Текст книги "Клайв Стейплз Льюис. Человек, подаривший миру Нарнию"

В Троицын семестр 1920 года Льюис приступил к подготовке к основному экзамену. Древнюю историю ему преподавал Джордж Стивенсон (1880–1952), а философию – Эдгар Кэррит (1876–1964). В письмах домой полно брюзжания по поводу высоких цен на книги. Однако вскоре его мысли обращаются на новый проект. Его «рекомендовали на конкурс эссе на приз канцлера» – этот конкурс должен был состояться в апреле 1921 года. Награда присуждалась лучшему студенческому сочинению на заданную тему, в данном случае – «Оптимизм». Победа послужила бы для него «наилучшей рекламой», писал Льюис отцу, признавая при этом, что конкурс будет «очень напряженным»[207]207
  Письмо Альберту Льюису от 8 декабря 1920 // Ibid. P. 512.


[Закрыть].

В итоге Льюис произвел рукопись объемом около одиннадцати тысячи слов и горько жаловался отцу и на то, как дорого взяла машинистка, чтобы перепечатать этот текст, и сколько опечаток она при этом насажала. Объявление результата затягивалось, и нервы Льюиса были уже на пределе. Наконец 24 мая пришло известие о победе. Его пригласили прочесть выбранный профессорами поэзии и ораторского мастерства отрывок на ежегодной Encaenia – церемонии присвоения почетных степеней Оксфордского университета, которая проводилась в Шелдонском театре. Среди почетных гостей на церемонии присутствовал Жорж Клемансо, бывший с 1917 по 1920 год премьер-министром Франции. Льюис выступал целых две минуты и писал брату о том, в какой восторг он пришел, когда понял, что его голос разносится по всему огромному зданию[208]208
  Письмо Уоррену Льюису от 1 июля 1921 // Ibid. P. 556–557.


[Закрыть].

Оксфордский издатель и книготорговец Бэзил Блэкуэлл немедленно связался с Льюисом, желая обсудить возможную публикацию эссе, однако это сочинение так и не было издано, а потом и рукопись пропала. По-видимому, Льюис не видел в этом произведении особых литературных достоинств. «Его скоро забудут», – писал он отцу. По-настоящему его интересовал не сам текст, а выигранный конкурс[209]209
  Письмо Альберту Льюису от 17 июня 1921 // Ibid. P. 551.


[Закрыть]. Будем надеяться, что Льюис прав. Ни одного экземпляра эссе не уцелело ни в семейных бумагах Льюисов, ни в архивах Оксфордского университета[210]210
  Благодарю коллег из архива Оксфордского университета и «особого собрания» Бодлианской библиотеки за усердные поиски этого документа.


[Закрыть]. Мы так и не узнаем, что Льюис думал про «оптимизм» и в какие выражения облек свои мысли. Мы знаем одно: ему удалось произвести впечатление на жюри и упрочить свою репутацию восходящей звезды на университетском небосклоне.

Перспективы академической карьеры теперь несколько обнадеживали, но отношения с отцом оставались отчужденными и непростыми. Загнанная вглубь проблема связи Льюиса с миссис Мур вновь вышла на передний план и сделалась угрожающей в июле 1921 года, когда Альберт Льюис письменно известил сына о намерении приехать в Англию, наведаться в Оксфорд, повидать сына, а также осмотреть его комнаты в колледже. Встревоженный вероятными последствиями встречи отца с миссис Мур, Льюис поспешно изобрел «друга», из-за которого такой визит делался неудобным. Он утверждал, что «съехал из колледжа» и делит теперь комнаты с человеком, который «по горло занят», нельзя отрывать его от занятий сторонними визитами[211]211
  Письмо Альберту Льюису от 9 июля 1921 // Ibid. P. 569.


[Закрыть].

В искусстве обмана Льюис зашел так далеко, что создал нечто вроде театральных декораций, поспешно преобразив задние комнаты в доме миссис Мур в подобие «студенческой норы», и ухитрился уговорить другого студента, Ронди Пэсли, погостить у него во время докучливого родительского визита, изображая перетрудившегося и необщительного соседа. Но в итоге отец удовольствовался сытным обедом в отеле «Кларендон» на Корнмаркет и не проявил ни малейшего желания видеть жилье сына или его колледж[212]212
  Письмо Уоррену Льюису от 7 августа 1921 // Ibid. P. 570–573.


[Закрыть].

