Текст книги "Исчезнувшая сестра"

– Бывает, – сказал он и полез в карман за своим мобильником.

– Федор куда-то уехал, Борис недоступен. Может, Борис тоже уехал? И уехал с Элеонорой?.. Понятия не имею, что делать дальше.

Кир читал в своем мобильнике полученные эсэмэски и больше не обращал на меня внимания. Его безучастие меня озадачило.

– Ты все еще на меня злишься? – спросила я его.

Он перевел свой взгляд на меня. Его усмешка выглядела напряженной.

– Я никогда ни на кого не злюсь, – услышала я от него в очередной раз. Он всегда так говорил, когда злился. – Мне, кстати, уже пора, – сообщил он и, развернувшись, подозвал взмахом руки Толика.

* * *

Кир рассчитался, и мы пошли к выходу. Инцидент с сестрой депутата Заборова не выходил у меня из головы. Мне все никак не верилось, что Эля стала бы бунтовать и рисковать заработком в последнем из оставшихся у «Оказии» ресторанов из-за такой ерунды, как шуточки пьяной женщины. У этого глупого бунта должна была быть все же какая-то другая причина.

Мы подошли к машине Кира, припаркованной у «Муромца».

– Тебя подвезти? – спросил он.

– Спасибо, не надо. Подвези лучше сегодня вечером себя ко мне.

Он только улыбнулся. Улыбка была хорошей. К сожалению, она ничего не значила. В тот день Кир ко мне не приехал.

7

До нового партнера Элеоноры мне не удалось дозвониться и в четверг. Я решила заехать к нему после работы по дороге домой – так, на всякий случай, вдруг застану. А если нет, то можно будет спросить соседей, давно ли они его видели. И тогда, возможно, прояснится, мог ли он отправиться вместе с Элеонорой в Сочи.

А в то, что такое могло произойти, я верила все больше. Вырисовывалась вполне убедительная картинка: общие выступления стали сближать Элеонору с Борисом, между ними закрутилось-завертелось, и моя влюбчивая сестрица в очередной раз потеряла голову. Когда у них в Москве не стало работы, они решили вместе отправиться на море. И поехали в Сочи. Ну а там мог случайно подвернуться хороший заработок, и они, потеряв все в Москве, решили не возвращаться домой – вот что-то в этом роде.

* * *

Пятиэтажка из красного кирпича. Давно не крашеная дверь нужного мне подъезда не была закрыта – домофон не работал. Я поднялась к квартире Кафтанова на четвертом этаже и, собравшись с мыслями, нажала кнопку звонка. Скоро я услышала за дверью шаги, и она приоткрылась, насколько позволяла цепочка. В проеме я увидела женщину.

– Я к Борису Кафтанову, – сказала я ей.

– А вы кто?

– Сестра Элеоноры Белугиной. Мне надо поговорить с Борисом.

Взгляд женщины стал пристальней.

– О чем? – спросила она.

– Это касается Элеоноры. Борис дома?

– Его нет.

Тут раздался плач младенца, и женщина захлопнула дверь. Я осталась стоять, соображая, как мне поступить. Похоже, это была жена Кафтанова. У них с Борисом есть ребенок. Было похоже, что Борис и в самом деле уехал с Элеонорой в Сочи. Поэтому его жена не хочет со мной разговаривать. Так мне это все увиделось.

Хорошо, что я замешкалась. Вдруг звякнула цепочка, и дверь открылась во всю ширь. Передо мной стояла полная молодая женщина с распущенными волосами и младенцем на руке. Улыбнувшись мне, она пригласила меня войти. «Наверное, Борис все же не с Элеонорой», – подумала я.

* * *

В большой комнате, где всюду были детские вещи, я рассказала жене Бориса Кафтанова Наташе о своих поисках Элеоноры под внимательным взглядом двух пар карих глаз – годовалая дочка Кафтановых так и осталась на руках у матери.

