Текст книги "Сказка о принце. Книга первая"

– Только сразу…

– Стража у двери…

– Все в порядке…

– Спешите…

– Не забудьте оставить кинжал…

– Не дурнее вас…

– И помните – он должен вас узнать…

– С Богом…

– Да уж скорее с чертом…

– Тшшшш….

– Торопитесь…

Тени разбегаются по стенам, луна заглядывает в окна – и испуганно прячется. Звуки шагов, падения, сдавленный вскрик… И опять – тишина…

* * *

Его высочество наследный принц ужасно устал…

Закончился пир, завершилась, наконец, церемония, отгремели голоса и трубы герольдов во славу жениха и невесты, короля нынешнего и короля будущего, разошлись по своим комнатам или разъехались гости. Принцесса Эвелина, переволновавшись, едва смогла досидеть до конца пира и попросила принца проводить ее до отведенных ей покоев сразу после праздника.

Поздравления, лица, имена уже сливались в пестрый хоровод. Патрик пожимал руки, благодарил и улыбался, выслушивал похвалы и пожелания, но делал все это машинально. Притупились эмоции, путались мысли, из всех желаний осталось одно-единственное – добраться до своей опочивальни и лечь. Желательно одному, мелькнула ехидная насмешка. И только рука Эвелины в его руке удерживала его от того, чтобы провалиться в полное безразличие. Словно нарочно, по дороге ему попадалось столько желающих задержать, поговорить о чем-то, поздравить или спросить, что до своих покоев принц добрался кабы не часа через два после того, как проводил Эвелину.

В который раз подумалось, как нелегко отцу. Ему после праздника еще работать. Его Величество словно и не устал ничуть – смеялся, незаметно отдавал приказания, выслушивал реплики министров, рассыпал комплименты дамам – и все это легко и без напряжения. И только Патрик, наверное, видел мелкие капельки пота, выступающие на высоком лбу короля и мог расслышать усталые нотки в его голосе.

Заходя в спальню, Патрик отстраненно подумал, что сейчас вполне сошел бы за пьяного, хотя за весь вечер выпил всего лишь кубок вина. Ноги подкашивались, кружилась голова. Неужели его так умотал один-единственный вечер? Сколько раз бывало – оттанцевав до упаду, потом до утра хохотали где-нибудь в саду или, оседлав коней, неслись вскачь по сонным улицам, пугая редких прохожих. И пили – уж никак не один кубок. И сил хватало на все, и даже если вовсе не спать – утром казалось, что и не было ничего. С чего ж сегодня он так устал?

Впрочем, какая разница… До утра еще есть время… упасть на кровать – и…

Душно. Патрик рванул оконную раму, распахнул створки. Ворвавшийся сквозняк переворошил бумаги, разбросал по столу. Патрик торопливо подхватил листы… придавить бы чем-то… кинжалом, что ли, – где-то здесь он лежал… Принц пошарил по столу.

Что за черт? Куда он мог положить оружие – так, чтобы не найти потом? Оставил где-то и не заметил? Наваждение какое-то…

Патрик помотал головой. Да что ж такое, в самом деле, отчего ему так плохо сегодня?

Негромкий стук в дверь вывел его из ступора.

– Ваше высочество, – голос слуги тих и вкрадчив, – вас желает видеть Его Величество…

– Когда? – спросил Патрик, не открывая двери.

– Немедленно, ваше высочество…

Интересно, что отцу понадобилось среди ночи, да еще и так срочно? Уходя, принц предложил было отцу свою помощь, но король посмотрел на сына, засмеялся – и отпустил его до утра. Патрик пригладил волосы, застегнул ворот.

Шаги его эхом отзывались в пустом коридоре. У двери в отцовский кабинет, как обычно, стоял караул, но гвардейцы были ему незнакомы. Наверное, мимоходом подумал Патрик, новобранцы.

Принц постучал и, не дождавшись ответа, отворил высокую дубовую дверь.

– Ваше Величество, вы звали меня? – спросил он, входя.

Ответа не последовало.

В кабинете горела всего одна свеча. Король сидел у стола, навалившись грудью на край, опустив голову на скрещенные на столешнице руки; отодвинутые локтем книги съехали в угол. Видно, сон сморил все-таки, видно, события минувшего дня умотали и его…

– Отец… – позвал принц вполголоса.

