Текст книги "Ночной дозор"

Двери лифта открылись, и он оказался лицом к лицу с взволнованной учительницей, окруженной десятилетними школьниками. Он быстро обменялся с ней улыбкой и вошел в лифт. Двери закрылись, и он автоматически нажал кнопку – первый этаж, главный вестибюль. Можно не беспокоиться. Один из мальчишек нажал на все кнопки с первого по двадцать второй этаж.

Как будто ему больше не о чем беспокоиться...

Глава 5

Разветвление каналов, горбатые мосты, разноцветная флотилия плавучих домиков и узенькие, мощенные булыжником улочки, запруженные велосипедистами всех возрастов. Помимо этого, Амстердам запомнился Витлоку и по jenever[7]7
  Можжевёловая водка (гол.).


[Закрыть]. Однажды после этого напитка, с сильным ароматом можжевельника, у него было такое похмелье, которое навеки может превратить алкоголика в трезвенника. Но то был первый и единственный раз в его жизни, когда он напился. Двадцать пять лет назад в летние каникулы вместе с группой своих друзей по университету он отправился на недельку в Голландию. Это была эра просвещения, когда хиппи с цветами в волосах внимали словам Тимоти Леари и музыке Жани Жаплан, передавая из рук в руки общую трубку, набитую гашишем.

Витлок, стоя на ступеньках Рейксмюсеум, смотрел на Сингелграхт и думал о том, что ничего не изменилось с тех пор, как он последний раз был здесь. Только хиппи куда-то исчезли, уступив место новому поколению тинэйджеров, которые внимают словам тяжелого рока – он никогда не мог заставить себя назвать его музыкой, грохот бездарных оркестров способен только оглушить, все равно что похмелье после jenever.

Он поднялся по ступенькам внушительного здания из красного кирпича, вошел в фойе и попросил администратора позвонить профессору Хендрику Бродендику, генеральному директору музея, и сообщить ему о его приходе.

Когда появился Бродендик, Витлок был ошеломлен его потрясающим сходством с Сидни Гринстритом: редеющая черная шевелюра с седеющими висками; толстые щеки и двойной подбородок; блестящие пронзительные глазки и грузное двухсотсорокафунтовое тело, которое было визитной карточкой актера в сороковые годы.

Они пожали друг другу руки, и Бродендик повел Витлока в свой кабинет, находившийся напротив библиотеки и секретариата.

– Мистер Колчинский сказал, что вас будет трое, – произнес Бродендик, опускаясь в кресло без подлокотников перед тяжелым столом из тикового дерева.

– Так и есть, – ответил Витлок, садясь в одно из кресел цвета бургундского вина. – Мои коллеги ведут следствие по другим направлениям.

Ответ, похоже, удовлетворил Бродендика, и он потянулся к телефону:

– Могу я предложить вам кофе или чай?

– Спасибо. Я только что за завтраком пил кофе.

– Где вы остановились?

– В «Парке». Вы должны знать этот отель, он совсем рядом.

– Да, я хорошо его знаю. Я всегда бронирую там номера для гостем музея. – Бродендик вынул из верхнего ящика стола видеопленку и, положил ее перед Витлоком. – Это было снято нашей службой охраны. Не знаю, что вы надеетесь увидеть на ней, но мистер Колчинский непременно хотел, чтобы вы ее просмотрели. В комнате, дальше по коридору, я установил видеомагнитофон и широкоэкранный телевизор. Персонал музея получил строжайшее указание не мешать вам.

– Прежде чем я просмотрю пленку, мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

– Пожалуйста.

Бродендик вытащил из кармана пиджака, сшитого из альпаки[8]8
  Альпака – ткань из шерсти животного того же названия разновидности лам, которых разводят в высокогорных районах Перу и Боливии.


[Закрыть], украшенный золотым тиснением портсигар и протянул его Витлоку; тот отказался.

– Не возражаете, если я закурю?

– Конечно нет.

Бродендик вставил сигарету в мундштук из слоновой кости и, щелкнув дорогой зажигалкой, закурил. Это напомнило Витлоку сценку из гангстерских фильмов сороковых годов.

– Вы не могли бы рассказать мне о Милсе Ван Дехне?

Бродендик пожал плечами, казалось, вопрос застал его врасплох.

