыбается. Сегодня ее помада розовая, на рубашке изображены «Спайс герлз», а от стрижки пикси хочется схватить нож и отрезать собственные волосы. Выглядит Дефне в винтажном стиле нереально круто, причем выглядит так, будто совсем не прикладывает для этого усилий.

– Эм?

– Просто как-то слишком много… – Я прочищаю горло. Прикусываю нижнюю губу. Чешу нос. – Шахмат?

– Знаю, – ее улыбка становится шире. – Круто, правда?

Мой желудок сжимается. Почему ты просто не притворишься, что тебе все нравится? Истон советовала это сделать, и сегодня утром, на пересадке в Нью-Джерси, во время полуторачасовой дороги, я повторяла себе словно мантру: «Это работа. Это работа. Просто работа». После пяти вечера я и секунды не посвящу мыслям о шахматах. С нашего расставания прошли годы, и я не какая-нибудь слабохарактерная девчонка, которая готова принять изменщика обратно после того, как он расстался с ней во время танца на выпускном. Я буду делать только то, что необходимо.

Правда, я не ожидала, что в это «необходимо» будет входить газиллион всякой фигни.

– Ага, – выдавливаю из себя улыбку. Может, я и не очень счастлива быть здесь, но Дефне сейчас спасает меня и мою семью от разорения. И я уж точно не маленькая неблагодарная тварь… Надеюсь. – Еще и… занятия спортом?

– Ты не занимаешься спортом?

С тех пор как у нас закончились уроки физкультуры в девятом классе, я не проронила ни единой капли пота по собственной воле. Но Дефне, кажется, удивлена тем, что я могу оказаться ленивцем, поэтому выдаю нечто похожее на правду:

– Не так часто.

– Придется увеличить нагрузку. Большинство шахматистов тренируются каждый день, чтобы развить выносливость. Поверь, она тебе понадобится, когда ты окажешься в середине семичасовой партии.

– Семичасовой партии?

Я никогда не делала ничего семь часов подряд. Даже не спала.

– Игроки обычно сжигают около шести тысячи калорий в день во время турниров. Это невероятно. – Дефне жестом просит следовать за ней. – Я покажу тебе твой кабинет. Ты не против, что будешь не одна?

– Нет. – Этим утром моя «соседка по комнате» несколько раз пукнула на мою подушку, потому что я посмела попросить не играть на ксилофоне в половине шестого утра. – К этому я привыкла.

Шахматный клуб Патерсона представляет собой комнату в центре звукозаписи и состоит из до боли ярких лампочек, виниловых досок, торчащих из пола, и такого количества асбеста, что можно поджарить мозги трех поколений. Я ожидала, что «Цугцванг» будет примерно таким же, но на деревянные полы падают солнечные лучи, кругом дорогая мебель и утонченные, современные мониторы. Традиции и технологии, новое рядом со старым. Или я недооценила, сколько можно заработать на шахматах, или это место по совместительству является логовом мафии.

Я едва не задыхаюсь, когда Дефне показывает мне библиотеку: это что-то прямиком из Оксфорда, но не столь масштабное. На высоких полках расположены ряды книг, к шкафам приставлены модные лестницы, и если верить реалити «Продавая закат», которое я дважды смотрела с мамой, то тут есть то, что называется мезонином, а еще…

Книги.

Так. Много. Книг.

Многие из них я узнаю, потому что именно ими были набиты книжные полки в гостиной. Потом мы наскоро их упаковали в старые коробки от посылок из «Амазона», когда было принято негласное решение о том, чтобы стереть следы папиного присутствия в доме.

– Можешь пользоваться библиотекой когда захочешь, – говорит Дефне. – Некоторые книги отсюда включены в твой список для чтения. И она прямо рядом с твоим офисом.

Все верно: мой офис прямо по коридору; и на этот раз я не удерживаюсь от восхищенного, бесстыдного вздоха. Здесь три окна, самый большой рабочий стол, который я когда-либо видела, и повсюду шахматные наборы, которые наверняка стоят больше, чем желчный пузырь на черном рынке. И…

– Тише, пожалуйста.

Я поворачиваюсь. За столом напротив моего сидит сердитый мужчина. Ему двадцать с чем-то, но в светлых волосах уже проглядывают залысины. Перед ним доска с расставленной позицией и три раскрытые книги.

