Текст книги "Лето"

Али Смит
Лето

Посвящается моим сестрам

Мари Моррисон

и Энн Маклауд

моим друзьям

Полу Бейли

и Бриджет Ханниган

памятуя

о моей подруге

Саре Дэниэл

и посвящается

моей закадычной подруге

Саре Вуд

Стояла летняя ночь, и в большой комнате с открытыми окнами в сад они беседовали о выгребной яме.

Вирджиния Вулф

Боже, сохрани мне память!

Чарльз Диккенс

Как ни безбрежна тьма, мы должны излучать свой свет.

Стэнли Кубрик

 
Я вспомнил, как тот человек,
женщина иль мужчина, отвел меня в дальнюю
горную солнечную страну, где я научился счастью,
всего лишь минута – в камине теплилось пламя,
но оно сожгло бы все беды дотла,
если б могло: зола, подобная той, о которой скорбим,
пока гробы с обыденным ужасом рушатся
в рев, и дым, и свет, и почти ничто.
Не совсем уж ничто – его воспеваю, о нем пишу.
 

Эдвин Морган[1]1
  Эдвин Джордж Морган (1920–2010) – шотландский поэт, переводчик, эссеист и литературный критик, представитель шотландского Возрождения. Член Королевского общества Эдинбурга. – Здесь и далее прим. пер.


[Закрыть]

 
Она тепла!
 

Уильям Шекспир

Ali Smith

Summer

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Copyright © 2020 Ali Smith

All rights reserved

© Нугатов В., перевод на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

1

Все говорили: «Ну и?»

Типа «ну и что?». Типа «пожимали плечами», или «что мне, по-вашему, нужно делать?», или «на самом деле мне похер», или «вообще-то я это одобряю, меня это устраивает».

Ладно, не все так говорили. Это просто разговорное выражение наподобие фразы «все так делают». Я хочу сказать, эта пренебрежительная интонация тогда была четким маркером конкретного времени, чем-то вроде лакмусовой бумажки. Примерно тогда стало модно вести себя так, словно тебе все равно. И модно стало твердить, что люди, которым не все равно или которые так говорили, либо безнадежные неудачники, либо просто выпендриваются.

Как будто это было в прошлой жизни.

Но это не так – прошло буквально несколько месяцев с тех пор, как людей, проживших в этой стране всю жизнь или большую ее часть, начали арестовывать и угрожать им депортацией или депортировать: «Ну и?»

С тех пор как правительство прекратило работу собственного парламента, поскольку тот не смог добиться результата, который был нужен правительству: «Ну и?»

С тех пор как многие люди проголосовали за то, чтобы к власти пришли люди, кто смотрел им прямо в глаза и лгал: «Ну и?»

С тех пор как один континент сгорел, а другой растаял: «Ну и?»

С тех пор как власти предержащие по всему миру начали делить людей на группы по религиозному, этническому, половому, интеллектуальному признакам или по признаку политического инакомыслия: «Ну и?»

Хотя нет. Правда. Не все так говорили.

Далеко-далеко не все.

Миллионы людей так не говорили.

Миллионы и миллионы по всей стране и по всему миру замечали ложь, дурное обращение с людьми и с планетой и открыто об этом высказывались – на маршах, в акциях протеста, писали, голосовали, говорили, занимались активизмом, по радио, на телевидении, в социальных сетях, твит за твитом, страница за страницей.

В ответ на это люди, знавшие силу слов «ну и?», говорили по радио, на телевидении, в социальных сетях, твит за твитом, страница за страницей: «Ну и?»

Я хочу сказать, что могла бы всю жизнь перечислять, рассуждать и демонстрировать при помощи документов, графиков, примеров и статистических данных то, чтó, как наглядно показала история, происходит, когда мы равнодушны, и каковы последствия политического культивирования равнодушия, но всякий, кто захочет опровергнуть мои доводы, моментально отмахнется своим язвительным кратким

«ну и?»

Ну и…

Лучше я опишу здесь то, что однажды увидела.

Это кадр из фильма, снятого в Великобритании лет семьдесят назад, вскоре по окончании Второй мировой войны.

Фильм был снят в Лондоне молодой художницей, приехавшей в город из Италии, когда Лондон был одним из множества мест, которые пришлось заново отстраивать в те годы, чуть ли не в прошлой жизни, после того как десятки миллионов людей всех возрастов по всему миру умерли раньше срока.

