Текст книги "Долгая дорога в страну возрастных изменений"

Спешу похвастаться: у меня тоже есть гостевой чайный сервиз, имеется и любимая чашка из костяного фарфора. За ее чистотой я слежу лично и не перепоручаю посудомоечной машине. Время от времени я прибегаю к услугам питьевой соды, чтобы освободить любимую от грязных приставаний китайского натурала «Глаз Феникса». За стеклянной витриной посудного шкафа на полке запасных участниц праздничных чаепитий дожидается своей очереди моя фаворитка номер два. Ее фарфоровый прикид ручной работы расписан портретами участников самого знаменитого и самого безумного чаепития в мире. Меня приветствуют Мартовский заяц, сумасшедший Шляпник, мышь Соня и любознательная девочка Алиса. Льюис Кэрролл не мог отказать себе в удовольствии поиронизировать над английскими обычаями. В сцене чаепития ритуальный five o’cloсk tea доведен до полного и очень смешного абсурда. Он лишает Алису возможности выпить чая, но позволяет ей поучаствовать в застольной беседе. В возрасте Алисы я попадала в не менее абсурдную ситуацию. Взрослые члены семьи с друзьями сидели за традиционным вечерним чаем, а я за занавеской изображала спящую красавицу. Они пили чашку за чашкой и вели веселый разговор на пониженных тонах, не подозревая о моем тотальном подслушивании и таким образом безмолвном участии.

Советское детство любезно оставило мне воспоминание о том, какой именно чай пили в нашей семье, – тот, который удавалось купить или достать по знакомству. Самым ценным был индийский черный «Три слона», почти всегда имелись в продаже «Краснодарский» или «Грузинский». Иногда попадалась небольшая пачка с причудливым орнаментом на этикетке и словами «Китайский чай. Черный». Из пачек чай пересыпался в небольшую легкую черную коробочку, непонятно из чего сделанную, с плотно притертой крышечкой. Наверное, когда-то в ней обретался импортный продукт из Китая, потому что по прошествии многих лет хоть и с большим трудом, но можно было на ее боку разглядеть остатки посеребренного рисунка. Он изображал толстенького человечка с козлиной бородкой и крошечной пиалкой в руке.

Серебряная ложечка-лопаточка с короткой крученой ручкой доставала содержимое из черного чаехранилища. Чай заваривали в чайничке с клеймом производителей посуды «Гарднер». Свидетель дореволюционной благополучной бабушкиной жизни был хорош собой и носил веселенький костюмчик в мелкий цветочек. Он радостно приглашал «отчаиться» с пастилой, зефиром или болгарским клубничным джемом из магазина «Консервы» на Старом Арбате. Бабушка принципиально не варила варенье, считая, что это пустая трата времени. Однако она любила вспоминать, как в далеком саратовском детстве из имения деда с июля по сентябрь привозились несметные корзины с ягодами и фруктами. Для переработки даров природы на варенье, желе, конфитюры, цукаты не хватало ни рук, ни времени, ни сахара.

Гарднеровский весельчак скучал по своим кузинам-чашкам. Верные компаньонки разбились одна за другой о повседневность московского бытия. Зато превратности судьбы с достоинством пережил генерал от чайного дела – серебряный пузатый самовар. Он всегда стоял на посту на видном месте и отдавал неслышимые нам приказы своим подчиненным, главным образом старорежимному медному чайнику. Подозреваю, что самовар был скорее свадебным, чем действующим генералом. Думаю, он был подарком или частью приданого моей прабабушки Агриппины. В девятнадцатом веке благосостояние семьи определялось в том числе и количеством самонагревающихся приборов. Самовар – чисто российское изобретение, мгновенно завоевавшее самый большой рынок сбыта в мире, от Дальнего Востока до Балтийского моря. Однако имеется мнение, что у нашего самовара очень китайские корни. Потребность в кипятке росла вместе с подрастающей популярностью чая, а самовары удовлетворяли спрос изо всех своих медных, бронзовых, мельхиоровых и серебряных сил. Они были самых разнообразных форм и размеров. Не имели их только люди, пребывающие за последней чертой бедности. Иногда семья продавала все, кроме верного поильца. Часто самовар бывал единственным другом одиноких людей. Он согревал их души и тела и даже вел с ними беседы. Он пыхтел, ворчал, свистел и пел. Конечно, друг требовал ухода: его и чистить надо было как снаружи, так и внутри, и лудить раз в год, и топливом снабжать, и уметь разводить. Уход платежом красен, и за заботу самовар рассчитывался уютом и комфортом. Он собирал вокруг себя семью и друзей, помогал проводить досуг, налаживать отношения, устанавливать контакты.