– Приветики, Оз, – или Дефне не замечает его настроения, или ей все равно. – Это Мэллори. Она сядет за пустой стол.

В течение нескольких секунд Оз пялится на меня так, будто фантазирует, как выпотрошит мои внутренности и свяжет шарф из толстой кишки. Затем он вздыхает, закатывает глаза и говорит:

– Твой телефон должен всегда стоять на беззвучном режиме – и никакой вибрации. Никаких звуков на компьютере. Используй беззвучную мышку. Если увидишь, что я о чем-то думаю, и помешаешь мне, я засуну свои шахматы тебе в каждую ноздрю. Да, прямо все. Не мельтеши, когда думаешь над ходом. Никаких духов, еды или шуршащей упаковки. Никакого сопения, чихания, нельзя тяжело дышать, напевать под нос, рыгать, пускать газы или ерзать. Со мной не разговаривать, только если у тебя инсульт и мне нужно вызвать скорую. – Он делает паузу, во время которой размышляет над сказанным. – Хотя и в таком случае тоже. Потому что раз можешь предупредить меня, то и сама можешь вызвать 911. Все понятно?

Я открываю рот, чтобы сказать да. Но вспоминаю о запрете и медленно киваю.

– Превосходно, – он кривится. Боже, это что, улыбка? – Добро пожаловать в «Цугцванг». Мы поладим, я уверен.

– Оз – один из наших гроссмейстеров, – шепчет Дефне мне на ухо, будто это объясняет его поведение. – Хорошего первого дня! – она как-то слишком бодро машет на прощание, особенно если учесть, что она оставляет меня наедине с тем, кто высечет меня, если я вдруг начну икать.

Но когда я смотрю на Оза, он вновь погружен в игру. Пронесло?

Я беру бесконечные списки, которые Дефне дала мне, приношу книги из библиотеки, включаю компьютер, сажусь в удобное эргономичное кресло так тихо, как только могу (кожаная обивка скрипит, из-за чего, я уверена, Оз на грани, чтобы наложить на меня руки), нахожу в пятнадцатом издании «Современных шахматных дебютов» главу, которую мне нужно запомнить, и затем…

Что ж. Затем читаю.

Эта книга мне уже знакома. Отец пересказывал из нее отрывки о гамбитах и позиционной игре своим успокаивающим, низким баритоном, игнорируя крики Дарси и Сабрины на заднем фоне, мамину суету на кухне и ее возгласы о том, что ужин скоро остынет. Но это было в прошлой жизни. Та Мэллори ничего не понимала, и у нее мало общего с Мэллори сегодняшней. И вообще, действительно ли мне нужно все это изучать? Не должна ли я думать во время игры?

Кажется, мне предстоит бесконечный фронт работы, и в течение дня лучше не становится. В десять я берусь за «Учебник эндшпиля» Дворецкого. В одиннадцать наступает время «Жизни и партий Михаила Таля». Все это, конечно, интересно, но читать про шахматы, вместо того чтобы играть в них, – это все равно что читать о вязании, не притронувшись к спицам. Абсолютно бессмысленно. Время от времени я вспоминаю о существовании Оза и смотрю на его неподвижный силуэт. Он читает все те же книги, что и я, только, похоже, не обременен экзистенциальными вопросами. Его руки козырьком лежат на лбу, а он сам выглядит настолько сконцентрированным, что мне так и хочется сказать какую-нибудь ерунду типа: «Может, ладьей?»

Но он здесь явно не для того, чтобы заводить друзей. Когда я ухожу на обед (бутер с арахисовым маслом и джемом; да, список закусочных, который оставила мне Дефне, потрясающий; нет, у меня нет денег, чтобы есть в кафешках), Оз все еще сидит за столом. Когда я возвращаюсь – даже не сдвинулся с места. Мне тыкнуть в него? Вдруг у него началось трупное окоченение?

После обеда мало что меняется. Я читаю. Загружаю шахматные программы. Время от времени делаю длинные перерывы, чтобы рассмотреть каменный сад, который оставил мой предшественник.

В поезде по пути домой думаю о совете Истон. Притворяться будет не так сложно. Я не собираюсь вновь влюбляться в шахматы, да и вряд ли это случится, если я буду целыми днями читать о далеких, абстрактных сценариях.