– Я знаю Милса восемь лет, с тех пор как я занял пост генерального директора Рейксмюсеум. Он один из самых старых наших сотрудников, но вот так сразу я не могу сказать, сколько лет он здесь работает. Шестнадцать, а может, семнадцать лет. Это легко уточнить.

– О, необязательно!

– Милс – один из тех маленьких, ничем не выдающихся людей, которых вы встретите в любой компании. Вы понимаете, о чем я говорю? Жена – глава семьи, никогда не будет собственного дома, абсолютно никаких амбиций. Хорошо, если ко времени выхода на пенсию он станет помощником хранителя музея. Поэтому я был приятно удивлен, когда он предложил организовать «Ночному дозору» что-то вроде турне по Европе. Наконец-то человек проявил инициативу!

– Это была его идея? – переспросил со все возрастающим интересом Витлок.

– Да. Он пришел ко мне с этим предложением в прошлом году. По инерции я сперва отверг эту идею, но после некоторых раздумий пришел к выводу, что в этом что-то есть. Видите ли, мистер Витлок, я давно мечтал выставить «Мону Лизу» в Рейксмюсеум хотя бы на один день. И я подумал: если я предоставлю «Ночной дозор» на какое-то время Лувру, то моя мечта, может быть, станет более реальной.

– Значит, Ван Дехн только один раз предложил вам свою идею?

Бродендик пожевал мундштук, обдумывая вопрос Витлока.

– Возможно, он обращался ко мне дважды, я сейчас не помню, во всяком случае какой-то особой настойчивости он не проявлял. Мне бы это запомнилось.

– А когда вы решились на турне, Ван Дехн сам предложил себя в сопровождающие?

– Нет, я сам выбрал его, ведь это была его идея.

Бродендик стряхнул пепел с сигареты в стоявшую у него под рукой квадратную пепельницу.

– По-моему, вы очень заинтересовались Милсом.

– Я просто хочу понять, что произошло. Как и вы, не так ли?

– Послушайте, по-моему, Милс – один из самых порядочных и честных людей. Его репутация безукоризненна. Мое доверие к нему ничуть не поколебалось, и я не собираюсь его преследовать.

– Когда он должен вернуться?

Бродендик взглянул на настольные часы.

– Его самолет должен прилететь сегодня в шесть утра. Я предложил ему отдохнуть несколько дней, но он говорит, что хотел бы сразу выйти на работу. Его можно понять. Сидя дома, от отчаяния и крушения всех своих надежд, связанных с этим турне, он просто спятит.

– Мне бы хотелось поговорить с ним, когда он приедет.

– Я передам ему.

Витлок взял видеокассету и поднялся.

– Спасибо, что уделили мне время. А сейчас как пройти в комнату, которую вы оборудовали для меня?

– Вторая дверь по коридору. Она не заперта.

Когда Витлок ушел, Бродендик какое-то время смотрел на дверь, потом загасил окурок в пепельнице. Мог ли Ван Дехн быть причастным к хищению? Он отверг эту идею как абсурдную и занялся распорядком дня в своем календаре.

* * *

На блошином рынке Амстердама, что на Фалькенбургерстрат, было, как всегда, шумно, хотя утро пятницы выдалось сырым и хмурым; продавцы вовсю торговались с местными жителями и туристами, стремясь перед закрытием рынка на выходные продать как можно больше товара. Туристы постоянно совершали одну и ту же ошибку: не сойдясь в цене, они уходили, наивно полагая, что продавец вернет их. Но этого никогда не происходило. Торговец скорее оставит торговлю, чем потеряет лицо, тем более перед иностранцем. Голландцы гордятся своим упрямством.

Грэхем никак не мог понять, почему местом встречи был выбран блошиный рынок. Почему не отель? Толпа дважды разделяла его и Сабрину, и в конце концов она взяла его за руку, когда он стал раздраженно прокладывать дорогу в рыночной толчее. Встреча была назначена на одиннадцать часов у лавки, где продают ткани, в противоположном конце рынка, рядом с Рапенбургерстрат. Этого тоже не мог понять Грэхем. Почему там? Почему нельзя встретиться у входа? Почему надо назначать встречу на этом чертовом рынке, снова и снова спрашивал он себя.