В купеческой среде часовые посиделки у самовара влияли и на бизнес. Умеешь чаи гонять, сможешь единолично принять на душу содержимое трехлитрового медного пузана – глядишь, с тобой серьезные люди и сделки заключат. Если купец дочь замуж хотел выдать, то дело без самовара не обходилось. На смотринах невесты проверялось ее умение пригласить гостей к самовару, разлить чай, поднести чашку и предложить угощение. Испытуемая должна была производить впечатление девицы достойной, воспитанной, расторопной, но не суетливой. Говорить, только если спросят, собственного мнения не иметь, по сторонам не глядеть, но замечать, кому подлить горяченького чайку. Не простой экзамен на выданье, скажу я вам.

На многочисленных фотографиях конца девятнадцатого века, к счастью, дошедших до нас, мы можем увидеть, как проходило чаепитие в разных социальных кругах русского общества – от великосветского до окопно-солдатского. Чай пили все и всюду в любое время года и суток. Находилось немало любителей ночного пития, особенно среди студентов и офицеров. В бодрящий напиток они, не скупясь, добавляли рому. Иногда излюбленный алкоголь пиратов слегка разбавлялся чаем, и участники ночных посиделок это тоже называли чаепитием.

На фотоснимках чаевничающих выделяются две колоритные группы: русская интеллигенция и купечество. В Музее Льва Николаевича Толстого в Хамовниках масса снимков – свидетелей счастливых часов за чаем в саду. Семейная толстовская традиция жива и по сей день. Музей устраивает чаепития в доме великого классика. Возможно, сохранившаяся в саду и в особняке энергетика вкупе с тонизирующим напитком помогут молодым начинающим авторам почувствовать прилив творческих сил, и они напишут новую «Анну Каренину» со счастливым концом. Не только Лев Николаевич, но и многие другие деятели русской культуры любили фотографироваться за чашкой чая, и редкий писатель обходился в своих произведениях без описаний чаепитий. Даже мой прадедушка, мелкопоместный землевладелец, а также виолончелист-любитель из Пензенской губернии, не удержался от искушения запечатлеть себя с домочадцами за самоваром в саду.

Русское купечество в любви к чаю не уступало другим сословиям. Более того, оно предавалось чаепитию со страстью, устанавливая собственные церемониальные правила. Например, чай наливали в блюдце, что в дворянском доме считалось неприличным. А что было еще неприличней, так это дуть на содержимое блюдца, которое виртуозно держали на подушечках пальцев поближе ко рту. Сегодня некоторые точно так же держат айфон, знакомя окружающих с последними селфи-новостями. В отсутствие мужей, опустошающих многолитровые самовары в трактирах, купчихи с домочадцами наслаждались чаем в домашних условиях. В фильме «Женитьба Бальзаминова» Нонна Мордюкова создала умопомрачительный образ изнывающей от безделья вдовы из купеческого сословия. Чай в саду с приживалками, свахой и столом, уставленным лакомствами, удивительным образом перекликается с картиной Кустодиева «Купчиха за чаем».

