Текст книги "Джабл Дай. Гештальт-роман"

6
Конец. Начало

После работы Кэсли ждало возвращение к дипломной.

На кухне никого не было, все отсиживались по комнатам.

«Как глупо пытаться уснуть самой длинной ночью, прохладной, с тяжёлым розовым небом, местами в лунных облаках. И не поток мыслей и слов направляет меня за письменный стол, а недостающее сияние этой ночью твоих глаз. Есть ли смысл стараться укладывать себя спать, насильно сжимая веки, когда жду грозы, чтобы прятаться от неё с тобой под одеяло. Но вдалеке я слышу гул машин…

Кто лопнет первым из нас? Господа боги, сколько же я не записала за все эти дни, только потому, что не могу пережёвывать и выносить на бумагу, ведь ничего не задерживается внутри ни на секунду. Моя эмоциональность превращается в немощность, усиливаясь с каждым днём.

Что есть любовь, когда тебе двадцать один? Когда всё, что я способна услышать, – это вопль раскалывающейся бутылки в одиноком несчастном московском дворе. Единственный сопутствующий запах – стройка. Испытанное за эти дни – тошнота от чрезмерного курения, с которым я, казалось, навсегда завязала. Что это? Диалектика моего я?..

А потом нас всех выворачивает по очереди от жары и разбитых любовей, от сплава горячего асфальта и металла, вони бирюзовой краски, размазанной по стенам подъезда таджиками-трудягами.

Поиски музы оглядками назад, в коридорную тьму… Не наберётся и на эссе. Все клише ни на дзен не передадут гадкости ощущений запора как физического, так и творческого. Единственное существо в моей жизни, которое невозможно напугать моими выкрутасами, это кот, преданный друг, нюхает и лижет мои пальцы, когда я ставлю их на маленькие белые клавиши прямо сейчас. На компьютере, впопыхах отнесённом на кухню, дабы с удобством закурить. Скоро сядет батарея, что неизбежно будет означать только одно – немедленно придётся возвращаться в свою кровать, где мне составят компанию мои медведи и онемевший телефон.

Мне нужно сдавать работу. В чём же ещё себя ограничить, если я и так недоразвитая. Мой учитель зарылся в моих записках и синопсисе уже на неделю точно и молчит. За это время концепция переменилась в корне, и работа пишется заново с тем же результатом. Никакой идеи и общности.

Первая часть якобы закончена, на часах 01:30 – самое время подкурить следующую и расставить свои собственные точки. Такие правила – вся ответственность на нас самих. Это как бросить никотин или перестать есть мясо.

Что важнее: ты со своими шагами в бесконечность или же мои планы на тебя? Всё превратилось в совместные созерцания, которые пугают как минимум посягательством на одиночество и свободу.

Вечная любовь способна на всё, может развалить все замыслы. В первую неделю вновь возникших всплесков нежности я перестала писать и погрузилась в какое-то вяло-депрессивное состояние. В таких случаях я всегда делала и делаю только одно – создаю себе апогей, чтобы перетащить, по крайней мере, ситуацию в новую стадию, будь то безразличие или же сухая тоска. Причём вторая гораздо продуктивнее. Апогей вылился в самодельную истерику. Перечитав все твои милые послания, я снесла их. Самовольно отобрала у себя абсолютно всё, что я так люблю! И вот я села за клавиатуру. Пошёл как по маслу список литературы и посмотрелся научный фильм, хотя это и не отменило того факта, что думать меньше о тебе я всё-таки не стала.

02:00 и во мне воцарился покой и чёткое осознание, что я выдохнула, успокоилась, никаких сердечных помех. Нельзя сказать, что чувства утихли, но глобальный отдых от Интернета и московских передвижений меня перевернул.

Я представляю, что наблюдаю за накатывающимися на камни волнами с высокой скалы: сплошная рябь. Пронизывающий холодный ветер обдувает меня со всех сторон, волосы постоянно ударяются о лицо так, что становится больно и колко. Я бы стояла там долго-долго, рассматривая каждую водяную ниточку: как одна впадает в другую, потом ещё в одну. Как они переплетаются между собой, создавая нечто колоссальное, большое. Единство и созидание. Вот, пожалуй, верный выход из любых ситуаций, которые невозможно порой распутать. Зачем тянуть из целого части, выдёргивать безжалостно наживую то, что нам даже не принадлежит, когда можно ещё крепче всё это связать. Если оно дорого для сердца».

Утром Кэсли предстояло заехать в университет. По пути назад она встретила Герда. Присели выпить кофе. Общение было очень легким и приятным. Он рассказал о своей новой девушке, младше на десять лет, красивой. Слушая это, Кэсли ничего не почувствовала, чему оказалась очень рада.

Волна воодушевления накрыла её с такой силой, что захотелось сделать что-то особенное, совершить подвиг. В её случае это означало отправиться домой как можно скорее.

