Текст книги "Плыть, ехать, бежать. Путь к олимпийскому пьедесталу в триатлоне"

Я лег в эту чудовищную машину МРТ, этот страшный тоннель, в котором я провел целую вечность. Для этого исследования важна частота пульса, обычно люди попадают туда уже в возрасте, часто это женщины, с пульсом 80 ударов в минуту в спокойном состоянии. Мой пульс 38 ударов. Я там пролежал четыре часа.

Встречаются врачи, которые понимают наш спорт, которые понимают, как работает голова спортсмена. Встречаются и другие, которые знать ничего не хотят о том, что важно для тебя. Мне попался как раз второй тип. После томографии я спросил врача, когда будут результаты: «Да недели через две или около того». Я подумал только об одном: «Две недели без тренировок?»

Я много тренировался в течение этих двух недель. Я спрашивал себя: если у меня смертельная болезнь, хочу ли я о ней знать? Отвечал я уверенно, что все равно буду тренироваться. Если я умру от занятий спортом, пусть будет так.

Результаты показали, что со мной все в порядке. Мое сердце было большим и здоровым, все вернулось на свои места. Алистер мне очень сочувствовал: «Я не побегу с тобой, вдруг ты еще умрешь по пути».

Страх не победить в той гонке был сильным, ведь это моя последняя возможность выиграть чемпионат мира среди юниоров, и как только мне исполнялось двадцать лет, она исчезала. Я много ждал от 2009 года. Алистер был чемпионом, я должен был им стать тоже. Хуже всего было то, что накануне Алистер выиграл чемпионат мира среди взрослых. Снова брат меня полностью затмил. Я чувствовал себя проигравшим: «Ты плохой спортсмен, потому что ты не чемпион мира».

Победы Алистера были у всех на слуху, и я не мог думать об этом как о случайности. Нельзя было сказать: «Ну, он победил только потому, что у другого была травма или плохой велосипед». Его победы – это свершившийся факт. Я тренировался больше него, чтобы быть на равных, но в результате он стабильно побеждал, а я не дотягивал. Я видел только один способ изменить ситуацию: работать еще больше.

После победы на Голд-Косте у меня было уже хоть что-то. Я не знал, повлияет ли это на мой успех в будущем, но с каждым новым хорошим результатом приходила и новая уверенность в себе.

Мне удалось совершить большой прорыв в Гайд-парке в 2010 году. Люди запомнили, как Алистер упал в обморок на финише, а не мой дебют во взрослом старте, но для меня та гонка все равно была знаковой. Я всерьез боялся, что никогда не смогу преуспеть во взрослом спорте. В то лето чемпионат Европы стал для меня кошмаром, поэтому хорошо выступить в Лондоне и прийти вторым значило, что я тренируюсь не зря.

Впервые я обошел Алистера. В том возрасте, когда я пришел вторым в Лондоне, он уже прошел квалификацию на Олимпиаду в Пекине, но он никогда не достигал такого высокого результата на этапах Мировой серии.

Даже его провал подтвердил в очередной раз, что он был намного большей величиной, чем я. Газеты интересовались только им, а родители были очень расстроены из-за него. Их основное внимание после гонки было направлено на то, как себя чувствует Алистер, а не на мою победу. Мне давно было пора к этому привыкнуть, но легче от этого не становилось. Я был снова уязвлен.

С другой стороны, если бы все начали говорить обо мне, это могло бы меня расслабить, пусть даже и немного. Из-за того что меня оставили без внимания, мне захотелось доказать, как сильно все ошибаются, и поставить себе еще более амбициозные цели.

После такого успеха события стали развиваться стремительно. В 2009 году я еще был юниором, а после Лондона у меня появился шанс быстрее, чем я надеялся, реализоваться во взрослом спорте.

Часть борьбы происходила внутри. Я понял, что самый простой способ победить сомнения по поводу своего уровня – не думать об этом, отодвинуть страхи на задний план и позволить своим физическим способностям вести меня куда получится.