Чем же угощались представительницы богатых торговых кругов? Фрукты, варенье, пироги, крендельки, бараночки, мед и прочие сладости помогали коротать часовые чайные посиделки. Я бы сказала, что наш отечественный стол выглядел побогаче, чем у англичан. У нас, кроме молока и сливок, подавали еще и кувшинчик со сливочными пенками, и нарезанный дольками лимон. Мы, русские, первыми ввели в моду ломтик кислого цитруса, меняющего вкус и цвет чая. У России был даже шанс стать законодательницей моды в употреблении китайских чудодейственных листьев, когда в шестнадцатом веке русское посольство прибыло к царскому двору с подарками из Китая, среди которых присутствовал и чай. Венценосец его попробовал, высоко оценил, но на этом все и закончилось. Первородство в Европе мы упустили и стали лишь одними из свиты поклонников. Зато по потреблению продукта на душу населения мы опередили всех. Чайные поставки шли напрямую из Китая в Сибирь, откуда расходились по всей стране. Москва и Петербург возглавляли список самых пьющих городов.

Надо отметить, что отсутствие единоличной компании по дистрибуции товара избавило страну от больших неприятностей. Поясняю: британский монополист West Ind Company контролировал всю торговлю чаем. Неразумно установленные им высокие пошлины спровоцировали восстание на Американском континенте. Недовольные англоговорящие колонисты взбунтовались, сожгли корабль с чаем, а заодно и регулярные королевские войска разгромили. В результате матушка Британия потеряла колонию и на карте появилось новое государство – Соединенные Штаты Америки. В учебнике истории начало военных действий за свободу и требование понизить цены на любимый напиток получило название «Бостонское чаепитие». Согласитесь, неплохо чайку попили.

Другое дело у нас, на наших российских просторах. Вот что нам рассказал писатель Корней Чуковский. Нашла муха денежку, пошла на базар, купила там самовар, а потом пригласила знакомых. Конечно, все обрадовались бесплатному угощению. Букашки выпили по две чашки, а тараканы по два стакана. Кстати, подстаканники, как и самовар, придумали тоже у нас на родине. Правда, праздничное чаепитие Цокотухи чуть было не омрачилось смертью хозяйки: мерзкий паук утащил нашу муху в уголок и хотел лишить ее жизни. Хорошо, что нашелся храбрый комарик и помешал преступному замыслу. Он отрубил злодею голову, спас именинницу, да еще и женился на ней. Все обошлось малой кровью, и веселье продолжилось, не то что в Бостоне.

Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что, кроме Китая, только в трех странах мира чаепитие стало столь важным ритуальным действом. Это Англия и Россия в Европе и Япония в Азии, где проживает самое большое количество тех, кому за сто, и все они пьют свой местный зеленый чай. Кстати, штатники, пережив кофейный бум, обратили взоры на чай, но что конкретно они под ним подразумевают, мне пока неизвестно.

Возвращаясь к чайным традициям в Европе, будет справедливым признать лидерство Туманного Альбиона: он опередил нас на чайном пути. Мы шли за ним следом и вначале переживали те же трудности: нечестность поставщиков, контрабанду и фальсификацию продукта. Кое-что свое нам удавалось привнести и в сопутствующий чайной торговле негатив. Например, наш контрафакт обходился без овечьего кала (надо полагать, из-за недостаточного поголовья шерстедающих). Листья ясеня мы заменили черничными и брусничными, а также вовсю использовали широко распространенное по всей России растение мать-и-мачеха.

Подмену аутентичного чая россияне осуществляли виртуозно: дорогой длиною от Поднебесной до центральной торговой ярмарки в Нижнем Новгороде. Был в девятнадцатом веке модный стишок:

 
Я приехал из Китая
И привез вам цибик чая.
 

В таинственные цибики китайцы очень тщательно упаковывали ведомые только им весовые меры дорогостоящего продукта. А вот что от первоначального цибика добиралось до Первопрестольной, то и вообразить нельзя. Многочисленные проверки на дорогах давали возможность нечестивым чиновникам и посредникам мухлевать. И все же честные отечественные торговцы попадались. Среди них были и те, кто занимался чайными делами, – так сказать, наши собственные Твайнингсы. Как и их британские собратья-близнецы, они боролись за качество поставляемого чая. Наше правительство, так же как и английский парламент, издавало указы супротив контрабандистов и фальсификаторов, которые, увы, мало кого останавливали от противозаконных действий.

