Текст книги "Сказка о принце. Книга первая"

Лестница показалась ей бесконечной – ступеньки, ступеньки; закружилась голова. Они поднялись, кажется, на самый верх Башни. В коридоре было почти темно; факелы, укрепленные на стенах, давали лишь видимость света. Каблуки гулко стучали по каменному полу. И тихо было, тихо, как в могиле. Не приведи Бог попасть в это страшное место, а впрочем, сейчас это неважно. Сердце девушки испуганно колотилось. Сейчас… вот сейчас…

– У вас минут двадцать, сударыня, не больше, – тихо сказал конвойный, останавливаясь у одной из дверей и нервно оглянулся. – Я покараулю…

Против ожидания, Патрик не лежал на постели, отвернувшись к стене, как ожидала его увидеть Вета, а стоял у зарешеченного окна. На скрип открываемой двери он обернулся, и глаза его расширились от удивления.

– Ваше высочество, – прошептала Вета, опускаясь в реверансе. Все заготовленные слова мгновенно вылетели у нее из головы.

Она боялась увидеть принца измученным, скованным и едва ли не чуть живым после пыток. Но Патрик выглядел совершенно спокойным, таким же, как и всегда. Правда, лицо его сильно осунулось, но это, возможно, лишь казалось из-за негустой золотистой щетины, проступившей на щеках. Волосы растрепаны, под глазами – тени, но на руках нет кандалов, а комната – вполне просторная и удобная, и никакой тебе соломы – приличная постель, на столе – бумага и чернила.

– Вета Радич? – опешив, проговорил принц. – Что вы здесь делаете?

– Я… – Вета никак не могла собраться с духом и выпалила первое, что пришло в голову: – Хотите есть, ваше высочество?

Дрожащими руками она принялась выкладывать на массивный дубовый стол съестное из захваченной из дому корзинки. Патрик перевел взгляд на стол и расхохотался:

– Вета, вы прелесть! Кто еще, кроме вас, догадался, не кудахтать и не спрашивать меня, что случилось, а сразу приступить к делу? Спасибо, дорогая…

– Но, ваше высочество, – пролепетала Вета, – я действительно собиралась…

– … спросить, что случилось? – перебил ее Патрик. – Вета, давайте не будем портить друг другу настроение. Или нет… будем, но чуть позже. Я приглашаю вас на ужин, – он указал на стол. – У меня давно не было приятной компании. Доставьте мне это удовольствие! У лакея, прислуживающего мне здесь, физиономия и манеры стражника, а не слуги.

– У меня меньше получаса, – пробормотала Вета. – И я…

– Получаса? Ну, вот и отлично. Мы успеем поесть. Сказать по совести, я изрядно проголодался и очень вам благодарен.

С этими словами Патрик решительно уселся за стол и потянул девушку за руку, заставляя сесть рядом. Отломив кусок жареной курицы, он протянул его Вете, а сам надкусил большое яблоко.

Вета почувствовала, что еще немного – и она просто расплачется. Ком застрял у нее в горле.

– Вета… – Патрик отложил яблоко и внимательно посмотрел на нее. – Не нужно плакать, прошу вас.

Сглотнув стоящий в горле ком, Вета решительно сказала:

– Патрик… ваше высочество… я хочу сказать, что ни на минуту не поверила в… в то, что о вас говорят. И… и никто не поверил.

– Никто? – тихо переспросил Патрик, по-прежнему глядя на нее.

– Ну… по крайней мере, многие. Не верит Ян, не верит Анна Лувье, не верят… ваша сестра не верит.

– Но верят мои отец и мать, – так же тихо проговорил Патрик. – Верит Гайцберг, верит ваш отец…

– Но это еще не все! – воскликнула Вета с жаром. – Ваше высочество… – она смешалась и умолкла. Но тут же снова подняла взгляд: – Чем я могу помочь вам, Патрик?

Принц встал и отошел к окну. И надолго замолчал.