Может показаться, будто я в обиде на брата. Нет и никогда не был. То, что Алистер был со мной рядом, помогло мне так просто выйти на новый уровень.

Всегда кажется, что чемпионы мира делают что-то невообразимое, что их тренировки абсолютно отличаются от твоих, что они отрабатывают какие-нибудь невероятные ускорения в бассейне или на стадионе. Иметь возможность тренироваться с чемпионом мира – это огромное преимущество, которое подталкивает тебя к лучшим результатам.

Жить с ним еще лучше. Ты понимаешь, что если чемпион мира ест обычную еду – значит, можно и тебе. Если чемпион мира ест рыбу с картошкой фри, можно и тебе. Если чемпион мира родом из маленького городка под Лидсом – значит, ты тоже можешь стать чемпионом. Для такой впечатлительной натуры, как я, это бесценно.

На вершине мира

Алистер

Я был искренне удивлен тому, что попал на Олимпиаду 2008 года, ведь я был аутсайдером. Тем не менее я постепенно начал набирать форму.

В Ванкувере несколько недель спустя я выиграл чемпионат мира среди мужчин до двадцати трех лет, а оттуда поехал на сборы олимпийской команды, которые проводились в Техасе, чтобы мы могли привыкнуть к пекинской жаре. Там творились странные вещи. Нам дали микроскопические термометры в виде таблеток, чтобы мы их проглотили, а тренеры смогли следить за температурой нашего тела. Прошел слух, что нам придется их использовать повторно из соображений экономии, но, к счастью, он не подтвердился. Я оказался в подготовительном лагере в Корее раньше, чем успел об этом подумать.

Где-то по дороге мои мечты о простой квалификации изменились на мысли, что я хочу войти в топ-30, или в топ-20, или топ-10, а может быть, и выиграть. Не уверен, думал ли я конкретно об этом, но по крайней мере я твердо знал, что смогу достойно выступить. Какой бред! У меня не было никаких шансов.

Олимпийские игры не были похожи на другие соревнования, на которых мне доводилось выступать прежде. Я никогда не участвовал в пресс-конференциях. Я никогда не был в Пекине, в то время как все мои соперники там побывали и даже прошли трассу. Теперь я знал, как подавленно себя могут чувствовать спортсмены на своих первых Играх. Зайти в деревню и увидеть всех звезд! Я был ошеломлен.

Но я был уверен, что смогу сохранить боевой настрой. После того ужасного чемпионата мира мы с Малкольмом поклялись, что я никогда не поеду на соревнования, чтобы так отвратительно финишировать. С тех пор я не забывал, что участие – не главное и что на гонке нужно работать.

Все казалось на удивление знакомым. Несмотря на то что это был олимпийский триатлон, он оставался триатлоном. Тот же человек объявлял нас зрителям. Брифинг перед гонкой прошел как обычно. Трасса была стандартная, ничем не отличающаяся от прежних. Мы были далеко от Пекина, и олимпийского ажиотажа не почувствовали.

У меня не было абсолютно никакой стратегии, я стоял на понтоне и ждал стартового выстрела. В голове была только одна мысль: «Борись». Я приготовился быть храбрым и рисковать всем, чтобы хорошо финишировать, я прекрасно понимал, что не одержу победу, просто обгоняя или надеясь на то, что другие могут сплоховать. Мой папа всегда мне говорил: «Удача любит храбрых, Алистер!», и я знал, что для достойного результата нужно занять хорошую позицию, что я и попытался сделать.

Плавание прошло неплохо. На велоэтапе я старался вырваться вперед, но ничего не получилось, зато на беговом этапе я вдруг почувствовал себя превосходно.

Это было невероятно! Я никогда не чувствовал себя так хорошо. Я думал только о том, что это лучший день моей жизни и что это Олимпиада. Мне казалось, что я бегу трусцой – настолько мне было легко.

