Текст книги "Нас повенчали снежинки"

Глава 4

– А где Олег? – спросила Инна.

Маша нервно рассмеялась.

– Маруся, – испуганно крикнула Инна, – ты чего?

– Я? Ничего! – успокоилась Маша. – Я – нормально. А Олег – так даже очень хорошо. Мы расстались три часа назад. Он сказал мне, что уходит к другой женщине, выполненной в более изящных параметрах – возраст минус двадцать, вес – минус десять и рост плюс двадцать. Ну а что? Правильно! В Новый год с новым счастьем! Символично!

У Инны округлились глаза:

– Мань, правда, что ли?

Маша пожала плечами:

– Что ты смотришь на меня так, будто я сказала тебе, что неизлечимо больна?! В конце концов, не от меня первой ушел муж. А потом, все к тому и шло. С самого начала. Знаешь, я бы вообще запретила жениться до тридцати лет, ну ладно – до двадцати пяти! А до этого возраста пусть люди погуляют, подумают, окрепнут в решении! Вот что хорошего вышло из того, что я вышла замуж в двадцать?! Я про себя тогда ничего не знала, про Олега тоже ничего не знала, и про жизнь. И что у нас могло получиться? По мере узнавания себя, мужа, жизни расстояние между мной и Олегом разрасталось. Сначала оно было размером с маленькую трещину, потом с автобусную остановку, потом с пропасть, вполне способную поглотить наше общее прошлое и все-все планы на совместное будущее. Как я теперь понимаю, в сегодняшнем опереточном финале есть своя внутренняя логика, и он был определен в самом начале нашего супружества.

Инна вздохнула:

– А как красиво все начиналось!

Начиналось действительно красиво. Летний день, Нева, белый кораблик…

Закончив второй курс института, после утомительной сессии Маша поехала на летние каникулы в Петербург.

В тот жаркий июльский день она гуляла по городу, наслаждаясь свободой, а вечером у причала на Мойке села в экскурсионный пароходик. Она примостилась на корме, жмурясь от яркого солнца.

Ее кто-то легонько подтолкнул:

– А где тут крейсер «Аврора»?

Открыв глаза, Маша увидела перед собой улыбающегося парня и махнула рукой на противоположный берег Невы – там; в ту же минуту она поняла, что «Аврора» была лишь предлогом для знакомства.

– Привет! – сказал парень так по-свойски, словно они были знакомы сотню лет. – Я – Олег.

Маша сдержанно кивнула: Олег? Ну и на здоровье.

– Ты из Питера? – поинтересовался неугомонный собеседник. – Я сразу догадался.

Маша удивилась – у нее это на лбу написано?

– Да, – подтвердил Олег, словно прочитал ее мысли. – Бледная, мечтательная. Говорят, у вас тут дефицит йода!

Маша взглянула на него внимательнее – рослый, красивый, в облике и манере держаться что-то артистическое, модно одет.

– Ну а ты откуда? – усмехнулась Маша. – Давай отгадаю! – И тут же «отомстила» ему за шутку про дефицит йода. – Уж конечно, из Москвы? Да еще небось ограниченной пределами Бульварного кольца?

– Точно! – покаянно склонил пшеничную голову новый знакомец.

Пароходик причалил. Маша улыбнулась на прощание парню и сошла на причал.

– Так я все-таки не понял, где тут крейсер «Аврора»?! – догнал ее Олег. – Может, покажешь?

Олег был веселым, красивым, ярким, беззаботным, избалованным. В его мальчишеской дурашливости, смешливости, легкости было столько обаяния недюжинной силы, что Маша не устояла и влюбилась. В сентябре Маша вернулась в Москву, и они с Олегом стали встречаться.

Олег учился в известном столичном вузе и намеревался стать международным журналистом. Его родные принадлежали к советской элите – дед Олега был видным советским деятелем, батюшка Олега также радел о судьбе государства. В глазах Машиных сокурсниц такой жених считался большой удачей: москвич, студент престижного вуза! Инна, когда Маша познакомила ее со своим новым знакомым, всплеснула руками от восторга: «Ну, Маня, свезло – так свезло!» Машу это даже покоробило: «Ты о чем?!» «Да как же? Красавец! Москвич! Из такой семьи!» Маша гордо пожала плечами: «Вообще-то он меня тоже не на помойке нашел!»

