Текст книги "Моя правда! Серия «Русская доля»"

10. Братская встреча

Лидер партии социалистов-революционеров Борис Викторович Савенков с мая 1917-го получил от Временного правительства должность комиссара Южного фронта. Андрей Михайлович Животов, решением партии был назначен в охрану Савенкова и готовился к убытию на Южный фронт, у него оставался один день на сборы. Будучи в Питере по партийным делам, он всегда останавливался в частном доме старшего брата Александра рядом с Нарвской заставой. Александр после Февральской революции решением Рабочего комитета Путиловского завода был восстановлен в должности мастера и снова работал в своём электрическом цеху, где всегда имел большой авторитет среди старых рабочих и молодёжи. Но главным образом, он был настоящим мастером своего дела, трудолюбивым, ответственным и исполнительным работником. Александр старался, на сколько это было возможно до определённых событий, держаться подальше от любой политики вообще, его политикой было: трудолюбие, мастерство, совершенствование, добросовестность и ответственность. Он знал о раннем пристрастии брата Андрея к прогрессивным и модным революционным идеям того времени еще со школьной скамьи. Сам Александр, несмотря на то, что не сильно интересовался политической жизнью и считал политику совсем не своим делом. Но после трехмесячного заключения в Петропавловской крепости после стачки, увольнения его с завода и отправки на фронт, от которой его спас Андрей, стал с уважением относиться к политической деятельности брата и помогал ему всегда чем мог. Александр по своим личным убеждениям был уверен, что народ может без всяких царей и вождей самоорганизоваться и устроить свою жизнь, так, как сам пожелает. Его участие в Февральской революции объясняется тем, что он считал себя в долгу перед Андреем и его партией. Александр, будучи мастером электрического цеха считал, что грамотные и опытные рабочие, разбирающиеся в процессе производства на уровне инженеров, сами в состоянии руководить производством на заводах и фабриках, без всяких высших начальников и директоров. Александр верил, что будущее за рабочим классом, а главным в рабочих кругах всегда являлись: трудолюбие, мастерство, квалификация и опыт. Молодежь он наставлял не ввязываться в политику, а лучше повышать мастерство и свой профессиональный уровень, считая, что это в жизни важнее, что будущее за специалистами своего дела, а не за болтунами. Раньше частенько при встречи два брата вступали в спор по разным текущим жизненым вопросам, но даже ещё до февральской стачки 1916-го года, Александр в спорах чаще всего уступал брату. Он соглашался с его весомыми аргументами и сдавался перед приводимыми доводами, подкрепленными как теорией, почерпанной Андреем из многих прогрессивных трудов социал-демократов и социалистов-революционеров, так и практикой, приобретенной в подпольной партийной работе.

В тот важнейший переломный момент истории, который ощущался буквально всеми, каждый был уверен, что живет в необыкновенное время, что на их глазах происходят судьбоносные для каждого и для всей России события. Братья Александра: Андрей, Виктор и Тимофей Животовы по стечению обстоятельств оказались в то время в Петрограде и в той или иной степени принимали участие в революционных событиях. Им всем по разным причинам необходимо было остановиться в Питере на неопределенное время. Братья знали адрес Александра и все как по команде направились к нему на ночлег. Первый раз, не считая детского периода жизни, им уже взрослым довелось собраться всем вместе за одним столом. Жене Александра Глафире предстояло как-то ухитриться покормить не только своих, но ещё и такую ораву родственников. Предвидя замешательство хозяев по поводу непрошеных гостей, каждый из братьев нес к столу, что-нибудь съестное, что удалось экспроприировать из разгромленных восстававшим народом магазинов, лавок и складов. Стол получился по тем временам не бедный. Три ржаных и два пшеничных каравая; соленые огурцы, без которых никогда не обходилось ни одно застолье; мясные и овощные консервы, вобла, сахар, баранки и разные сладости. Главным украшением стола была здоровенная чугунная сковорода с жареной картошкой и свиным салом. Периодически братья и односельчане Александра что-нибудь подвозили из деревни. Это главное деревенское блюдо издавало какой-то кружащий голову аромат, пьянящий почище той Смирновской водки, которой на столе было не меньше шести поллитровок. На столе так же высилась гора разнообразной вяленой рыбы, принесенной гостями прямо в карманах и вываленной на стол.