Король не шевелился.

Патрик постоял немного. Подойти или выйти тихонько, пусть спит? В полумраке почти ничего нельзя было разглядеть. Он обвел глазами кабинет. И увидел вдруг, что валяются раскрытыми, отброшенные, несколько книг. И опрокинутый кубок поблескивает у ножки стула. И… почему смятые бумаги зажаты в кулаке?

– Отец! – крикнул Патрик, бросаясь к столу. Схватил отца за плечи, попытался приподнять…

Сдавленный крик вырвался у него. Карл смотрел полуприкрытыми глазами куда-то вдаль, а парадный камзол его был липким и темным от крови. И, тускло поблескивая лезвием, полускрытый наброшенным плащом, торчал из груди короля кинжал с узорчатой, изукрашенной рубинами рукоятью.

– Нет! – выдохнул принц, хватаясь за рукоять, не замечая даже, что пачкает кровью руки, рукава, весь камзол. С силой выдернул кинжал из раны и едва успел подхватить отца, завалившегося набок.

За дверью застучали шаги, зазвенели голоса, высокие створки распахнулись. Ворвавшаяся в комнату толпа – слуги, придворные – вбежали в комнату. И остановились на пороге, попятились – от дикого, остановившегося взгляда на сумасшедшем, белом, как мел, лице принца.

Всю ночь Вета проплакала в своей постели и лишь к рассвету, к моменту возвращения из дворца графа, притворилась спящей. Ей не хотелось видеть никого; ей казалось, что все на свете знают, что случилось с ней в эту ночь. И уж тем более не хотелось видеть лицо отца в ту минуту, когда бы он узнал о том, что его дочь стала предметом насмешек во дворце. Он будет разгневан. Он… словом, Вета не хотела бы выслушивать все те слова, что отец мог бы сказать ей.

Карел Радич очень любил свою дочь. И именно поэтому считал, что должен приложить все усилия к тому, чтобы его дочь выросла человеком редкостных достоинств, а также красоты, ума и так далее. Такие родители обычно говорят «Моя дочь лучше всех», но у Радича это дополнялось словом «должна быть». Моя дочь должна быть лучше всех. Точка.

Волей-неволей Вете приходилось соответствовать. Она любила отца, но так же отчаянно его боялась. Проще было сказаться больной и провести лишний день в постели, чем признаваться в истинной причине своих слез. А распухшие глаза и красный нос можно объяснить тем, что выскочила на майский ветерок без плаща и заработала простуду.

Слегка удивило Вету, что отец в тот день даже не зашел к ней. Удовлетворился объяснениями прислуги, что барышня больна и почивают, и сразу же прошел к себе. Вне будь Вета так погружена в пучину своего горя, она, несомненно, заметила бы необычную молчаливость отца, и то, что он не зашел поцеловать ее на ночь, и то, что даже не заглянул, чтобы справиться о том, как она себя чувствует. Прячась в ворохе простыней от горя и отцовского гнева, радуясь тому, что никто не мешает спокойно рыдать, Вета и не подумала узнавать о причине такого к ней невнимания.

Все разъяснилось на следующий день утром.

Войдя в спальню госпожи, Агнесса, молоденькая служанка и тайная наперсница Веты, поставила на туалетный столик кувшин с водой и, закрыв лицо руками, громко заплакала.

– Что с тобой, Агнесса? – вяло проговорила из глубины кровати Вета. Мысль о том, что сейчас надо будет утешать девочку, в то время как ей самой требовалось утешение, вызывала тоску.

– Господин граф… – дрожащим голосом начала Агнесса… – я разбила чашку, а он…

– Что он? – Вета начала терять терпение.

– Он пригрозил, что уволит меня! – с отчаянием выпалила Агнесса.

– Он пошутил, – меланхолично ответила Вета. Господи, ей бы проблемы этой дурочки!

– Не пошутил! – еще громче заплакала Агнесса. – Господин граф сам не свой из-за того, что случилось во дворце, и потому придирается к нам…

– А что случилось во дворце? – рассеянно спросила Вета.