– Не знаю, Вета, – ответил он, наконец. – Меня обвиняют в покушении на жизнь короля. Факты свидетельствуют против меня. Меня видели входящим в спальню отца. Кинжал, которым нанесена рана, принадлежит мне. На моем костюме – кровь Его Величества. Отец, придя в сознание, рассказал, что человек, напавший на него, был принц, то есть я, – он запутался, махнул рукой. – Словом, это был я, но… но это не я, понимаете? Я не делал, не мог сделать этого! – выкрикнул он. – А как доказать – не знаю…

– Но вы ведь могли просто зайти к Его Величеству и обнаружить его уже раненым…

– Так и было, – хмуро проговорил Патрик. – Вы думаете, я не пытался доказать это на первом же допросе? Впрочем, – помрачнел он, – отец все еще не встает с постели, и расследование от его лица ведет лорд Марч. Вы знаете, он честен и… он хорошо ко мне относится. Но… отец в гневе, и, кажется, все эти допросы – только формальность, все уверены в моей вине. У меня нет свидетелей, нет доказательств, нет… да ничего нет! – он умолк.

– Ваше высочество… многие из лордов верят вам. Они пытаются убедить короля…

– Но Его Величество никого не хочет слушать, – хмуро закончил Патрик. – Я знаю, Вета.

– И еще…, – прошептала Вета. – Обвиняют ведь не только вас, Патрик. Арестованы еще несколько человек.

– Кто? – тихо спросил Патрик. Лицо его затвердело.

– Ян Дейк – его забрали почти сразу. Жанна Боваль, Артур ван Херек, Марк де Волль, Кристиан Крайк… – перечисляла она, холодея.

– Значит, они все-таки решили, что это заговор! – Патрик грохнул кулаком по решетке окна. – Проклятье!

– Чем я могу помочь вам, ваше высочество? – снова спросила Вета, но Патрик покачал головой:

– Не знаю, Вета, не знаю…

Дверь снова заскрипела. Конвойный, проводивший Вету в камеру, негромко пробасил:

– Вам пора, сударыня… – и кашлянул: – Впрочем, если у вас осталась пара золотых, вы можете поговорить еще немного.

Патрик шагнул к Вете, взял ее за руки.

– Спасибо вам, Вета… Все будет хорошо, вот увидите. Отец поймет, что это недоразумение. И прошу вас, не нужно больше рисковать из-за меня. Я… я справлюсь сам.

Он наклонился к маленькой Вете, чтобы поцеловать ее в щеку, но как-то так получилось, что девушка повернула голову – и его губы коснулись ее губ. Мгновенно Вета вскинула руки, обвила шею принца, Патрик обхватил ее плечи… несколько ударов сердца – Вета кружилась, улетала в счастливую тьму без дна и без горя.

А потом Патрик опомнился – и резко разорвал объятие.

– Вета, простите… Простите, ради Бога…

Не отвечая, девушка резко развернулась – и выскочила прочь из камеры.

Задыхаясь, бежала Вета вниз по ступенькам. Часть ее души разрывалась от стыда – она бросилась на шею юноше, который… который не оттолкнул ее лишь потому, что был ошеломлен. Так кто же она такая?

А вторая часть сжалась до размеров горящих от счастья губ. Губ, которые впервые в жизни узнали поцелуй любимого мужчины.

Она так и проплакала всю ночь. Отец, слава Богу, еще не вернулся, когда Вета, крадучись, прошла задней калиткой и побежала, оскальзываясь на мокрой дорожке, к черному крыльцу. Огонь в комнате матери уже не горел, и Вета без помех проскользнула в свою комнату, позволила Агнессе снять с нее совершенно мокрое платье, обсушить и уложить в постель. Отказалась от кружки горячего молока – лоб ее пылал, хотя пальцы были ледяными. Ими Вета то и дело касалась губ – того краешка, которого коснулся принц. Ей казалось, что огромное горячее пятно, оставшееся от того нечаянного поцелуя, растет, ширится и скоро станет видно всем. Сначала Вета все трогала и трогала это пятно. А потом повернулась, уткнулась в подушку и заплакала. От того, как все хорошо начиналось и как же отвратительно закончилось.

Она ему не нужна. А если и будет когда-нибудь нужна, то только как друг, как человек, с которым можно поговорить о книгах и о музыке, посмеяться и чуть-чуть пококетничать – не больше. Не нужна. Хоть кричи, хоть об стену бейся.