Александр хозяйничал:

– Прошу, гости дорогие, к столу, отведать чем бог послал!

Андрей уже не считал себя гостем в этом доме. Он довольно продолжительное время жил и работал в Питере. Приходил сюда в любое время и имел свой ключ, чтобы никого из домашних брата не беспокоить. Александр же принимал его всегда и всё же чувствовал себя в долгу перед Андреем за своё освобождение от фронта летом 1916-го. Довольно быстро и всеми членами семьи Александра он стал считаться равноправным членом семьи. Дети тоже полюбили дядю Андрея, который жил у них последние несколько месяцев. Для Андрея, служившего теперь в охране комиссара Временного правительства Бориса Викторовича Савинкова, недавно вернувшегося в Россию, жить в Нарвском районе было довольно удобно, тем более у своих родных.

– Ну будем все здоровы! – поднял первый тост по старшинству Александр, когда все братья, наконец уселись за столом и подвинули себе закуски, кто-что предпочитает. Главным образом присутствующие предпочли соленые деревенские огурцы, периодически поставляемые Александру из деревни вместе с салом, селедкой и картошкой, кем-нибудь из земляков, останавливающихся у него на время посещения столичных рынков и по другим делам. Александр любил гостей и всегда держал в доме четыре запасных спальных места: два места – на огромных сундуках, по случаю приобретённых Глафирой у соседей – разорившихся дворян, уехавших за границу и ещё два места на деревянных широких деревенских лавках, подаренных Александру кем-то из односельчан, торговавших на местном рынке.

Все братья с жадностью почти залпом выпили по полному стакану «смирновки» и также жадно принялись закусывать.

– За революцию! За свободу, равенство и братство! – провозгласил второй тост Андрей.

Все выпили снова до дна и жадно приступили уже к главному горячему блюду – жареной картошке с салом и луком «по-деревенски». Утолив кое-какой минимальный голод, чтобы сразу не объесться с непривычки, братья на какое-то время подняли ложки, как-будто это весла на лодке, а гребцы в этой лодке подустали и решили немного перевести дух. Все потянулись к махорке и вскоре жадно, но не торопясь, как и положено родным братьям, почти в одно время затянулись. Какая-то благостная теплота окутала их головы. Казалось водка разлилась внутри по всем, даже самым мелким жилкам. Наконец всё тело прогрелось изнутри. Тепло и уют родного дома ощутил каждый присутствующий. Стало как-то воздушно легко и невероятно спокойно на простых, наскоро сколоченных деревянных лавках, возле такого же деревянного, грубо сколоченного стола, заставленного разнообразными продуктами питания. Именно такого семейного тепла не хватало в тот момент всем, особенно после такого тяжелого, насыщенного событиями и впечатлениями, казалось бы бесконечно длинного дня. Братьев потянуло на разговоры, каждый спешил озвучить, увиденное и услышанное за этот день, и высказать свое впечатление и мнение о происшедшем. Виктор, давно не видевший братьев, был очень рад встречи:

– Так что, братья, мы свободу уже завоевали?

– Конечно, брат, царизму конец, свобода всем! – не раздумывая ответил Андрей. – Свобода, хотя бы уже в том, что мы простые граждане создали свое правительство, которое будет действовать в интересах всего народа.

