Текст книги "Когда падают звезды"

– Какое платье теперь надеть желаете? – спросила барыню Глафира, откидывая крышку большого сундука. – Изумрудное для визитов или то, бежевое, с юбкой-панье?

– Даже не знаю.

– Наденьте бежевое. А под корсаж – кружевную розовую шемизетку. Первый ужин здесь – дело официальное.

– Все мои платья капитан уже видел, – грустно сказала Аржанова. – Нечем мне его удивить.

– Пускай тому удивляется, что вы на его посудине плыть согласилися, – проворчала горничная.

– Вот если б со мною был тот петербургский наряд для губернского бала!

– С таким декольте? – Служанка с изрядным преувеличением показала на себе размер этой модной детали. – Да они бы тут враз очумели! Ведь ничего, окромя моря своего соленого, не видят в жизни, сердешные. Сдуру еще б посадили судно на мель…

Вдова подполковника в возмущении замахала руками:

– Типун тебе на язык! Что ты мелешь, Глафира! Только аварии мне сейчас не хватает…

Горничная мрачно усмехнулась:

– Уж не извольте гневаться, ваше высокоблагородие! Это я пошутила, конечно. Никаких аварий пока не предвидится.

– Откуда сие известно?

– Карты говорят.

Верная служанка всегда, при любых трудных ситуациях спрашивала совета у нарисованных, карточных тузов, королей, дам и валетов. Аржанова несколько лет назад подарила ей две колоды отличных игральных карт, отпечатанных в городе Берлине в четыре цвета – красный, черный, синий, желтый – и на атласной бумаге. Естественно, в них не играли, а только гадали.

Чтобы придать картинкам полную власть над ведомым и неведомым, горничная перед гаданием читала вслух заклинание, выученное у деревенской колдуньи бабушки Неонилы. В нем она называла тридцать шесть карт своими родственниками: сестрами, братьями, сыновьями, дочерьми, дядьками и тетками, сватами и сватьями, кумами и кумовьями – и просила их сказать сущую правду о том, что было, что есть и что будет. За правильные ответы она обещала им «житье привольное да раздольное».

Бывало, тузы, короли, дамы и валеты Глафире подчинялись, и ее предсказания находили подтверждение в действительности. Тогда она рассказывала про это всем, причем – неоднократно. Если предсказания не сбывались, горничная помалкивала, но своих подопечных защищала: они-де устали от работы и потому говорили неверно, или же гадание происходило в плохом месте и в неудачное для того время.

Никакого желания сейчас выслушивать деревенские байки Аржанова не испытывала и расспрашивать Глафиру о последнем ее общении с нарисованной родней не стала. Она велела служанке побыстрее подать ей белье, надеваемое под бежевое платье. Горничная открыла другой сундук и извлекла из него белые батистовые панталоны с кружевами, короткую батистовую же рубашку на бретельках и три нижние полотняные, туго накрахмаленные юбки…

В кают-компании Флоре прежде всего бросился в глаза стол, накрытый краской суконной скатертью. На нем сияла хорошо начищенная серебряная посуда: чарки, кружки, плоские тарелки, вилки, ножи, судки с солью, перцем, уксусом и горчицей, овальные блюда с хлебом, салатами, с жареными курами, нарубленными на куски, штофы с пивом и вином. Свет в это тесноватое помещение, имевшее форму прямоугольника, проникал через световой люк в потолке. Вдоль трех стен тянулись диваны. Над ними висели три картины, изображающие лес, поле и мельницу на реке. К обстановке, весьма добротной, можно было прибавить еще и клавикорды, задвинутые в угол.

При появлении Аржановой все присутствующие в кают-компании мужчины в форменных флотских белых и зеленых кафтанах встали с диванов. Козлянинов начал по очереди представлять их русской путешественнице и ее спутнику – секунд-ротмистру князю Мещерскому. Анастасия улыбалась и каждому протягивала руку. Моряки с учтивым поклоном ее целовали.

После этого капитан бригадирского ранга пригласил всех к столу. Сам он сел во главе его, Аржановой и Мещерскому указал на места справа от себя. Слева, согласно своим чинам, расположились два корабельных офицера в белых мундирах. Их имена Анастасия запомнила легко. Капитан-лейтенант Морис Орелли, англичанин, пребывающий на русской службе с 1770 года. Лейтенант Савва Фаддеевич Мордвинов, служащий с 1769 года на Донской флотилии. Третий стул рядом с ним оставался свободным. Козлянинов пояснил, что мичман Михаил Васильевич Карякин[20]20
  Судовой роли «Хотина» за 1782 год не найдено. Все названные здесь офицеры служили на корабле в разное время в период с 1774 по 1783 год. – Примеч. автора.