Они добрались до нужной лавки с опозданием на десять минут. Здесь стояла дюжина столов, на которых, казалось, были разложены все мыслимые ткани от тика, льна и ситца до более экзотических шифона, крепдешина и тюля. Двое продавцов сновали между столами, мерили, отрезали и складывали. Судя по пачкам денег, переходивших из рук в руки, и непрекращающимся разговорам с клиентами, дело шло отлично.

– Майк? Сабрина?

Они обернулись и увидели мужчину лет пятидесяти с пепельными седеющими волосами и красивым лицом, дышащим силой. В левой руке он держал черный дипломат, на крышке которого были выгравированы инициалы П.д.Й.

– Меня зовут Питер де Йонг, – представился мужчина и протянул наманикюренную руку. На трех пальцах были золотые кольца.

– Почему для встречи выбрали это место? – спросил Грэхем, пожимая руку де Йонга.

– Через минуту вы все поймете.

Де Йонг предложил им следовать за ним.

– Давайте пройдемся. Пятница не самый хороший день, чтобы толкаться здесь, если, конечно, вы пришли не за покупками.

– Жак что-нибудь обнаружил? – спросил Грэхем, поравнявшись с де Йонгом.

Де Йонг покачал головой.

– Все имена вычеркнуты из списка подозреваемых. Люди Жака проверили их прошлой ночью.

– Значит, возвращаемся? – пробормотала Сабрина.

– Нет. Сегодня утром я долго беседовал с Жаком по телефону, и мы оба считаем, что подделку сделали здесь, в Амстердаме.

– Почему? – спросил Грэхем.

– Два с половиной года назад в одном из домов Амстердама пропала большая, но в общем-то дешевая картина. Больше ничего не взяли, хотя рядом с картиной стояла целая витрина с фарфоровыми статуэтками времен Виллема Тихого. Картина написана неизвестным голландским художником в семнадцатом веке. Ее размер пятнадцать на пятнадцать футов.

– Подходящий размер! – воскликнула Сабрина. – Мошенник мог потом просто убрать часть, которая была отрезана в тысяча семьсот пятнадцатом году.

– Не стоит слишком обольщаться, все могло быть и не так.

– Вы проверили этот вариант? – спросил Грэхем.

– Майк, мне это трудно сделать. Ведь меня здесь знают как бизнесмена. Если я буду интересоваться подобными вещами, я легко раскрою себя.

Де Йонг остановился у начала узкой, мощенной булыжником улочки.

– На этой улочке есть магазин керамики. Он принадлежит Франку Мартенсу – главному скупщику краденого в городе. Если кто-нибудь и знает, что случилось с картиной и кто ее украл, так это он. – Де Йонг посмотрел на Грэхема. – Вот почему я назначил встречу на рынке. Будь у вас даже карта и подробные указания, бьюсь об заклад, вы самостоятельно не нашли бы этот магазинчик.

– Да, похоже на то, – сказал Грэхем, осматриваясь.

Де Йонг открыл свой дипломат и протянул им по завернутой в ткань «беретте», не разворачивая, они положили пистолеты в потайные карманы.

– Мартенс опасен? – спросила Сабрина.

– Обычно он стремится избегать неприятностей, – ответил де Йонг и вытащил из кармана пиджака маленькую записку. – Вот список нераскрытых преступлений, в которых, как мы знаем, замешан Мартенс. Достаточных доказательств его участия ни по одному из них нет, но если возникнет необходимость, этим перечнем его можно припугнуть. А перспектива в третий раз сесть в тюрьму быстро развяжет ему язык.

Сабрине он протянул ключ.

– Это от камеры хранения Центрального вокзала. Когда вы закончите, положите туда пистолеты, а ключ оставьте в регистратуре отеля. Я его заберу. У вас есть мой номер телефона, звоните, если возникнет необходимость. А теперь прошу меня извинить, на двенадцать тридцать у меня назначен ленч.

Он пожал им руки, повернул к рынку и быстро затерялся в толпе.

Грэхем прочитал записку и дал ее Сабрине. В ней были подробности кражи картины, а также перечислено семь ограблений, после которых похищенные вещи были скуплены Мартенсом.