– Не факт, братуха, что это наше народное правительство, еще не известно, что выдаст это, как бы «революционное» правительство в части, например, окончания войны, обеспечения всех хлебом, землёй, как расстанутся члены этого правительства со своими, награбленными у народа в царское время, богатствами. Сможет ли буржуазия понять рабочий класс, который она эксплуатировала всю предыдущую историю и за счет которого нажила своё богатство. Сможет ли рабочий класс простить им прошлое и оставить в руководстве нового общества, всё те же морды, которые обирали простой народ при царизме? – наступал Виктор, которого задело такое благодушие брата.

– Трудно предугадать, конечно, но партия эсеров обязательно выдвинет своих кандидатов на высшие посты и не допустит к власти тех, кто опорочил себя поддержкой и защитой царской власти в дореволюционный и революционный период. Такие персонажи, вообще должны предстать перед народным судом и получить каждый свой справедливый приговор: «именем революции», – парировал Андрей, пытаясь понять к чему клонит Виктор.

– Насчёт кадров вопрос очень важный и совсем не простой, – разгорячённый спором братьев, вступил в разговор младший брат матрос балтийского флота Тимофей Животов. Тимофей сразу попал служить на Балтийский флот, где идеи анархизма разделял в то время почти каждый матрос-балтиец. – По теории Бакунина именно власть приводит к существованию всех негативных социальных явлений, редкий человек выдержит главное испытание, братья, – испытание властью. Рано или поздно, выйдя с самых народных низов и попав волей случая во власть, любой человек со временем начнёт «разлагаться» изнутри и в конце концов станет таким же мироедом и эксплуататором для своих же товарищей, как обычный буржуй. Так я представляю любого человека во власти. Не знаю, я может быть тоже не устоял бы, не знаю, не пробовал. Но мне кажется, нет я просто уверен, что анархисты правы, нельзя давать даже немного власти только одному человеку и даже одной партии, пусть она будет и социалистической или коммунистической. Вкусив даже немного власти, самые честные партийцы чисто инстинктивно, рано или поздно начнут работать на себя делая вид при этом, что борются за всенародное счастье. В итоге мы опять получим что-то вроде самодержавия.

– А ты сам-то с кем брат? – в два голоса обратились братья к Тимофею.

– Я вообще против всех партий, далеки они все от народа. Только сам народ должен властвовать без всяких представителей. Никому нельзя доверять власть, всё решать только сообща, выборно. Советы – это правильно, но вот тут тоже есть одна закавыка. Везде в партиях и в Советах существуют лидеры, вожди, председатели, комиссары называйте как угодно и они тоже живые люди. А человек как известно из Закона Божьего слаб, а соблазн власти бывает очень велик и как начнут эти вожди тянуть одеяло потихоньку на себя. Необходимо, чтобы народ имел реальную возможность сразу же остановить осудить и переизбрать своего товарища, которого на высоком посту вдруг занесет на обочину частнособственнических интересов и он забудет о своих прямых обязанностях – для чего его народ старшим поставил.

– Мы – большевики, Тимоха, уверены в своих товарищах и не допустим зазнайства и превосходства на самой ранней стадии для этого и существует партийная дисциплина РСДРП (б)! – возразил Виктор. – У нас по уставу партии требуется периодически отчитываться руководящим органам перед своими организациями и если что… В общем перед товарищами по партии будут отвечать по всей строгости…

– Конечно, в любой организации, будь то партия или к примеру партизанский отряд, должен быть старший, но этот человек должен быть избранным всем коллективом, получить от него полное доверие и если что … «именем революции» и решением общества в расход и сразу же! Это должен быть кристально чистый во всех отношениях, ничем себя не запятнавший человек. Настоящий вождь-лидер должен быть выразителем воли каждого члена общества и выступать за всеобщее благо, забыв и сдав в утиль навеки все свои мелкособственнические интересы. Вот у вас, Витя, большевиков такое в уставе прописано – здорово, но как будет это работать в реальной жизни, неизвестно ещё… – подытожил Тимофей.