Последний академический год (1921/22) Льюис готовился в Университи-колледже к финальному экзамену, сосредоточившись на двух целях: отличиться на выпускном испытании в июне, а затем найти работу. Дневник этой поры отражает поразительное количество прочитанных книг, выполненных домашних обязанностей, вовлеченных в разговор друзей и родственников миссис Мур, испробованных вариантов устроиться на работу и безуспешных попыток справиться с нарастающей тревогой и мыслями о том, удастся ли найти место в университете.

Сомнения переросли в мрачную уверенность к маю 1922 года, когда до финального экзамена оставалось меньше месяца. Эдгар Кэррит, тьютор Льюиса по философии, ясно дал понять, что в ближайшее время вакансий в университете не предвидится. По его словам, у Льюиса имелся только один реальный шанс, если уж он твердо выбрал для себя академическую карьеру: провести в Оксфорде еще год и «пройти дополнительный курс»[213]213
  Письмо Альберту Льюису от 18 мая 1922 // Ibid. P. 591.


[Закрыть]. То есть Льюису следовало повысить свои шансы на трудоустройство, подготовившись к сдаче еще одного финального экзамена – расширить перечень своих компетенций, добавив к ним помимо Greats английскую литературу.

Реджинальд Макан, глава Университи-колледжа, на встрече со своим студентом чуть позже в том же месяце дал ему аналогичный совет. Американский коллега только что попросил Макана рекомендовать многообещающего молодого ученого на годичную стажировку в университете Корнелл (Нью-Йорк). Первым, кого назвал Макан, был Льюис. Однако невысокая стипендия не покрыла бы даже расходов на дорогу, к тому же переезд был бы губителен для личной жизни Льюиса. Разумеется, свой отказ Льюис предпочел обосновать первой из этих причин, а второй с деканом не поделился.

Макан спросил, что же в таком случае Льюис намерен делать. Услышав, что вершина его стремлений – членство в Оксфордском университете, старый профессор попытался объяснить молодому человеку, как переменились времена. Та славная довоенная пора, когда блестящий студент мог рассчитывать на место в колледже сразу после выпускного экзамена, давно миновала. Учрежденная в ноябре 1919 года Королевская комиссия по Оксфорду и Кембриджу, она же «комиссия Асквита», выдала Оксфордскому университету ряд рекомендаций, чтобы тот сумел перестроиться и адаптироваться к нуждам послевоенной эпохи. Университи-колледж вынужден был проводить эти реформы, в том числе сокращать часть ставок[214]214
  Darwall-Smith, R. History of University College Oxford. Р. 447. Эти изменения произошли в 1926 г.


[Закрыть]. Льюису придется приспосабливаться к новой ситуации в жизни университета. Ему надо продемонстрировать свою уникальность, получив еще один диплом, а хорошо бы и победить еще в каком-нибудь конкурсе. Макан намекнул, что если Льюис решится пойти этим путем, колледж продлит ему стипендию и платить за обучение не придется.

Льюис написал отцу, изложил полученные советы и объяснил, что из них следует. В этом трезвом письме Льюис пытался обрисовать перемены в послевоенном мире, где может и не найтись места специалисту по таким становящимся «экзотическими» предметам, как классические языки и литература, тем более философия. Если он не сумеет зацепиться за Оксфорд, единственная возможная для него профессия – «учительство», отчаянный выход на крайний случай; ни малейшего призвания к школьной работе Льюис не чувствовал. Да и не слишком-то ценным приобретением он был с точки зрения элитных английских школ. «Неспособность играть в игры», отравившая Льюису пребывание в Малверне, стала бы очевидным минусом и тут. Итак, единственный разумный вариант – сделаться оксфордским доном. Вот от кого спортивных талантов не требуется. Но вместе с тем становилось все очевиднее, что ради этой цели придется добавить к фундаментальному образованию и блистательно сданным Greats специальные знания в конкретной области. Каков будет этот дополнительный предмет, Льюис тоже прекрасно понимал: в Оксфорде был только один новый и «перспективный» предмет – английская литература[215]215
  Письмо Альберту Льюису от 18 мая 1922 // Letters. Vol. 1. P. 591–592.


[Закрыть].