– Как на новой работе, дорогая? – спрашивает мама, когда я захожу в дом.

Время уже за шесть, и вся семья собралась за ужином.

– Замечательно, – я краду горошинку из тарелки Сабрины, за что она пытается ткнуть меня вилкой.

– Не понимаю, зачем тебе понадобилось менять место, – говорит Дарси угрюмым тоном. – Кто в здравом уме станет организовывать соревнования по игре в шары для пенсионеров, вместо того чтобы возиться с машинами?

Есть одна конкретная причина, по которой я вру своей семьей о новой работе.

А именно – я не знаю.

Очевидно, шахматы связаны с болезненными воспоминаниями о папе. Но я не уверена, что это оправдывает то, что я выдумала восстановительный центр для пенсионеров в Нью-Йорке, куда меня наняли по рекомендации одного из моих бывших. Когда я сказала маме, что ушла из сервиса, ложь сама сорвалась с языка.

В итоге я решила, что это особенно ничего не меняет. Работа есть работа. Это на время, и я планирую оставлять все мысли о шахматах, когда буду уезжать из клуба.

– Старики – приятные люди, – сообщаю я Дарси. В отличие от Сабрины, которая игнорирует меня, яростно стуча пальцами по телефону. Она наверняка только и ждет, когда я снова полезу к ней в тарелку за горошком.

– Старики странно пахнут.

– Ладно, скажи, когда человек становится старым.

– Не знаю. Когда ему исполняется двадцать три?

Мы с мамой обмениваемся взглядами.

– Скоро ты тоже станешь старой, Дарси, – говорит она.

– Да, но я буду жить с обезьянами, как Джейн Гудолл[16]16
  Джейн Гудолл (р. 1934) – британский приматолог, антрополог и этолог.


[Закрыть]. И я не буду платить молодым людям за то, что они будут ходить в парк и кормить со мной голубей. – Дарси оживляется. – Ты видела каких-нибудь милых белочек?

Я тихо выскальзываю из дома около девяти, когда все уже спят. Машина Хасана припаркована в конце дороги, свет из салона мягко ложится на его правильные черты. Мы встречаемся так все лето, и, когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку, будто бы это свидание, я думаю, что, может, и хорошо, что он скоро уезжает.

Мне сейчас еще сердечных проблем не хватает. Спасибо, меня и так завалило.

– Ты как?

– Хорошо. А ты?

– Замечательно. Выбрал крутые курсы на этот семестр. Думаю о том, чтобы получить степень в медицинской антропологии.

Я слушаю и киваю, а затем смеюсь в нужных местах, например когда он рассказывает о профессоре, который однажды сказал «мой член» вместо «многочлен». Когда мы паркуемся, я протягиваю ему презерватив, и слова становятся тише, движения – быстрее, мышцы напрягаются и расслабляются.

Неожиданно романтичная и до боли моногамная Истон как-то спросила меня:

«Ты чувствуешь близость с ними?»

«С кем?»

«С теми, с кем заводишь интрижки».

«Не особенно, – я пожала плечами. – Они нравятся мне как люди. Мы хорошо общаемся. Я желаю им всего самого лучшего».

«Зачем тогда все это? Не хотела бы ты нормальных отношений?»

Правда в том, что безопаснее не заводить отношений. По моему опыту, обязательства ведут к ожиданиям, а ожидания – ко лжи, боли и разочарованию. Я бы не хотела все это испытать и не хотела бы, чтобы испытывали другие. Но мне все равно нравится секс в качестве развлечения, и я благодарна, что выросла в семье широких взглядов. В доме Гринлифов вы не услышите никаких «Твое тело – твой храм» или «Нам нужно поговорить о пестиках и тычинках». Мама с папой без стеснения обсуждают со мной вопросы секса, как рассказывают об открытии счета в банке, и порой это даже смущает. Возможно, тебе захочется попробовать; есть плюсы и минусы; будь ответственной. Вот противозачаточные. Мы здесь, если появятся вопросы. Тебе нужна диаграмма? Ты уверена?

Отца не было с нами уже почти два года, когда случилась первая улыбка Коннор с другого конца кабинета, затем «случайные» касания моей руки во время игры в лякросс, а после смешки, когда мы затаскивали друг друга во вторую кабинку слева в туалете рядом с химической лабораторией. Мы были неуклюжие, но все казалось новым, и мне было хорошо. Дело не только в ощущениях, на мгновение я почувствовала себя… просто собой. Не дочерью, сестрой или той, кто совершает ошибки, а той, кто поправляет одежду и оставляет последний засос на коже.