– Молодцы большевики и дисциплина у них будь здоров, – повернулся Андрей к Виктору: только вот почему-то Родину защищать не хотят, ведь враг наступает и наступает, отбирает наши земли, убивает наш народ, с этим нужно сейчас справиться первым делом, а потом уже внутри разбираться между собой, чья партия или идея круче. Не должна Русская армия проиграть, мы всегда побеждали по истории и теперь должны разбить вражину германскую – это наш общий священный долг.

– Должны, конечно, отбить немца и не пустить на нашу землю, но мне кажется, братушки, что времена профессиональной армии вообще прошли. Вон как бегут от немца царские генералы, только пятки сверкают! – оглянувшись вокруг, как бы ища поддержки, обратился Тимофей к старшему – Александру. – Анархисты же считают, что армия будущего – это партизанские отряды по примеру партизан во времена войны с Наполеоном. Порядок должен быть такой: наступает враг – все в ополчение, на тачанки и вперёд по лесам, по полям и степям. А дальше окружать и бить захватчика со всех сторон, в любое время, так как и не ожидают учёные генералы – теоретики со своими воинскими законами, вопреки всем академическим тактикам и стратегиям!

– Послушай, братка, а откуда в этих отрядах дисциплина возьмётся, ведь в армии дисциплина первое дело, а по-вашему: кто в лес, кто по дрова, хочу воюю, хочу на коней и по домам чай пить или чего покрепче. Как организовываться твои партизаны будут? Каждого по отдельности выловят и перебьют, хоть немцы, хоть царские генералы! – улыбнулся, чувствуя свою правоту, Андрей.

– По молодости лет вас, братья, тянет на войну, всё окружать бы вам, да бить, всё бы партизанить, – подключился к разговору братьев, видя что спор зашёл в тупик, старший Александр. – Народ в массе своей устал от войны, ему хочется нормальной мирной жизни, заводы остановленные поднимать, зерно сеять, детей растить, навоевался народ, сколько товарищей наших полегло? …То-то. Никому не хочется воевать в такое дивное время и погибнуть не пожив в новом свободном мире, без царя, без буржуев и без помещиков. Каждому я уверен, хоть социалисту, хоть анархисту, хоть вообще беспартийному хочется увидеть новую светлую жизнь, да и пожить в ней хоть какое-то время – порадоваться за себя и свою семью. Конец должен наступить этой проклятой войне, уносящей столько человеческих жизней, отнимающей: мужей от жен, сынов от матерей, отцов от детей. Нет, прав большевицкий вождь! Свободы, мира и хлеба хочет народ, в этом всеобщая воля и всеобщее счастье! – подытожил Александр.

– Так ты с большевиками, брат? Не ожидал… – загрустил Андрей.

– Да я как был сам по себе, так и буду по гроб жизни, а в войне нету для простого человека никакого интереса, а наоборот одни убытки: или руку или ногу, а то и голову потеряешь. Не нужна она народу – это хошь у кого спроси, брат…

Разгоревшаяся дискуссия братьев продолжалась до глубокой ночи, пока наконец неумолимая и неоспоримая усталость не скосила братьев-революционеров и не очень, кого-где, кого прямо за столом, кого на лавках, кого на старых кованных сундуках. На утро, наскоро попив крепкого «купеческого» чаю, все трое, попрощавшись на всякий случай друг с другом и с хозяином дома Александром, попрекнув его, что он совсем забыл родные края и что «морду там давно не кажет», разъехались кто-куда: Виктор в Петросовет, Андрей на Южный фронт, Тимофей на Балтику.