Они поднялись вверх по мощеной улочке к магазинчику, зажатому с одной стороны блинной, а с другой – прачечной. Имя «Ф. Мартенс» стояло на витрине, где была выставлена масса керамических изделий различных форм и размеров. Когда они входили, над дверью звякнул колокольчик. Внутри магазинчик оказался маленьким и грязным. На пыльных полках, которые тянулись по всему периметру, стояли некрашеные керамические горшочки и статуэтки. Грэхем подошел к прилавку и позвонил в колокольчик. За прилавком открылась дверь, и из задней комнаты вышла женщина средних лет, поправляя на ходу на голове платок. Под ним угадывались бигуди.

– Kan ik u helpen?[9]9
  Я могу вам помочь? (гол.).


[Закрыть] – безразличным тоном спросила она.

– Нам нужен Франк Мартенс, – сказал Грэхем.

– Он наверху, занят, – резко ответила она.

Грэхем облокотился на прилавок.

– Позови его.

Она отвела глаза, не в силах выдержать его пронзительного взгляда.

– Давай его сюда быстро! – повторил Грэхем. Она исчезла за дверью, было слышно, как стучат, ее каблуки по не покрытым ковром ступенькам.

Сабрина оперлась спиной о прилавок и скрестила руки на груди.

– Похоже на притон.

Грэхем проследил за ее взглядом.

– В Нью-Йорке ты найдешь дюжину подобных мест. Самуэль Джонсон назвал бы их последним убежищем неудачников.

Почувствовав едкий запах застарелого пота, они переглянулись и, обернувшись, оказались лицом к лицу с полным мужчиной лет шестидесяти пяти, не брившимся минимум неделю, с грязными рыжими волосами.

– Вы хотели меня видеть? – сказал он, стоя в дверном проеме.

– Если вы Франк Мартенс, – ответил Грэхем.

– Да, я Мартенс. Что вы хотите?

– Сведения.

Мартенс ухмыльнулся, блеснули зубы, покрытые никотиновым налетом.

– Я не справочная.

– Жаль, – сказал Грэхем и развернул записку так, чтобы Мартенс видел ее содержание. – Ограбление Ван Хагена, декабрь 1986 года. Ты скупил краденое за две тысячи долларов. По оценкам полиции, стоимость награбленного около двадцати пяти тысяч долларов. Далее, похищение бриллиантов из «Гассон-Диамонд-Хаус» в марте 1987 года...

– Кто вы? – выпалил Мартенс.

– Тебя это не касается. Ты должен знать одно: ты надул своих подельщиков, и однажды они тебе отомстят. Мешает только то, что они отбывают срок, но если случится, что ты окажешься с ними в одной тюрьме...

– Что вы хотите знать? – с тревогой спросил Мартенс и тыльной стороной ладони вытер лоб.

– Два с половиной года назад из дома, – Грэхем остановился и посмотрел в записку, – по улице Де Клерк была украдена картина. Ограбление было необычным по двум причинам. Во-первых, размеры картины. Пятнадцать на пятнадцать футов. А во-вторых, больше ничего не было украдено. Я хочу знать, кто грабитель.

– Через мои руки никогда не проходила эта картина. Я бы запомнил картину таких размеров.

– Я и не говорил, что ты к этому причастен. Я хочу знать, кто ее свистнул.

Мартенс издал нервный смешок.

– Mijnheer[10]10
  Боже мой (гол.).


[Закрыть], я бы сказал вам, если бы знал. Честно.

Грэхем пожал плечами и сложил записку.

– Боюсь, мы теряем время. Полицию, конечно, заинтересует эта записка.

– Подождите, прошу вас, – взмолился Мартенс, когда они собрались уходить. – Я могу узнать.

– В твоем распоряжении пять минут, после этого мы идем в полицию.

Мартенс понимающе закивал и пошел к телефону, номер он набирал дрожащими пальцами.

После второго звонка он положил трубку с явным облегчением.

– Человека, который вам нужен, зовут Ян Леммер.

– Что ты о нем знаешь? – спросила Сабрина, включаясь в разговор.

– Он бывший боксер. Сейчас его в основном используют там... – Мартенс взъерошил свои сальные волосы, пытаясь найти нужные слова, – где нужны сильные руки. Вы понимаете?

– Да, – ответил Грэхем. – Где его можно найти?

– Он живет в плавучем домике около Вестермаркта в Иордане.

– Какой канал? – давил Грэхем.

– Принсенграхт. Я точно не знаю где, но он там хорошо известен.