Этап состоял из четырех кругов. Мы прошли финишную прямую мимо больших трибун первый раз, и волосы на моих руках встали дыбом оттого, что мне было так пугающе легко. Я прекрасно осознавал все, что происходило вокруг меня, а это всегда хорошо, это значит, я не сильно напрягаюсь.

В конце второго круга мы трое пошли в отрыв, я только начал слегка уставать. При заходе на третий круг я не смог взять воды на станции питания, потому что новозеландец Бивен Дочерти специально в этот момент пробежал впереди меня. Мне следовало бы ему двинуть, но я не стал.

Как потом выяснилось, Джонни, следивший за гонкой с трибуны, имел иные соображения на мой счет: «Надеюсь, что Алистер не победит, иначе он достанет нас всех. Олимпийские чемпионы должны быть лучшими! Куда там моему брату». Помимо того что это жестоко, так еще и нелогично. Если бы я выиграл, я бы показал, что кто-то из его ближайшего окружения, тренируясь так же, как он, смог стать лучшим в мире.

На третьем круге на подъеме в гору все стало нереальным. Ноги меня несли очень быстро, как вдруг все превратилось в гонку на выживание. Я не мог больше бороться и просто хотел финишировать. Никогда раньше мне не становилось так резко плохо.

Что случилось? Не уверен, что я понимал, с какой скоростью бежал раньше. Я представления не имел, сколько сил потратил. Жара тоже сыграла свою роль. Если бы я бежал медленнее, думаю, смог бы продержаться подольше, а если ты перегрелся, то уже ничего не поделать. После финиша я сел в зоне для спортсменов, и мне было так жарко, что я забрался в тележку со льдом, в которой возят кока-колу. Я сунул туда сначала голову, а потом нырнул полностью.

Джонни

Пока Алистер дебютировал на Олимпиаде в Пекине, я начал представлять, что нас ждет в Лондоне.

В рамках подготовительной работы с молодыми перспективными спортсменами меня вместе с другими немногочисленными счастливчиками отправили в Пекин смотреть Игры. Нас взяли на официальные сборы британской команды Великобритании в Макао, из которых мне больше всего запомнилась, что мы могли заказывать напитки в номер, когда захотим. Я был весьма удивлен.

Молодые боксеры, которые поехали с нами, доставляли одни проблемы. Они ходили в необычные массажные салоны, еще они все время боксировали со стенами. Не знаю, что это было – тренировка, инстинкт или соревновательный дух, но повсюду, где они проходили, в стенах появлялись вмятины. Стали поступать жалобы от администрации, им было непонятно такое поведение. Как, впрочем, и их тренерам. Это стало моим первым олимпийским уроком – никогда не сдавать дом боксерам.

Мы приехали в Пекин всего за день до триатлона. Нас провели по Олимпийской деревне, как по музею: «Тут они едят, тут они плавают», но это нам не помогло чувствовать себя как дома. Попасть на гонку, которая проходила за городом, было проблематично. Таксисты понятия не имели, куда ехать, у нас был адрес, написанный на кантонском диалекте, но даже это не спасало. Такси туда стоило два фунта, обратно – пятьдесят.

На гонке я не раз приходил в недоумение. Для меня стало сюрпризом, что люди покупали билеты, чтобы посмотреть на триатлон. Когда я подсел к тренерам, Малкольм Браун был весь на нервах, с ним невозможно было разговаривать, Джек Мейтланд все время болтал с какой-то девушкой. Потом, не веря своим глазам, я следил за тем, как мой брат не только долго лидирует, да еще и вот-вот победит. Мне стало плохо: «Это Олимпиада, это же не так просто! Мой брат не может победить!»

Алистер

Я никогда не домысливал, к чему могла привести моя лидирующая позиция. Я никогда не позволял себе представлять, что мог победить. На финишной прямой я думал так: «Что ты наделал? Какой идиот! Ты лидировал семь из десяти километров на Олимпиаде, девять десятых пути было пройдено, а в итоге умудрился финишировать только двенадцатым?»