[Закрыть] в настоящее время на вахте, но позже придет непременно.

Кроме них, в кают-компании находились и другие люди. Они были одеты в зеленые кафтаны: корабельный секретарь, чиновник XI класса, штурман в ранге поручика и лекарь. С некоторым опозданием явился лейтенант артиллерии Дмитрий Никифорович Панов, командовавший на «Хотине» всеми двадцатью пятью орудиями. Его ярко-красный мундир с черным воротником, лацканами и обшлагами заметно выделялся среди прочих.

Панов оказался человеком общительным. Он взял на себя обязанность развлекать прелестную гостью светским разговором и преуспел в этом. Много фантастических, придуманных для смеха и оживления беседы подробностей поведал он Анастасии, описывая события минувшей войны с турками и действия орудийной прислуги на флагманском корабле. Остальные участники застолья, переглядываясь, изредка вставляли в его речь отдельные фразы, если Панов завирался особенно лихо.

Аржанова решила выступить в роли доверчивой и благодарной слушательницы. В нужных местах она восклицала: «Ах, как интересно!», «Не может быть!», «Замечательно!», поощряя лейтенанта артиллерии к дальнейшему повествованию. Козлянинов посматривал на вдову подполковника с удивлением. Он-то знал, что молодая женщина разбирается в устройстве гладкоствольных пушек, заряжаемых с дула, а также лично знакома с недавними союзниками турок в войне против России – крымскими татарами.

Мичман Карякин, молодой человек приятный во всех отношениях и весьма застенчивый, давно сидел за столом. Жареная курятина была съедена, пиво из четырех полуторалитровых штофов выпито. Кают-юнги внесли в помещение три фонаря, потому что за бортом корабля наступали сумерки. Посмеявшись над очередной сногсшибательной военно-морской шуткой, Флора встала. С милой улыбкой она поблагодарила Панова за смелые его выдумки про артиллерию, всех остальных – за чудесный вечер. Люди они с Мещерским сухопутные, далее продолжала Аржанова, от того чувствуют некоторую усталость от беспрестанного движения корабля по волнам и хотели бы покинуть общество. Моряки поспешно поднялись с мест и поклонились гостье. Капитан бригадирского ранга вызвался проводить ее до каюты.

В коридоре он предложил Анастасии руку, однако повел не налево, а направо, толкнул тяжелую дверь и так очутились они в капитанских апартаментах. Им навстречу шагнул коренастый белобрысый человек воинственного вида, с густыми бакенбардами, но без усов, в куртке и широких штанах. На ремне сбоку висел у него длинный морской кортик в кожаных ножнах.

– Bob, these people are my guests, – сказал ему Козлянинов.

– Yes, commander, – кившул тот.

– I think, two wineglasses with our benediktin will be the best treat to them.

– Without dout, commandor.

– Do it, please.

– Jast a minute, commandor[21]21
  – Боб, эти люди – мои гости.
  – Да, командор.
  – Думаю, две рюмки нашего бенедиктина будут лучшим угощением для них.
  – Без сомнения, командор.
  – Сделайте это, пожалуйста.
  – Одну минуту, командор (англ.).


[Закрыть].

Слегка ошарашенные, Аржанова и Мещерский, повинуясь жесту капитана, опустились на стулья у маленького квадратного стола, боком прикрепленного к стенке каюты. Едва они сделали это, как из-под стола вылез огромный черный дог с торчащими вверх ушами и зарычал на них, скаля белые клыки.

– Be calm, Greengo![22]22
  – Спокойно, Гринго! (англ.)


[Закрыть] – приказал Козлянинов и ногой толкнул страшного пса обратно под стол.

– Он не кусается? – спросила Анастасия, опасливо подбирая подол платья.

– Кусается, – ответил моряк.

– Тогда почему вы держите его без намордника?

– Потому, что это – моя охрана…

Бенедиктином капитан называл довольно крепкий спиртной напиток, тягучий, зеленоватого цвета, терпкий, похожий на ликер. Его камердинер Роберт Бредшоу принес три пузатых металлических рюмки емкостью не менее ста граммов каждая и поставил их на стол.

Затем, скрестив руки на груди, занял позицию у двери. Английский дог Гринго все-таки выбрался из-под стола и лег у ног хозяина. Он положил голову на лапы и не спускал глаз с пришельцев.

– Ваше здоровье, господа, – сказал Козлянинов и сделал добрый глоток из рюмки. – Надеюсь, плавание будет удачным…

В каюте воцарилось молчание.