– Ты уверен, что он принимал участие в той краже? – спросила Сабрина.

– Да, у меня надежные источники. Вы порвете эту записку?

– После того как увидим Леммера, – сказал Грэхем.

– Но я рассказал вам все, что вы хотели знать.

– Мы оставим ее в качестве гарантии, – сказала Сабрина.

– Что значит «в качестве гарантии»? – с тревогой спросил Мартенс.

– Это значит, что, если ты дашь ему знать, что мы его ищем, бумажку получит полиция, – сказал Грэхем.

– Да чтобы я сказал Леммеру! – задохнулся Мартенс от возмущения, его лицо вспыхнуло, и он сплюнул на пол. – Да я никогда в жизни слова ему не скажу. Это мерзавец, просто мразь!

– Нам это безразлично, – сказала Сабрина.

– Но как я узнаю, что вы порвали записку после того, как повидались с Леммером?

Грэхем открыл дверь, пропустил вперед Сабрину и обернулся к Мартенсу:

– Ты? Никак.

Они поймали такси на Фалькенбургерстрат, и Грэхем велел водителю везти их на Западный рынок, добавив, что, если он доставит их туда за пятнадцать минут, он получит сверх таксы десять гульденов. Водитель принял вызов с готовностью.

* * *

Видеопленка закончилась, и Витлок нажал на кнопку перемотки, чтобы посмотреть ее заново. Сколько раз он прокрутил ее? Восемь? Десять? Он уже сбился со счета. И каждый раз напрашивался один и тот же вывод: в Рейксмюсеум подменить картину было невозможно. Видеокамера запечатлела все: вот картину осторожно сняли со стены в зале номер 224 и опустили на пол, вот ее завернули и положили в ящик, вот ее несут вниз по лестнице, через фойе, выносят на улицу Музеумстрат, где ее встречает толпа фоторепортеров, чтобы запечатлеть этот момент для потомков. Видеокамера работала, пока картину не погрузили в кузов бронированного фургона. Фильм заканчивался на драматической ноте, когда дверь со стуком захлопнули. И как говорится, видеокамера не лжет...

Видеопленка перемоталась, но на кнопку «Пуск» Витлок не нажал. Он сидел в оцепенении и смотрел на пустой экран.

Мысли его были далеко, он вернулся во вчерашний день, когда они вылетели из Нью-Йорка. Во время перелета он так глубоко ушел в собственные мысли, что даже Сабрина сострила, сказав, что они проболтали всю дорогу не умолкая. Он слишком любил Сабрину, чтобы обременять ее своими проблемами. Конфликт с Кармен был сугубо личным, они должны были самостоятельно разрешить его. А тем временем конфликт быстро шел к развязке. Как всегда, он пытался спокойно объяснить жене свою позицию, но когда Кармен стала кричать на него и обвинять в том, что его больше интересует работа, чем она, он потерял самообладание и с ужасом поймал себя на желании ударить ее. Он вылетел из дома, в бешенстве хлопнув дверью. С тех пор прошло двадцать четыре часа. Он хотел позвонить ей, но злость и горечь в душе еще не улеглись, и одно неверное слово его или ее могло привести к новым взаимным обидам. Пройдет какое-то время, и тогда он позвонит.

В дверь громко постучали.

– Войдите, – отозвался Витлок.

Вошел Ван Дехн. У него было бледное, искаженное лицо и мятый, весь в складках костюм, видимо, ночь он провел в нем. Витлок вслух отметил это.

– Вы правы, – ответил Ван Дехн, протирая покрасневшие глаза. – Я в самолете глаз не сомкнул и сюда приехал прямо из аэропорта, не заезжая домой.

– Но хотя бы жене сообщили, что прилетели?

– К сожалению, ее нет в городе. Ей не хотелось оставаться дома одной, пока меня не было, и она уехала к своей матери в Девентер. До конца недели ее не будет. Профессор Бродендик сказал, что вы хотели меня видеть?

– Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

– Вы не возражаете, если я сначала попрошу кофе?

– Пожалуйста, – ответил Витлок, кивнув на телефон, стоявший на полке у стены.

Ван Дехн попросил принести ему кофе, подошел к столу и сел напротив Витлока.