В метро она достала свой дневник:

«Я спустилась в серое метро, прекрасное настроение провалилось в подземелье, а ведь там наверху лето. Люблю летние дожди, когда тяжёлые прозрачные капли падают и вдребезги разбиваются об асфальт на десятки, сотни, тысячи. И всё это происходит так быстро! Дождь стеной. Стена из дождя, разрозненного, но такая цельная».

Сию секунду внутри Кэсли затрепетала бездонная дыра, в которую она без оглядки готова была провалиться. Как и раньше, с последующими мучительными попытками выбраться.

Каждый раз с ней это происходило. И если не получалось самостоятельно, она искала того, кто помог бы ей сделать это. Только каждый доброволец становился жертвой, которую Кэсли тянула за собой в пучину, напрочь забыв о том, что выбираться вообще нужно. И каждый вычёркивал Кэсли из жизни, унося ноги. Она в итоге оставалась одна. Без надежды спастись. Все мысли её опять отдавались Скиту.

Вдруг у Кэсли закружилась голова, стало тяжело дышать и, кажется, она потеряла сознание.

– Вы мешаете нам смотреть журнал! Вы что, не видите? – Кэсли открыла глаза и сквозь звон в ушах увидела толстую тётку, которая возмущалась, что девушка слегка задела рукой её внука. Слабость была во всём теле, сразу убрать руку не получалось, она оказалась слишком тяжёлой. Сквозь сильную головную боль, мешавшую концентрировать взгляд, Кэсли увидела, как мальчишка специально задел её ногу своей.

– Ваш внук испачкал мой тапок, я отодвинулась уже в сторону, я же не могу шарахаться по всему вагону, – слабым голосом пробормотала она. – Мне плохо, вы не видите? Я не могу уйти лишь потому, что у него шило в жопе, – Кэсли не понимала, сказала она это вслух или нет, голова продолжала кружиться. В какой-то момент ей показалось, что она видит, как вагон рябит, словно на ней были 3d очки, всё шаталось и то растворялось, то собиралось снова, какой-то энергетический поток, в который девушка случайно попала.

– … верно? Я вас спрашиваю, гражданка! – Из-под больших очков на неё в упор смотрели совершенно ничего не понимающие глаза. Кажется, Кэсли становилось легче.

– Тупица, – сказала она. Единственным желанием было придавить уроду ногу, но она продолжила разговор:

– В начале вагона едут три сомнительные личности, по всей видимости, и с вероятностью 99% уроженцы Дагестана. Сложно начать жизнь, когда она уже закончилась, принимая психотропные антидепрессанты, быть лояльным к маленькому ублюдку, верно? А, гражданка?

– … – Смотрит из-под очков.

Теперь Кэсли захотелось врезать и тётке за то, что она без ведомых на то причин его любит и не знает таких слов как маниакально-депрессивный психоз, параноидальная шизофрения, неврастения и абстиненция. Кэсли продолжила писать:

«Стою в стороне, отошла к дверям, маленький гад продолжает болтать ногами. Мне хочется уметь высасывать энергию, чтобы они начинали кашлять от жуткой головной боли. Куда смотрит милиция – полвагона подозрительных лиц! С огромными сумками, чёрными спортивными. Что в них? Наверное, что-то, рядом с чем, лучше не бросать горящие окурки… Этот ребёнок, он ещё и такой жирный, наверное, жрёт мясо и чувствует себя деятельным, охотником! Скоро ему исполнится лет двенадцать. К счастью, это не моя история».

Станция «Парк культуры», переход на кольцевую линию. Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои… сообщайте… Кэсли делала переход.

На следующее утро станции «Парк культуры» и «Лубянка» взорвали. В утренний час пик.

Часть 2

Центральная улица уже давно изменила свой прежний вид – помпезность словно покрылась пылью. Дома были серыми, их крыши сливались с небом. Расстояния уже не казались большими, некоторым прохожим хотелось их сузить ещё, пусть и мысленно, но намеренно проникнуться тесным городским уютом. Пройдя две трети уличного пространства, можно было наткнуться на здание, где раньше был известный клуб. Сейчас он был полуразрушен, а по субботам к нему подъезжала машина – цистерна, с надписью H2O. Из кабины выходили два человека в белых халатах. Один из них прикручивал шланг к «бочке».

Появление машины собирало очередь из уставших бродяг и больных, в общем, несчастных, брошенных и уже никому не нужных людей. В руках они держали бидоны, пластиковые и стеклянные бутылки, банки из-под консервированной ерунды. Чистая вода в этих краях давно стала дефицитом.

Масса тряпья. Тела, которые сложно назвать человеческими. Толпа медленно продвигалась вперёд, как будто на ногах у людей свинцовые пластины. Они не говорили ни слова, не бросали ни взгляда куда-либо, кроме пустоты далеко впереди их виденья, гораздо дальше этого мира, самое пустое место Вселенной.