Ко второй половине девятнадцатого века бритты резко сбили цены на чай, обзаведясь собственными плантациями и фабриками по переработке чудодейственных листьев в покоренной Индии. У нас своей Индии под рукой не оказалось, поэтому решили развивать производство на Кавказе и в Краснодарском крае. Наши листья несколько опустили цену на китайские, а после революции в октябре семнадцатого года никаких других в стране и не осталось. Однако по вкусовым качествам ни грузинский, ни краснодарский сорта чая не шли ни в какое сравнение с английским колониальным продуктом. И сегодня, в XXI веке, англичане по-прежнему держат торговую чайную марку. В самой простенькой европейской торговой точке вы найдете упаковки с этикеткой «Твайнингс» или «Липтон». И если они действительно разложены по пакетикам и коробкам английскими производителями, то содержимое вас не разочарует.

С точки зрения популярности, чай потеснили совсем непользительные напитки типа коки, пепси, фанты и иже с ними химическими продуктами с длительным периодом нанесения вреда организму. Друзья, подумайте о своем здоровье, не поддавайтесь на рекламные уловки типа Оранжевые или какие другие реки. Берегите себя! Может быть, стоит вернуться к спасительным истокам здоровья – к животворной чаше правильно заваренных листьев волшебного чайного куста?

Эту главу я хотела бы закончить словами из английской песни начала девятнадцатого века:

 
Чай! Чай! Любимый чай!
Черный, зеленый, вкусный и крепкий!
И нервы, и сердце легко исцелит,
До смерти до самой он нас веселит…
Когда же косая за мною придет,
За чашкой чая меня и найдет.
Я бы не отказалась от такого перехода в мир иной.
 

P.S.

«Путь чая» в Японии – это дорога, ведущая в тишину и покой

Пока писалась глава о живой молодильной воде, случилась поездка в Японию, и у меня появилась возможность познакомиться с чайным действом в Стране восходящего солнца. Как и многое другое на этих островах, местное чаепитие уникально в своем роде. Просто попить чайку может каждый – в любом японском ресторане земного шара вам непременно нальют в конце трапезы горьковато-зеленоватого напитка. А вот поучаствовать в церемонии «Путь чая» могут далеко не все. Мне очень захотелось узнать подробности старинного ритуального действа, но на моем пути возникла материальная преграда. Местная туристическая индустрия оценила первый шаг к цели в 600$ за четыре часа. Жаба меня придушила, и я не сдвинулась с места. Немного помучившись, я решила деньги сэкономить и совершить виртуальный пробег по многовековому «Пути чая». Дорогой читатель, позвольте пригласить и вас на небольшую историческую пробежку.

Как и многое другое, взять хотя бы буддизм, иероглифы, чернила, каллиграфию, фарфор, шелк и т. д., чай попал в Японию из Китая, о чем здесь стараются не вспоминать. По одной из легенд, буддийский монах Эйтю, проведя несколько лет в Поднебесной, вернулся на родину с контрабандой. Он привез семена чая в выдолбленном деревянном дорожном посохе, и они послужили материалом для первой плантации чая.

Примерно век спустя другой приверженец буддизма по имени Эйсай после долгих лет практики в Китае принес оттуда важные знания о чае. Он узнал, как правильно его заваривать и пить. Там, где патриарх Эйсай стажировался, в ходу были перемолотые в порошок сухие чайные листья. Именно этот вариант получил широкое распространение в Японии – выбор пал на неферментированный зеленый чай. Эйсай не только сам пил чай, но и стал его неистовым пропагандистом. Он написал трактат «Записки о питии чая и поддержании жизни», наделив любимый напиток особыми магическими свойствами: «Чай рождает горы и долины, а это – земли богов и духов, человек потребляет его, и жизнь его продлевается… У вкушающего чай вырастают крылья, он летает по небу, становится бессмертным». Как поэтично, не правда ли? С легкой руки Эйсая чайные кусты появились в саду храма Будды в Киото, а затем чай стали выращивать и пить во всех других районах страны, где обитали последователи дзен-буддизма. Даже на алтарях устанавливались чаши с угодным божеству напитком.