Это кадр с мужчиной, несущим два чемодана.

Мужчина изящный, молодой, растерянный и робкий, в щеголеватой шляпе и пиджаке, с легкой, но в то же время отягощенной походкой. Ясно, что она была бы отягощенной, даже если бы он и не нес два чемодана. Он серьезный, стройный, задумчивый, страшно бдительный. Его силуэт вырисовывается на фоне неба, поскольку он балансирует на очень узком кирпичном выступе, проходящем вдоль края высокого здания, и по всей его длине мужчина радостно, безрассудно пляшет, а за спиной у него – помятые лондонские кровли; нет, если точнее, эти крыши далеко внизу под ним.

Как он может идти так быстро и при этом не упасть с края здания?

Как его действия могут быть такими сумасбродными, но столь грациозными, такими назойливыми и столь беспечными?

Как он может размахивать вот так в воздухе этими чемоданами и при этом сохранять равновесие? Как он может двигаться на такой скорости рядом с обрывом?

Почему он рискует всем?

Нет смысла показывать стоп-кадр или фото. Это движущееся изображение в полном смысле слова.

Всего несколько секунд он исполняет безумный, но веселый и дерзкий танец над городом, слишком уж быстро двигаясь по зигзагообразному выступу шириною в один кирпич.

Ну и:

Стану ли я героиней повествования о собственной жизни, – говорит мать Саши.

Затем она говорит: Саша, что это? Откуда это?

Саша завтракает, глядя в свой телефон, в гостиной. Громкость на телевизоре повышена на несколько лишних делений, и мать его перекрикивает.

Не знаю, – говорит Саша.

Она говорит это на обычной громкости, так что вполне возможно, мать ничего не услышала. Хотя это и не имеет значения.

Героиня собственной жизни, – мать ходит взад-вперед по комнате, повторяя это снова и снова. Героиня собственной жизни, затем что-то про место, которое следует занять. Откуда это?

Как будто это так важно.

Саша качает головой, но так, чтобы не было заметно, что она ею качает.

Мать не догадывается.

Примерно то же самое произошло вчера вечером из-за цитаты, которую Саша нашла в интернете для сочинения о прощении, заданного Мерчистоном к сегодняшнему уроку. В знак того, что прошла неделя после Брекзита, всех заставили написать сочинение на тему «Прощение». Саша очень подозрительно относится к прощению. Сказать «я прощаю тебя» – все равно что сказать «ты хуже меня, и у меня моральное или должностное превосходство».

Но за такое правдолюбие Мерчистон снижает оценку на балл, и весь класс теперь точно знает, как следует отвечать, чтобы получать нужные отметки.

Ну и, поскольку сочинение надо сдать уже сегодня, вчера поздно вечером Саша подобрала в Сети пару цитат.

«Как благочестиво высказался писатель прошлого столетия, «прощение – это единственный способ обратить вспять необратимый ход истории».

Мать снова вошла в ее спальню без стука и посмотрела на экран через Сашино плечо.

Вот это хорошо, эта цитата, – сказала мать. – Мне нравится.

Мне тоже нравится, – согласилась Саша.

А «благочестиво» – подходящее слово? – сказала мать. – Это звучит не благочестиво, а, скорее, философски. Разве это религиозный автор? Кто это написал?

Да, это религиозный автор, – сказала Саша, хоть сама была и без понятия, не знала, кто это написал, и написал слово «благочестиво», потому что оно хорошо звучало в предложении. Но теперь, когда мать дышала ей в затылок, разглагольствуя о том, кто же автор, Саша открыла поисковик и набрала слова «необратимый», «ход», «история». Появилась цитата.

Какое-то европейское имя, – сказала она.

А, это Арендт. Ханна Арендт[2]2
  Ханна Арендт (1906–1975) – немецко-американский философ, политический теоретик и историк, основоположница теории тоталитаризма.


[Закрыть], – сказала мать. – Мне бы хотелось прочитать, что Арендт пишет о прощении, очень хотелось бы прочитать об этом прямо сейчас.

«Забавно», – подумала Саша, учитывая, что мать с отцом уже очень долго ничего друг другу не прощали.