– Ваш коллега, Грэхем, считает виновным меня. И если смотреть на факты с его колокольни, я могу его понять. – Он удрученно пожал плечами. – Я не упрекаю его. Только я находился рядом с картиной с той минуты, как ее вынесли отсюда. На его месте я бы тоже так думал.

Витлок оставил без внимания покаянные слова Ван Дехна.

– Одно из условий, которые поставил Рейксмюсеум, – сказал он, – заключалось в том, что каждая галерея или музей должны были запечатлеть на видеопленке прибытие и отправление картины с их территории. Голландская Королевская авиационная компания, которая взяла на себя ответственность за транспортировку картины, снимала на видеопленку погрузку и выгрузку картины в каждом международном аэропорту. Пленки были изучены представителями нашей организации, в них все чисто. Остается лишь одно белое пятно – транспортировка картины в фургонах.

В дверь постучали, вошла официантка с подносом, который она поставила перед Ван Дехном.

Ван Дехн налил в чашку кофе, плеснул молока и медленно размешал его.

– Вы тоже думаете, что виновен я, да?

– Послушайте, совершено серьезное преступление, я и мои коллеги должны найти преступников. Я могу позволить себе задеть чьи-либо чувства, если это способствует достижению истины.

Ван Дехн откинулся в кресле.

– Простите. Я понимаю, что следствие складывается не в мою пользу. Что вы хотите знать о системе безопасности фургонов?

– Из докладов я понял, что каждая страна, помимо фургона, выдала также эскорт полиции, который сопровождал его от аэропорта до галереи.

– Окружив фургон со всех сторон, – добавил Ван Дехн. – Каждая страна давала также двух вооруженных охранников, они находились в кузове фургона вместе со мной в течение всей поездки.

– Скажите, эти охранники работали в галерее или галерея нанимала их в частных фирмах?

– Они все из частных фирм.

– За исключением Рейксмюсеум.

– Нет, мы также пользовались услугами частной фирмы.

– Только охранниками. Фургон у музея был свой, предназначенный специально для таких случаев, – сказал Витлок, сверившись с делом, которое лежало перед ним.

– Это была идея профессора Бродендика. Он хотел, чтобы как можно больше людей узнали о музее. И добился этого. Миллионы людей во всем мире видели фургон по телевизору. И на борту кузова эмблему музея.

– А кто выбирал охранную фирму?

– Профессор Бродендик. Он официально заявил об этом.

– А почему он остановился на фирме Кепплера?

– Фирма предложила свои услуги бесплатно.

– Из каких соображений? Ни известности, ни денег.

– Напротив. С согласия профессора Бродендика они поместили рекламу в нескольких голландских газетах, в которых объявили, что получили заказ на охрану картины во время ее транспортировки в аэропорт. Это сработало не хуже рекламы на фургоне, которую увидели телезрители всего мира. Я уверен, они удвоили свой оборот после публикации этой рекламы. Таким образом, и Рейксмюсеум, и фирма Кепплера получили известность, чего и добивались.

– А кто подбирал охранников?

– Охранная фирма, Хорст Кепплер. – Ван Дехн пригубил кофе и выдавил из себя слабую улыбку. – Мистер Витлок, я вижу, куда вы клоните. Вы думаете, что я мог сговориться с охранниками. Мне не хотелось бы вас разочаровывать, но по очевидным соображениям безопасности Кепплер держал имена этих людей в тайне до самого отъезда, лишь утром он объявил, кто будет сопровождать картину в аэропорт. Никто, даже начальник полиции не знал их имена, пока Кепплер не сделал официального заявления.

– Кепплер сам вел машину. По-моему, это уж слишком!

– Он никому не хотел доверять столь бесценный груз.

Ван Дехн допил кофе и аккуратно поставил чашку на блюдце.

– Когда будете заниматься Кепплером, а я думаю, вы будете это делать, уверен, вы найдете достаточно очевидных фактов, говорящих о его непричастности к краже.

– Очевидных? – удивленно переспросил Витлок.

– Это один из самых уважаемых и известных специалистов по безопасности в Амстердаме. Бьюсь об заклад, он никогда не заслужил бы подобной репутации, если бы не был абсолютно надежен.

– Благодарю вас, мистер Ван Дехн. Я дам вам знать, если вновь возникнет необходимость поговорить с вами.

Ван Дехн медленно поднялся с кресла.