Дальнейшие размышления на этот счет пришлось отложить, поскольку все оставшееся время Льюис должен был потратить на подготовку к окончательным экзаменам, назначенным на 8–14 июня. Проверялись знания по римской истории, по логике, он должен был перевести незнакомый отрывок с греческого (из Филострата) и с латыни (из Цицерона). Льюис был не вполне уверен, хорошо ли он сдал, но, по крайней мере, знал, что не провалился.

Покончив с экзаменами, Льюис для успокоения написал в ожидании результатов несколько песен своей поэмы «Даймер». Поэма замышлялась как эпос в духе Гомера, Мильтона и Теннисона. Хотя набрасывать ее Льюис начал еще в Грейт Букхэме, созревание замысла относится к 1922 году. Дневник Льюиса с 1922 по 1924 год содержит многочисленные записи примерно такого содержания: «работал над Д сегодня днем». Мы еще вернемся к этому произведению, опубликованному в 1926 году.

А еще, дожидаясь оценки за экзамен, Льюис пытался как-то исправить свою не слишком благополучную финансовую ситуацию. Чтобы добыть денег, он дал объявление в местной газете The Oxford Times, предлагая за август–сентябрь подтянуть школьников или студентов по классическим языкам. Также Льюис откликнулся на вакансию преподавателя классических дисциплин в Ридинге, в получасе езды на поезде от Оксфорда, однако на собеседовании выяснилось, что если он получит это место, ему придется переехать в Ридинг. Переезд же не рассматривался из-за домашней ситуации Льюиса: Морин очень нравилась школа Хидингтона, и Льюис не желал лишать ее хорошего образования и сложившихся дружб. Он отозвал уже поданную заявку на вакансию. Как и следовало ожидать, отцу он преподнес другую версию: он, мол, не такой «чистый» филолог-классик, какой требовался Ридингу[216]216
  Письмо Альберту Льюису от 20 июля 1922 // Ibid. P. 595.


[Закрыть].

Затем поманила еще одна возможность: вакансия преподавателя классических дисциплин в Магдален-колледже. Льюис подал заявку и сюда, больше из чувства долга, чем действительно надеясь получить место: его заранее предупредили, что скорее всего у него ничего не выйдет. Успешный соискатель должен был определиться в сентябре после конкурсного экзамена. До тех пор Льюис ничего не мог сделать, чтобы повысить свои шансы.

Да и других забот у него хватало. 28 июля он явился на Хай-стрит в Экзаменационную школу Оксфорда на устный экзамен. По воспоминаниям Льюиса, вся процедура длилась не более пяти минут. Его попросили привести доводы в защиту некоторых сделанных в экзаменационных листах высказываний, включая не слишком удачное выражение «бедный старина Платон». Спустя несколько дней миссис Мур в очередной раз переехала, найдя себе на лето новый дом («Хиллсборо») – номер 2 по Вестерн-роуд, в том же Хидингтоне[217]217
  После включения Хидингтона в город Оксфорд улица была в 1959 г. переименована в «Холиоук-роуд», чтобы избежать путаницы с другой Вестерн-роуд в южном пригороде Оксфорда Грэндпонте. Изменилась также нумерация домов, так что «Хилсборо» получил адрес Холиоук-роуд, 14.


[Закрыть], где можно было прожить несколько месяцев бесплатно. Миссис Мур беспокоилась о финансах ничуть не меньше, чем Льюис, и уступила дом на Варнефорд-роуд в субаренду Родни Пейсли и его жене, а на Вестерн-роуд приняла платного жильца. Им нужно было беречь каждый шиллинг. Миссис Мур также взялась подрабатывать шитьем. В ноябре того же года Льюис поведает дневнику, что миссис Мур несет непосильный груз[218]218
  All My Road before Me. Р. 123.


[Закрыть]. Их обоих все более угнетало надвигающееся банкротство.

4 августа Льюис поехал на автобусе в Оксфорд, в Экзаменационную школу, чтобы выяснить, когда появятся результаты финального экзамена. К его удивлению, результаты уже были объявлены. С облегчением Льюис узнал, что оказался в числе девятнадцати студентов, получивших диплом первого класса. Но что делать дальше?

В конце концов все надежды и усилия сосредоточились на том, чтобы получить место преподавателя классических языков в Магдален-колледже[219]219
  Некоторые биографы предполагают, что речь шла о месте преподавателя философии, но архив Магдален-колледжа однозначно указывает, что это была вакансия «по классическим языкам». См.: Записная книжка главы колледжа (The President’s Notebooks). Vol. 20, fols. 99–100. Magdalen College Oxford: MS PR 2/20.