11. Экспроприация

…Заканчивалась весна 1917-го. В Писаревке пошёл слух между селянами, что в окрестностях Епифанского уезда стал появляться вооруженный отряд – около сотни верховых и при нём обоз из десятка подвод. Командовал отрядом комиссар Временного правительства бывший лейб-гвардии поручик-кавалерист. Его сопровождал заместитель начальника милиции Епифанского уезда с двумя десятками вооружённых винтовками милиционеров из местных крестьян. Кроме того, на одной из подвод располагался представитель губернского продовольственного комитета и пулемётный расчёт с пулемётом. Отряд занимался розыском и изъятием излишков хлеба у местного населения, не сданного в добровольном порядке собственниками хозяйств в соответствии с майским Постановлением Временного правительства о передаче хлеба в распоряжение государства на нужды армии. Отряд продкомовцев то появлялся в Епифанском уезде, то пропадал на трое – пятеро дней. Видимо отвозил конфискованный хлеб. Затем снова возвращался уже с пустыми подводами.

Как раз в эти дни Михаилу Ивановичу снова явилась полная луна, выглядывающая то и дело из-за набегающих на неё чёрных туч. «Что-то должно недоброе случиться», – с тревогой подумал дед Михаил, перекрестившись. По слухам вскоре всем селянам стало понятно, что отряд продкомовцев постепенно приближается к Писаревке. «Не посмеют, – думали про себя мужики, но зерно всё же припрятывали, – кто их знает, новую это власть, ещё не понятно – за кого она?»

…Когда никого из мужиков, кроме деда Михаила, женщин и детей в доме не было, в Писаревку нагрянули конные солдаты. Все с винтовками, шашками и красными бантами на шинелях. По всей деревне встали подводы с вооружёнными гражданскими, а на одной из подвод стоял пулемёт «максим». Военные стали требовать от деда Михаила излишки зерна.

– Откуда излишки? Не знаю, чем сеять буду. Ребятишки вон голодные сидят, дед показал на ребят: Ваню и Дашутку.

Тут во двор заехал конный в офицерской папахе и шинели только без погон, по всему видно у них старший. Всадник небрежно козырнул и представился:

– Комиссар Временного правительства поручик Корневой! Кто хозяин двора?!

– Я, кто же ещё, Животовы мы, нас тут вся округа знает! – раздражённо ответил Михаил Иванович, возмущённый таким бесцеремонным вторжением на его территорию. – А вы, извиняюсь, с чем пожаловали, ваше благородие? Дело у вас какое ко мне или как?

– Открыть амбары! – громко приказал поручик солдатам и мужикам ехавшим на подводе.

Деду Михаилу было властно приказано показать все свои закрома, где хранилось зерно. Вместе с солдатами во двор вошли селяне с Восточной слободы – понятые: Диян и Марфа Гальцевы, которые знали почти всё, что-где у Животовых находится, так как частенько ходили на двор к Михаилу Ивановичу занимать денег или продуктов. Дед Михаил, в полной уверенности, что последнее забирать не будут, открыл амбар, где обычно хранилось зерно. Подбежавшие чужие мужики с пустыми мешками в руках по команде поручика кинулись в амбар и стали выгребать зерно в мешки. Михаил Иванович, было, вскипел и хотел вмешаться, но его с силой оттолкнули солдаты, так что он отлетел в противоположный угол амбара и только бабке и двум невесткам Софье и Ульяне кое-как удалось его успокоить и увести из амбара в дом. Зерно и крупа были выметены до дна, что дед Михаил потом неоднократно демонстрировал всем кто бы к нему не приходил. «Вот! „Освободители“ совсем от хлеба освободили! Не оставили, даже мышей накормить!» – повторял при каждой демонстрации пустого амбара Михаил Иванович.

Через плетень, отделяющий соседний двор Грачёвых, Животовы видели как сосед Александр Петрович пытался одной здоровой рукой врезать нагайкой непрошеным гостям, но ему прямо с коня один из солдат приложил сапогом прямо в лицо. Грачёв, закрыв лицо руками, упал как подкошенный возле своего сарая. Его окружили жена и малолетний сын, закрывая от всадников с нагайками и шашками, гарцующих по двору.