Мне было немного неловко от несоединимости моего рассказа с обстановкой, в которой он звучал, но я не поддавалась желанию поскорее избавиться от расспросов любопытной Наташи в надежде, что мое терпение будет вознаграждено. Эта надежда оправдалась.

Узнав то, что ей хотелось, Наташа посадила дочку в бокс и взяла свой мобильник. Связавшись с мужем, она повторила ему полностью услышанное от меня. Я было попросила передать телефон мне, но получила сигнал подождать. Когда же Наташа стала слушать своего мужа, время от времени говоря «да», «да-да» и «хорошо», я поняла, что с Борисом мне поговорить не удастся. Так и получилось. Все, что Кафтанов захотел мне сказать, он передал через Наташу.

Где сейчас находится Элеонора, Борис не знал. Он выступал с ней вместе лишь с января, и было это всего три месяца. А получилось все так. Перед Новым годом у Федора появились новые планы, и он попросил своего друга Борю, тоже гитариста, присоединиться к «Оказии». И не только Борю. С той же просьбой Федор обратился еще и к другим музыкантам. «Оказия» стала вокально-инструментальной группой и начала выступать в меняющемся составе большей частью на корпоративах.

Однако в ресторанах, где «Оказию» знали как дуэт, Элеонора выступала только с Борисом. И так это продолжалось до конца марта, когда Элеонора объявила, что оставляет группу. Ну а без нее «Оказия» выступать не могла и перестала существовать.

Борис знал о Федоре лишь то, что его сейчас нет в Москве. В сущности, не больше, чем я. После того как Мочкин ввел его в «Оказию», контактов у них друг с другом не было. Но связь с Элеонорой, как думал Борис, Федор все еще поддерживает. Он сказал Наташе, чтобы она дала мне мобильный номер Мочкина из их семейной телефонной книжки. Борис и Федор знали друг друга с детства. Они ходили в одну и ту же школу, и оба научились играть на гитаре.

– Выходит, Федор тоже жил где-то здесь? – спросила я.

– Почему жил? По-моему, он и сейчас здесь живет.

– И вы знаете его адрес?

Адрес Феди был уже не важен, ведь я могла теперь связаться с ним по мобильному номеру. Я захотела получить его на всякий случай. И получила.

* * *

За домом, где жил Борис Кафтанов, был скверик. Устроившись там на лавочке, я набрала на своем мобильнике номер Федора. Но в ответ услышала сообщение, что этот номер не существует. Я позвонила на всякий случай еще раз – та же история. «Может быть, я неверно записала Федин телефон», – подумала я. Я позвонила Наташе и попросила ее еще раз продиктовать мне номер Федора. Ошибки в моей записи не было. Наташа удивилась вместе со мной.

– Может, он недавно поменял симку? И Борис об этом не знает? – предположила я.

– Вполне может быть. Насколько я знаю, они последнее время не общались, – сказала Наташа. Сама же она отдельно от мужа контактов с Федором не поддерживала.

– Все-таки это надо уточнить. Борис мог забыть, что у Федора сейчас другой номер. Давайте я сама свяжусь с вашим мужем. Как ему позвонить?

– Связаться с ним будет сложно… – начала Наташа.

– Но вы же с ним только что говорили.

– Случайно повезло. Обычно его телефон офлайн, – сказала она и объяснила, что ее Боря сейчас халтурит где-то в Карелии и не хочет, чтобы ему туда звонили.

– А вдруг и Элеонора там. Тоже халтурит. Может быть такое? – на голубом глазу спросила я простодушную Наташу.

Она засмеялась.

– Это другая халтура. Он там с друзьями что-то строит в одном из дачных поселков, чтоб подзаработать. Спрос на музыку летом плохой.

– Тогда попросите Борю мне позвонить. Если бы не особые обстоятельства, я не стала бы к нему обращаться.

Наташа мне это пообещала.