[Закрыть]. Это была одна из трех вакансий, предлагавшихся в тот год колледжем, и судьба ее решалась в открытом конкурсе – нужно было выдержать серьезный письменный экзамен. 29 сентября Льюис явился на испытание вместе с еще десятью соискателями[220]220
  Список 11 кандидатов см.: President’s Notebook for 1922 (The President’s Notebooks. Vol. 20, fol. 99).


[Закрыть]. Уровень конкурентов его смутил, среди них оказались такие будущие светила, как А. С. Юинг (1899–1973) и Э. Р. Доддс (1893–1979). (Доддс в итоге станет в 1936 году Королевским профессором греческого языка в Оксфордском университете.) Понимая, сколь ничтожны его шансы, Льюис сообщил своему дневнику, что будет действовать «так, словно не получил это место» и будет готовиться к курсу английской литературы[221]221
  All My Road before Me. P. 110.


[Закрыть]. Ждать ответа пришлось до 12 октября, только тогда Льюис узнал, что Магдален-колледж предпочел ему другого кандидата[222]222
  Ibid. P. 117.


[Закрыть]. К тому времени Льюис уже, в полном соответствии с советом своих наставников, с головой погрузился в изучение английской литературы.

Сэр Герберт Уоррен (1853–1930), глава Магдален-колледжа, лично написал Льюису в ноябре, уведомляя его о том, что колледж не предоставил ему места преподавателя классических дисциплин, и в свою очередь дал ему кое-какие объяснения. В тот год Магдален-колледж принял трех новых членов, и, по словам Уоррена, Льюису немного не хватило для того, чтобы попасть в их число – но факт остается фактом, колледж взял на должность преподавателя классических языков другого кандидата:

Боюсь, вы не сумели полностью продемонстрировать свои возможности, какова бы ни была тому причина, и все же вы показали хороший результат и оказались в числе шести человек, особо отмеченных, как полностью соответствующих уровню наших преподавателей и достойных принятия в члены колледжа, однако, к сожалению, вы не попали в число троих отобранных окончательно[223]223
  Письмо сэра Герберта Уоррена Льюису от 4 ноября 1922 (Magdalen College Oxford, MS 1026/III/3).


[Закрыть].

В письме Уоррена критика и ободрение сочетаются почти в равных долях, но проницательный читатель сразу увидит здесь утешительный намек: талант у Льюиса есть, только момент оказался неудачным. Вполне вероятно, что ему представится еще одна возможность.

Дневники Льюиса и переписка 1920–1922 года свидетельствуют о личных переживаниях и планах на будущее, в том числе тревогах насчет работы. Если он не сумеет получить место преподавателя классических дисциплин, может быть, выручит философия? Он довольно основательно успел вникнуть в этот предмет за студенческие годы. Озабоченность своим будущим заслоняла от Льюиса другие проблемы, в том числе и серьезные перемены в родной Ирландии. Он до странности редко упоминает грандиозные события 1920–1923 годов, когда Ирландию сотрясали политические конвульсии. Борьба за независимость Ирландии, приобретя за годы Великой войны новую энергию, переросла в 1919 году в открытое насилие. Британцы теряли одну сельскую область Ирландии за другой, контроль над ними переходил к Ирландской республиканской армии (IRA). В «Кровавое воскресенье» (21 ноября 1920 года) члены ИРА застрелили в Дублине четырнадцать британских оперативников и информаторов. В тот же день британские власти ответили «симметричными мерами», убив четырнадцать человек в парке Крок. Насилие распространилось вплоть до городов на севере, Лондодерри и Белфаста. Протестантская община чувствовала себя под угрозой со стороны республиканских боевиков.

В 1920 году британские власти предложили Ирландии ограниченное самоуправление. Этого оказалось недостаточно. Ирландия требовала не делегированных прав, а полной национальной и политической независимости. Насилие продолжалось. 21 июля 1921 года было заключено перемирие, но и оно не положило конец насилию в Белфасте. В конце концов 6 декабря 1922 года правительство Британии дало согласие на создание Ирландского Свободного государства. Шесть северных графств, населенные преимущественно протестантами, получили месяц на раздумье, хотят ли они войти в состав Ирландского Свободного государства или же остаться в Соединенном Королевстве. Днем позже парламент Северной Ирландии принял решение просить позволения вновь стать частью Соединенного Королевства. Ирландский остров оказался политически разделен.