Роман развивался красиво и бурно. Олег, что называется, умел «пустить пыль в глаза» – цветов, стихов, ресторанов и прочей романтической «пыли» было предостаточно. Кстати, Олег довольно быстро и легко (без всякого нажима с Машиной стороны) решил, что им нужно пожениться, о чем и сообщил Маше через три месяца знакомства. «Зачем медлить? Мы отлично подходим друг другу, старушка, не правда ли?!»

Вскоре Олег привел Машу знакомиться со своими родителями в знаменитую высотку на набережной. Мать Олега, Изольда Александровна – статная блондинка с холодными голубыми глазами, еще не растратившая былой красоты – показалась Маше настоящей снежной королевой.

– Вы откуда, деточка? – высокомерно улыбнулась Изольда Александровна и, услышав, что Маша из Петербурга, поджала губы: – Ясно. Хороший город.

Она разговаривала надменно, словно Маша была ее нерадивой челядью и плохо вычистила фамильное серебро или скверно натерла паркет.

С отцом Олега Маше общаться было куда легче и проще. Иван Семеныч встретил ее приветливо, хотя и не преминул заметить, что Олегу, «бездельнику и раздолбаю», жениться рано. Однако препятствий их браку родители Олега чинить не стали. «Женитесь, плодитесь, размножайтесь!» – изящно напутствовал молодых Иван Семеныч. На свадьбу родители Олега подарили молодоженам двушку у метро «Аэропорт» и фамильный чайный сервиз. В доме на набережной после свадьбы Маша появлялась только по большим праздникам.

Подруга Инна подарила Маше на свадьбу свой любимый казан.

– Ты чего?! – ахнула Маша, догадываясь, что Инка отрывает любимую вещь от души.

– Бери! – торжественно изрекла подруга. – Будешь мужу плов готовить. Я научу!

Обойдя квартиру молодоженов, Инна вздохнула: «Счастливая ты, Маня!»

И следующий год Маша прожила в абсолютной, непогрешимой уверенности в том, что она действительно счастливый человек. Но счастье – материя тонкая, и где-то через год семейной жизни эта материя стала рваться в отдельных местах. Дело в том, что Олег оказался мало приспособленным к жизни. Увы, детство и юность, проведенные за каменными номенклатурными стенами, что называется, наложили свой отпечаток на судьбу и характер. Олег был такой Гаутама из сталинской высотки, до поры до времени не предполагавший, что в мире есть бедность, болезни, несчастья – в его реальности всего этого не было. Что было? Рестораны, шумные вечеринки, друзья-приятели… Кроме того, Олег с детства привык быть центром вселенной (мать, бабушка, тетки – все его обожали) и потому ждал от каждого встречного внимания и преклонения.

Олег любил прожигать жизнь, часто повторяя, что жить надо весело. Эта его мировоззренческая установка во многом осложняла их брак. Маша довольно быстро поняла, что, по всей видимости, не является веселым человеком, а посему может принять далеко не все ценности мужа (и особенно его образ жизни). Она даже позволила себе в чем-то с Олегом не согласиться, к примеру, с его ночными загулами, и однажды решительно заявила: «Я прошу тебя ночевать дома!» В ответ Олег наградил ее взглядом, полным жгучей обиды: «Как можно быть такой бесчувственной, Маруся?!» Но Маша стоически выдержала этот тяжелый взгляд. Она и в будущем проявляла поразительную «бесчувственность», пытаясь влиять на Олега, – ругала его за беспечное отношение к учебе, прогулы в институте, пьянки; он обижался на нее, они ссорились.

Вскоре Олега выгнали из института за хроническую неуспеваемость. Муж не спешил взрослеть, благодаря отцовским связям он устраивался на работу, но вскоре увольнялся, нигде не задерживаясь. Он ввязывался в какие-то сомнительные проекты, занимался коммерцией, – ничего не получалось. Маша тоже искала себя, зарабатывала деньги, оформляла ЧП, билась головой об стену, сталкиваясь с разнообразными сложностями. Тогда ведь и время было… сложное. Все менялось по сто раз на дню. И люди не успевали за временем. Ушедшая под воду империя СССР оставила на поверхности гигантскую воронку, которая затянула многих. Машиного тестя, Ивана Семеныча, отправили в отставку. Выйдя на пенсию, Семеныч переживал, сетовал на то, что чувствует себя ненужным и через полгода умер от инфаркта. Снежная Изольда, оставшись одна, ругала новые времена и привыкала жить без привилегий.