* * *

У меня теперь был Федин адрес. Я похвалила себя за то, что сообразила взять его у Наташи, и пошла искать дом Мочкина, находившийся где-то рядом. Вдруг мне неожиданно повезет и с жиличкой Федора, как повезло с Наташей и Борисом Кафтановыми, и я наконец смогу нормально с ней поговорить.

На данный момент Федор был единственный, кто мог знать об Элеоноре что-то важное. Они оставались в контакте. Вполне вероятно, что Элеонора созванивались с ним, когда задумала уйти из «Оказии». Этот дуэт возник по инициативе Мочкина, и было логично предположить, что Элеонора как-то обсуждала свое решение с бывшим партнером и старым другом.

* * *

Опять красный кирпичный дом, где давно не было капитального ремонта. Но в подъезде Федора домофон работал. Пользоваться им я не стала и зашла в подъезд, когда из него кто-то вышел.

Квартира Федора оказалась на втором этаже. Я нажала кнопку звонка.

– Кто это? – спросил через дверь старческий голос. Глазка не было.

Старческого голоса я не ожидала. Но мало ли.

– Я к Феде, – сказала я как можно решительнее.

– Его нет, – последовал ответ.

Значит, это и в самом деле была Федина квартира.

– Мне надо передать Феде… ноты, – объявила я с бухты-барахты.

Выдумка сработала, и дверь распахнулась. Я увидела перед собой старушку – маленькую, полную, в очках-линзах. Она смотрела на меня с любопытством, без задних мыслей, можно сказать, доброжелательно, что теперь редкость, особенно у старшего поколения.

– Давайте свои ноты, – поторопила она меня и только тут заметила, что у меня ничего нет в руках, а сумка, висевшая через плечо, ноты вместить никак не могла.

– Где же они? – растерялась старушка. Ее недоумение тоже было добродушным. Она мне все больше нравилась. Похоже, я стояла перед матерью Феди. Так это и оказалось.

– Можно к вам зайти на минуту? Я вам тогда все объясню.

Старушка посторонилась, и я вошла в квартиру, а потом последовала за ней к одной из двух дверей в коридоре. Одновременно я соображала, что же получается. В квартире две комнаты: одна – Федина, другая – его матери, Софьи Ивановны, куда она меня привела. Свою комнату, надо понимать, Федор в данный момент сдает жиличке, с которой я говорила. Времени на вдумчивый анализ ситуации у меня не было, но я уже успела почувствовать, что здесь что-то не так. Впрочем, как обстоит дело с жиличкой, было теперь не важно. У меня появился источник информации получше – Федина мама.

Ее комната выглядела так, как и у многих ее ровесников: масса вещей и вещичек на всех горизонтальных поверхностях, множество картинок и фотографий на стенах, темная полированная мебель, причем точно такая, как и в квартире, где прошло мое детство. Похожий на мать сын-музыкант глядел на меня с афиши группы «Мы», из-за плеча ударника, в которого влюбилась моя сестра. Тот парень, светловолосый и светлоглазый красавец, имел наглый взгляд. Да и Федя смотрел с афиши далеко не робко. А вот как именно он смотрел – сказать было трудно. Интересный был у Феди здесь взгляд. Повезло тогда группе «Мы» с фотографом.

* * *

Когда мы с Софьей Ивановной уселись за стол напротив друг друга, я призналась ей в истинной цели моего визита. Чем больше подробностей она узнавала от меня о затянувшемся отпуске Эли в Сочи, тем мрачнее становился ее взгляд. В какой-то момент Софья Ивановна вообще опустила глаза и молча меня слушала, по-прежнему никак не выражая своего сочувствия. Я даже на всякий случай уточнила, знает ли она Элеонору. Софья Ивановна подтвердила это с ухмылкой. Похоже, она почему-то недолюбливала мою сестру.