Вета вскочила, подошла к окну, всхлипывая, вытерла мокрый нос. Дура. Его будущее висит на волоске, его могут казнить, а ты слезы льешь из-за глупых фантазий. Если его завтра не станет – вот когда плакать придется, а не сейчас… Самой-то не стыдно?

Она ему не нужна. И сегодня принц ясно дал ей понять это…

Вета задремала лишь на рассвете, когда небо начало светлеть, наливаясь синевой, а за окнами вдруг прогрохотали по мостовой колеса – очень громкие в этот предутренний час.

Снизу застучали шаги, зазвучали громкие голоса – чужие, холодные, а сквозь них пробивались испуганные возгласы слуг. А потом донесся вскрик матери – такой отчаянный, что Вета разом проснулась, вскочила, натягивая платье, – скорее, маме нужна ее помощь. Но шаги уже гремели на лестнице, и когда в дверь комнаты постучали, а затем отворили с громким «Извините, мадемуазель, приказ», она уже все поняла. И обернулась навстречу входящим людям в мундирах, машинально надевая на лицо, словно маску, ту насмешливо-спокойную улыбку, которую недавно видела на лице Патрика.

* * *

– 

… и в ваших бумагах, принц, найдены долговые расписки на крупные суммы. Взгляните – вот, вот и вот. Вы признаете это?

– 

Нет…

– 

Расписки подтверждены вашей подписью и личной печатью. Кредиторами, как вы видите, выступают не только подданные Его Величества, но и… так сказать, подданные других величеств. Например, некто Крэбек Бойл, не являющийся гражданином Лераны. Вы можете назвать нам статус и подданство всех лиц, указанных в этих документах?

– 

Я не одалживал такие суммы… да это смешно, по меньшей мере!

– 

Боюсь, что не смешно, а грустно, ваше высочество. Вы играли в карты?

– 

Нет, и отец прекрасно это знает.

– 

Тогда на что вам потребовались столь значительные суммы? Кому вы передавали их или на что тратили?

– 

Это неправда…

* * *

Камера ее была маленькой, но довольно сухой и чистой. Вета подсознательно ждала ужасов – кандалы, куча соломы в углу, пытки и огонь, голод и сырость. Все оказалось до жути обыденно. Деревянный топчан в углу, стол у зарешеченного окна, деревянный же табурет, на топчане – тюфяк, набитый соломой, подушка и одеяло. Еда однообразная и скудная, но из дома ей почти сразу же стали присылать передачи. На столе – бумага, перо и чернила. Предполагалось, что раскаявшиеся узники будут писать многостраничные признания, дабы смягчить свою участь.

Вете признаваться было не в чем.

На первом же допросе – не ночью, как она думала, а днем, в совсем обычной комнате – только окно забрано решеткой, и стол совсем обыкновенный, и никакой дыбы в углу и палача – пожилой толстый чиновник – он даже имя свое назвал, господин Жан Леон – грустно спросил после необходимых формальностей:

– Ну что, девица, признаваться сразу будешь или вопросы задавать?

– В чем признаваться? – искренне удивилась Вета. И добавила, глядя ему в глаза: – А почему на «ты»? Я не осужденная и не простолюдинка.

Чиновник вздохнул, последней же ее фразы словно не заметил.

– Знаю, знаю, все так сначала. Не виноваты, ни сном ни духом, чтим короля и церковь и все такое. Так?

– Так, – не очень уверенно ответила Вета.

– А если так, то должна помочь следствию, коли невиновна. Расскажи-ка, Иветта Радич, какие вел с тобой его высочество разговоры?

Вета подумала, пожала плечами.

– Ну… всякие.

– Какие?

– Например, мы спорили, какие танцы лучше – мне нравятся вальсы и менуэты, а его высочеству – польки. Еще говорили про то, что дворцовый телескоп надо бы заменить – стар стал, половины деталей не хватает. А еще – про романы мадам Тювьер, у нее из последних любопытный был «Жара для…»

– Хватит! – перебил ее чиновник. И посмотрел на нее с сожалением: – Ты дура или прикидываешься?