После смерти отца Олег снова поступил в институт (помогли старые отцовские связи). Пока муж учился, Маша работала, чтобы им было на что жить (доходы были – мизер, но на скромную жизнь хватало). Окончив институт, Олег подался в политику, чем изрядно удивил жену, – к этому времени она уже хорошо знала собственного мужа и полагала, что ее Олег свою жизнь не может обустроить, не то что вершить судьбу государства. «Даже странно, зачем Олег подался в политику?! Ему надо было идти в актеры, такое дарование пропадает!» – думала она. Тем не менее политическая карьера Олега складывалась успешно – он умел красиво говорить, убедительно давать обещания, да и его телеобраз, благодаря яркой внешности, получился эффектным – под пресловутое обаяние Олега подпали тысячи избирателей.

Время шло, они с Олегом взрослели, менялись, делали карьеры. Но все это было потом… А началось в летний день – Нева, белый кораблик…

– Инн, ты чего? – испугалась Маша. – Плачешь, что ли?!

Инна с присущей ей широтой души (подруга проявляла эмоции шумно – хохотала так, что стены тряслись, рыдала, так со всей бездной отчаяния) проревела:

– Со-о-рок лет! Со-о-рок!

– И чего? – улыбнулась Маша.

– Жизнь прошла! – всхлипнула Инна.

Маша обняла подругу:

– Да ладно, говорят же, что в сорок она только начинается!

– Кто говорит? – вскинулась Инна. – Враки это все. После сорока для женщины жизни нет. Разве что загробная!

Подруга долго сидели за столом. На город, засыпаемый снегом, опустилась ночь, а они все вспоминали прошлое.

Услышав, что у Инны есть сын, Маша изумилась:

– Да ты что?! Какая же ты молодец, Инка, что родила! Сколько ему?

– Три года! Да, Маруся, это был последний шанс. Я вскочила, можно сказать, в уходящий поезд!

– Как его зовут?

Инна замялась, потом неохотно выдавила:

– Олег.

Вот это да! Маша удивленно взглянула на подругу. И если бы Инна выдержала ее взгляд, Маша бы ничего такого не подумала: в конце концов, имя как имя! Но только Инна отчего-то покраснела, отвела глаза, смутилась, будто сейчас вдруг раскрылся какой-то ее тщательно оберегаемый секрет. Маша не стала задавать лишних вопросов: «Ладно, может, потом расскажет… когда-нибудь…», спросила только про отца мальчика. Инна махнула рукой:

– А! Этот… нечего рассказывать! Мимоходом!

– В смысле? – не поняла Маша.

– Ну, мимоходом. Он прошел по моей жизни словно мимоходом, по краешку. Не задел, понимаешь?! Мань, я хотела попросить тебя стать крестной моему Олежке… Ты так и осталась моей самой близкой подругой…

– Спасибо. Сочту за честь.

Инна просияла:

– Тогда я заберу его после праздников из Омска (он у моей матери), и устроим крестины, да?

Инна просидела у Маши полночи (как в старые добрые времена). На прощание она пригласила подругу встретить Новый год вместе с ней в ее ресторане.

– У меня там грандиозный банкет намечается, роскошная программа, артисты! Приходи, посажу тебя за лучший столик?!

– Спасибо, Инн, но я лучше дома! – улыбнулась Маша.

Они договорились, что Маша приедет в ресторан подруги первого января.

Уже в прихожей Инна сказала:

– Мань, ты прости меня за ту историю… Но я ведь тогда думала, что так будет лучше для тебя! Понимаешь?

– Понимаю, – кивнула Маша. – Проблема в том, что мы никогда не знаем, как лучше. Ладно, я сама во всем виновата, что уж там… Редкая удача – я даже вижу тот житейский перекресток, на котором повернула в неправильном направлении. А в итоге вроде все сбылось, вышла красивая картинка для глянцевого журнала, но это неправда. Тут, внутри, болит. И дело не в том, что наш с Олегом брак распался, совсем не в этом…

– Как твой Андрей? – тихо спросила Инна.

Маша отвернулась, пытаясь справиться с подступившей болью, и выдохнула:

– Я ничего о нем не знаю.