Но придавать этому значения я не стала – какая разница, как относится к Элеоноре Федина мать. Я смотрела, как палец ее правой руки тер и тер левое запястье, и растягивала рассказ в надежде что-то случайно сказать, из-за чего она сама прервет свое молчание. Ничего из этого не получилось, и я тогда спросила ее прямо:

– Где сейчас Федя? Случайно не в Сочи?

Софья Ивановна вскинула на меня взгляд.

– При чем тут Федя?

– Я подумала, а вдруг они сейчас там вместе.

– Федя сейчас выступает в Поволжье.

– Так, может, Эля сейчас тоже там?

– Они уже давно не выступают вместе, – сухо отреагировала Софья Ивановна.

– Ну а вдруг опять начали?

Во взгляде, который бросила на меня Софья Ивановна, можно было прочитать: «Ну что ты ко мне привязалась?!»

– У Феди сейчас другая группа, – сказала она.

– И где они в данный момент?

– В данный момент они на отдыхе, в пансионате.

– Где находится этот пансионат?

– В Пензенской области.

– Федя вам оттуда звонил?

– Да.

– Когда это было в последний раз?

– На прошлой неделе.

Пусть и нехотя, Софья Ивановна продолжала отвечать на мои вопросы, пока речь не зашла о телефоне.

– А с какого номера он вам звонил? – спросила я.

– Не знаю, – ответила она, уставившись в пол.

Этому я не поверила.

– Когда он был в Москве, у него был один номер, а теперь – другой. Когда Федя уехал на гастроли, он завел себе новый мобильник с новым номером, – сказала мне Софья Ивановна.

– Неужели он вам не сообщил свой новый номер?

Софья Ивановна подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. Взгляд у нее стал колкий.

– При чем тут это – сообщил или не сообщил? Я его телефон вам не дам. Он потому и завел новый мобильник, чтобы его больше не беспокоили.

И здесь то же самое. Похоже, растет число пользователей мобильной связи, которые не хотят быть доступны.

Я вспомнила о жиличке. Утром она была у себя. Может быть, и сейчас она находится здесь?

– Я знаю, что комнату Феди снимает какая-то женщина. Она сейчас там?

– Какая еще женщина? – встрепенулась Софья Ивановна.

Выходит, никаких жиличек в этой квартире нет? Тут я поняла, что меня смущало: я звонила сюда несколько раз и ни разу не вышла на Софью Ивановну.

– Соседняя комната ведь Федина, верно? – на всякий случай уточнила я.

– Была Федина. Федя сейчас снимает квартиру у Белорусского вокзала, – сказала Софья Ивановна, не меняя выражения лица.

Ну вот, все и объяснилось. Значит, Наташа, того не зная, дала мне старый адрес Федора. Его нового адреса, как и нового номера телефона, в их домашней адресной книге не было.

– Вы мне не дадите адрес его съемной квартиры? – попросила я и одновременно открыла сумку, чтобы достать блокнот с ручкой. – Я хочу заехать к женщине, которая сейчас там находится. Вдруг она знает мою сестру.

– Ни адрес Феди, ни его телефон я вам не дам, даже не просите, – решительно заявила Софья Ивановна.

Тут я возмутилась. Она ведь узнала, что у меня пропала сестра и я хватаюсь за всякую возможность что-то о ней узнать.

– Почему так все не по-человечески? – вырвалось у меня.

– Как же вы не понимаете? – удивилась мне Софья Ивановна. – Вы посторонний человек, я вас совсем не знаю. Как же я дам вам адрес своего сына?! Или номер его телефона? Не то сейчас время, чтоб так вот запросто давать адреса и телефоны своих детей. Вон ведь что происходит каждый день – и обворовывают, и убивают. Да и сам Федя мне наказал ничего никому про него не рассказывать.