Окончательно основы храмовой чайной церемонии были закреплены в тринадцатом веке японским дзен-мыслителем Догеном и его сподвижниками. Сначала чайный ритуал стал неотъемлемым атрибутом монашеской жизни. А чем большее распространение получал дзен-буддизм в стране, тем популярнее становилось чаепитие. Сугубо храмовое действо распространилось и на светское общество, которое усматривало в нем возможность для развлечения. Например, в четырнадцатом-пятнадцатом веках чаепитие превратилось в своеобразное соревнование. В роскошных интерьерах, украшенных дорогими тканями и цветами, разодетые в парчу золотистых оттенков гости принимали участие в «тотя» или демонстрировали знания в «моноавасэ» – состязании вещей. Заявившие себя в тотя должны были по первым десяти глоткам чая определить сорт, провинцию и местность, откуда он происходил. Приверженцы моноавасэ угадывали стихи, ароматы, цветы, раковины и т. д. И «тотяисты», и «моноавасэисты», победив, получали ценные призы – ткани, кимоно, оружие, благовония…

Шестнадцатый век и дзен-буддизм с его строгостью и аскетичностью положили конец великолепию чайных церемоний. Чаепитие становится своеобразным ритуалом, неким эзотерическим упражнением, эстетически продуманным, с четкой последовательностью действий. Оно получает название «Путь чая». Кто же формировал этот путь? Без активной работы монахов, художников, ремесленников, поэтов, архитекторов, мастеров чайного дела он бы никогда не сложился. А окончательную форму классического чайного канона ему придал великий мастер Сэн-но Рикю. Воплотив в своем творчестве стиль «смиренного чая», он превратил чаепитие в искусство, на постижение которого, на овладение которым требовались годы.

Служба при дворе всемогущего военачальника и тесное общение с самурайской воинской элитой несомненно повлияли и на творчество, и на судьбу Сэн-но Рикю. Завистливый и злобный правитель не захотел мириться с популярностью и влиянием мастера на своих подданных и вынудил его совершить самоубийство. Тирану не понравились идеи Сэн-но Рикю, хотя он самолично пригласил его ко двору. Дело в том, что по сегодняшним понятиям мастер проповедовал социальное равенство. Хотя бы на время чаепития люди забывали про свое положение в обществе и, пусть ненадолго, подавляли гордыню, отказывались от похвальбы, зависти и злобы. Самураи очень ценили чайные церемонии, которые возвращали их к мирной повседневности. Покинув поле битвы, сложив оружие, смирив сердце, низко склонившись, они входили в чайный домик, чтобы почувствовать аромат и вкус жизни.

А знаете, почему бесстрашные самураи входили в помещение для чаепития безоружными, согнувшись в три погибели? Дело в том, что архитектура чайного домика напоминала горную хижину отшельника. Собственно говоря, домик так и называли: «убежище отшельника посреди города». А раз речь шла об отшельнике, то и пребывание в хижине подразумевало уход от всего мирского. Вход в домик традиционно делался в виде низкого и узкого лаза размером 60 на 90 сантиметров. Сами понимаете, в полный рост да с мечом на боку в комнату не протиснуться. Вот и оставляли самураи оружие под навесом, снимали обувь на веранде и далее практически на четвереньках проникали в пространство тишины и покоя.

Пожалев денег на посещение реконструкции исторического действа, я тем не менее заглянула в современный чайный домик. За умеренную плату «хозяйка» в традиционном кимоно подала мне чашу напитка ядовито-зеленого цвета. Чай походил на взбитую пенку мусса, на вкус жутко горькую, да и не с самым приятным запахом. На удовлетворение вкусового любопытства мне хватило полглотка. Поклонницей чая «маття» он меня не сделал, хотя другие посетители изображали на лицах удовольствие.