Слезы на глазах Агнессы мгновенно высохли. Еще больше, чем плотно покушать, она обожала рассказывать сплетни.

– Ах да, барышня, вы же не знаете! А мне рассказала кухарка Гирзов, она в дружбе с дворцовым поваром, а он слышал от слуг…

– Говори ты по делу! – рассердилась Вета, выныривая из своей сладкой обиды. – Что стряслось-то?

– Ну как же, ведь короля убили! – сказала Агнесса, явно наслаждаясь своей ролью.

Вета подпрыгнула на кровати.

– Как – убили?! – выпалила она. – Когда я уезжала из дворца, Его Величество был жив и здоров…

– Говорят, – Агнесса понизила голос, – что это принц… Вечером, после пира, он пришел к Его Величеству, и они вроде поссорились, и принц ударил короля кинжалом, и пытался скрыться, но его поймали прямо там же, на месте. И теперь принц – в Башне, а….

– Как – в Башне?! – Вета вскочила. – Но… о Господи!

Призыв к Господу не помешал ей схватить корсет и с лихорадочной быстротой начать его на себя натягивать. Но Агнесса остудила пыл своей госпожи:

– Господин граф приказал вас сегодня из дома не выпускать. В городе волнения… и матушка ваша тоже дома остались…

Не слушая причитаний служанки, Вета велела девочке зашнуровать корсет, едва дождалась, пока та наденет на нее платье, и кинулась по лестнице вниз. И натолкнулась на мать, которая подтвердила: да, Карел запретил им выходить из дома. Нет, он только что отбыл во дворец. Вернется вечером и сам все расскажет.

До вечера Вета то металась по своей маленькой комнате, кусая пальцы и бросаясь к окну при малейшем шуме, то молилась вслух. Время утратило свой обычный ход и то летело огромными скачками, то тянулось необычайно медленно. Что же не идет отец? Что случилось… о, почему она была такой дурой и убежала в ту ночь, почему не осталась вместе с принцем? Патрик не мог, не мог этого сделать. Зачем ему, если он сам сказал недавно: «Дал бы Господь побольше здоровья моему батюшке… совершенно не тянет царствовать… станешь королем – уже не удрать на охоту в свое удовольствие». Правда, сказал он это в шутку, но…

Граф Радич вернулся домой поздно вечером, совершенно измученный. Во дворце все гудит, сказал он. Вчера вечером, когда закончился пир и гости либо разъехались, либо разошлись по своим комнатам, из покоев короля донесся крик. Когда придворные вбежали туда, они обнаружили принца, с кинжалом в руках и в окровавленном камзоле, склонившегося над телом Его Величества. Слава Богу, рана не столь опасна, как могло бы быть, – очевидно, король сопротивлялся и лезвие не задело ни легкого, ни сердца. В комнате видны были следы борьбы. Карл приходил в сознание всего один раз и ненадолго, но успел рассказать, что вызвал его высочество к себе по неотложному делу, потом углубился в работу и не сразу заметил приход принца. Внезапно тот напал на него, и король, от неожиданности растерявшись, не успел оказать должного сопротивления. Сам Патрик утверждает, что он не делал этого, но, к счастью, Его Величество хорошо помнит все, что с ним произошло. Сейчас король все еще без сознания, хотя лекари говорят, что для жизни опасности нет, и возле его комнаты установлен строгий караул. Королева в слезах заперлась в своих покоях и не показывается. Граф подтвердил, что Патрик арестован и обвиняется в покушении на жизнь короля. Малышка Изабель в слезах бегает по дворцу и кричит, что это колдовство, и ее брат невиновен и не мог совершить столь чудовищное злодеяние.

– Во всем дворце, – сказал Карел, – кажется, остался единственный разумный человек – герцог Гайцберг.

– А… а принц? – дрожащим голосом спросила Вета. – Что с ним будет?

Граф пожал плечами.

– Пока неизвестно. Если докажут, что это действительно он, то… ну, Вета, тебе ли объяснять!

Вета похолодела.

– Кто же теперь занимается делами? – спросила Милена Радич. Она была прагматичной женщиной и думала о делах земных. – Король ранен, принц арестован… что же вы будете делать?