Молодой парень разливал воду в протягиваемую ему тару беспристрастно, не поднимая глаз, но даже если бы вам удалось в них заглянуть, вы вряд ли увидели бы в них сочувствие. На лице у него была повязка.

В дряхлую шапку на земле упало несколько монет, и сидящая за ней женщина вздрогнула. Она дремала. Рассвет давно миновал, а судя по догорающему метрах в пяти-шести костру, который уже бросили «соседи», времени было не меньше семи утра. Женщина попыталась неторопливо подняться, но у неё ничего не вышло, она снова приземлилась на зелёную подстилку из потёртого бархата.

Сверху коричневой флисовой куртки, на несколько размеров больше нужного, была надета стёганая жилетка, из внутреннего кармана которой женщина достала маленький пакетик и аккуратную трубку, выглядевшую как драгоценность. Она бережно забила в неё щепотку табака. Опустив трубку на землю, она начала рыться во всех карманах, ей мешали длинные рукава, которые постоянно спадали на пальцы. Наконец, спички нашлись, и она снова потянулась к трубке. Женщине пришлось немного привстать, и край рукава, вернувшийся на запястье, оголил молодые тонкие белые пальцы. На одном из них блестело золотое кольцо с сапфиром.

Она поднесла трубку ко рту и крепко втянула горький дым, глядя в мутное небо, пытаясь увидеть в нём хоть какую-то идею. В этом случае ей удалось бы создать в своей голове несколько впечатлений, которых у Кэсли не было уже много лет. Она жила лишь на рефлексах: память превратилась в запаянную консервную банку, прежний полёт мысли остановился. Глядя перед собой, Кэсли совмещала в дуальном взгляде сразу несколько измерений, а человеческие эмоции стали ей чужды. Иногда она видела картинку из прошлого, слабое мимолётное изображение, по сути пустое, потому что растянуть маленькую светящуюся точку своего сознания во что-то полноценное ей так и не удавалось.

Она смотрела в небо с горящей трубкой в зубах.

Под шелушившимся зданием Управления собралась толпа в яркой одежде. У кого-то на голове пестрел розовый ирокез, у кого-то две дьявольские дуги-косички, выкрашенные в сине-зелёный цвет, другие привлекали обилием железа в губах, щеках, носу, слышался хохот. Было их человек тридцать. В сторонке от стаи, но, несомненно, своя, стояла девушка Кора. Прямые рыжие волосы до линии лопаток, сегодня не собранные в хвост. Мягкие, но негустые, с ароматом манго, который при дуновении ветра попадал в воздушный поток и доносился до каждого в толпе. За шторой волос в мочках её ушей блестели красные металлические пластины.

Кора любила молчать, показывая свои ответы большими серыми глазами. Эта привычка не относилась разве что к её брату Скиту, с которым они то и дело ссорились.

Она не была вожаком и за идеи никакие не выступала. Сюда Кора пришла поддержать своего парня Бору. Он-то и был вожаком.

***

На северном склоне стоял особняк. Он не был гордым, не был средневековым, не был пустым и важным тоже не был. В нём жила нормальная семья, редкая в сегодняшние времена. Папа-чиновник, мама-парикмахер, Скит-сын и Кора-дочь.

Родительское утро давно началось. Отец лакомился хрустящим хлебом с малиновым джемом. Выглядел он уставшим и пил второй стакан апельсинового сока, пытаясь проснуться. Сказать по правде, этот сок ему осточертел, он мечтал о кофе, но жена каждый раз повторяла тот же питьевой рецепт.

Родители разошлись по работам, Скит открыл ящик с бельём, достал банное полотенце и отправился в душ. В доме кричал телефон.

Скит тщательно мылил голову шампунем. Вот ноги наступили на мягкий коврик, он протёр полотенцем глаза и застыл перед зеркалом: маленькие белые прыщики на лице, небольшие, но гнойные. Скит принялся их выдавливать, смазывая красные ранки маслом чайного дерева из стеклянного пузырька. Затем взял расчёску, разделил волосы на макушке на две половины, зачесал на правую сторону чёлку и потянулся за феном, на его руке большая татуировка с надписью на латыни, сложно разобрать.

Когда Скит вышел из ванной комнаты, телефон снова зазвонил.

– Алё, – он произносил это слово всегда по-особенному мягко.

– Скит, где тебя носит? Я уже целую вечность названиваю.

– Клара, это ты что ли?

– Мне что прям сейчас взять и обидеться?!

– Ну, обижайся.

– Родители ушли уже? Мы же договаривались.

– Клара, я из душа только вышел минуту назад.

– Ну, может, ты уже передумал!

– Приезжай, их не будет до семи часов.

– Ладно, я уже выхожу, через час приеду.