– Уважаемый господин Жан Леон, – сказала Вета, вставая. – Мы с вами пока еще не родственники и вряд ли ими станем. Прошу вас обращаться ко мне на «вы», так, как этого требует мой титул и ваше положение. Иначе…

–Ясно, – опять перебил ее чиновник. – Сядьте. Продолжим, девица Радич. Так какие разговоры…

– Не было никаких разговоров! – крикнула Вета. – не было! Ясно вам? Патрик ни в чем не виноват!

– Кто не виноват? – прищурившись, посмотрел на нее Клод.

Вета опомнилась. Мало ли как могут они называть его высочество в узком кругу друзей. Этикет, правила приличия, вежливость.

– Наследный принц, – буркнула она угрюмо.

– А кто вам сказал, что он в чем-то виноват? – удивился чиновник. – Мы с вами пока про его вину не говорили…

Вета поняла, что ее ловят на слове.

– Об этом, – с сожалением проговорила она, – болтает уже несколько недель весь город. А также о том, что идут аресты, а еще – что нас обвиняют в цареубийстве. Не ловите меня на слове, не получится. Говорю в последний раз – это бред все, бред, понятно?!

И она вдруг заплакала.

Ее отпустили в камеру, но на другой день вызвали снова, и все повторилось.

В сущности, они толкли воду в ступе. Доказательств не было, но почему-то никого не выпускали; подсовывали под нос листы со знакомыми подписями. От листов пахло страхом.

Каждую ночь Вета съеживалась в постели и не могла уснуть до рассвета. Ей чудились шаги за дверью, скрип замка, за которым ждала ее раскаленная жаровня, дыба и железные клещи. Она прислушивалась к звукам за стеной, страшась услышать чей-нибудь крик. И только на рассвете ее сбивал с ног тяжелый недосып.

Зарубки на стене над кроватью отмечали дни, потом недели. Ее не вызывали и не выпускали, ей перестали приносить передачи из дому, и Вета не знала, что случилось с родителями. Порой девушке казалось, что она обречена всю жизнь провести в этих стенах, и тогда она металась по маленькой комнате, как зверь в клетке.

Про нее забыли…

* * *

– 

Вы слышали, господа? Говорят, лорд Нейл выведен из Государственного Совета…

– 

Да что вы? Право же, не знал. Когда?

– 

Вчера… я узнал только вечером…

– 

В связи с чем же?

– 

Говорят… – шепот, осторожные оглядки, – что лорд Нейл причастен к делу принца. Якобы через него его высочество держал тайную связь с королем Йореком…

– 

При чем тут король Йорек? Дело о покушении на короля или о сношении с иностранными правителями?

– 

А там, похоже, все вместе. За одну ниточку потянули – другие размотались. Ответит теперь принц за все…

– 

А я-то считал его высочество честным человеком, – горечь в голосе, неприкрытое сожаление. – Как досадно…

– 

Глаза отводил, не иначе. Да как ловко отводил, как умело прикидывался… Я давно говорил, что его высочество – не тот человек, который сумеет управлять страной…

– 

Тише, господа, тише…

– 

Говорят, король настаивает на смертной казни.

– 

Что же будет с троном?

– 

Есть еще малолетний Август…

– 

Этот седьмая вода на киселе родственник?

– 

Седьмая там вода или шестая, а род все равно Дювалей. Хоть и боковая ветвь…

– 

Какая там боковая ветвь! Доподлинно известно, что герцогиня Игрейна, жена Его Величества Карла Первого, дочь родила не от мужа, а…

– 

Вы им свечку держали? – ехидно.

– 

Нет, но об этом все говорят…

– 

Как бы ни было, у Августа и у наших наследных высочеств общий прадед.

– 

Прадед… А где доказательство чистоты крови Дювалей? Родинка на спине есть у мальчишки?

– 

По совести сказать, не знаю… не видел…

– 

Вот то-то и оно…

– 

И тем не менее, в исключительных обстоятельствах…

– 

Даже если и так – мальчик еще мал.

– 

Дай Боже здоровья Его Величеству!

– 

Совершенно верно, я хотел сказать именно это. Но если вдруг… – боязливый шепот… – то кто-то же должен стать регентом?

– 

Тише, господа, тише…

* * *

– … О чем вы, ваше высочество, беседовали с герцогиней Анной фон Тьерри второго мая сего года?

– Право же, затрудняюсь ответить… не помню толком. А какое это имеет значение?