Хотя вряд ли я назвала бы ее религиозным автором, – сказала мать. – Что за источник?

Brainyquote, – сказала Саша.

Это не источник, – сказала мать. – Там приводится первоисточник? Посмотри. Не приводится. Это ужасно.

Brainyquote – и есть источник, – сказала Саша. – Там я и нашла цитату.

Нельзя же указать Brainyquote в качестве источника, – сказала мать.

Можно, – сказала Саша.

Нужна ссылка на первоисточник, – сказала мать. – Иначе непонятно, откуда взяты слова Ханны Арендт.

Саша показывает экран. Поворачивает его к матери.

Brainyquote. Quotepark. Quotehd. Azquotes. Facebook. Goodreads. Picturequotes. Quotefancy. Askideas. Birthdaywishes.expert, – сказала она. – Все эти ресурсы появляются, если набрать фрагменты цитаты. Это лишь топовые источники. Ее слова на массе сайтов цитируются.

Нет, ведь если эти сайты лишь утверждают, что цитируют ее, этого недостаточно, – сказала мать. – Ты должна просмотреть все эти сайты, чтобы выяснить, что они на самом деле цитируют. Контекст. Это важно.

Ну да, но мне этого знать не надо, – сказала Саша.

Ну да, надо, – сказала мать. – Проверь, вдруг на каком-нибудь из этих сайтов упоминается первоисточник.

Первоисточник – это интернет, – сказала Саша.

Мать ушла.

Минут на десять все затихло.

Саша снова задышала нормально.

Затем мать, просмотрев, очевидно, на кухонном ноутбуке Brainyquote, Quotepark и так далее, крикнула с первого этажа, словно Brainyquote, Quotepark и так далее оскорбили ее лично.

Ни единый из этих сайтов, ни один из них не приводит первоисточник, Саш. Я не могу найти, где Арендт это написала. Поэтому ты не должна использовать цитату. Так делать нельзя.

Ладно, спасибо, – крикнула в ответ Саша из своей спальни.

А затем продолжила заниматься тем, чем занималась, не обращая внимания на мать.

Возможно, это даже не Арендт сказала, – кричала теперь мать, уже поднявшись на середину лестницы.

Она кричала так, словно ее никто не слышит.

Это не достоверно, – крикнула мать.

Кому нужно, чтобы школьное домашнее задание было достоверным? – сказала Саша.

Мне нужно, – крикнула мать. – Тебе нужно. Нужно всем людям, которые пользуются источниками.

Для поколения ее матери треволнения о подобных вещах были «смещенной активностью», позволявшей не волноваться о реальных событиях, происходящих в мире. Но на тот случай, если мать все-таки была права, Саша сказала:

А если я отмечу в конце, что в интернете эти слова приписываются Ханне?

Она снова заглянула в интернет, чтобы найти фамилию человека, который это сказал.

Этого недостаточно, – крикнула мать, снова без приглашения войдя в комнату. – Ведь нет никаких доказательств, что Ханна Арендт когда-нибудь это говорила. А если это был кто-то другой, не получивший заслуженных лавров? Или, возможно, никто не говорил этого ни в одном первоисточнике, а кто-то где-то просто придумал, что Ханна Арендт это сказала, опубликовал фразу в Сети, а потом ее растащили по всем этим сайтам?

Тогда Ханна Арендт была бы довольна, кем бы она там ни была, – сказала Саша (на нормальной громкости, чтобы мать поняла, как сама орет). – Это было хорошо сказано.

Ты не можешь говорить за Ханну Арендт, – сказала мать (да, не на таких повышенных тонах, уже лучше). – Тебе бы понравилось, если бы в интернете что-то процитировали, а потом сказали, что это сказала Саша Гринлоу?

Я была бы не против. Я была бы довольна, что кто-то где-то решил, будто я сказала что-то хорошее, – сказала Саша.

А, ясно. Все дело в одобрении. Ты ведешь себя так, словно вы с Робертом одногодки, – сказала мать.

Нет, – сказала Саша, – если бы мне еще было тринадцать или я, боже упаси, случайно оказалась Робертом, то я бы сказала: сейчас же вернись к возрасту бессмысленного образовательного педантизма.

Перестань, Саш, – сказала мать. – Источник. Это важно. Подумай почему.