– Пока – Государственный совет, – пожал плечами граф. – Его возглавляет герцог …

– Этот сыч! – не выдержала Вета. – Ему дай волю – он закроет театры и наоткрывает тюрем, – повторила она слова Патрика.

– Вета, – нахмурился граф, – это совершенно не твое дело. Ты больна – ступай к себе. Лишнее волнение не пойдет тебе на пользу. И не переживай, скоро все разъяснится.

Грохнув дверью, Вета вбежала в свою комнату. Она швырнула на туалетный столик носовой платок, упала на кровать и залилась слезами.

* * *

– … таким образом, ваше высочество, у нас к вам только один вопрос. Зачем вы это сделали?

– О Господи, – с досадой сказал Патрик. – Сколько раз повторять вам – я не виновен!

– Ваше высочество, мы не спрашиваем вас о наличии вины. Вам был задан вопрос: зачем вы устроили покушение на особу короля?

– Я этого не делал.

– Вы понимаете вопрос, принц? Делали – не делали, речь не о том. Вопрос – зачем?

– Я этого не делал.

– Кому еще вы высказывали свои намерения?

– Какие именно?

– Намерения в покушении на жизнь короля.

– Не было у меня таких намерений.

– Кому?

– Никому.

– Иными словами, вы утверждаете, что спланировали все в одиночку?

– Я ничего не планировал.

– Хорошо, спрошу по-другому. Кто из вашего окружения был в курсе ваших планов?

– Никто не был, я…

– Значит, в одиночку.

– Да нет же! Вы ставите под сомнения честное слово принца?

– Кстати, насчет честности… Ваше высочество, взгляните на этот документ. Вы подтверждаете, что это ваш почерк?

– Да… кажется, мой. Что это?

– Ознакомьтесь…

Пауза, шелест страниц.

– Я не писал этого.

– Но почерк – ваш?

Пауза. Тихое:

– Очевидно, да…

– Таким образом, вы требовали у лорда Стейфа определенную сумму взамен на обещание хранить молчание. Следовательно, на Совете вы выступили с разоблачением лишь потому, что не сошлись с ним в цене?

– Это неправда…

– Вот, значит, какова цена вашей хваленой честности, принц?

– Это неправда.

– Вы признаете почерк?

– …

– Этот документ был предъявлен трем вашим сторонникам, и они узнали вашу руку.

– Кому именно?!

– Сейчас это не имеет значения. Итак, мы вправе сомневаться в вашей искренности, принц. Но вернемся к покушению…

Возвращаясь с допросов, он метался по комнате, пока, совсем не обессилев, не падал на кровать. Он то кружил по крошечному свободному пятачку, как зверь в клетке, то вцеплялся в прутья решетки, чтобы справиться с накатывавшими поочередно приступами отчаяния, равнодушия или надежды. Пытался молиться – слова не шли, с губ срывалось только отчаянное «Почему?!».

Его считают виновным, это совершенно очевидно. Им не нужно доказательств – все и так ясно. Они хотят узнать лишь – зачем он это сделал? Глупость какая… зачем ему убивать отца, если все и так ясно, если имя наследника – названо, и вопрос трона – лишь вопрос времени. Неужели они не понимают этого? Или он сам так глуп, и то, что очевидно для него, совсем не так ясно для всех остальных?

Что думает по этому поводу сам отец? Патрик умолял о свидании с королем уже вторую неделю, но – нельзя, Его Величество не встает с постели. Рана столь глубока? Тогда, в кабинете, он не успел ничего понять, он не успел даже осознать, почему на него кинулись, заламывая руки, не стал защищаться. До сих пор не укладывалось в голове – кинжал, торчащий из плеча отца, тяжелое тело в его руках, полуприкрытые, почти неживые глаза…

Его считают виновным, его застали на месте преступления. За покушение на особу королевской крови – смертная казнь, почти наверняка. Дай Бог, чтобы лишь ему одному, чтобы они не решили, что это – заговор, не стали хватать остальных. Если такое случится, первым наверняка пострадает Ян Дейк, кому ж еще мог его высочество поверять свои замыслы, как не самому близкому другу? Обойди его этой чашей, Боже…

Порой Патрик ловил себя на том, что хочется жить – по-звериному остро, до желания грызть решетку и выть в голос. Порой становилось все равно. Иногда накатывало жгучее желание умереть прямо сейчас – до суда, успеть до обвинения; таким страшным казался весь этот маскарад. Но нет, нельзя, нельзя, он должен жить – может быть, удастся оправдаться. Обвинение слишком немыслимое, чтобы покорно и молча принять его.