Я пришел в себя довольно быстро. Раньше в том же году я был двенадцатым на чемпионате Европы, и вот я снова двенадцатый, но уже на Олимпиаде. Я не мучил себя размышлениями о том, что все могло бы сложиться иначе. На старт нужно выходить, чтобы бороться за медаль, именно это я и делал. Если бы я смог, пришел четвертым или пятым, но чем это лучше. Я пробежал с сильнейшими спортсменами семь километров последнего этапа, и мне это придало уверенности на сезон вперед.

Великие свершения начинаются с малого. Если бы я сдался в Мадриде, то не попал бы на Олимпиаду. Если бы я не попал в Пекин, мне не хватило бы уверенности достигнуть всего, что я сделал в 2009 году. Уверен, что моя физическая форма была бы той же, но столько веры в себя и мотивации у меня бы не было. Пекин дал мне хороший пинок, потому что я осознал, насколько я близок к вершине. Я прошел девяносто пять процентов пути.

Я всегда думал, что моральные силы – дело десятое. Если ты в хорошей форме, ничего больше не нужно. Когда я впервые победил в этапе Мировой серии в 2009 году, я не предал значения моральным усилиям. Но кто знает? Пекин изменил меня: если раньше я думал, что здорово быть в десятке лучших взрослых спортсменов, то теперь я понял, что могу стать первым.

Все случилось очень быстро. Бац – квалификация на чемпионат Европы. Бац – квалификация на Олимпиаду. Бац – долго иду в лидерах в Пекине и затем начинаю следующий сезон как лучший спортсмен в мире.

Та первая гонка в 2009 году стала для меня огромным потрясением, там неожиданно я победил всех. Перед этим я вкалывал всю зиму. Я был дома и регулярно тренировался, даже к Олимпиаде я не готовился так много и так качественно. Это был большой шаг вперед.

Начиналось все с того, что я едва надеялся принять участие в той или иной гонке, потом понял, что могу и выиграть, а закончилось тем, что от меня ждали только победы. Теперь приходилось мириться с фактом, что все смотрят на тебя, что нужно применять особую тактику в гонке, но не помню, чтобы меня это тогда радовало.

Я выиграл Мировую серию в Мадриде, Вашингтоне, Кицбюэле, четвертым был Лондон. Тогда мы впервые прошли трассу в Гайд-парке, которую позже пройдем на Олимпиаде. Мне был двадцать один год, за мной была победа в трех значительных гонках, я не мог упустить шанс. Там я осознал, что мне уже пророчили золотую медаль на Олимпиаде в Лондоне через три года.

Давление внезапно стало невыносимым. Я огляделся вокруг и подумал: «Ничего себе, они не просто ждут моей победы, они уверены в том, что иначе быть не может». Люди думали, что я просто выйду и всех сделаю, не задумываясь о том, каких усилий это стоит.

Я был аутсайдером, абсолютным аутсайдером. Я предпринимал безумные усилия и неизбежно проигрывал, хоть и имел при этом безразличный вид. Когда я начал одерживать свои первые победы, люди всегда находили причины, почему этот тщедушный неудачник смог победить: в Мадриде я вырвался в лидеры на велоэтапе, а трасса там холмистая, «как раз для него»; в Вашингтоне я выиграл благодаря тому, что вышел на велоэтапе в отрыв с пятью спортсменами. Я был по уши в грязи, но все-таки уехал вперед, сложнее я ничего в жизни не делал и только благодаря этому сохранил лидирующую позицию в беге. Разговоры оставались прежними: «Ты выиграл потому, что ушел в отрыв». «Подождите, – думал я, – я же чуть не умер там на этих сорока километрах, так я работал!» Но люди видят только то, что хотят. Я побеждал неожиданно для всех.