Я думаю о том, – сказала Саша, повернувшись лицом к матери, – что я учусь на правильном допустимом уровне.

Тот уровень внимательности, о котором я говорю, необходим во всем, – сказала мать, снова заговорив громче (словно громче означало правее). – А то, что ты называешь правильным допустимым уровнем, всего-навсего общественная уловка.

Ее мать уже так сильно размахивала руками в воздухе, что даже задела и раскачала абажур в Сашиной комнате.

А если бы в один прекрасный день ты проснулась и обнаружила, что по всей Сети говорится, что ты сказала то, чего никогда в жизни не говорила? – сказала мать.

Я бы просто сообщила всем, что никогда этого не говорила, – сказала Саша.

А если бы ты зашла в интернет и обнаружила, что тысячи людей все равно на тебя злятся? – сказала мать. – Если бы нечто наподобие того, что случилось с твоим младшим братом, случилось с тобой?

С таким нагромождением ничего не поделаешь, – сказала Саша. – Поэтому мне все равно, кто что думает. Лично я знала бы, что говорила правду. Я – свой собственный источник. Сходи лучше его подоставай. У меня на это нет времени.

И сходила бы. Только его нет дома, – сказала мать.

Уже десять часов, – сказала Саша. – Ему тринадцать лет. Что же ты за мать?

Такая, что старается ради обоих своих детей вопреки непреодолимым препятствиям, – сказала мать.

С этого и надо начинать, – сказала Саша.

Если бы твоя репутация была разрушена и ты не могла никуда пойти, потому что все называли бы тебя бесчестной лгуньей? – сказала мать.

Я бы их простила, – сказала Саша.

Ты бы что? – сказала мать.

Прощение, – сказала Саша, – единственный способ обратить вспять необратимый ход истории.

Наступила короткая пауза, почти похожая на паузу во время театральной постановки. Потом мать расхохоталась.

Потом Саша тоже рассмеялась.

Мать подошла и крепко обняла Сашу, сидевшую за столом.

Умница ты моя, – сказала мать.

Сашина грудь наполнилась той теплотой, о которой когда-то, еще совсем малышкой, дочь спросила мать, ведь теплота была такой приятной, и мать сказала: «Это твое внутреннее лето».

Но тебе придется стать еще умнее, – сказала мать, все так же крепко ее обнимая. – Умные девочки должны превзойти…

Правильный допустимый уровень ума, – сказала Саша, уткнувшись матери в бок.

Это было вчера вечером. Сейчас утро следующего дня. Саша пробралась сюда, чтобы попытаться спокойно позавтракать, просматривая у себя на телефоне новости и все посты на фейсбуке подряд. Но покоя нет. Мать бродит по гостиной, что-то выкрикивая и размахивая чашкой кофе, причем жидкость порой расплескивается и проливается на паркет: Саше уже пару раз пришлось переставлять портфель.

Телевизор включен слишком громко, а дикторы новостей в студии и за ее пределами тоже бродят и бредят в своей привычной сюрреалистической манере. После того как Саша посмотрела передачу, где знаменитости наряжаются в костюмы с огромными головами и поют песни, а жюри и публика пытаются угадать, кто под маской, Сашу осенило, что вообще-то все и вся на телевидении похожи на людей в масках. Однажды увидев, больше нельзя это развидеть.

«Снимите ее! Снимите ее!» – кричат жюри и публика знаменитости, которая проигрывает и вынуждена снять маску, чтобы люди могли наконец увидеть, кто скрывался под ней все это время.

Саша однажды слышала, как орава мужиков кричала девушке возле причала:

«Сними ее!»

Стану ли я, – говорит мать, – героиней повествования о собственной жизни. Или это место… место… займет кто-нибудь другой. Займет.

Просто поищи, – говорит Саша.

Нет, – говорит мать.

Я поищу за тебя, – говорит Саша.

Нет. Не надо, – говорит мать.

Это «не надо» мать говорит со всей возможной свирепостью: в последнее время мать постоянно все забывает и старается никогда не искать в интернете то, что забыла. «Какая же я климактеричка. Это все из-за климакса». Словно можно избежать неизбежного, просто выкрикнув его название. Она старается заставить себя вспомнить, а не искать ответа. На практике это означает, что мать полчаса всех достает, а уж потом заходит в интернет и ищет то, чего там она не может вспомнить.