В моей жизни нет места для любых волнений, которые не связаны с моей семьей. В моей жизни нет места для заботы о себе. Не то чтобы я это заслуживаю. Но порой приятно украсть несколько коротких, безобидных, наполненных моментов веселья.

Я машу Хасану рукой меньше чем через тридцать минут после того, как села к нему в машину, ложусь в кровать, расслабленная, и не собираюсь вспоминать об этом парне в ближайшие несколько месяцев.

После кошмаров прошлой недели мне кажется, что сейчас все хорошо. Я оплатила ипотеку (по крайней мере, ту выплату, которую больше всего просрочила) и взнос за роллер-дерби. Ночью мне снится Михаил Таль, который с сильным русским акцентом сообщает, что мне нужно пойти в коридор и набрать 911. Так что сейчас все хорошо.

Второй день похож на первый. Долгая дорога, чтение, заучивание. Размышления о том, как и зачем Дефне составила для меня этот странный график. Подумываю написать Истон и спросить ее мнения, но мы не общались с тех пор, как она уехала на прошлой неделе, и я боюсь отвлечь ее от… Не знаю. Игры в пиво-понг, изучения марксизма-ленинизма или секса вчетвером с комендантом ее общаги, который по совместительству оказывается фурри-сапиосексуалом. Истон знает, что она оставила позади, но я понятия не имею, чем она сейчас занимается. Я борюсь с мыслью, что она уже забыла обо мне. Это синдром упущенной выгоды[17]17
  Синдром упущенной выгоды (англ. FOMO) – тревожное состояние, при котором человек боится, что пропустил что-то важное.


[Закрыть]? Тогда отстой. В любом случае лучше не буду писать ей – и не стану переживать, что она не ответила. Вдобавок у Оза может случиться приступ, если я при нем начну стучать по экрану, чтобы набрать сообщение.

Я воспроизвожу партии Бобби Фишера, продираюсь сквозь диссертацию о достоинствах и недостатках защитной техники Алехина, узнаю о позиции Лусены, когда в эндшпиле ладья с пешкой остаются против ладьи. По ощущениям это какой-то суррогат шахмат, в которых не осталось ничего притягательного. Это все равно что вытащить шарики тапиоки из бабл-ти: получившийся напиток не так плох, но это просто чай.

И все же я не вкладываю в то, что делаю, никаких эмоций, потому что это всего лишь работа. Она остается всего лишь работой и в среду утром, когда я захожу в кабинет, а Оз уже там – и его поза не поменялась со вчерашнего вечера. Мне любопытно, уходил ли он домой, но я не собираюсь ни о чем спрашивать, потому что не хочу, чтобы мои глаза выдавили из черепа. В итоге провожу четыре часа, изучая, как защитить короля. В обед иду в парк и читаю книгу, которую беру с собой в электричку («Любовь во время холеры» – грустноватое чтение).

Когда я возвращаюсь в офис, то по расписанию должна читать о пешечной структуре, но вместо этого украдкой поглядываю на Оза: его поза остается прежней. Может, его нужно поливать раз в день? Прячу книгу внутри томика побольше, чтобы продолжить читать о сомнительном любовном выборе Фермины. В четыре часа уже думаю о том, как возьму рюкзак и отправлюсь на Пенсильванский вокзал, как вдруг вспоминаю:

Ср – Пт, 16:00–17:00. Встреча с тренером-гроссмейстером по разбору слабых мест.

В расписании не сказано, куда идти.

– Оз? Если бы ты захотел встретиться с гроссмейстером, то куда бы пошел?

Впервые за три дня он поднимает на меня глаза – в них огонь, ноздри гневно раздуваются. Он вот-вот разомкнет челюсть, сожрет меня, а затем растворит в своем желудочном соке.

– В библиотеку! – лает он.

Я тороплюсь в другой конец коридора и готовлюсь к роли безмолвной статистки на встрече с любителем радуги Делроем. Но единственным человеком в помещении оказывается Дефне, сидящая за массивным деревянным столом.

– Привет. Может, я не туда пришла. Оз сказал…

– Оз заговорил?