Сжимая в руках рюмки с бенедиктином, Аржанова и Мещерский искали слова для продолжения разговора с мужественным мореходом и не находили. Возможно, их гипнотизировали взгляды слуги-англичанина, вооруженного кортиком, и здоровенного пса, готового вцепиться в глотку любому. О какой-то иной, непохожей на здешнюю, жизни капитана свидетельствовали такие обычаи.

Не дождавшись ответа, Козлянинов перевел задумчивый взгляд в окно. Оно занимало половину стены и выходило на галерею – узкий балкон, тянувшийся на корме от одного борта до другого. Деревянные переплеты этого окна образовывали решетку. Между ними были вставлены небольшие квадратные стекла, и они подрагивали под напором ветра, дующего с востока на запад. Вода, вскипая за кормой, шуршала, пела, посвистывала, и легкие ее звуки наполняли каюту.

Капитан думал о своих пассажирах, вернее, о пассажирке. Сегодня он наблюдал за их погрузкой на «Хотин». Конечно, сундуков, корзин и баулов они привезли на Старо-Каменную пристань немало. Большие трудности доставили лошади. Особенно, один – красивый серый жеребец совершенно дикого нрава. Но госпожа Аржанова усмирила его. Как собачонка, взошел он вслед за ней на крутые сходни. Она же обнимала коня за шею и говорила ему ласковые слова, точно животное может понимать человеческую речь.

Ранее она сообщала ему о своей солдатской команде. Он ожидал увидеть отставных седоусых ветеранов или инвалидов, часто нанимающихся к господам охранять дома и поместья. Однако, послушные ее приказам, на Старо-Каменную пристань вступили люди действительной военной службы, молодые, рослые, сильные, с отменной выучкой и сноровкой. Где она взяла их? Почему они подчинялись ей как офицеру? Зачем вся эта элитная компания направляется в Гёзлёве, захваченный мятежниками?

Между тем никаких вопросов вдове подполковника Ширванского полка задавать не следовало. Чрезвычайный посланник и полномочный министр Веселитский предупредил капитана об этом.

Вздохнув, Козлянинов повернулся к гостям. Они по-прежнему сидели неподвижно на стульях, привинченных к полу, и держали в руках рюмки с бенедиктином.

– Лучший опыт мореплавания я получил, когда в молодости служил на английском флоте, – произнес он.

– Вы побывали на разных океанах? – спросил Мещерский.

– Да, разумеется.

– Что запомнилось вам в дальних странствиях?

– Однажды я пережил бунт на корабле…

Тут Аржанова взглянула на капитана с интересом. Сделав столь неожиданное признание, он как будто сразу сломал лед отчуждения между ними. Ей трудно было рассчитывать на такое, да еще в самом начале плавания.

Коротко, но точно строя фразы, Козлянинов повел рассказ. Будучи уже штурманом, он нанялся на парусник, идущий из Плимута в Бомбей с грузом для колониальной армии. У западных берегов Африки судно попало в полосу затяжных штилей. Запасы провизии уменьшались с катастрофической быстротой, а капитан, человек грубый и надменный, изнурял команду бесконечными авралами, пытаясь в ходе сложных маневров парусами ловить ветер и двигаться к цели. Во главе заговора встал боцман. Но не все матросы поддерживали его.

Бунтовщики умело спровоцировали драку на квартер-деке, перед шканцами. В ход пошли ножи, молотки, палки. Став спиной к спине, штурман Козлянинов и тиммерман[23]23
  Тиммерман – главный корабельный плотник.


[Закрыть] Бредшоу сумели пробиться к юту, где сгруппировались сторонники капитана. Хорошо, что Роберт никогда не расставался со своим кортиком.

Кортик сыграл большую роль. Им был смертельно ранен боцман, капитан же уцелел, и колеблющиеся перешли на его сторону. Бунтовщиков заставили сесть в шлюпку и отплыть от корабля. Им дали компас, три бочки пресной воды и бочку сухарей. С тех пор Козлянинов никого из них не видел. Штиль продолжался на Атлантическом океане еще пять дней. Затем подул гарматтан, ветер из Сахары, порывистый, жаркий, пыльный. В Бомбей они пришли через полтора месяца.

В конце этого рассказа Аржанова смотрела на Бредшоу с немалым уважением. Англичанин вполне дружелюбно улыбнулся молодой леди и сжал ладонью рукоять своего знаменитого кортика. Мещерский принялся рассуждать о том, легко ли завладеть судном, затерянным среди водных пространств. Капитан отвечал ему уклончиво.

– А почему Роберт называет вас командором? – спросила она.