Я сдалась не сразу. Я задействовала весь свой журналистский инструментарий, чтобы получить у Софьи Ивановны адрес теперешней Фединой квартиры. Есть четыре чувства, которые заставляют людей сказать то, что они не собирались говорить: упреки совести, сочувствие к собеседнику, страх перед неприятными последствиями и усталость. Когда берешь интервью у несловоохотливых носителей информации, так или иначе учишься ими пользоваться. И я неплохо умела это делать, но Софью Ивановну было с места не сдвинуть. Я ушла от нее совершенно выдохшейся. В таком состоянии я всегда принимаю ошибочные решения. Так получилось и в тот раз. И что это мне взбрело в голову по дороге домой заехать к матери?!

* * *

Господи, как же я ненавидела это ее выражение лица, с которым было бы уместнее играть на сцене Медею, чем говорить с собственной дочерью. Я приехала рассказать ей о своих попытках что-то разузнать об Эле, но она не увидела мою усталость и мою подавленность, она видела только конечный результат – неудачу. Мне не удалось выяснить ничего, что бы вывело на след ее любимого чада, и только это имело значение для Ольги Марковны.

Сколько я себя помню, я всегда чувствовала себя лишней дочерью, хотя и родилась первой. Кто бы спорил, растить двоих детей Ольге Марковне было очень трудно. Ей, разведенной женщине, не получавшей алименты от бывшего супруга-пьяницы, хватило бы одного ребенка – такого ребенка, каким была Эля. А я еще своей внешностью постоянно напоминала ей о «ничтожестве, погубившем ее жизнь», каким стал для нее бывший муж, но все же… Другие же могут усвоить, что это родители отвечают за детей, а не дети за родителей.

Эля всегда была ее «эльфиком», «лучиком» и «самым главным в жизни». У этого сокровища обнаружилось «доброе сердечко» и «масса талантов». Эля пела, как щегол, с трех лет и позже почти поступила в школу Гнесиных. Щегол не соловей, но это понимала я, а не Ольга Марковна. Когда мать переводила взгляд с сестры на меня, у нее менялось выражение лица. Я была ее «крестом».

По логике вещей наш разрыв должен был стать для Ольги Марковны облегчением. И вот теперь она опять была вынуждена глядеть на свой «крест». Это добавляло ей страдания. А результаты действий, которые я предпринимала, их не уравновешивали. Мне не стоило заходить к ней без хороших новостей. Хотя это был мой собственный просчет, я стала зла не на себя, а на нее.

– Причешись же, черт возьми! И поменяй халат! Этот уже грязный! – выкрикнула я в лицо Ольге Марковне и увидела, как оно опрокинулось и замерло. Еще пара секунд, и я увидела бы ее слезы: глаза матери уже увлажнились. Чтобы их не видеть, я вскочила со стула и бросилась вон из ее квартиры.

8

У себя дома я обнаружила Кира. У него был ключ от моей квартиры, и он не только меня там ждал, но и пожарил рыбу, которую я положила позавчера в морозильник. То, что Кир вел себя как ни в чем не бывало, очень меня обрадовало.

Мы ужинали, но мать не выходила у меня из головы. Нельзя было так на нее срываться. Душа ныла.

Я сказала об этом Киру и спросила, что мне делать.

– Ничего не делай, – сказал Кир, недолго думая.

– Но я же не могу все так оставить…

– В каком смысле – все так?

– Не звонить ей, ничего не объяснять… Это не по-человечески.

– Напиши ей письмо. Письмо в деловом стиле, чтобы выйти из вашего общего эмоционального коллапса. Переведи конфликт на рациональный уровень, – сказал тогда Кир.

Эта идея показалась мне интересной. Но как надо было писать моей матери в «деловом стиле», я не знала.

– Поможешь с текстом? – спросила я Кира.

– Бери ручку и бумагу!

Я отодвинула свою тарелку в сторону, взяла письменные принадлежности и написала под диктовку Кира следующее:

«Ольга Марковна (я обращаюсь так к Вам по Вашему же желанию)!»

Тут я остановилась.

– Я же с ней на «ты»!

– Ольга Марковна и «ты»?