А иногда эмоции отступали, и голова начинала работать ясно и холодно. Думай, принц, думай. Кто мог напасть на короля? Кому и зачем это нужно?

Все зависит от того, что решит король.

Если бы увидеться с отцом… О, если увидеть его, хотя бы удостовериться, что он жив, поправляется, с ним все будет хорошо. На настойчивые вопросы принца о здоровье короля ответом обычно бывало уклончивое: «Его Величество поправляется….» Насколько серьезна рана? Каждую ночь Патрик шептал молитвы во здравие ныне царствующего монарха, уже почти не веря тому, что говорит.

С ним обращались холодно, но вежливо. Принц не знал, так ли обходятся со всеми арестованными; правда, Башня – узилище для благородных, вполне возможно, что манеры здешних стражей чуточку получше. Комната его была сухой и чистой, еда – с королевской кухни, но в том ли дело? На вопросы о том, что творится снаружи, естественно, не отвечали. Лишь однажды пожилой конвоир успел шепнуть, что с ним не раз добивались свидания. Значит, друзья верят ему и что-то пытаются сделать. А может быть, это Изабель? Или королева? Свидания запрещены, и нет никаких сношений с внешним миром.

Один допрос был особенно мучительным. Со дня ареста Патрик держался холодно и спокойно, отвечал на вопросы вежливо и по возможности логично и четко. В глазах конвойных, лорда Марча, ведущего допросы, и офицера, присутствовавшего почти на каждом, мелькало уважение, и вопросы задавались в том же сухом, вежливом тоне.

Но в этот раз принц почувствовал, что вот-вот сорвется. В комнате было невыносимо душно, а скрип сапог офицера давил на уши, вызывая чувство дурноты. Вопросы повторялись и казались липкими и грязными, как старая тряпка. Ему протянули опросные листы, исписанные неразборчивым почерком.

– Ознакомьтесь, ваше высочество. Это показания одного из ваших сторонников, и они ясно говорят о том, что…

Принц впился глазами в листы. Замелькали слова, но он не смог разобрать их смысла – что-то случилось с глазами, буквы двоились, расплывались. Внизу – ударило в висок – крупные, четкие буквы подписи: «Виконт Ян Рауль Дейк» – и дата. Ян тоже арестован?

Стены, решетка на окне, лица вокруг – все слилось в стремительно несущуюся карусель, листы выпали из ослабевших пальцев. Патрик попытался вскочить и закричать, что это неправда, но из пересохшего горла вырвался лишь сдавленный хрип. Медленно, медленно он осел на пол, потеряв сознание.

Очнувшись, в первый момент принц не понял, где находится. Тихо, темно вокруг, и только сдавленные всхлипы слышатся совсем рядом. Патрик пошевелился. Тупо гудела голова и тяжело было дышать, руки и ноги не слушались, словно ватные.

– Кто здесь? – позвал принц, пытаясь открыть глаза.

И почувствовал, как лица его коснулось чье-то горячее дыхание.

– Мальчик мой…

– Матушка, – позвал он, подымаясь на локте и чувствуя, как бухает сердце. – Это вы?

Это и в самом деле была она, королева. Она стояла на коленях у его постели, и по щекам ее ползли слезы.

– Мальчик мой… сынок…

– Мама… – он уткнулся лицом в ее ладони, стараясь сдержать подступившие к горлу рыдания. И услышал:

– Как же ты мог, сыночек… как же ты мог?

Патрик отстранился.

– Мог – что?– прошептал он. – Матушка…

– Сделать… это… – прошептала королева, с горечью глядя на него. – Ведь это твой отец…

Несколько секунд принц потрясенно смотрел на нее, а потом высвободился и кое-как сел.

– Вы поверили?!

Королева не отвела взгляда.

– Да, – горько сказала она. – Потому что…

– Потому что – что? – тихо спросил сын.

– Потому что… кто еще, кроме тебя, мог там быть?