Гомес победил меня на чемпионате Европы. Неделю спустя в Кицбюэле мы шли вровень, и я победил его. Людям пришлось сменить пластинку, больше они не могли делать вид, что я побеждаю случайно.

После четырех стартов мы поехали в Голд-Кост, у меня была простая арифметика – финиширую как минимум пятым и становлюсь чемпионом мира.

Казалось бы, что может быть проще, но я начал переживать. Сначала я все время думал о том, как это все круто. Потом меня начали изводить сомнения. Что то если я упаду? Если случится прокол? Что если я неправильно надену кроссовки? Вся эта ерунда, на которую раньше я не тратил и секунды.

На старте ясность мысли вернулась ко мне: «Алистер, как ты можешь думать о том, чтобы финишировать пятым? Нельзя выходить на старт с намерением занять пятое место. Тебе нужно пройти дистанцию так хорошо, как ты можешь». Тем не менее по понтону я шел с мыслью, что чемпионского титула мне не видать. Я постарался избавиться от всех этих мыслей и вместо этого вспомнил спортивную мудрость: контролируй контролируемое. Не зацикливайся на возможном проколе. Если это случится, ты уже ничего не сможешь поделать. Не усложняй. Выходи на старт и постарайся выиграть.

Я выиграл.

Я очень гордился своим достижением. Я отдал все, что имел, я был полностью опустошен, победив в этой гонке. На беговом этапе Гомес безжалостно атаковал меня, снова и снова, мне приходилось через силу обгонять его, просто чтобы показать, что я могу. Я никогда до этого не участвовал в такой психологической схватке.

На третьем круге он бросился в финальную яростную атаку на подъеме. Я обогнал его наверху, взглянул ему в лицо и в тот же момент понял, что я победил. До этого я не знал, что такое может быть. Мне казалось, люди всегда бегут до конца, что победа не в голове, а в твоей скорости. Но в то мгновение я ясно увидел, что он только что проиграл эту гонку. Мы бежали вместе до конца круга, но он уже сдался.

На последних полутора километрах я был весь на взводе, но вот до финиша осталось четыреста метров, и я подумал, что, если он сейчас появится у меня за спиной, я уже не смогу ничего сделать. Но его там не было, и я финишировал первым.

Последствия были необычными. В Голд-Косте все интересуются триатлоном, посмотреть на гонку пришли сотни людей, которые знали, кто я и что я сделал. Я был так рад вернуться домой в Лидс, где никто не глазел на меня.

Но даже титул чемпиона мира не избавил меня от ударов судьбы. Зимой 2010 года у меня снова обнаружили усталостный перелом, на это раз бедра. Это был кошмар, и не только потому, что проблему не смогли обнаружить вовремя. Дело в том, что мышцы бедра были настолько плотными, что они прошли сквозь бедренную кость, просто раздвинули ее.

Мне было трудно бороться с травмой и ее последствиями. Я наконец-то был там, где хотел, – на вершине мира, и тут травма.

Загвоздка была в том, что после тяжелой работы, которая привела меня туда, я должен был начинать все заново или потерять все так же быстро, как приобрел. Травмы забавно влияют на твое восприятие реальности. Вот ты представляешь себя на гребне волны удачи, но, как только твои тренировки или гонки заканчиваются, ты оказываешься в одной пене.

Нельзя пропустить ни дня, ни тренировки, ни минуты. Это становится твоей навязчивой мыслью. Когда у тебя травма, все идет под откос. «Алистер, тебе нужно месяц отдохнуть». Как снег на голову. И что теперь?

Я не мог даже плавать. Не мог водить машину. Меня подвозил мой приятель Алек, мы с ним отправились в тур по лучшим ресторанам Йоркшира. Это было ужасно.

Я подумал, что пора брать отпуск. Дело было не в том, что мне нечем заняться, просто меня изводило ощущение, что все ускользает из рук, такая вот эфемерность успеха.