Займет кто-то другой, – говорит она. – Займет ли это место кто-то другой. Ради бога, Саш, сделай потише, чтобы я могла слышать свои мысли. Чтобы я могла слышать, что у меня их нет.

Не могу. Он куда-то ее засунул, – говорит Саша.

Роберт уже ушел в школу. Один из его недавних приколов – повысить громкость на телевизоре на несколько лишних делений и спрятать дистанционку, потому что от телевизора можно чего-то добиться только при помощи дистанционки. Кнопка «вкл/выкл» наверху больше не работает (телевизор довольно старый: отец унес новый в соседний дом, когда съехал). Если выдернуть телевизор из розетки, есть опасность, что он не включится снова. Потому его и никогда не выдергивают.

На экране сейчас чересчур громко передают новостной репортаж о евангелическом митинге, как-то связанном с американским президентом.

Позвони ему, – говорит мать. – Может, он с папой.

«Папа из соседнего дома». Типа ситком для маминого поколения.

Вряд ли, – говорит Саша.

На всякий случай, – говорит мать.

Саша звонит на мобильный Роберта. Тот сразу переключается на автоответчик.

Выключен, – говорит Саша.

Ну разумеется, – говорит мать. – Постучу в стенку.

Вряд ли он там, – говорит Саша.

Эшли больше не впустит к себе Роберта, потому что он: 1) своровал ее арфочку, на которой она играет свои валлийские мелодии, 2) продал инструмент в «Кэш Конвертерс»[3]3
  Австралийская розничная ломбардная компания, открывшая сеть своих магазинов в Великобритании.


[Закрыть], а потом отдал Эшли вырученные деньги в конверте, словно делая одолжение, и 3) сказал Эшли (хоть она и валлийка, то есть вообще-то британка), что в этой стране ее рады видеть разве что как туристку.

Мерси берет библейский пояс долларовым приступом, – говорит телерепортер. – Они называют ее великой белой надеждой.

Все так, Саша никогда не видела ни одного небелого человека ни в одном сюжете о Церкви Святого Духа Мерси Бакс.

«Он сказал мне сказать вам. Он говорит со мной напрямую. Он говорит со мной сейчас. Я слышу Его святой голос, святой голос великого Господа всемогущего, что обращается ко мне Своими святыми устами, Он здесь, и Он говорит это прямо сейчас: милосердие, милосердие». («Милосердие! милосердие!» – кричат ей в ответ люди в церкви, или, возможно: «Мерси! Мерси!» – ведь так ее зовут.)

Кто это? – говорит мать, снова проходя через комнату и останавливаясь перед телевизором.

Великая белая надежда, – говорит Саша. – Господь обращается к ней напрямую своим святым голосом, вещая своими святыми устами в ее ушное отверстие.

Мерси Бакс, – говорит мать. – Это вымышленное имя. И этот ужасный акцент. Она очень-очень сильно похожа на Клэр Данн. Если бы Клэр Данн была на тридцать лет старше. Чего уж там, сейчас ей, наверное, столько и есть.

Тебе всегда кажется, что люди по телевизору – это кто-то из твоих знакомых, – говорит Саша.

Нет, я ее узнала. Я с ней работала. Если это Клэр, значит, она сделала ринопластику, – говорит мать. – Нос другой.

Нос другой, потому что это не твоя знакомая, – говорит Саша.

Саша искоса смотрит на мать. Обычно, когда мать вспоминает свое актерское прошлое, это сигнал о том, что сейчас она уязвима. Сашина мать когда-то была актрисой – еще до того, как познакомилась с их отцом и снялась в какой-то рекламе, но, после того как появились Саша и ее брат, все забросила. Еще это связано с тем, о чем никому в семье нельзя говорить вслух – о матери ее матери, которая умерла, когда их мать еще была ровесницей Роберта, выпив слишком много таблеток, – их мать говорит, что по ошибке, и все, включая Сашину мать, знают, что, возможно, совсем не по ошибке, но никогда об этом не говорят (даже Роберт).

Но мать не кажется уязвимой. Просто чуть-чуть уставшей.

Репортаж заканчивается проекцией за спиной Мерси Бакс со счетчиком, показывающим, что суммы пожертвований вырастают на сотни долларов в секунду.