Крики баб и плач детей стояли целый день по всей деревне, как на похоронах. Старосту общины Гната Семёнова, который хорошенько приложил в зубы поручика и двух солдат, крутило человек десять. Когда старосту наконец связали по рукам и ногам, его положили на одну из подвод. Ещё по всей деревне продкомовцы задержали пятнадцать мужиков, оказавших отряду активное физическое и вооружённое сопротивление. Всех задержанных связали, уложили на одну из подвод и увезли с собой вместе с зерном.

Так закладывались основы ненависти крестьян уже к новой власти – к Временному правительству. Дед Михаил после экспроприации занемог, слег на печь и около недели болел, не выходя на улицу и общался только с соседом. За это время они с соседом Грачёвым с горя уговорили целых две четверти самогона.

Все же у Михаила Ивановича, как водится у бережливого хозяина, часть хлеба была надежно припрятана. И когда дед Михаил начал понемногу вставать и расхаживаться после «болезни», то он украдкой от соседей, доставал припрятанное зерно и молол на самодельной ручной мельнице. Многие соседи делали втихаря то же самое. Чтобы не достались врагу были преждевременно порезаны: поросенок, овцы и только что появившийся на свет теленок.

Вскоре, когда селяне уже стали понемногу забывать о проведенной новой властью экспроприации, была проведена еще одна, уже ночная. Операция проводилась всё тем же продкомовским отрядом. Снова были проверены все закрома. Разорители на этот раз выгребли все остатки из амбара, включая такие культуры, как горох и гречка. Кроме того, был произведен обыск во дворе, в доме, в сарае, погребе и на крыше. Все, что было припрятано, изымалось. Не оставляли зерна ни на пропитание семьи, ни для посева. По всей деревне, из каждого двора, доносились стон и плачи. Бабка Евдокия и невестки: Софья, Полина и Ульяна уже вчетвером удерживали деда, который всё рвался достать обрез, припрятанный им в дровнике, и угостить грабителей как положено свинцовыми конфетами. Сосед Грачёв, с перевязанной головой, было схватился за топор, но его не пустили во двор домашние. Деревенские мужики похватали разный инструмент, который попался под руки: косы, вилы, топоры, а женщины просто уже выли на всю округу. Солдатам пришлось для успокоения народа даже палить из винтовок по верх голов и дать две короткие очереди из «максима» поверх крыш.

Через двое суток после второй экспроприации, вернулись задержанные мужики и с ними староста Гнат. Они рассказали как их «горячо» принимали в уездном отделе милиции и потчевали там нагайками. Потом вечерком махнув по паре стопок первача у Михаила Ивановича мужики хвастались кто-кому из продкомовцев куда врезал и мерились у кого больше на теле синяков и шрамов. В конце прилично напившись, всё же повеселели. На следующий день отловили местных понятых и отбуцали предателей как полагается. Потом всыпали им нагайкой по десятку «горячих» от всего общества. Крестьянство стало копить злобу на новую власть и на сходе было решено при удобном случае рассчитаться с грабителями крестьянства.

Положение семьи Животовых после двух экспроприацией становилось все тягостней и безысходней. Единственный оставшийся мужик и хозяин – дед Михаил находился в состоянии крайнего озлобления и отчаяния. У него просто опустились руки. Нужно было готовиться к весеннее – полевым работам: пахать, сеять, сажать. Семян не было или не хватало, а кроме того вообще было не понятно зачем сеять, всё равно отберут. Кое-какие продукты все же были надежно припрятаны, кроме того оставался нетронутым картофель, капуста, солонина. Так, что с большим ограничением, но семье прокормиться пока еще было можно.

…В связи с революционными событиями в стране, учение в сельской школе деревни Писаревки продлили еще на полгода до осени, по той же программе, теми же преподавателями и по тем же учебникам. В школе, состоящей из одной большой комнаты, теперь сидели не три класса, как прежде, а четыре, еще так называемые «выпускники». Выпускники сидели обособленно на задних партах и читали книги, имеющиеся в школе. Учительницы не уделяли им много внимания и толком не знали, что с ними делать. Они хотели только, чтобы они не мешали учебному процессу.