Льюис до странности равнодушен к этим событиям и не проявляет к ним интереса, хотя они явно отражались на судьбах его родных, а также ирландских друзей. Судя по записи в дневнике, в ту роковую дату 6 декабря 1922 года главным вопросом, который занимал его ум, была не суверенность Ирландии, не политическое будущее Белфаста, не безопасность отца, но следует ли понимать слово «завтрак» как «чашка чая в восемь утра или же как жаркое в одиннадцать утра»[224]224
  All My Road before Me. Р. 151.


[Закрыть]. Чем объясняется бросающееся в глаза равнодушие к величайшим на его веку политическим и социальным пертурбациям в Ирландии? Самый очевидный ответ, пожалуй, наиболее близок к истине: Льюис перестал ощущать связь с этой страной. Его дом, его настоящая семья и его сердце были в Оксфорде. Центром его семьи вместо Альберта Льюиса сделалась миссис Мур.

Настала пора более подробно исследовать отношения Льюиса с миссис Мур. Необычная домашняя ситуация Льюиса оставалась неизвестной в Оксфорде. Даже в 1930-е годы большинство знакомых думали, что Льюис – типичный дон-холостяк, живущий со своей «престарелой матушкой» в Хидингтоне. Мало кто знал, что родной матери Льюис лишился еще в детстве и так называемая «матушка» играла в его жизни не столь однозначную роль.

Многие сообщения о личной жизни Льюиса опираются на мнение Уорни, часто выражавшего неприязнь к миссис Мур, а потому и характеризуют эти отношения в сугубо негативных тонах. Миссис Мур предстает эгоистичной, требовательной, склонной командовать женщиной, которая подчас обращалась с Льюисом словно со слугой или мальчиком на побегушках и не могла обеспечить ему интеллектуального общения.

Есть основания хотя бы отчасти согласиться с такой оценкой ситуации применительно ко второй половине 1940-х годов, когда здоровье миссис Мур ослабло и вместе с развивающейся деменцией усилилась и ее сварливость. Но в ту позднюю пору алкоголизм Уорни, пожалуй, доставлял Льюису не меньше хлопот, чем капризы хворой старухи: не следует переносить позднюю ситуацию на ту, что сложилась двадцатью годами ранее. Иная, сравнительно молодая миссис Мур, была рядом, когда Льюису требовалась эмоциональная поддержка и утешение, которых никто из близких не умел или не желал ему предоставить, она была рядом, когда он отбывал на войну во Франции (отказ отца приехать попрощаться больно задел юношу), она была рядом, когда он оправлялся от ран и когда он пытался найти себе работу в Оксфорде. Вполне вероятно, что после того, как Льюис возвратился с фронта, миссис Мур сумела создать для него стабильную, упорядоченную обстановку, облегчив таким образом переход к студенческой и академической жизни.

Не следует забывать: Льюис был разлучен с матерью смертью, а с отцом и братом – неудачным (пусть отец и поступил так из лучших побуждений) решением отправить его в закрытую английскую школу. В 1951 году британский психолог Джон Боулби (1907–1990) представил Всемирной организации здравоохранения исследование, рассматривающее проблемы с душевным здоровьем у детей, чьи семьи разорила война. Главный вывод: детский опыт отношений играет ключевую роль в психологическом развитии личности[225]225
  См.: Bowlby, J. Maternal Care and Mental Health. Geneva, 1952. Более полную цитату см.: Bowlby, J. A Secure Base: Parent-Child Attachment and Healthy Human Development. N. Y., 1988. Личный нарратив Боубли в важных пунктах обнаруживает сходство с историей Льюиса, см.: Dijken van, S. John Bowlby: His Early Life; A Biographical Journey into the Roots of Attachment Theory. L., 1998.


[Закрыть]. Боулби создал термин «надежная база» – имея в детстве такую базу, ребенок учится справляться с вызовами жизни, развивает самостоятельность и достигает эмоциональной зрелости. Но это исследование появилось слишком поздно, чтобы исправить принятые Альбертом Льюисом решения. В раннем детстве у Льюиса такая «надежная база» очевидно была, но смерть матери и вынужденное пребывание в интернате ее разрушили.

Слова, которыми Льюис описывает в «Настигнут радостью» последствия утраты, заслуживают пристального внимания: «Уцелели острова; великий материк ушел на дно, подобно Атлантиде»[226]226
  Настигнут радостью // Собр. соч. Т. 7. С. 287.