Следующий новостной сюжет – о природных пожарах в Австралии.

Январь у них был жарким, – говорит мать.

Самым жарким за все время наблюдений, – говорит Саша. – Сейчас уже февраль, а эти пожары до сих пор бушуют.

Перемотай новости назад, – говорит мать. – Давай еще разок взглянем на Клэр.

Саша показывает и разжимает руки.

Не могу, – говорит она.

Мать ищет дистанционку, ощупывая по бокам диван. Проверяет за вещами на полке. Затем в растерянности останавливается посреди комнаты.

Саша ненавидит, когда мать в растерянности.

Наверное, у него в комнате, – говорит Саша.

Или забрал с собой в школу, – говорит мать.

Саша идет в прихожую и натягивает куртку. Смотрит на себя в зеркало.

Не могу перемотать назад, – кричит из кухни мать.

Мне пора, – отзывается Саша.

Но, уловив в голосе матери нотку паники, она проходит в кухню.

Так и есть: дело не просто в маминой никчемности – «Ай-плеер Би-би-си»[4]4
  BBC iPlayer – потоковое интернет-телевидение и радио в Великобритании.


[Закрыть] не пашет. Но Саша может выручить мать и при этом сбежать в школу, ведь у пасторки Мерси Бакс есть собственный канал на ютьюбе.

МЕРСИ БАКС СПАСАЕТ

Во всех названиях роликов Мерси Бакс есть слово «белый» и его производные.

«Белизна его кожи».

«Узрите белое облако».

«Ветви уже побелели».

Саша щелкает на самый последний ролик, загруженный вчера. «Великий белый престол». 444 тыс. просмотров.

Современная церковь с высоким потолком, за спиной у Мерси Бакс светятся неоновые слова: «Извлеки прибыль из Евангелия».

Прибавьте 3-ю Книгу Царств 21:2 к Евангелию от Матфея 6:33, – говорит Мерси Бакс. – «Дам тебе серебра, сколько он стоит» плюс «Ищите же прежде Царства Божия». Только так может хоть что-то истинно сложиться в жизни, ибо Господь – начальник нашей корпорации. Господь – самый главный бухгалтер. И Господь знает все. Господь знает вас. Господь знает, что у вас есть и чего у вас нет. Не думайте, будто Бог Отец не способен заглянуть даже в самый закодированный банковский счет. Господь может подсчитать все до гроша, до цента. Точно так же, как вы готовы обсчитать Господа. Точно так же, как вы готовы пожертвовать во имя Господа, дабы обрести духовное имущество. Ведь Господь благоволит тем, кто жертвует сбережениями. Господь вознаграждает тех, кто воздает Господу то, что принадлежит Господу. Господь неожиданно одаривает тех, кто проявляет себя достойным. Господь осыпает благами тех, кто благодетельствует доброй церкви Господней.

Мерси Бакс говорит все это нараспев, а паства колышется и раскачивается в телевизионном свете, словно на рок-концерте, выбрасывая вверх кулаки с телефонами и разражаясь пением «Милосердие, Милосердие, Аллилуйя» на старый мотив «Слава, Слава».

Мерси поднимает руку, чтобы унять паству.

И Господь говорит, что никто, никто истинно верующий никогда не смог бы сказать о нашем президенте ничего дурного, порочащего или дискредитирующего, – говорит она.

Сашу разбирает смех.

Господь говорит, что всякий, кто говорит подобное, вещает злым языком, – говорит Мерси. – Господь знает, что разбирательство об импичменте было злым делом. Господь очищает имя нашего президента с каждым вздохом, что совершает наш президент! Я знаю Господа. Господь знает меня. Верьте мне. Верьте мне. У меня экстренная связь с Господом, я на прямой линии с Господом, и Господь сказал, чтобы я велела вам поддерживать нашего великого-превеликого президента, посланного сюда на землю делать великую-превеликую работу, которую поручили ему лично Бог Отец и Иисус Спаситель…

Саша так хохочет, что чуть не опрокидывает стул, на котором сидит. Мать качает головой.

Я так понимаю, в последнее время мы настолько привыкли к беззастенчивости, что эта беззастенчивость должна становиться еще беззастенчивее, – говорит мать.

Ну да, но каков подлог, – говорит Саша.