– Матушка, – закричал Патрик, – что вы говорите, опомнитесь! Я не делал этого! Неужели вы думаете, что я способен убить отца?! Короля, которому приносил присягу? Ваше Величество, что с вами?

– Нет, что с тобой, Патрик? – Вирджиния встала с колен и – прямая и тонкая – смотрела на него. – Ты захотел власти? Да, я понимаю. Отец еще крепок и молод, и ты боялся не дожить до… ты решил ему помочь, так? Чего тебе не хватало, сын? Денег? У тебя их было вдоволь. Власти? Возможностей? Чего ты добивался этим поступком?

– Матушка, – тихо и яростно сказал Патрик. – Я этого не делал! Вы мне не верите?

Наступила секундная пауза, а потом королева покачала головой, не отводя взгляда:

– Не верю. Я не верю теперь никому. Только своим глазам и словам лекарей. А они сказали…

– А они не сказали вам, – перебил Патрик, – что мой кинжал могли украсть у меня?

– А слова отца? – воскликнула королева. – Его Величество прямо утверждает, что там – был – ты! Не мог же он врать, он полностью описал, как ты вошел к нему, как замахнулся, как….

– Да не было меня там! – взвыл Патрик. – Ну как, как мне доказать, что это не я?

– А это? Это – что?

Она протянула ему листок бумаги. Не касаясь, Патрик взглянул. Его почерком на шероховатом листе были написаны состав и действие нескольких самых опасных ядов. Королева перевернула лист – план отцовской спальни.

– Кому ты собирался передать это? – спросила она.

– Это не мое, – Патрик почувствовал, как у него сел голос. – Это не мое.

– Но почерк – твой?

– Почерк… Ваше Величество, что это?! Откуда у вас это?!

– Это я у тебя должна спросить… – она отвернулась.

Патрик уронил руки и сидел молча.

Вирджиния схватилась за голову.

– Как я могла подумать, что мой сын вырастет… что это будет чудовище, способное на отцеубийство!

– Матушка, – закричал принц, – я не виновен! Клянусь вам!

– Нет, Патрик, – темные локоны качнулись в знаке отрицания. – Теперь я не верю тебе. Я не верю никому.

Неверным шагом, высоко подняв голову, чтобы сдержать рыдания, королева торопливо вышла из камеры.

Патрик несколько секунд смотрел ей вслед. Когда на двери лязгнул замок, он упал на кровать и с силой замолотил по стене кулаками. А потом завыл, как раненый зверь, – тяжело и страшно.

* * *

Время остановилось, свернувшись в тугой клубок. Принц уже не пытался доказывать себе, что ему все равно. Мать поверила… мать отреклась. Конечно, трудно не признать виновность сына, если все вокруг, даже муж, доказывают, что именно он мог нанести отцу почти смертельный удар. Но оставалась надежда. Надежда на то, что король, отец все-таки поверит ему.

Когда заскрипела дверь и на пороге замаячили фигуры конвойных, Патрик подумал, что это – очередной допрос. Удивился лишь – отчего так поздно? Обычно работа следствия начиналась с утра и заканчивалась к вечеру. Но уже и небо сквозь решетку окна стало темным, и ужин давно принесли, и бухающие шаги за дверью ясно показывали, что прошла смена караула, а после нее арестованных больше не трогали – до утра.

– Поднимайтесь, ваше высочество…

– Куда? – спросил Патрик, вставая.

– Там все узнаете…

Ему связали руки за спиной – без излишней жестокости, но крепко – и прикосновения чужих грубых ладоней были так отвратительны, что принц дернулся и попытался высвободиться.

– Не волнуйтесь, – услышал он. – Это необходимая мера предосторожности, простите. Приказ…

На плечи накинули плащ, глубоко надвинули капюшон. Вниз и вверх по лестницам – почти ничего не видно, Патрик спотыкался, пытаясь хоть что-то разглядеть из-под края капюшона, и его подхватывали под локти, не давая упасть. Потом в лицо ударил холодный ветер, и принц с жадностью вдохнул свежий, такой свежий воздух, закашлялся. Куда его ведут?