Он был прав: это не вязалось. Но и «вы» не вязалось.

– «Вы» будет даже лучше, – заверил меня Кир. – «Вы» затормозит всплеск негативных эмоций твоей матери, когда она начнет читать твое письмо. Это та цель, которую преследует деловой стиль. Так что пиши, как я тебе говорю.

И он стал диктовать дальше:

– Извините меня, пожалуйста, за срыв. У меня в тот момент сдали нервы. Я весь день пробовала что-то узнать об Элеоноре и не смогла справиться со своей усталостью. Я буду продолжать искать Элеонору и надеюсь, что скоро у меня будут новости. Я позвоню Вам, когда узнаю что-то важное или если появятся какие-то вопросы. Мария.

Все это я покорно записала, но потом, перечитывая свое «деловое письмо», я сопротивлялась почти каждому слову. В числе прочего я хотела изменить Элеонору на Элю.

– В разговорах друг с другом ни я, ни мать не называем Эльку Элеонорой. Для нас она Эля, а не Элеонора.

– Что значит «для нас»? Вы с Ольгой Марковной стали «мы»?

– Ну… Немножко да, – замялась я. – Да и при чем тут «мы? Речь идет об Эльке.

– Речь идет о взрослой, почти сорокалетней женщине, а не о девчонке, и ее лучше будет назвать Элеонорой, а не Элькой.

– Кому лучше?

– Хотя бы вашей с Элей матери. Одно дело, когда не звонит девчонка, другое – когда не звонит взрослая женщина. Улавливаешь?

Это я уловила. Сложнее было с Марией. Я хотела подписаться Маша, но Кир продолжал настаивать на Марии.

– Если мать для тебя Ольга Марковна, то ты для нее должна быть Марией. Подпись Мария – это блестящий ход, – настаивал Кир. – Такая подпись не только подчеркнет деловой характер твоего письма, но и даст твоей матери понять, что ты теперь продолжаешь с ней отношения в новом качестве – как партнерша, и только. Партнерша в розыске Элеоноры.

И Кир снова убедил меня оставить все как есть.

* * *

Было уже десять вечера, и Кир сказал, что остается у меня. Я принялась убирать на кухне, а он отправился в ванную. Вымыв посуду, я почувствовала полную усталость и полное равнодушие ко всему на свете. Скажи мне ангел в этот момент, что мне осталось жить всего только один час, ничто бы во мне не двинулось. Когда Кир появился передо мной в банном халате, он сразу все понял.

– Иди ложись спать, – сказал он мне.

– А ты?

– А я отвезу письмо твоей матери по дороге домой.

– О письме мне надо еще подумать. Ты не обидишься?

Он только ухмыльнулся.

– Хоть ты на меня не обижайся. Ладно?

– Ладно, – сказал Кир и ушел. На следующий день он уезжал работать на свадьбе. Мы договорились созвониться после выходных.

* * *

От усталости я еле передвигала ноги, но спать не могла. И снотворное мне не помогло. Мое тело отказывалось двигаться, голова же была как растревоженный улей. Причем жужжали и жужжали не полезные пчелы, а бесполезные тяжелые трутни: вопросы, на которые невозможно было получить однозначный ответ. Одним из этих вопросов был такой: была моя сестра и в самом деле на меня в обиде, как сказала Ане? Или она сказала это Ане просто так?

Элины слова не давали мне покоя. Что правда то правда, она никогда не имела для меня особого значения, а это обидно. Что с того, что у нас кровное родство? Я его не чувствовала. Кровное родство – это о родоплеменных отношениях в одноименную эпоху. В нашей эпохе кровное родство – формальность. Уж, во всяком случае, в большинстве разбитых вдребезги московских семей, как это было и в моей. Для меня имеет значение не кровное родство, а чтобы в жизни главным было что-то общее, объединяющее. Чтоб цели и средства совпадали. А вот такого у нас с Элей никогда не было.