Так было с давних пор, – говорит мать, – когда впервые лето облекло листвой деревья[5]5
  Шекспир. «Много шума из ничего». Акт 2. Сцена 3.


[Закрыть].

Теперь мать произносит строки из тех времен, когда она была актрисой. Но за всю свою жизнь мать вроде как снялась лишь в телерекламе жидкости для мытья посуды еще до всего. Саше показывали эту рекламу в детстве, видеокассета стоит в буфете, но теперь ее нельзя посмотреть, ведь не осталось в живых ни одного видеопроигрывателя. Там девушка, стройная незнакомка с уложенной прической (трудно поверить, но это действительно ее мать, еще в те времена), стоит на кухне и, наклоняясь, берет тарелку у малыша в полицейском шлеме, объясняющего этой женщине, которая считается его матерью, что, плохо отмывая эти тарелки, она совершает преступление.

…потому жертвуйте, жертвуйте, жертвуйте и поступайте праведно, помогайте мне уготовить путь Господу, ибо, Боже милостивый, изо дня в день молюсь я о трех вещах: зрите меня ясно, любите меня горячо, подписывайтесь на меня в социальных сетях и жертвуйте, жертвуйте день за днем день за днем день за днем…

Сейчас она просто цитирует «Годспелл»[6]6
  «Day by Day» – фолк-рок-баллада из мюзикла «Годспелл» С. Шварца и Дж.-М. Тебелака (1971).


[Закрыть], – говорит мать.

Что еще за «Годспелл»? – говорит Саша.

Старый мюзикл, – говорит мать. – Мы вместе играли в «Годспелле». Мы играли в «Много шума». Потом участвовали в шекспировско-диккенсовских летних гастролях по восточным графствам.

Тем временем камера показывает крупным планом людей из публики. У одних гордый вид. У других – сломленный. У третьих – отчаянный. Четвертые горят надеждой. У всех вид несчастный. Большинство поднимают свои телефоны вверх и машут ими. Остальные делают на своих телефонах пожертвования. На экране крупным планом появляется размытое лицо Мерси.

Угу, – говорит мать. – Сто процентов.

Отправить в спящий режим или будешь дальше смотреть? – говорит Саша.

…вам грустно? Я вижу вас – вам одиноко? Я вижу вас – вам тревожно? Вы на иголках? Погрязли во грехе? Я вижу вас – вы устали? Вас на работу брать перестали? Жизнь превратила вас в собственную тень? Вы ни живы ни мертвы? Вы собственный призрак, бестелесный дух? Тогда слушайте, ибо Господь речет через меня, требуется, требуется…

Саша двигает курсором и щелчком убирает страницу.

Требуется, чтобы вы пробудили свою веру, – говорит мать.

…пробудили свою веру, – говорит Мерси Бакс через долю секунды после матери, за долю секунды до того, как Мерси Бакс исчезает с экрана.

Мать кивает.

«Зимняя сказка», лето 89-го. Я играла Гермиону. А она была дублершей. Саша, ты совсем опоздаешь. Тебя подбросить? Ах да, какая же я дура. Миз «Эмбарго на автомобили-2020». Забыла.

Ты не забыла, – говорит Саша. – Просто не можешь допустить, что другие пытаются геройствовать.

Вряд ли я назвала бы попыткой геройства отказ ездить на бензине, – говорит мать. – Возможно, принцип. Но геройство?

Что это еще за «Зимняя сказка летом 89-го»? – говорит Саша.

«Зимняя сказка» – пьеса Шекспира, – говорит мать.

Это-то я знаю, – говорит Саша (хотя в действительности не знала или, по крайней мере, не была до конца уверена).

А лето 89-го давным-давно в прошлом. Теперь это допотопные времена, – говорит мать.

Доп. к чему? – говорит Саша.

Не доп., а до. Раньше. До потопа. Всемирный потоп, – говорит мать. – Уже двадцать минут. Беги лучше.

Саша подбирает с пола куртку, накидывает обратно на плечи и целует мать в щеку.

С богом, – говорит мать.

Господь повелел тебе это сказать, вещая напрямую в твое ухо своим святым голосом? – говорит Саша.

Да, если заплатишь пятерку, – говорит мать.

«Эмбарго на автомобили». Типа это какой-то прикол, заскок.

До-потопный.