[Закрыть]. Льюис прибегает к этим географическим образам, передавая свое эмоциональное состояние – утрату стабильности и безопасности и неизбежные следствия такой утраты: тоску по утраченному и мечту вновь обрести его в будущем. Он был подобен моряку, обреченному бороздить под парусом океан, нигде не находя надежного, постоянного пристанища. Тексты, написанные Льюисом в 1920-х, убедительно доказывают, что созданная миссис Мур необычная семья стала для него надежной базой. Миссис Мур обеспечила молодому человеку эмоциональную поддержку и ободряла его, когда он искал работу и должен был как-то пережить первые неудачи на этом пути. Но что правда, то правда – интеллектуалкой она не была и не могла разделить его академические интересы. Этим, вероятно, объясняется то притяжение, которое Льюис впоследствии будет испытывать к умным женщинам, способным писать серьезные книги. Но, по-видимому, миссис Мур обеспечила Льюиса тем, в чем он нуждался в пору становления своей академической карьеры.

Что еще более очевидно – она предоставила ему готовую семью. Дневники Льюиса в период с 1922 по 1925 год показывают, как складывается устойчивое и надежное семейное окружение, то, что Льюис утратил со смертью матери и отъездом из «Маленького Ли». Морин стала его сестрой, и он чувствовал себя ее братом. О Морин часто забывают, рассуждая о развитии Льюиса в студенческие годы и после, но в его дневниках ей воздается больше, чем многие догадываются.

Правда и то, что Льюису приходилось исполнять всякого рода домашние поручения, бегать в магазин за маргарином, забирать сумочку миссис Мур, забытую на автобусной остановке, или без промедления чинить карниз, обвалившийся в ее спальне. Но он был единственным мужчиной в доме и, как кажется, охотно нес свою долю общих забот, не менее других заинтересованный в том, чтобы общая жизнь шла гладко. Эти поручения кто-то должен был исполнять – вот Льюис и делал это. К тому же со временем он стал понимать их как часть традиции «рыцарской любви», благородного кодекса чести, который обязывал молодого человека «покорно удовлетворять малейшие прихоти дамы» и пройти сквозь жар и холод по повелению своей госпожи[227]227
  Аллегория любви // Избранные работы по истории культуры [сост., пер. и комм. Н. Эппле; под ред. Н. Л. Трауберг; предисл. У. Хупера]. М.: Новое литературное обозрение, 2015. С. 22.


[Закрыть]. Таким образом домашние дела наполнялись смыслом и достоинством, как благородные примеры «куртуазного ухаживания».

Благодаря миссис Мур расширился и круг общения Льюиса. Она была чуть ли не слишком гостеприимна, регулярно приглашала к ужину родных и друзей. Льюис начал приобретать те навыки отношений и тот эмоциональный интеллект, которые у него вряд ли появились бы, останься он взаперти в стенах Университи-колледжа. Он сам первый признавал, что его круг друзей был слишком узок. «Я склонен считать свой собственный круг, состоящий в основном из интересующихся литературой джентльменов, центральным, нормальным и представительным», – сообщал он отцу[228]228
  Письмо Альберту Льюису от 27 июня 1921 // Letters. Vol. 1. P. 554.


[Закрыть]. Пока Льюис готовился к финальному экзамену по классическим предметам, друзей у него особо не прибавилось; более того, он стяжал прозвище «тяжелый Льюис»[229]229
  All My Road before Me. Р. 240.


[Закрыть], потому что студенты считали, что он неуклюж в попытках сблизиться с товарищами. (Нелестное прозвище, возможно, обыгрывает название легкого пулемета Льюиса, использовавшегося в Великой войне.) Способность выстраивать отношения с людьми появилась у Льюиса сравнительно поздно, и ею он более обязан кругу миссис Мур, чем своему собственному.

В дом Муров регулярно заглядывали и подруги Морин из школы Хидингтон. Одна из них, Мэри Уиблин, особенно часто фигурирует в дневниках Льюиса в начале 1920-х. Уиблин, ласковое прозвище «Смадж», преподавала Морин музыку, а Льюис расплачивался за это уроками латыни. Существуют намеки на зарождавшийся между ними романтический интерес, но из этого ничего не вышло – возможно, причина опять же в сложных отношениях Льюиса с миссис Мур.