Сразу с вокзала Данила отправился к родителям на Фонтанку. Он пробежал по шумному Невскому, пересек Аничков мост, прошел знакомым с детства путем через третьи дворы (о, эти питерские лабиринты третьих – пятых – десятых дворов, Минотавр бы заблудился!) и наконец оказался дома.

А здесь все так же, как было во времена их с Машей детства. В его комнате на стене – плакат «Битлз», в углу электрогитара (на которой он, было время, поигрывал), и даже стоит тот же ученический стол, за которым Данила сейчас, конечно, не поместится.

На кухне пахло праздником, вернее, приготовлениями к нему. На столе мандарины в вазе, бутылка шампанского; постоянно звонил телефон – отцу, известному в городе профессору филологии, звонили его ученики с поздравлениями.

Мать хлопотала у плиты, как многорукое божество домашнего очага: одновременно что-то взбивала, запекала, нарезала, перемешивала.

В углу мерцал экран телевизора, и Женя Лукашин, давно ставший близким родственником миллионам россиян, уже летел в Ленинград навстречу своему счастью.

…Мама угощала чем-то домашним, вкусным, отец увлеченно рассказывал об университетских делах, Данила вежливо слушал, но вскоре начал клевать носом и проваливаться в сон (бессонная ночь в поезде давала о себе знать звенящей усталостью).

– Даня, ты не приболел часом? – встревожилась Ольга Александровна. – Ступай, отдохни, а то, того и гляди, заснешь за столом.

Данила ушел в свою комнату, растянулся на диване и провалился в здоровый, молодой сон. Проснувшись, он охнул – до свидания с Алисой оставалось полчаса.

Данила виновато объяснил растерянным родителям, что должен уехать.

– Ты не останешься на Новый год? – огорчилась мать. – У нас будет много гостей, придут папины ученики и коллеги.

– Мам, я обещал Маше, что забегу к ним с Олегом на Новый год, – Данила неловко развел руками, – а первого меня ждут Саня с Женькой… А к вам я обязательно приеду на Рождество!

Пробежать через Фонтанку, Мойку (на бегу заметив, какой крупный идет снег!), и вот уже огни Дворцовой площади.

Данила взглянул на часы – Алиса задерживалась. «Неужели она не придет?! А если не придет, я никогда ее больше не увижу, потому что ничего о ней не знаю!» Сначала он обходил колонну, не предполагая, с какой стороны придет Алиса (если, конечно, вообще придет!): со стороны арки или со стороны набережной, а может, с улицы Миллионной? Потом он просто обреченно стоял и мерз. Взглянув вверх, где над городом парил ангел-хранитель, Данила вздохнул: скоро окаменею, как этот персонаж!

Она пришла со стороны Миллионной.

– А я думал, ты не придешь! – хмуро сказал Данила.

Алиса смущенно улыбнулась:

– Извини. Я опоздала не специально, ну, то есть не из жеманства или кокетства, просто так получилось.

– Ладно. Спасибо, что вообще пришла.

Она коснулась его щеки и ахнула:

– Ты замерз! Даже лицо побелело!

Но он уже забыл о том, что продрог – стоило ему увидеть ее, и мгновенно какая-то шальная радость словно разлилась по телу; он сам себя не узнавал – дурак дураком! Вот только что был угрюмым и настороженным (когда усомнился в том, что она придет), а теперь ему хочется смеяться, шутить, быть остроумным и обаятельным, чтобы понравиться ей. «О, женщины, что вы с нами делаете!» – рассмеялся Данила.

Погуляв по площади, они пошли к набережной.

Нева спала, скованная льдом, противоположный берег сиял огнями. Облокотившись о парапет набережной, Алиса задумчиво смотрела на реку.

Данила попытался поцеловать девушку.

– Только давай, пожалуйста, без этих глупостей! – строго сказала Алиса.

«Без глупостей, значит?!» – растерялся Данила, как мужчина, чье общение с красивыми женщинами прежде сводилось исключительно к этим «глупостям», и переспросил:

– Стало быть, приставать нельзя?

– Категорически!

Неудачно шутить, кстати, тоже нельзя. Он несколько раз позволил себе поюморить (его друзья долго бы ржали над этими незатейливыми, но дико смешными шутками), а Алиса только смерила его ледяным взором, дескать, совсем не смешно. Отчаявшись обаять свою строгую спутницу, он спросил, что же такого ему сделать, чтобы понравиться ей.