– Взгляните сюда, ваше высочество. Вы узнаете почерк?

– Что это?

– Это мы вас хотим спросить, что это. В ваших бумагах найдено вот это неоконченное письмо, в котором вы предлагаете уступить Элалии северо-восточную провинцию Сьерра в обмен на… что вы хотели взамен, принц?

– Я не писал этого…

– Тем не менее, почерк ваш? Да и сама герцогиня фон Тьерри факта беседы с вами не отрицает.

– Ну и что? Сама по себе беседа еще ни о чем не говорит…

– Сама по себе беседа – да. Но вот содержание… Подтверждаете ли вы, ваше высочество, что вы склоняли правителей Элалии к сотрудничеству? Что вы обещали королю Йореку в обмен на Сьерра?

– О Господи… Да не обещал я ничего! Не было этого! Вопросами внешней политики занимается лорд Гвирен, и вы знаете это. А сотрудничество с Элалией предполагает, прежде всего, обмен мастерами нескольких ремесленных Гильдий, а не… при чем тут вообще территориальные вопросы?

– Вы прекрасно знаете, ваше высочество, что провинция Сьерра – предмет спора Его Величества с королем Йореком уже много лет. Как вы планировали решить эту проблему?

– Еще раз повторяю, вопросами внешней политики я не занимаюсь. Но если вам интересно мое мнение, господа, то вы могли услышать его на Совете. Я настаивал и буду продолжать настаивать на том, что территории, завоеванные Его Величеством Карлом Первым, не подлежат отчуждению ни на каких условиях.

– Вы уверены в этом?

– Разумеется.

– Тогда взгляните сюда еще раз. Вот это письмо любезно согласилась предоставить нам некая особа… здесь вы просите короля Йорека о свидании, «крайне выгодном» для него. О тайном свидании. Датировано письмо шестнадцатым октября прошлого года. Как вы помните, Йорек посещал нас как раз в то время. Вы встречались с ним?

– Нет. Кто мог сказать вам такую чушь?

– У нас есть свидетель, ваше высочество…

Очень скоро Патрик понял, что вина его не вызывает сомнений. Глупо было бы даже надеяться… После первого взрыва отчаяния пришло спокойствие – мрачное, ледяное, словно панцирь. Но оставалось еще одно – друзья. Взяли многих, и все они пострадают безвинно. Принц отчаянно пытался придумать хоть что-нибудь, чтобы помочь остальным; мелькнула мысль даже – признаться, взять вину на себя, ему уже все равно, но спасти друзей – хотя бы девушек. Потом понял, что и это – бесполезно.

… На дворец опустилась тень.

Все, в сущности, было уже решено. Доказательства налицо – король узнал в нападавшем на него человеке принца; одежда, волосы, кинжал, которым был нанесен удар – все это не оставляло места для сомнений. Вина Патрика была фактически доказана, следствие – а главным образом, короля – интересовал один лишь вопрос: зачем все было устроено? Страшный этот поступок вызывал только недоумение: имя наследника названо, трон так или иначе переходил потом к принцу, так чего ради было рисковать? Тем не менее, обвиняемый на этот вопрос отвечать отказался.

Пытки король запретил – своей властью. По углам шептались, что было бы вернее хотя бы припугнуть – изнеженная «золотая молодежь» наверняка стала бы более разговорчивой. Да, жалко девушек, но к ним и применять столь жесткие меры необязательно – достаточно просто показать плети или дыбу, и они сразу выложат все, что знают. Да, королевский род указом предыдущего правителя от допросов с применением сильнодействующих средств избавлен, но ведь согласитесь – сама ситуация из ряда вон выходящая. Если посильнее нажать – можно было бы вычистить все гнездо заговорщиков, а не только эту молодежь. В том, что ни один из юношей не выдержит давления, никто не сомневался. На дыбе все откровенны и честны, будь ты хоть десять раз благородным…

Все население дворца раскололось на две части. Одни – и самой первой из них была принцесса Изабель – открыто заявили, что не верят в то, что это сделал Патрик. Но поскольку доказательства их были шаткими и основывались лишь на утверждениях «я верю брату» или «он не мог такого совершить», то в расчет их не принимали.