– Не люблю я, Анастасия Петровна, нынешние нововведения. По-моему, звучит нелепо: «капитан бригадирского ранга». Смахивает на сухопутные войска, где тоже есть бригадиры. Другое дело – «Устав Морской», государем Петром Великим написанный! Мой чин там обозначен четко и просто – капитан-командор.

– Можно и мне называть вас командором?

– Буду только рад, сударыня…

Глава шестая
Ветер, волны, паруса

Когда «Хотин» и «Хопер» миновали мыс Чауда, взору мореплавателей открылся просторный Кафинский залив и город Кафа на пологом, каменистом западном его берегу. Вид он имел внушительный: крепостные стены высотой до двенадцати метров и 26 боевых башен, по большей части прямоугольных, трехэтажных. Башни и стены украшали зубцы, но они не являлись декоративными деталями. Зубцы, мерлоны и кремальеры служили защитой для лучников и арбалетчиков, отряды которых при владычестве генуэзцев составляли гарнизон крепости. Итальянцы впервые появились здесь в 60-е годы XIII столетия.

Предприимчивые купцы и умелые судостроители, они пересекли Черное море на своих скоростных и маневренных парусно-весельных галеях и увидели Тавриду, полуостров, очень давно освоенный греками, потом перешедший под власть Византии. Воздух его, напоенный светом и теплом, напомнил им родное Средиземноморье.

Горы, подступавшие к самой воде, покрытые буковыми и дубовыми лесами, представляли собой пейзаж невероятной красоты. Бухты, гавани и заливы казались прямо созданными для судоходства.

Центром фактории они выбрали урочище Кафу, небольшое селение, принадлежавшее племяннику золотоордынского хана Оран-Тимуру. С кочевниками итальянцы договорились. Тем очень понравились генуэзские золотые монеты под названием джоновины. В XIV веке уже существовало капитанство Готия, целая область, управляемая по законам Генуи, но с консулом, выбиравшимся из местной знати сроком на один год. В эту область входили многие современные города Южного берега Крыма: Балаклава, Форос, Алупка, Мисхор, Ореанда, Ялта, Никита, Гурзуф, Партенит, Алушта, Судак, Керчь.

Кафа, которую итальянцы на свой манер называли Каффа, с двумя «Ф», превратилась в большой город с крепостью и населением около семидесяти тысяч человек. Генуэзцев была всего тысяча, остальные – греки, армяне, русские, татары, караимы, евреи.

Преобладали люди православного закона. Но никаких запрещений на конфессии не существовало. В городе мирно соседствовали католические и православные храмы, мечети, кенасы, синагога.

Торговый оборот Кафы, попавшей в центр международной торговли стран Запада и востока, Юга и Севера, был по тем временам огромен. Сюда привозили русские меха и лес, китайский шелк, арабские пряности и кофе, персидские ковры, турецкую кожу и драгоценности, французское оружие. Пользовались спросом у заезжих купцов и местные товары: соль, соленая рыба, икра, пшеница.

Но наибольшие прибыли генуэзцам приносила работорговля. Основными их поставщиками стали крымские татары, регулярно совершавшие набеги за невольниками на южно-русские земли и западный Кавказ. Рабом в капитанстве Готия можно было стать легко. За людьми охотились пираты, промышлявшие на море и даже нападавшие на приморские селения. В рабство продавала своих детей беднота. Власти лишали свободы здешних «маленьких людей без имени» за любой проступок: неуплату налогов, долги, административные нарушения.

Невольничий рынок в Кафе занимал самую большую городскую площадь. Мужчин-рабов продавали скованными по десять человек. Женщины-рабыни удостаивались личного осмотра покупателем. Рабы-дети, особенно – мальчики – лакомый товар для гомосексуалистов, стоили дороже всего. Все национальности, обитавшие в Тавриде и Северном Причерноморье, были представлены здесь, но больше других – русские, грузины, черкесы, абхазы. Из Кафы на кораблях их увозили дальше – в Византию, Италию, Египет.

Власть генуэзцев в Тавриде казалась незыблемой. Они чеканили собственную монету – серебряный аспр, не жалели денег на строительство и ремонт оборонительных сооружений и дорог, повсюду держали гарнизоны из наемных солдат. Их купеческие конторы, судовладельческие компании и банки процветали.

Однако через двести с лишним лет появились новые завоеватели, и могучее капитанство Готия прекратило свое существование, разрушившись буквально за несколько дней. Флот Османской империи летом 1475 года высадил здесь многочисленный десант. Итальянцы хотели защищаться. Но предатель из крымских татар ночью открыл османам крепостные ворота. Они овладели Кафой, практически не понеся потерь.