– Не пытаться произвести на меня впечатление! – серьезно сказала она. – Просто будь самим собой! Без всякой шелухи!

Вот те на! Он окончательно растерялся – с его новой знакомой все привычные средства обольщения (до сих пор работавшие безотказно!) не действовали. Ей, видите ли, подавай искренность! Он надолго замолчал, но она сама пришла ему на помощь, попросив рассказать о Петербурге.

Данила рассказывал о дворцах, статуях, старых домах «с историей», мимо которых они проходили.

– «Знаешь, я ведь родился в Петербурге, в такой типично петербургской интеллигентной семье.

Кстати, когда они гуляли, Данила сделал вывод, что Алиса хорошо знает центр Петербурга – может с легкостью поддержать разговор об истории и архитектуре города, но при этом у него все же возникло ощущение, что в последнее время она не жила в Петербурге, было видно, что многое она словно видит впервые. «Может, она когда-то жила здесь, а потом переехала?» – предположил он, но спрашивать не стал, дабы не нарушать правила их договора.

Снег усиливался.

– Идем, я покажу тебе одну штуку!» – Данила потащил девушку за собой.

Он привел Алису на Зимнюю канавку, откуда любил смотреть на тот берег Невы, особенно в сильный снегопад. В этот вечер снег клубился, и шпиль Петропавловки слабо светил в белой метели.

Они отогревались в маленьком уютном ресторанчике. Кружевные фигурки ангелов, свисающие с потолка, свечи на столе, горячий имбирный чай. Данила смотрел, как Алиса с аппетитом ест вишневый пирог, и чему-то радовался, но когда он заметил, что она озабоченно взглянула на свои наручные часы, у него мгновенно испортилось настроение.

– Я себя чувствую персонажем сказки «Золушка», – сказал Данила, – с замиранием сердца жду полуночи. Потому что в полночь все пропадет, рассыпется! Эти, как их… кучеры, превратятся в крыс, карета в тыкву, а главное, ты исчезнешь, и я останусь один!

Она улыбнулась:

– Да, интересный сюжет! За несколько часов до Нового года два незнакомых человека встретились, чтобы вскоре расстаться навсегда.

Данила нахмурился – ничего интересного лично он в этом не находил. С его точки зрения, было бы куда интереснее им не расставаться, а встретить Новый год вместе, да что там – и следующий тоже! Но девушка с серыми глазами смотрела строго – дескать, помнишь, о чем мы договаривались?! Таковы правила игры!

– Ты могла бы остаться со мной в эту ночь? – он накрыл ее ладонь своей.

Она покачала головой, но ладонь не высвободила, а через паузу смягчила ответ:

– Пожалуйста, ты обещал…

– Черт побери, – невесело усмехнулся Данила, – сколько раз я зарекался не давать женщинам необдуманных обещаний!

Алиса пожала плечами:

– Перестань, не надо все драматизировать. И кстати… в поезде ты что-то говорил о девушке, на встречу с которой спешил?

Данила удивился, услышав о Вике, и честно признался, что это уже перевернутая страница!

Алиса ничего не сказала. Она смотрела на свечу, словно пыталась разглядеть что-то важное.

«Отчего в свете пламени лицо кажется таким загадочным и тонким? – подумал Данила. – По крайней мере у нее!»

Удивительно – он воспринимал ее так, будто она была первой женщиной на земле; и вот он увидел эту женщину и застыл от восхищения (как, вполне возможно, Адам, впервые увидевший Еву). Все его многочисленные увлечения, вереницы девочек, красивых, ярких, как бабочки, упорхнули из памяти, растворились, словно бы их никогда не было; а была теперь только эта женщина: серьезное лицо, серые, огромные глаза (кстати, просит в нее не влюбляться, будто это возможно!).

Уйдя из ресторана, они опять кружили по городу. Мосты, арки, Петербург, плывущий сквозь метель, как корабль; заснеженные улицы, площади; на одной из них (кажется, это была площадь Искусств) Алиса прочла Даниле стихи любимого поэта, интонационно выделив фразу: «На площадях, как «прощай» широких, в улочках узких, как звук «люблю». – При этом лицо ее осветилось улыбкой. – Правда, гениально сказано?!»