Современный домик чайного пития не слишком походил на хижину отшельника. Он явно превосходил ее по размерам, по количеству окон и отсутствию очага. Кое-какое сходство все же наблюдалось: мебели в комнате не было, и посетители сидели, а кое-кто и лежал на полу. Мои колени категорически отказались от напольного положения, поэтому пришлось воспользоваться вариантом для туристов – пристроиться на деревянной лавке у стола на террасе с видом на озерцо, в котором у берега застыла самая настоящая цапля. Длинноного-тонконогая изящная птица демонстрировала наглядный пример дзен-буддийской эстетики. Одним своим неподвижным присутствием она приглашала поупражняться в развитии первичных навыков спокойного созерцания, без которых нельзя и шагу ступить по «Пути чая».

Любуясь чудом пернатого царства, я решила, что если однажды вернусь в Японию, то раскошелюсь на чашу маття согласно чайному канону. Это означает, что не спеша и точно в оговоренное время я подойду к приоткрытой калитке в невысокой деревянной изгороди вокруг небольшого садика. Незапертая калитка означает: меня ждут и приглашают войти, что я и сделаю. По дорожке, непременно выложенной «летящими камнями», то есть большими и плоскими, утопающими во мху, я направлюсь к чайному домику. По дороге меня будут приветствовать каменные чаши: те, что побольше, предназначены для омовения рук; размером поменьше предлагают воду для ополаскивания полости рта. Перед входом на террасу дома стоит скамья, на которой гости могут посидеть и полюбоваться мастерством садовника. Поверьте на слово, есть чем восхититься. Японское садово-парковое искусство достигло высочайшего уровня. В нем сочетаются простота, изящество и изысканность. С несколькими растениями, создающими гармонию и привлекательность, я оказалась знакома. Во-первых, это японская сосна, которую стригут, отчего она причудливо изогнута и раскидиста. Во-вторых, это низкорослый мелколистный клен, по осени радующий глаз яркими желто-красными резными листиками. И, в-третьих, это, конечно, бамбук, молодые побеги которого вкусны и полезны, а веточки (как и сосновые) широко используются в составлении цветочных композиций.

Любой камень типа валуна служит украшением, так же как и лотос (его стебли входят в рацион питания японцев), плавающий даже в самом крошечном водоеме. Однако истинная садово-парковая роскошь – это водопады. Ими, как и камнями, можно любоваться часами, сидя на укромной, спрятанной за кустиком каменной скамье. Умение молча сидеть и созерцать, испытывая от процесса удовольствие, культивировалось веками в японском обществе. Без него и сегодняшняя жизнь немыслима. Все население Страны восходящего солнца проходит ежегодную весеннюю психотерапевтическую процедуру умиротворения в период цветения сакуры. Провожая взглядом осыпающиеся лепестки нежных соцветий, люди осознают бренность и мимолетность как всего прекрасного, так и своей жизни. Человек – часть природы, а она умирает и возрождается. Это надо понять, и с этим надо смириться, а «Путь чая» по-прежнему ведет к гармонии тех, кто хочет достичь покоя и тишины в душе.