Саше очень нравятся слова. Хотя в общем-то дома они ей не достаются, ведь это Роберту должны нравиться слова.

По дороге в школу она ищет «до-потопный» на телефоне.

В слегка другом написании это означает «до Всемирного потопа» с большой «В».

Ну да. Как будто Всемирный потоп с большой «В» относится к прошлому. Сейчас-то все мы уже допотопные.

Этого не признают, даже когда видят кадры горящей Австралии. Даже когда полмиллиарда животных – а это означает 500 000 000 отдельных живых существ – гибнет в одном-единственном районе. Даже когда видят фотографии австралийцев, лишенных летнего дневного света и вдыхающих красную пыль на пляже под красным небом, пыль, что свисает, подобно марионеткам, которых никто не в силах дернуть за ниточки, а посредине просто стоит каурый конь, ошарашенный, величавый, словно доказательство самой непорочности, пока за спиной солнечным маслом растекается на горизонте огненный шар.

500 000 000. Саша пытается представить и учесть каждое погибшее существо по отдельности. Она раскладывает по выжженной равнине мертвых животных попарно, попарно, попарно, помиллионно, сколько не схватит ни один глаз: пепел от кенгуру с пеплом от кенгуру, зола от валлаби с золой от валлаби, угольная пыль от коалы, угольная пыль от коалы.

Саше не хватает воображения.

Она уже знает, что никогда не заведет детей. Зачем обрекать ребенка на трагедию? Это все равно что рожать ребенка в тюремной камере. А ведь Брайтон – хороший город, один из лучших в стране по озелененности, единственный город во всей Великобритании с «зеленым» членом парламента, и все равно даже здесь люди в местных новостях говорят: «Всемирное потепление – это утка хватит пытаться меня запугать хватит запугивать моих детей всякой чушью чтобы они не могли уснуть все нормально вообще-то мне бы хотелось погоду потеплее всему земному шару это только на пользу лето круглый год было бы здорово». Ее родная мать – сама из числа этих чокнутых. Похоже, мать больше бесят последствия климакса, чем реальные вещи, происходящие в мире и с миром.

«Климакс – тоже реальность», – говорит сейчас Сашина мать у нее в голове.

Вот это да.

Подожди-ка.

То, что сейчас произошло у нее в голове, – из той же оперы, что и Господь, вещающий в ухо Мерси Бакс?

Ну да, но Сашина мать вообще-то не говорила ей в ухо или у нее в голове. Просто Саша знает, что бы мать сказала, будь она здесь. Потому что Саша знает свою мать очень хорошо.

Но Бога в реальности нет. Саша в этом вполне уверена.

Бог – плод человеческой потребности и воображения.

А вот мать…

Стопроцентно реальная.

Подожди-ка…

Ведь Бог реально существует в нескольких видах: 1) он «реально» существует на этих религиозных шоу для людей, верящих в Бога, 2) он становится для них «реальным», когда якобы физически «вещает кому-то в ухо», и 3) это «реальный» плод воображения Мерси Бакс, приносящий реальный доход самой Мерси Бакс.

Ну и… Как это связано с Сашиной матерью?

Или, точнее, как это связано с Сашиным представлением о свой матери?

«Представь, что ты цветок, стоящий в воде, но твое время, когда ты как растение могла впитывать воду, истекло, и ты по закону природы начинаешь вянуть, а вода – хоть ты и не можешь этого понять, ведь ты же цветок, и все такое, – больше не поднимается по твоему стеблю, как прежде».

Мать повадилась такое рассказывать. Это продиктовано фрейдистской завистью к молодежи, особенно к своей дочери.

«Интересно, цветы чувствуют то же, что и я, когда с ними это происходит? Цветы чувствуют, что они будто теряют сноровку? Они все время на что-то натыкаются? Постоянно обо всем забывают? Им кажется, что Саймона Коуэлла[7]7
  Саймон Филипп Коуэлл (р. 1959) – британский телеведущий, продюсер, деятель теле– и киноиндустрии. Спродюсировал телевизионные шоу «American Idol», «Pop Idol», «The X Factor UK» и «Britain's Got Talent».


[Закрыть] зовут Саймон Кэллоу, хотя они прекрасно знают, что его фамилия – Коуэлл, но почему-то больше не могут к ней пробиться по своим нейронным связям?»