Они прошли много площадей и улиц, и на одной из них, где звук «люблю» звучал особенно отчетливо, она вдруг спросила, знает ли он о теории «жуткого дальнодействия» Эйнштейна. Данила пожал плечами. Стряхнув с волос снег (во время прогулки Данила постоянно пытался натянуть ей на голову капюшон куртки, а она упрямо его сбрасывала), Алиса рассказала, что суть теории в том, что, если разделить запутанную частицу и отделить получившиеся части друг от друга, они, даже оказавшись в противоположных концах вселенной, останутся связаны друг с другом – при изменении или повреждении одной части с другой случится ровно то же самое. Чем не формула любви?! На это Данила ничего не ответил, поскольку мысли его были заняты другим, – он думал, как не потерять Алису.

– Пожалуйста, выслушай меня, – он взял ее за руку, – допустим, ты не хочешь, чтобы я что-то узнал о тебе… Возможно, у тебя на то есть свои причины… – он пристально посмотрел на нее, но его уловка не сработала – ее лицо было непроницаемым, только в уголках рта плясала улыбка. – Может, у тебя вообще кто-нибудь есть?! В смысле, мужчина?!

Она и на это ничего не ответила – как хочешь, так и понимай!

– Хорошо, – сник Данила, – пусть будет так, как ты решила. Прошу только об одном – возьми номер моего телефона! Тебя это ни к чему не обязывает! Просто если вдруг когда-нибудь тебе понадобится моя помощь, пусть через десять лет, через тридцать, ты позвони мне, и я…

Она выдернула руку:

– Нет, не надо!

– Почему?!

– Потому что я совершенно точно знаю, что захочу позвонить по этому номеру, – она улыбнулась, – да, пожалуй, и позвоню.

– И что в этом плохого? – насупился Данила. – Почему сегодняшний вечер не может иметь продолжения? Я не понимаю. – Наконец он сдался: – Ладно, я понял… не нарушать правила, да?

– Да. Уже поздно, мне пора. Идем на Дворцовую!

И снова Дворцовая площадь в огнях; только теперь им здесь расставаться.

– Ты, пожалуйста, береги себя, – сказал Данила, – капюшон надевай на голову, а то простынешь…

Алиса беспечно махнула рукой:

– Не беспокойся!

Но Данила как-то уже не мог о ней не беспокоиться! Он вздохнул:

– Можно я тебя сфотографирую? Хотя бы на телефон?

– Зачем?

– Чтобы что-то осталось на память!

– Не надо, – а потом мягко добавила: – Извини.

Тогда он попросил поцеловать ее. На прощание. Она согласилась. Данила притянул ее к себе и никак не хотел отпускать.

Поцелуй, что и говорить, был долгий, но, как говорил поэт, на свете нет объятий, что не разомкнутся, как стрелки в полночь. Данила отпустил девушку.

Улыбаясь (ничего себе темперамент у этого парня!), она сняла с шеи старинный медальон и протянула его Даниле.

– Возьми, я хочу, чтобы у тебя осталось что-то на память.

На синем фоне медальона золотом были нарисованы два голубя. Алиса пояснила, что это дорогая для нее вещь – украшение ей в детстве подарила любимая бабушка.

Данила поблагодарил и опять потянулся к ней губами, но Алиса отстранилась:

– Пора прощаться.

– Прощаться?! – он предпринял последнюю попытку ее удержать: – А если наша встреча была не случайной?! Если это судьба?!

– Тогда мы найдем друг друга. Помнишь теорию «жуткого дальнодействия»? Даже если части одного целого окажутся в разных частях вселенной, они будут связаны друг с другом! Если будет нужно, мы встретимся! Рано или поздно. Когда-нибудь. Иди, Данила! Чур, ты уходишь первый.

Он покачал головой:

– Давай ты первая. Я себе потом всю жизнь не прощу, что ушел от такой девушки.

– Ладно, уйду я! – сказала Алиса и пошла в сторону Миллионной.

Данила вздохнул. Все, принцесса сбежала. И как теперь жить?!

Потерянный Данила вышел на Невский, взял такси и поехал в аэропорт.

Перелет до Москвы он, можно сказать, не заметил, потому что сразу задремал. Ему снился сон, словно состоящий из множества клипов: вот Алиса смеется, вот она же, но задумчива и загадочна, а здесь – ее лицо крупным планом, и в глазах отражается Дворцовая площадь, заснеженный город, огни фейерверков.