Однако вернемся к чайному домику. Оказавшись на террасе, я, подобно самураю, избавлюсь от мобильного вооружения и сумки, а заодно расстанусь с обувью. Далее произойдет то, что такому человеку, как я, не растревоженному дзен-буддизмом, понять непросто. По приглашению «хозяина» я переступлю порог тясицу – чайной комнаты и тем самым совершу «вхождение в самое себя», символически освободившись от забот и привязанностей внешнего мира. Легкий аромат благовоний очищает воздух чайной комнаты. Помещение напоминает монашескую келью, в которой стены покрыты грубой штукатуркой, а мебель отсутствует. Небольшие, асимметрично расположенные окна затянуты непрозрачной бумагой, отчего в комнате приглушенное освещение. Игра бликов и рисунок теней на пустых стенах, полу, потолке заменяют самую изысканную обстановку. Согласно буддийской философии, именно пустота рождает все разнообразие форм. И все же, кроме пустоты, в тясицу кое-что имеется. Например, пол устлан татами – циновками из рисовой соломы раз и навсегда определенных размеров. На татами не только сидят, они служат и столом, поэтому обувь и снимается. Кстати, одежда гостей должна быть идеально чистой, так же как и их души. Ходить туды-сюды по комнате нельзя; сел – и сиди, пока хозяин не подаст специальный знак. Быть распорядителем чайной церемонии, то есть хозяином, может только высококвалифицированный мастер чайного дела. На овладение профессией уходят долгие годы, и если ты в ней преуспел, то честь тебе и хвала, а народ выстраивается в очередь, чтобы ты согласился стать хозяином их питейной сессии.

Автор «Книги о чае» Окакура Какудзо представил «Путь чая» как синтез искусств, а поэт прокомментировал:

 
Ты спросишь,
Что такое
Искусство чая?
Шум сосны
На рисунке тушью.
 

Однако, чтобы услышать шелест нарисованных сосновых веток, надо пройти «идеальную школу жизни», то есть овладеть церемонией «Путь чая» и сдать экзамен на мастера с разнообразными умениями и познаниями. Мастер должен быть не только гостеприимным хозяином, в совершенстве владеющим техникой последовательных телодвижений, он должен не только постичь науку заваривать, разливать и подавать чай, он должен также стать супердизайнером, в обязанности которого входит выбор предметов сервировки, идеально сочетающейся с украшениями тясицу. Есть и еще одна составляющая профессии организатора чайного ритуала – возможно, самая важная и самая сложная: мастер обязан в совершенстве уметь вести с гостями тихие философские беседы. Естественно, тема разговора определяется хозяином заранее и зависит от состава приглашенных. Входя в комнату, гости могут догадаться, о чем пойдет речь, так как напротив входной двери располагается ниша, а в ней находится подсказка. Иногда хозяин выбирает каллиграфический свиток с кратким дзенским высказыванием, полным глубокого смысла. Иногда ниша украшена живописным свитком с зашифрованным значением предметов или мастерски начертанным тушью стихотворением известного поэта, желательно о «Пути чая». Такие стихи называются «какэмоно», и одним из них я украсила текст чуть выше. Все три вида свитков являют собой загадки, и гости должны понять скрытый смысл. Этакий японский вариант игры «Что? Где? Когда?».

Оформление ниши – особое искусство, и хозяин им прекрасно владеет, а в обязанности гостей входит умение восхищаться увиденным искренне и тихо. В нише непременно стоит ваза с сезонными цветами. И ваза, и цветы выбираются мастером в соответствии с темой беседы. Флористическая композиция, согласно дзен-буддийской эстетике, несложна, скромна, яркие цвета и сильные запахи отсутствуют. По правилам в вазу ставят один-два цветка с веточкой или стебельками травы.

Классическая четырехчасовая церемония предусматривает обязательную кормежку гостей до подачи густого чая, который нельзя пить натощак. Перед гостем ставится изящно сервированный поднос с тщательно подобранной посудой: чаши, тарелочки, палочки должны гармонично сочетаться с предметами в нише. Подаваемая еда проста и очень традиционна: овощной или рыбный бульон, рыба, рис, овощи и рисовая водка саке. Трапеза заканчивается сладостями, уложенными в изысканные лаковые коробочки. Покончив с десертом, гости выходят в сад ополоснуть руки и рот, размять ноги, посидеть на скамейке, любуясь садом, задумываясь о вечности и смысле жизни. Выразив хозяину тихим голосом искренние восхищение и благодарность, гости возвращаются в «хижину отшельника», где их ждет чаша густого чая, а затем легкого.