Патрик запрокинул голову – капюшон сполз, по глазам ударило темное, вечернее небо, качнулся маленький, круглый тюремный двор, вымощенный булыжником, ослепил свет факелов. Мгновенно конвоиры вновь натянули ткань на лицо. И словно впервые с такой силой резануло острое ощущение несвободы, подчиненности чужой равнодушной силе; он, независимый, привыкший приказывать, а не подчиняться, теперь вынужден терпеть и окрики, и эти грубые, властные прикосновения.

Тюремная карета была тряской и неудобной. Колеса стучали по мостовой, и в такт этому стуку колотилось сердце.

Выросший во дворце, принц и с закрытыми глазами мог бы узнать, каким коридором они идут. Угадывая повороты и ступеньки, ухватывая обрывки того, что мог еще видеть, Патрик понял, что его ведут к покоям короля. И он ускорил шаг. Сейчас он увидит отца!

– Спокойно, ваше высочество, – твердые пальцы взяли его за плечи, отрезвляя.

Как пустынны коридоры… Кажется, словно эта часть дворца совершенно обезлюдела, и так гулко гудит под потолком эхо шагов. Караул у двери отцовской спальни, четкие, бесстрастные движения солдат, скрип высокой двери. Его втолкнули внутрь и сорвали плащ. Патрик мотнул головой и огляделся.

Вот он, вот он – большая фигура на огромной кровати под балдахином, укрыт по пояс, плечо перевязано. Лицо Карла бледностью соперничало с белизной подушки, но глаза смотрели сурово и непримиримо.

– Развяжите его, – негромко приказал король.

Ловкие пальцы пробежали по запястьям, снимая веревки. Морщась от брезгливого ощущения влажных, липких прикосновений, растирая руки, принц шагнул к постели отца.

В комнате было очень тихо, перешептывания и стук сапог стражи словно отодвинулись на край сознания. Так же жестко, но тихо король позвал:

– Подойди ближе… сядь…

Патрик осторожно присел на край кровати. Рядом мелькал лекарь, чуть поодаль неотступно маячили двое солдат.

Король слабо мотнул головой, что означало: отойдите все. Лекарь и солдаты осторожно отодвинулись к двери.

– Зачем ты так? – спросил король. – Чего тебе не хватало, Патрик? Только не лги… Зачем, зачем тебе это было надо?

– Отец…

– Молчи. Ты ведь знал, что еще год или два… я же впрямую тебе говорил: мне недолго осталось. Что, потерпеть не мог, подождать?

– Отец!

– Молчи. От кого-кого, но от тебя… Видит Бог, не ожидал. Я же верил тебе, мальчик, я тебя любил… Зачем ты это сделал?

Патрик с отчаянием сжал его пальцы, но король выдернул руку.

– Не прикасайся ко мне…

– Я не делал этого, отец. Сколько еще раз нужно повторить, чтобы вы мне поверили?

Король усмехнулся.

– Как я могу тебе поверить, если… если ты сделал то, что сделал. Патрик, если тебе так уж не терпелось, ты бы мог вызвать меня на поединок; старый обычай – наследный принц может бросить королю вызов, если обвиняет его в преступлении против короны. Ты же лучший фехтовальщик страны, ты бы меня сделал, почти наверняка сделал бы… Побоялся публично? Решил – так, исподтишка, больше шансов будет, да? Что ж, ты неплохо рассчитал. Я ведь даже не сопротивлялся сначала, потому что… от тебя – не ждал. Ты так убеждал меня, что поступать надо по совести… а сам…

У Карла явно не хватало сил, он говорил все более тяжело и устало.

– Спасибо еще, что травить не стал…

– Отец, выслушайте, – с отчаянием выговорил Патрик. – Клянусь вам жизнью своей… всем, чем хотите, – это неправда!

– Ты хочешь сказать, что я обознался? – насмешливо спросил король. – Да я тебя в любом обличье узнал бы, я же тебя в пеленках на руках держал, я знаю, как ты двигаешься, как ты дышишь… ты спрятал лицо под маской, но волосы… перестань врать, наконец. Боже, ты лгал мне всю жизнь, убеждал меня в своей честности, а я, как последний дурак, тебе верил. Наверное, так мне и нужно, наверное, я плохой король, если даже в собственном сыне я не смог разглядеть – змею… Молчи, не возражай. И знай – у тебя не получится ничего. Я выживу – тебе назло. А ты – ты будешь мертв. И дружки твои… у вас ничего не вышло, знай это.