– Вынужденно.

Дефне кивает, понимая, что я имею в виду.

– Я должна встретиться с кем-то из гроссмейстеров и…

– Это я.

– О, – чувствую, как вспыхивают щеки. – Я… я прошу прощения. Я не думала, что ты…

Гроссмейстер. Краснею еще сильнее. Почему я не подумала об этом? Потому что она круто выглядит? Куча крутых людей играет в шахматы – я вот не ботаник из подростковой комедии девяностых. Потому что она здесь главная? Шахматным клубом должен управлять шахматист. Потому что я никогда о ней не слышала? Не то чтобы у нас в ванной завалялись свежие выпуски «Ежемесячного шахматного обзора». Потому что она женщина? В мире полно женщин-гроссмейстеров.

Боже, вот что Истон имеет в виду, когда говорит о внутренней мизогинии?

– Ты в порядке? – спрашивает Дефне.

– О. Да.

– Выглядишь, будто у тебя в голове сейчас идет довольно напряженный монолог. Страшно прерывать.

– Я… – чешу лоб и сажусь на стул напротив, – у меня всегда идут напряженные внутренние монологи. Но я научилась переключаться.

– Это хорошо! Как проходят первые дни?

– Отлично.

Какое-то время она изучает меня. Сегодня она сделала себе стрелки и надела на предплечье браслет в виде скорпиона.

– Давай заново. Как проходят первые дни?

– Отлично!

Она продолжает пялиться.

– Нет, правда. Отлично, клянусь.

– У тебя все на лице написано. Нам придется поработать над этим перед началом соревнований.

Я хмурюсь:

– Почему ты думаешь, что…

– Если тебя что-то не устраивает в твоей системе тренировок, ты должна мне сказать.

– Все в порядке. Я много читаю по списку, который ты мне дала, изучаю шахматный движок[18]18
  Шахматный движок (англ. Chess engine) – специальная компьютерная программа для просчета шахматных ходов.


[Закрыть]. Это весело.

– Но?

Из меня вырывается смешок.

– Нет никакого «но».

– Но?

Я трясу головой:

– Ничего, честное слово.

Дефне все еще пристально смотрит на меня, будто я тщетно пытаюсь спрятать от нее чье-то убийство, и слышу себя со стороны:

– Просто…

– Просто?

– Просто…

Внутренний голос вопит не говорить ей: «Если скажешь, то это значит, тебе не все равно. А это не так. Делай все спустя рукава, Мэл. Ты сможешь».

– Просто… Если все эти книги должны помочь мне улучшить навыки, то не уверена, что это работает.

Выражение лица Дефне не так легко считывается, как раньше. Не знаю почему – то ли часть меня жаждет ее одобрения, то ли другая часть жаждет ее денег, – я тут же в панике отступаю:

– Уверена, ты знаешь, что делаешь! Учеба – это важно: читать о старых партиях, разбирать дебюты. Но теория без практики…

Я выкручиваю себе руки под столом. Дефне смотрит на меня долго и безотрывно, прежде чем улыбается и пожимает плечами.

– Ладно, – говорит она.

– Ладно?

– Давай сыграем!

Она пододвигает шахматный набор и ставит его между нами – белые с моей стороны. Потом поправляет фигуры и жестом приглашает меня начать.

– Сегодня без часов, хорошо?

– О… хорошо.

Вначале я чувствую отголоски приятного волнения. Читать про шахматы и не играть в них было серьезным испытанием, все равно что повесить передо мной морковку на веревочке. Теперь она наконец моя, и я могу с удовольствием ее погрызть. Правда же?

Нет. Вскоре я понимаю, что эта партия непохожа на ту, что была у меня с Сойером. До меня не сразу доходит, в чем разница, но по прошествии получаса, когда все фигуры расставлены и игра идет своим чередом, я понимаю, чего не хватает.

Между мной и Сойером было особенное напряжение. Резкий, быстрый танец, состоявший из агрессивных атак, продуманных ловушек, навязчивых мыслей, что тебя вот-вот перехитрят. А эта игра… ничего общего. Я пытаюсь как-то разнообразить партию, проявляя инициативу и обостряя игру, чтобы Дефне не могла игнорировать мои угрозы, но… Что ж. Она меня игнорирует. Защищает свои фигуры, охраняет короля и в каком-то смысле бесцельно передвигает фигуры. На этом все.