Наверное, это был отличный урок. В любом случае, думаю, что не справился бы с травмой ахиллова сухожилия перед Олимпиадой в 2012 году, если бы не прошел через подобные трудности в 2010-м. А ведь в конце 2009 года все мне льстили, говоря, какой я несгибаемый, испытывали чуть ли не благоговение перед моими победами.

Я всегда больше боялся психологической травмы, чем физической. Сломаешь бедро и знаешь, что через пять или шесть недель поправишься. В это время тебе придется помучиться, но ты уверен, что все заживет. Душевная травма непостижима. Когда ты снова станешь здоровым? Когда все придет в норму?

То был страшный период. Я только съехал от родителей, поселился в собственном доме, и вот в это самое время моя независимость покинула меня. Думали, что начинается счастливое время, время триумфа. Вместо этого я оказался отрезанным от всего мира. Я хотел бегать, хотел ездить на велосипеде, но Джонни и все ребята уехали, оставив меня одного в пустынном доме.

Спорт стал частью меня, а тогда я мог лишиться своего будущего. Когда приходится внезапно прекращать тренировки, ты плохо спишь, плохо ешь. Меняется даже работа пищеварительной системы. Когда занимаешься бегом, кишечник работает как надо. Внезапно прекратил? Делай клизмы.

Без спорта я не уставал, поэтому начал выпивать. Не до беспамятства, всего четыре или пять пинт по вечерам, чтобы уснуть, но потом наскучило и это.

Единственный положительный момент в усталостном переломе – это если уж он вылечен, значит, вылечен, ты можешь браться за тренировки. Можно сравнить с порезом пальца – прошло, и ты снова здоров. Мое возвращение в спорт было простым и мгновенным. Чувство было потрясающее, я знал, что потерял форму, но в то же время с каждым днем чувствовал себя все лучше и сбрасывал вес. Кстати говоря, нет ничего удивительного в том, что из-за выпивки и пассивного образа жизни я набрал семь килограммов.

Я выходил на велопробег и по возвращении чувствовал себя лучше. Непривычное для спортсмена ощущение: ведь обычно совершенствование происходит так постепенно, что сам процесс практически не замечаешь.

После зимних трудностей решение принять участие в мадридской гонке летом 2010 года пришло почти случайно. Я немного потренировался, представление о водоеме и трассе уже имел, почему бы не попробовать? Мне советовали не ехать, ведь я тренировал бег всего шесть недель и поначалу поминутно чередовал бег и ходьбу. Я приехал с мыслью, что недостаточно подготовился. Когда я победил, это стало сенсацией как для меня, так и для всех вокруг.

Мне удалось немного вырваться вперед за полтора круга до конца велоэтапа. Каким-то чудом отрыв между мной и остальными увеличился до двух минут, потому что парни решили покататься себе в удовольствие, подумав, не без оснований, что я был не в форме и не мог представлять опасности.

Нас осталось двое – я и австралиец Кортни Аткинсон, мы лидировали в беге. Мне все твердили, что он спринтует на финише, поэтому я решил за минуту проверить, осталось ли у него что-то в запасе. Не осталось. К счастью, он даже не попытался догнать меня.

Эмоции нахлынули непередаваемые, ведь я так долго был этого лишен, к тому же воспоминания о том, как я сижу в новом пустом доме, были очень свежими. А какую уверенность тебе это дарит! Стоя на понтоне перед первой гонкой после большого перерыва, думаешь: «Вот черт. Я не в форме, я не смогу». Но уж если ты смог победить в гонке, тренируясь так мало, то что тебе может быть не под силу?

После Мадрида все, как по волшебству, стало снова хорошо. После нескольких недель прекрасных тренировок я с чувством собственного превосходства отправился на чемпионат Европы, чтобы поразительно легко победить там с большим отрывом.

Через три недели все снова обрушилось, уже в прямом смысле. На этапе Мировой серии в лондонском Гайд-парке я рухнул, несколько метров не добежав до финиша.