Вторые высказывались более сдержанно, но смысл сводился к тому, что таки да, основания для такого поступка у молодого двора вполне были. Ну и что, что уже все равно наследник? А Бог знает, сколько еще проживет король; занять трон лишь под старость – не слишком веселая участь. Этих удивляло лишь, отчего принц решил сделать все сам – ведь мог бы, не марая рук, доверить дело кому угодно. Потом нашли и объяснение: король доверял сыну и нападения не ждал никак, что могло помочь Патрику сразу нанести смертельный удар. В общем-то, почти так и получилось…

Приговор был известен уже накануне суда. По делу о покушении на короля арестовано было пятнадцать человек; почти все – из окружения принца, и только трое девушек – из свиты ее высочества принцессы Изабель. Их ждала каторга и публичное лишение гражданских прав; троим – Патрику, Яну Дейку и Марку де Воллю – грозила смертная казнь. Его Величество Карл, разозленный, сразу и сильно постаревший, требовал закончить следствие как можно скорее. С глаз долой – из сердца вон. Следствие длилось два месяца. Потом стало известно, что своим словом Карл отменил смертную казнь для всех троих – но потому лишь, что его умолила об этом королева.

Вирджиния, державшаяся все так же прямо и сдержанно, с мужем теперь почти не разговаривала. Вечером того дня, когда стала известна дата суда, она пришла в покои короля. Разговор был недолгим, сухим и тяжелым для обоих. Королева потребовала оставить жизнь сыну, а судьба остальных ее не интересовала. И на мгновение ей показалось, что Карл обрадовался такому повороту событий. Может быть, думала Вирджиния, король представить себе не мог, что Патрика вдруг не станет. Может быть, где-то глубоко, под тяжелым клубком гнева, страшной боли, обиды и разочарования, так глубоко, что и сам Карл не хотел этого видеть, шевелилась любовь – к тому мальчику, который скакал когда-то с ним рядом, стремя в стремя; которого он учил держать меч; который всего полгода назад бросал ему в лицо справедливые упреки… но сам оказался совсем не таким, и это убивало, убивало!

Ночами король почти не спал. Не подавая вида при посторонних, он глухо ругался сквозь зубы и метался по кабинету из угла в угол, когда оставался один. Или застывал на месте, глядя в одну точку, стискивая и разжимая пальцы. Наливал себе вина – и отодвигал кубок; пить сейчас было нельзя.

Потом крепко ударило по сердцу. Утром слуги, обеспокоенные молчанием, выломали дверь – и нашли Его Величество лежащим на полу без сознания. Сбежались лекари. Карла вытянули-таки из черного омута, в который погружался он, уже равнодушный ко всему, но вставать запретили категорически. Изабель, добровольно взявшая на себя обязанности сиделки, не отходила от отца.

Это случилось за два дня до вынесения приговора. Не пойти на суд принцесса никак не могла. Лекари клятвенно обещали Изабель, что в ее отсутствие глаз не спустят с особы Его Величества.

* * *

Суд Вета помнила очень смутно. Накануне она не спала всю ночь, кружила по камере, сжимая кулаки, то и дело судорожно вдыхая затхлый воздух. Тяжело дышать. К горлу подкатывает ком. Ночь тянулась кошмарно медленно, и хотелось торопить время – пусть уже хоть какой, но приговор, и страшно было – хоть кричи, и пусть эта ночь лучше никогда не закончится. Их оправдают? Нет? Что с ними будет?

Вета на мгновение остановилась. Что будет с ними… ей уже, по большому счету, все равно, она слишком устала – что угодно, но лишь бы поскорее. А вот что будет с родителями? Что будет с матерью, если ее приговорят к смерти? Что станет с отцом, у которого Вета – единственная отрада в жизни? Сын – непутевый картежник и пьяница, а теперь еще и дочь – преступница? И кому объяснишь, что она ни в чем не виновата? Что все они ни в чем не виноваты?

В окошко уже пробивался робкий отблеск предутренних сумерек, когда Вета забылась, наконец, тяжелым сном.

Когда ее вели гулкими переходами и коридорами тюрьмы, Вета дрожала так, что подгибались колени. Стараясь, чтобы не слишком заметен был охвативший ее озноб, Вета стиснула зубы и как можно выше подняла голову. Еще не хватало показывать им свою слабость. Перед массивными дверями зала суда она приостановилась и глубоко вдохнула. Все, что угодно, но пусть уже поскорее. Ее охватило тяжелое, пугающее безразличие.