– Я не крал картины, мистер Витлок. Поверьте, я никогда не сделал бы ничего такого, что бросило бы тень на музей.

Витлок промолчал.

Ван Дехн нервно поежился и вышел из комнаты.

Витлок был доволен разговором. Большая часть ответов на его вопросы содержалась в деле, а недостающее он мог получить от Бродендика. Он нарочно сделал Ван Дехна центральной фигурой – это дало ему возможность увидеть его в родной стихии. Поначалу Ван Дехн нервничал, но когда понял, что следствие не сдвинулось с мертвой точки, предпринял наступление, чтобы восстановить доверие к себе, а когда, попытка не удалась, снова начал уверять в своей невиновности. Витлок верил в физиогномику и практически никогда не ошибался. Он был убежден в причастности Ван Дехна к подмене, и если подмена произошла в кузове фургона на пути к аэропорту Схипхол, значит, Кепплер и оба охранника связаны с этим делом. На Кепплера у него имелось досье, но, как правильно сказал Ван Дехн, в нем не было ничего, кроме похвал и слов восхищения. Мог ли Кепплер быть вдохновителем преступления, был ли вообще тот, кто задумал это преступление, но не принимал в нем непосредственного участия? Где находится подлинник? У Кепплера? Задумано ли это преступление одним человеком? Он знал, что над этими вопросами можно часами размышлять, ничего не достигнув. Он должен доказать виновность Ван Дехна. Но как? Ответ надо искать на видеопленке.

Витлок снова нажал на кнопку «Пуск».

* * *

Мартенс был прав. Яна Леммера хорошо знали в Иордане. Его двадцатипятифутовый плавучий дом был виден от Западной церкви; зеленая и желтая краска местами осыпалась, на давно не крашеных стенах образовались уродливые подтеки и пятна. Дом выглядел брошенным.

Грэхем осторожно подошел к плавучему дому – правая рука сжимала в кармане «беретту», – наклонился, заглянул в окно, выходившее на улицу. Солнце било прямо в стекло, и сквозь него ничего не было видно.

– Что вам нужно? – спросила девчонка, неожиданно появившаяся на палубе. Говорила она с сильным немецким акцентом.

– Я ищу Яна Леммера, – сказал Грэхем.

– Не знаю такого. Убирайтесь.

На палубу вышел человек лет тридцати пяти, его грубое лицо было изборождено шрамами – наследие бурной юности. Он был в джинсах и белой рубашке. Под горлом татуировка изображала два пересекающихся окровавленных ножа, а внизу стояла алая надпись GEVAAR, то есть опасность.

– Ты Леммер? – спросил Грэхем.

– Ну. Чего надо?

– Есть разговор.

– Говори.

– Только не при твоей дочери, – резко возразил Грэхем.

– Я не дочь ему, – выпалила девчонка, хватая Леммера за руку.

Леммер оттолкнул ее и улыбнулся Грэхему:

– Мне нравится твоя шутка, американец.

– Самое смешное ты услышишь в конце. Будешь говорить с нами или с полицией?

– Вам лучше подняться на борт. – Леммер повернулся к девчонке: – Иди погуляй.

– Но, Ян...

– Хейди, я сказал, иди погуляй. И чтоб я тебя не видел часа полтора. Поняла?

Она угрюмо кивнула, прыгнула на тротуар и пошла по направлению к Блуместрат искать какую-нибудь компанию, чтобы убить время.

– Она же ребенок! – возмутилась Сабрина.

– Ей восемнадцать, – сказал Леммер, безразлично пожав плечами.

– Если уж начистоту, то ей шестнадцать, – прошипел Грэхем.

– А ее родители? Они знают, что она здесь? – спросила Сабрина.

– Она перебежчица. Из Берлина. Ну, так о чем вы хотели со мной говорить?

– Об ограблении, – сказал Грэхем.

Леммер провел их в комнату. Здесь царил хаос. Подушки от диванов, которые стояли вдоль стен, валялись на полу; всюду пустые бутылки, грязные стаканы, пепел на двух пробковых столиках, остатки пищи около раздвижных дверей.

– У меня друзья были вчера вечером, – сказал Леммер, пытаясь объяснить беспорядок.

Грэхем и Сабрина успели заметить шприц и открытую сумочку, в которой лежал героин, прежде чем Леммер прикрыл их подушкой.