С началом лета в Писаревку стали прибывать солдаты-дезертиры с фронта, инвалиды с костылями, многие вообще без конечностей, но все с оружием. Чуть ли не вся деревня Писаревка, в особенности её средняя часть – Селезневка, в которой и проживал в основном весь актив общины, участвовала в разграблении помещичьих усадеб. Заметно увеличилось количество народных гуляний, которые теперь стали устраиваться, независимо от официальных праздников. Появились гармонисты, порой даже по двое на одном вечере. В нарядах девчата старались превзойти самих себя. В моду вошел красный цвет. Он присутствовал везде: на косынках женщин, лентах в головных уборах, рубахах и просто бантах на верхней одежде. В деревенскую жизнь ворвался неудержимый «ветер свободы», «ветер-хулиган», «ветер-гуляка». Жизнь в деревне как-то сразу пошла веселей. Послышались разговоры о сговорах парней с девчонками, минуя обычные процедуры получения согласия у родителей. Все вечеринки были переполнены, а опоздавшим приходилось порой проявлять находчивость и изворотливость, чтобы проникнуть на гулянку. Народ почувствовал разницу между работой от зари до зари и праздным развесёлым гулянием и это сравнение было совсем не в пользу работы.

…В конце июля пришло письмо из Петрограда от Александра. Письмо пришло с оказией – с раненым односельчанином Петром Александровичем Фоминым, прибывшим домой по ранению до полного излечения. Какое-то время с газетами даже в городе был перебой. Мужики собрались у Животовых, несмотря на неурочное дневное время – так им не терпелось узнать свежие новости из столицы. Петр передал конверт с письмом Ване и сам уселся в первых рядах на деревянной лавке выставив вперед костыль и раненную ногу в направлении печки. Фомин похоже даже с большим интересом чем другие приготовился слушать Ваню. Дело не только в том, что Петр не умел читать и писать, а в том, что в коллективах, где он успел послужить за свои неполные сорок лет, существовало негласное, но обязательное правило не заглядывать даже на конверты чужих писем.

Ваня быстро уже умело вскрыл конверт складным перочинным ножом, подаренным ему дедом ещё на Рождество. Мальчик аккуратно развернул вчетверо сложенную бумагу и взглянул на деда. После того, как дед Михаил кивнул, Ваня начал привычно вслух с расстановкой, читать знакомый почерк дяди Саши:

«Доброго Вам всем здоровья и многих лет жизни, родные мои! – писал Александр. – Спешу сообщить, что у меня в семье все живы и здоровы, чего и вам желаем. Детки растут, самому старшему Кириллу уже стукнуло весной пятнадцать. Пора бы на завод его сводить, показать что да как, чтобы привыкал, но наш Путиловский опять не работает по причине июньских-июльских беспорядков, направленных уже против новой власти – Временного правительства. Анархисты ещё в июне начали занимать дорогие особняки в центре города, принадлежащие богатым столичным буржуям. Занятые особняки объявляли „Домами Анархии“, поднимали над ними большие чёрные влаги и поселялись там целыми группами. Охранялись такие дома организованными отрядами самообороны – Чёрной гвардией. Наш Тимофей с анархистами в Чёрной гвардии состоит, видел его на днях, на буржуйском автомобиле разъезжает с такими же как он матросами. Власти сделать с ними ничего не могут. Всё лето народ демонстрации устраивает теперь уже против Временного правительства. Власть у царя отобрали, а новая власть – Временное правительство, выходит, что ни чем не лучше для простого человека, те же министры-капиталисты, что и были. Говорят, что крупная буржуазия перехватила власть у народа и даже народные митинги и демонстрации с июня начали запрещать. Дескать без разрешения властей и собираться нельзя. Какая же власть даст разрешение против неё митинговать? Не от хорошей жизни митингуют люди и на демонстрации ходят, – писал Александр, – от недовольства жизнью и властью. Первый съезд Советов рабочих и солдатских депутатов поддержал Временное правительство и выступил против демонстраций и за войну до победного конца. На съезде же этих самых рабочих и солдат можно было по пальцам пересчитать. Больше половины на этом съезде было буржуев разных мастей. И решал тот съезд уже не в интересах народа, а в интересах буржуазии. Да и между ними, между буржуями, лада нет никакого. От этого полный разброд и шатания опять как и весной», – вспоминал в письме Александр своё участие в Февральской революции.