– Отец, – прошептал Патрик. – Вы вправе сделать со мной все, что угодно. Но знайте, что вы осудите невиновного.

– Пошел вон, – выговорил король с отвращением и отвернулся.

Принц встал – ломко, медленно. Солдаты мгновенно придвинулись вплотную, схватили его за локти, но Патрик, не обращая на них внимания, опустился на одно колено перед постелью короля.

– Я люблю вас, отец, – прошептал он, касаясь губами бессильной руки Карла. Показалось или и вправду пальцы короля попытались коснуться его щеки?

Тяжело, устало поднялся и, с силой дернувшись, освободив руки, медленно пошел прочь. Лекарь услужливо распахнул перед ним двери.

* * *

Целую неделю Вета жила надеждой. Надеждой на то, что все случившееся – недоразумение, ошибка, и все разъяснится. Принцесса, осунувшаяся и похудевшая, почти не отпускала ее от себя. Едва ли не криками выпроваживая прочь остальных фрейлин, с Ветой Изабель не расставалась.

Ловили каждое слово, каждый взгляд старших – тех, кто хоть что-то мог сказать и объяснить. Королева заперлась в своих покоях и не показывалась. К королю никого не пускали; он был в сознании, но лекари запретили ему волноваться. Впрочем, говорили, рана оказалась неопасной, и Его Величество быстро поправлялся. Изабель пыталась пробиться к отцу, но ее вежливо и решительно завернули от порога.

Вести расследование было поручено лорду Марчу. Принцесса пыталась добиться ответа и от него, но получила в ответ лишь усталый взмах рукой и горькую усмешку. Оставалось лишь ждать. Ждать – и надеяться.

Целыми днями Изабель и Вета сидели в саду у фонтана, строя самые разные предположения. Когда висящее над головами зловещее ожидание становилось непереносимым, принцесса начинала плакать – и Вете хотелось кричать в голос, а не успокаивать ее. Сестра могла хотя бы плакать – ее слезы были понятны. Но если бы вдруг обнаружили безутешно плачущей фрейлину, это вызвало бы много удивленных расспросов.

Впрочем, идя по коридорам дворца с каким-либо поручением Изабель, Вета не раз и не два слышала приглушенные всхлипывания из-за штор. Видимо, не одна она была озабочена судьбой молодого принца.

Ее высочество иностранная невеста Эвелина уехала через три дня. По-прежнему гордая и надменная, высоко подняв черноволосую голову, она прошествовала по ступеням дворца к карете и, ни на кого не глядя, захлопнула за собой дверцу. Невеста обвиняемого в преступлении; хорошо, что не успела стать женой. Жалела ли Эвелина о себе или о своем неудачливом женихе – неизвестно; однако, очевидно было, что помолвка будет расторгнута. Принцессе ни к чему пятно на репутации.

Потом начались аресты.

Спустя неделю Вета поняла, что ожидание ни к чему не приведет. Опустошила шкатулку с украшениями, выгребла из ящиков все мало-мальски ценные безделушки. Набралось немного, но больше все равно не было… Три дня Вета со слезами выпрашивала у принцессы отпуск. Изабель, сначала решительно воспротивившаяся, в конце концов уступила мольбам фрейлины.

Несколько дней Вета, одевшись как можно скромнее, закутавшись в темный плащ, дежурила у ворот королевской тюрьмы. Гвардейцы вежливо выпроваживали девушку. Нет, свидания с заключенными запрещены. Нет, указ короля. Простите, сударыня, но вам тут нечего делать… идите, идите с Богом. А потом смотрели осуждающе – что за девицы нынче! Ломятся прямо в тюрьму, как на свидание! Где былая девичья скромность?

На шестой день, а вернее, глубокий вечер старый гвардеец, только заступивший в караул, выглянул из боковой двери и поманил ее за собой. Пригоршня золотых монет перешла из маленькой руки Веты в узловатую, мозолистую ладонь; гвардеец велел ей накинуть капюшон и повел за собой гулкими переходами.