Леммер сел, его руки покоились на подушке.

– Ну так что за ограбление, мистер... я не расслышал вашего имени, как и вашего, леди.

– И не услышишь, – ответил Грэхем. – Два с половиной года назад из дома по улице Де Клерк была украдена картина, пятнадцать на пятнадцать футов. Припоминаешь?

– Думаешь, я в этом замешан? – удивленным тоном спросил Леммер.

Грэхем, который расхаживал по комнате, остановился перед Леммером:

– У нас есть свидетель, который готов поклясться в этом перед судом. Кроме того, в твоем плавучем домике живет перебежчица. А напоследок – вот под этой диванной подушкой лежит сумка с героином. Если тебе дадут десять лет, считай, что ты легко отделался.

Леммер бросился на Грэхема с выкидным ножом, который мгновенно выхватил из заднего кармана. Когда они падали, шестидюймовое лезвие скользнуло по пиджаку Грэхема. Сабрина крепко сжала ствол «беретты» и рукояткой пистолета двинула Леммера в косточку под левым ухом. От удара Леммер непроизвольно обернулся и получил рукояткой в лицо, в дюйме от глаза. Из глубокой раны хлынула кровь, и он взвыл, как раненый зверь. Прежде чем он оправился, она вновь ударила его, на этот раз за ухом. Выкидной нож выпал из его ослабевшей руки, и он без сознания упал.

Леммеру плеснули на лицо холодной, как лед, водой, он пришел в себя и, как пьяный, потряс головой, но когда попробовал двинуться, обнаружил, что его руки привязаны к подлокотникам деревянного кресла, которое нашел Грэхем под столом, а лодыжки к ножкам. Пытаясь освободиться, он неистово напрягся и опрокинулся назад, сильно ударившись головой. Заметив темно-красное пятно на пиджаке Грэхема, он несколько воспрял духом: достал-таки его ножом!

Грэхем понял, о чем думает Леммер, и присел перед ним на корточки:

– Это твоя кровь. Посмотри на себя.

– Проклятье! – прорычал Леммер, глянув на свою забрызганную кровью рубашку.

– Для кого ты украл картину? – спросила Сабрина.

– Иди ты к черту, сука!

Сабрина пожала плечами:

– В конце концов я так и сделаю.

Грэхем ткнул пальцем в Леммера:

– Ну, по чьей указке ты действовал?

– Ни по чьей.

– Исполнители редко действуют сами по себе. – Грэхем взял в руки шприц. – Я уверен, ты знаешь, на какую шишку работал.

Кровь отлила от лица Леммера.

– Я уверен в этом. Я уверен, прежде чем избавиться от назойливых заказчиков, ты получил от них сполна. Что ты предпочитаешь вместо героина? Стрихнин? Серную кислоту? – Грэхем кивнул, увидев выражение ужаса на лице Леммера. – Я нашел немного серной кислоты в машинном отделении. На шприц хватит. Агония будет невыносимой. Нужно только попасть в вену.

Леммер зажмурился, пот со лба заливал ему глаза.

– Вы не сделаете этого.

– Когда я был солдатом, первый урок, который я усвоил, заключался в том, что никогда нельзя недооценивать противника. – Грэхем проткнул кожу на сгибе локтевого сустава правой руки Леммера. – Одну секунду, сейчас я найду вену.

– Для кого ты украл картину? – повторила Сабрина.

– Нашел! – провозгласил Грэхем и вдавил иголку.

– Ладно, я все скажу, – заорал Леммер, его глаза не отрывались от иглы. – Его зовут Хамильтон, Теренс Хамильтон.

– А где найти Теренса Хамильтона? – спросила Сабрина.

– Калверстрат. Рядом с «Мадам Тюссо». Там находится его галерея.

– Зачем ему эта картина? – продолжала допрос Сабрина.

– Он не сказал, – с трудом ответил Леммер, изо рта у него текли слюни.

Грэхем пошевелил конец иглы.

– Я не знаю, клянусь, не знаю, – вскричал Леммер, его лицо исказил ужас. – Он сказал только, что за картину даст тысячу гульденов. Из них пятьсот для моих помощников. Мы стащили картину и доставили ее в галерею. Он заплатил, и мы ушли. Я не знаю, что было дальше. Вы должны мне верить.