Я до сих пор не понимаю, почему это произошло, ведь я тогда был в превосходной форме и просто летал на тренировках. Европейцам на той гонке было так тяжело, как если бы они мчались галопом. Было жарко и влажно, но так бывало и раньше; у меня было расстройство желудка, но это тоже случалось. Возможно, совпало все вместе, после гонки мне без конца рвало, желтая дрянь выходила из меня в огромных количествах, а это значило, что я не мог ничего переваривать, в том числе жидкости.

Наверное, самое худшее в этой истории, кроме того что вся семья и друзья смотрели в прямом эфире на мои приключения, было мое состояние после всего этого. Я очнулся в незнакомой палатке с градусником в заднице и даже не помнил, как оказался там. Я был немного обескуражен.

Тогда я не придал этому особенного значения, хотя следовало бы. Несколько месяцев спустя я пошел к врачу, специализирующемуся на тепловых ударах. Он сказал, что это не только было серьезно, но и оставалось таковым до сих пор. «Вам не следовало бегать», – был его вердикт. Температура у меня поднялась до сорока двух градусов, а при такой температуре повреждаются клеточные стенки. Я сдал несколько анализов, и даже тогда, в октябре, врач сказал мне, что спортом заниматься пока не стоит.

Может, оно и к лучшему, не знаю. После Лондона я не мог нормально спать неделю. Я попытался тренироваться уже на следующий день после гонки, но через десять минут медленного и неровного бега послушал Джонни и закончил тренировку. Я поехал в Кицбюэль через полмесяца после Лондона и пришел в ужас. Все это привело к тому, что мы с родителями поехали отдохнуть во Францию. Там мне казалось, что я постепенно возвращаюсь в нормальное состояние, но когда я пытался ускориться или тренироваться до пота, тело меня не слушалось. Я работал больше и больше, а становился медленнее и медленнее.

Перед гонкой в Будапеште я решил, что единственный приемлемый для меня вариант – бежать в собственном темпе, стоит мне ускориться, как я тут же рухну. Тренер Малкольм спросил меня по телефону, уверен ли я в том, что мне нужно участвовать. Врач команды говорил, что лучше не стоит. Мое мнение было таково: раз уж я приехал, то нужно выходить.

Это была самая странная гонка. Каждый раз, как я ускорялся, мне тут же приходилось сбавлять темп. Я постоянно боролся с желанием пойти в отрыв.

Несмотря на это, на половине бегового этапа я обнаружил, что мы остались вдвоем с испанцем Хавьером Гомесом. Что я мог поделать? Обычно я дожидался последнего километра до финиша и тогда бежал изо всех сил, но в этот раз я знал, что у меня осталось силы на три минуты ускорения.

Промелькнул маркер последнего километра, я подумал: «Что теперь делать?» Мне оставалось пробежать еще минуту, но сил на шестьдесят секунд у меня не было. Пятьдесят секунд? Нет. Сорок секунд? Нет. Тридцать секунд? Да, работай, работай. И это непонятным образом сработало.

Не было бы счастья, да несчастье помогло. День был пасмурный, холод собачий и сырость. Все остальные тряслись от холода, а с меня пот лился градом, и я тщетно пытался остыть, поливая себя водой.

Это показывает, как ваш мозг может управлять телом. Если бы я узнал свой диагноз до гонки, то наверняка бы испугался и не смог заставить себя так работать. Смешно, но я не прекратил ездить на соревнования. Я участвовал в гонке, которая называлась «Железный тур», она проходила пять дней. После всего этого через несколько недель врач сказал мне, что, если бы я был в армии, меня бы отправили в запас на два года.

Вы думаете, я отступил? Нет, несмотря ни на что, я продолжил. Я решил, что восстановился, хотя и не был до конца в этом уверен, больше я не сдавал никаких анализов. Я просто решил: если пройду хорошо гонку, значит, с организмом все в порядке, если плохо, значит, нет. Я прошел хорошо, вот и ответ.