Под высоким, сводчатым потолком металось эхо от множества голосов. Узкие окна распахнуты, в золотых лучах плавают пылинки. Истертый сотнями ног узорный пол под ногами, скрипучие деревянные скамьи ярусами уходят в высоту. В глазах рябит от многоцветья одежд, и это так не вяжется с чопорным и строгим убранством зала. Черные одежды судей, черные с золотом мундиры солдат, черное дерево столов – и одинокая черная конторка в центре зала. Обычно здесь стоят подсудимые… И кажется порой, что тени их беззвучно шепчут что-то; сколько их было – помнит ли их имена хоть кто-то, кроме пыльных бумаг в архивах и тюремных решеток… Обычно здесь стоят по одному. Кто же мог предвидеть, что на этот раз их будет так много – сразу?

В тесной деревянной загородке, где во время слушания полагается сидеть подсудимым, места оказалось слишком мало для полутора десятков человек. Вета впервые после того злосчастного бала увидела их всех – вместе. Золотая молодежь, сливки общества, элита страны. Все – в кандалах (зачем?), исхудавшие и бледные нездоровой синевой людей, много дней не видевших солнца. Упрямо сжатые губы, отчаянная решимость в глазах – даже у самых младших. У многих – надежда: оправдают? Одежда не тюремная, своя, не рваная, но грязная – не различить цветов. Следов пыток, кажется, ни на ком не видно, хотя это еще ничего не значит.

Места на скамье уступили пятерым девушкам. Ян украдкой стиснул ладонь Марка, что-то сказал; оба ищут глазами принца – но его, единственного, почему-то нет. Почему? Улыбки, кивки, робкое оживление, шепот. Вета, Жанна, Маргарита Этескье, Анна Лувье, Агнесса Конен… вперемешку сидели давние недруги и лучшие подруги, ссорившиеся из-за пустяков и мирившиеся, кокетничавшие и спорившие из-за внимания молодых людей… вот они, их кавалеры – окружили своих дам живой стеной, словно еще нужно их от кого-то защищать, словно что-то еще будет впереди; сжаты пальцы, и губы незаметно шепчут молитвы, и даже сейчас они разбились на пары, ведь это – первое за несколько месяцев свидание, и будет ли еще…

Вета украдкой взглянула в зал. Переполнен. Еще бы, какое непривычное и шокирующее зрелище – судят тех, кто сам судил, тех, кто имеет право распоряжаться чужими судьбами. Родственники, друзья – самые знатные фамилии заняли места на первых рядах. Вета увидела мать и отца – мать постарела, горькие складки залегли вокруг губ, отец обнимает ее за плечи, оба неотрывно смотрят на дочь. Стиснула руки принцесса Изабель, с надеждой смотрит вперед, отыскивая глазами брата; оглядывается удивленно и недоверчиво, шарит взглядом по залу. Шепот, говор, шелест в зале, открыта дверь в коридор, но все равно – духота, дыхание многих людей давит, несмотря на распахнутые окна.

А за окнами – птицы. Свобода, сочная зелень – уже конец июня, свежее дыхание сада. Господи, пронеси…

Напудренные парики судей едва заметно качаются, шелестят свитки. Почему же они не начинают? Вета не знала, как должно проходить это все; почему изумленный шепот то и дело вспыхивает в зале? Полный, усатый судья скользнул взглядом по лицам обвиняемых и взял со стола, развернул с важным видом длинный свиток. Откашлялся, ударил деревянным молотком на длинной ручке.

– Слушается дело о государственной измене и покушении на жизнь Его Величества короля Карла Третьего Дюваля. Согласно воле Его Величества, так как вина подсудимых не вызывает сомнений, суд счел нужным перейти сразу к оглашению приговора…

Кажется, у нее что-то со слухом, отрешенно подумала Вета. Выключились звуки, исчезло все, поплыло перед глазами. Кристиан Крайк осторожно взял ее за руку. Приговор – уже, так сразу? Без разбирательств, без защиты? Так не бывает!

Зал удивленно загудел – и смолк.