На сорок пятой минуте я пытаюсь совершить внезапное нападение. Мне так сильно хочется пробить ее защиту, что из-за опрометчивости теряю слона. Желудок сжимается от скуки и страха одновременно, и какое-то время я стараюсь играть осторожно, но… нет. Что-то должно случиться. Ее конь, например. Он окружен, ему нужно защищать слишком много других фигур. Если я пойду ладьей…

Блин. Дефне съедает мою пешку. У меня осталось всего две фигуры.

– Ничья?

Я поднимаю глаза. Она предлагает мне ничью? Ни за что на свете. Я напрягаюсь, не отягощая себя ответом, и вновь пытаюсь атаковать. Уже поздно. Если я не попаду на следующий поезд, то вернусь домой позже обычного и Дарси с мамой будут расстроены. Сабрине-то все равно, но…

– Шах.

Королева Дефне угрожает моему королю. Черт. Я так увлеклась своим нападением, что все пропустила. Но все еще можно…

– Думаю, что на этом лучше закончить, – говорит она, улыбаясь мне своей фирменной улыбкой – искренней, доброй, довольной, без следа самолюбования, хотя мы обе знаем, что она сыграла лучше. – Примерно понятно.

Я моргаю, не очень понимая, о чем она.

– Понятно?

– Что сейчас произошло, Мэллори?

– Я… я не знаю. Мы играли. Но ты… ну, без обид, ты особенно ничего не делала. Ты играла…

– Осторожно.

– Что?

– Я не рисковала. Была благоразумна. Даже когда у меня была возможность получить преимущество, не меняла ход игры. Я защищалась. Это смутило тебя, затем расстроило, потом ты начала делать самые простые ошибки, потому что тебе стало скучно, – она указывает на доску. – Все это просто для меня, потому что я выросла на классическом шахматном образовании. А теперь ты играешь гораздо лучше меня…

Я усмехаюсь:

– Очевидно, что я не…

– Позволь мне выразиться иначе: у тебя больше таланта. Я видела видеозаписи твоих игр. Твои инстинкты во время атаки просто невероятные. Это напоминает мне о… – Она мотает головой с задумчивой улыбкой. – О старом друге. Но есть основы, которые должны знать все топ-игроки. И если ты не выучишь их, любой оппонент с хорошей базой легко использует твои пробелы против тебя. И в итоге вы не дойдете до тех моментов, когда пригодится твой талант.

Я пытаюсь переварить то, что сказала Дефне. Затем медленно киваю. Внезапно мне кажется, что я сильно отстаю. Будто впустую потратила последние четыре года. Что…

Нет. Это было мое решение. Лучшее решение. И кстати, отстаю я в гонке за чем?

– Твой возраст тут не помогает, – добавляет она.

Я напрягаюсь:

– Мне восемнадцать лет и четыре месяца.

– Большинство профессионалов начинают гораздо раньше.

– Я играю с восьми лет.

– Да, но твой перерыв? Ничего хорошего. Я хочу сказать, что это, – она обводит рукой стол, – было удивительно легко для меня.

Чувствую, как краснеют мои щеки. Сглатываю и ощущаю какой-то прогорклый привкус во рту, внезапно вспоминая, как ненавижу проигрывать.

Очень. Сильно.

– Что мне делать?

– Думала, никогда не спросишь. Будешь заниматься… – Она ухмыляется и достает листок бумаги из своего заднего кармана, а затем протягивает мне. Я раскрываю его. – Этим.

– Это расписание, которое ты дала мне в понедельник.

– Ага. Я случайно распечатала два экземпляра. Рада, что пригодились… Ненавижу тратить бумагу. В любом случае мы приведем тебя в форму за рекордные сроки. Но это случится, только если ты будешь строго выполнять предписания. И мы проверим, чему ты научилась, чтобы убедиться, что ты на верном пути.

Превосходно. Меня будут контролировать.

Я вновь смотрю на расписание – на все эти вещи, которые должна делать в течение года. Вспоминаю о своем плане не прикладывать слишком много сил. О сомнительном любовном выборе Фермины. О том, как Дефне улыбается мне – с ожиданием и поддержкой.

Я хочу вернуться к себе за стол. Но лишь вздыхаю и киваю в знак согласия.