В то время в Писаревке уже ходили слухи, да и местные газеты писали, что в июле большевики не выдержали и вышли на улицы под лозунгами: «Долой министров-капиталистов!», «Долой войну!» и «Вся власть Советам!», несмотря на запрет властей. Весь июль народные шествия и беспорядки в Петрограде то стихали после вмешательства милиции и казаков, то нарастали и с каждым разом всё с большей и большей силой и размахом. В середине июля волнения по всей столице носили уже стихийный характер и даже зачинщики-большевики ничего тут поделать уже не могли. Большая буза продолжалась пока правительственные войска не открыли огонь по толпе. Разогнали всех демонстрантов очень жестко, как в январе 1905-го года царь разогнал мирную демонстрацию. Юнкера и казаки на тех демонстрациях положили много мирного гражданского люда. Лидеры большевиков, которых обвинили в подстрекательстве к свержению Временного правительства и связях с немцами, те, что не успели скрыться от контрразведки, были арестованы, так писала пресса.

…Но демонстрации и беспорядки всё-таки сыграли свою роль. Последовала смена состава правительства более чем на пятьдесят процентов, включая даже и премьера. Место отправленного в отставку премьера князя Львова занял эсер Александр Фёдорович Керенский. Он же занял пост и военного министра. Товарищем министра стал эсер Борис Викторович Савенков.

В России за время борьбы за власть между партиями, многие текущие вопросы находились в крайнем запустении, включая обстановку на фронте. Об этом подробно писал Александр:

«…С продовольственными проблемами в стране заниматься вообще некому, всё заседают и митингуют. Одна болтовня, делом никто не занимается. В стране начинается новый кризис и не только внутриполитический, но и экономический, а за ним и продовольственный. Продуктов начинает опять не хватать, как в январе-феврале, даже в столице. Похоже, что смутное время продолжается, так что придётся пожитки скоро собирать и до вас нам всем в деревню подаваться. С низким поклоном, ваш сын и брат Александр», – так обычно он заканчивал свои письма.

Ваня сложил письмо вчетверо, положил обратно в конверт и убрал в первый ящик старинного самодельного комода где хранились все бумаги и письма. После чего он вышел как обычно за дровами во двор, тактично не мешая взрослому разговору.

– Что скажешь, ты сам Петро, ты же всё своими глазами видел, – обратился к солдату Михаил Иванович.

– Всё, ни всё, а что видел обскажу. В Первом пулеметном полку я служил вначале под Питером, стало быть, пулемётным наводчиком, а после Февральской революции, когда офицеров полка кого порешили, кого выгнали, командовал ротой. И как только слух к нам в полк прошёл, что нас посчитали неблагонадежными и что министры-капиталисты хотят весь полк на днях на фронт отправить, мы сразу и присоединились к демонстрантам и тоже «забузили». Демонстрации ходили в то время по всему Питеру, как в феврале-марте. Агитаторы в нашем полку сильные были. Всё «долой войну и власть капиталистов» кричали. Тимофея вашего, дядя Миша, я среди них видел, в старших он у них, в чёрном бушлате, в чёрных клешах, с маузером и кортиком на боку, разъезжает на автомобиле, прям адмирал какой-то. С ним же отряд балтийцев и все на автомобилях. Вот они наш Полковой солдатский комитет и сагитировали на выступление. Собрались мы своим комитетом, проголосовали и решили идти с матросами.