Пока гости рассаживаются по ранжиру, строго в зависимости от возраста и заслуг, хозяин пробуждает тлеющие древесные угли в переносной жаровне или очаге в полу. Затем он согревает воду до нужной температуры. Мне очень понравилось поэтическое описание трех стадий кипячения воды, которое дал китайский мудрец Лу Юй. Первая стадия похожа на рыбьи глаза и потихоньку подает голос; вторая подобна водяному ключу, бьющему из пучины и как бы выносящему за собой жемчуг; третья напоминает шторм, когда возмущенные волны поднимаются вверх, и пить эту воду нельзя. Доведя воду до температуры 80–85 градусов, мастер начинает готовить густой чай. Он не заваривается, а замешивается особым образом: в перемолотые в порошок чайные листья постепенно добавляется горячая вода, и получается суспензия. Легкий чай взбивается специальным венчиком и подается в виде пушистой пены.

Оба чая готовятся из зеленого чайного порошка «маття», состоящего в дальнем родстве с китайским «моуча». Японский чайный куст дает первый урожай в пять лет, и еще тридцать его эксплуатируют по полной. Затем куст обрезают под корень, чтобы выгнать новые побеги. Общий стаж службы достигает ста лет. Листья собирают с марта по октябрь раз 20–30, а чтобы они были цвета яркой зелени да еще нежные и мягкие, кусты за три недели до первого сбора искусственно затемняют, лишая воздействия прямых солнечных лучей. Интересно, что сухие, перемолотые на каменных жерновах в мелкий порошок листья не теряют своей ядовитой зелености, поэтично зовущейся изумрудным цветом.

Перед началом ритуального действа чаши и чайную утварь непременно «оживляют», погружая в горячую воду. Все не столь многочисленные предметы – участники церемонии представляют большую художественную ценность. Каждая вещь единственна и неповторима. Особенно трепетное отношение у японцев к чашам: они считаются живыми существами, им дают имена, а их историю записывают на стенках деревянных ларчиков, в которых они хранятся. Если чаши разбиваются, то их тщательно реставрируют, заполняя трещины и сколы серебром и золотом. Подавая чашу гостю, хозяин не убирает руку сразу, он как бы прощается с чашей, а гость бережно берет ее, внимательно осматривает и выражает восхищение. Возвращение чаши мастеру сопровождается повтором ритуала в обратном порядке.

Все четыре часа чайного действа и хозяин, и гости демонстрируют знание тонкостей продвижения по «Пути чая». Приведу несколько дзен-буддийских терминов, знание которых дает хоть какое-то представление о происходящем. Например, концепция японского чайного пути основывается на «ва-кэй-сэй-дзяку», что можно было бы перевести как «гармония, почтительность, чистота».

Куда сложнее переварить непосвященному принцип «едзе-дзансин». Он опирается на чувства невысказанности и невыраженности, витающие в «хижине отшельника». Они включают в себя понятия гостеприимства и ответной благодарности. Поэт следующим образом описал царящую в тясицу атмосферу:

 
Как хорошо,
когда подливаешь чайку
и степенно беседу ведешь,
рассуждая о том да о сем.
 

Следующий термин еще более загадочен и труден в постижении. Речь идет об эстетике «юген» – учении о скрытой красоте, таинственной и невидимой, которую можно только почувствовать. Она прячется внутри, лишена внешнего богатства, ибо все показное и вычурное очень непрочно и преходяще. Чтобы попытаться постичь скрытое, нужно озарение – «сатори». Оно достигается только при высочайшей концентрации духа, когда происходит внезапное, интуитивное постижение сути вещей. Не каждый может, как поэт Дзэами, соотнести скрытую красоту с «тонкими тенями бамбука на бамбуке». Но если внутреннему взору приоткроется таинственная красота, то человек узрит и присущие ей следы времени. Они подобны патине на старинной драгоценной чаше. Зеленовато-коричневатый налет сравним с густым тусклым блеском камня нефрит, «как будто в глубине его застыл кусок старинного воздуха».