– Подсудимый виконт Ян Рауль Дейк обвиняется в устроении заговора против Его Величества короля Карла Третьего, сношением с иностранными державами, врагами короля и короны, взяточничестве и растрате…

Слова падали, и временами Вета даже могла разобрать их. «Обвиняются в государственной измене…» – это про них, про нее, это она обвиняется… в измене? «Преступление против короля и короны…» – неправда, они ничего плохого не сделали! «Волею Его королевского Величества…» – какие пустые, ничего не значащие звуки. Что-то там было еще, еще, еще… А потом ударило: «приговаривается…»:

– … и приговаривается к лишению всех имущественных прав, титула, прав наследования и наследования всех потомков, а также к каторжным работам – бессрочно…

Падали, как тяжелые булыжники, фамилии, имена и титулы – а она ничего не слышала.

– … подсудимый барон Кристиан Юханнес Крайк…

– … подсудимый граф Эдмон Анри Лувье…

– … подсудимый граф Марк Филипп де Волль…

Сознание выхватило почему-то имя Марка де Волля и отключилось на фразе «бессрочные каторжные работы»… что-то еще было сказано про Жанну Патрицию Боваль, потом потонуло в общем крике имя Агнессы Маргариты Конен. А потом по ушам резануло ее собственное имя – и почти сразу – «каторжные работы сроком на десять лет».

Судья смолк, откашлялся, опустил свиток на стол.

– Во имя короля и короны! – и снова ударил молотком.

На зал упала тишина. Такая, что муха пролетит – слышно. А потом ветром пронесся по рядам – аааххх – стон всеобщего изумления и отчаяния, взорвавшийся плачем одних и смехом других.

Окрик распорядителя перекрыл поднявшийся шум.

Ян протиснулся к загородке, сжал пальцами деревянные перила. Лицо его было белым, как бумага, но голос зазвучал четко и громко – и ворвался в сознание Веты, словно сдернули платок с глаз, словно вынули затычки из ушей.

– Перед лицом своего короля и своего народа, перед Богом и людьми свидетельствую – мы невиновны. Никто из нас никогда не имел ни намерения, ни даже помысла о том, чтобы причинить вред Его Величеству, – Изабель вздрогнула, как от удара, и отвела глаза. – Клянусь в том… жизнью своей и честью. Все, в чем обвиняют нас, – злой умысел. Мы не в силах доказать это, и Бог вам судья, наши судьи. Мы невиновны.

– Мы невиновны! – раздались выкрики… кажется, это Артур, и Кристиан, и Йорген Редга.

Зал заволновался.

– Перед Богом и людьми свидетельствую – за этим обвинением стоит злая воля и умысел герцога Гайцберга, – так же четко и громко проговорил Ян, – и время докажет, что мы были правы…

Зал загудел, судьи повскакали с мест, солдаты метнулись к осужденным.

– Молчать! – заорал судья. – Уведите осужденных!

Ян пытался выкрикнуть еще что-то, но в поднявшемся шуме потонули его слова. Стража заломила ему руки и потащила к выходу. Зрители повскакали с мест, в зале истерически зарыдала какая-то женщина.

Вета судорожно глотнула воздуха. Все завертелось перед глазами, а потом стало темно и тихо. Последнее, что она успела услышать – крик Артура ван Херека:

– Мы невиновны!

* * *

Неожиданно холодный, резкий ветер холодил разгоряченные щеки. Изабель глубоко вздохнула и подняла, подставила ветру горящее лицо.

До последней минуты Изабель не верила в то, что их осудят. Потому что поверить в эту нелепость было слишком подло, потому что она знала и знает – Патрик не виноват. Они не виноваты. Только как доказать это… и кому – теперь?

Уже опустел зал суда, уже разошлись перешептывающиеся любопытствующие и заплаканные родственники, уже стихли голоса и скрип деревянных скамей – а маленькая принцесса все еще сидела, не поднимая головы, не в силах подняться. Может, еще не все потеряно? Ведь имени принца не было названо среди остальных. Ей все казалось, что сейчас все изменится. Отменят приговор ее друзьям. Скажут, что все это – глупый фарс. И Патрик подойдет к ней, рассмеется и скажет: «Глупая, а ты поверила…»