Одержимые идеей распространения единственно верной религии на земле, воины ислама перерезали половину населения города и разграбили их дома. Остальные жители, устрашившись свирепости пришельцев из Стамбула, приняли мусульманство добровольно. Церкви, кенасы, синагогу победители перестроили в мечети. Зато крепостные стены, башни, цитадель не тронули. Это выдающееся произведение итальянского фортификационного искусства перешло в их собственность в своем первозданном виде. Просто в его казармах поселился новый гарнизон – турецкий.

Изгнав генуэзцев с Черного моря, султан Мехмед Второй присоединил земли и города капитанства Готия к Османской империи. Таким образом Южный берег Крыма стал территорией Турции, крымские татары – ее вассалами.

Однако на самом деле мало что изменилось в жизни полуденного края. Разоренная Кафа, которую османы стали именовать по-своему: Кефе – постепенно вновь наполнилась жителями, в основном – турками и татарами. Ожила и международная торговля. Только главенствующее положение в ней теперь занимали не католики генуэзцы, а мусульманские купцы. Их корабли свободно бороздили черноморские воды, стояли во всех портовых городах Крыма, принимая на борт те же традиционно выгодные грузы. Особое развитие получил невольничий рынок. Он заметно расширился. Сотни и сотни пленников пригоняли сюда крымско-татарские феодалы, безжалостно опустошавшие ради этого города и селения южной России, Малороссии, Польши, Галиции, Валахии, горные аулы юго-западного Кавказа…

Над гладью бухты гулко прокатилось эхо двух пушечных выстрелов и затерялось в паутине средневековых улочек Кафы. Это корабли Военно-морского флота России «Корон» и «Журжа», стоявшие здесь на рейде, приветствовали приближающегося к ним флагмана эскадры. «Хотин», следуя церемониалу, также ответил им выстрелом из пушки, убрал паруса и бросил якорь в полукилометре от берега. На его мачте взвились сигнальные флаги: «Капитаны, ко мне!»

Чернея крутыми боками с широкой белой полосой и открытыми орудийными портами, оба двухмачтовых парусника тихо покачивались на воде. Как и «Хотин», они принадлежали к серии «новоизобретенных» кораблей, были построены на той же Новопавловской верфи, спущены на воду одновременно – в 1770 году – и славно повоевали с турками в прошедшую кампанию. Только история «Корона» содержала в себе не совсем обычный эпизод. В ноябре 1781 года льды вынесли его из Таганрогской гавани на Миусскую косу, где он, получив пробоину, затонул. Экипаж во главе с капитан-лейтенантом Александром Васильевичем Бабушкиным сумел перебраться на берег, но из 123 человек погибло 29. Ранней весной 1782 года судно подняли со дна Азовского моря и отремонтировали. С открытием летней навигации многоопытный и смелый Бабушкин снова повел свой корабль к берегам Крыма[24]24
  Расторгуев В. Судостроение на верфях Воронежского края. 1768–1800 гг. Воронеж, 2003, с. 89, 144.


[Закрыть].

На здешнем рейде «Корон» и «Журжа» встретились случайно. Согласно приказу командующего Азовской флотилией адмирала Сенявина, они крейсировали в разных, хотя и соседних районах: «Корон» – от мыса Таклы до Кафы, «Журжа» – от Кафы до Судака и Алушты. Сегодня утром «Корон», пополнив запасы провизии, собирался покинуть стоянку. «Журжа» начала принимать питьевую воду в бочках, которые ей доставили из порта три большие лодки-фелюги.

Гребцы в круглых матросских шапочках и зеленых куртках-бострогах налегали на весла, и две капитанские шлюпки двигались к «Хотину» с хорошей скоростью. Козлянинов, посмеиваясь, наблюдал за ними. Такие соревнования флотские люди любили. Кто первым причалит к флагманскому борту, тот и герой.

Капитан-лейтенант Николай Петрович Кумани, командир «Журжи», опередил капитан-лейтенанта Бабушкина, потому что его парусник стоял к «Хотину» ближе. Быстро взобравшись по наружному бортовому трапу, худощавый и энергичный Кумани снял треугольную шляпу перед капитаном-командором:

– Честь имею явиться, ваше высокоблагородие…

Бабушкин был старше его по возрасту, по комплекции тяжелее, да и последствия травмы давали себя знать. Когда «Корон» под ураганным ледяным ветром погружался в пучину, фок-мачта переломилась в верхней своей части. Фор-марса-рей с высоты обрушился на палубу. Он придавил капитану левую ногу. Матросы вытащили командира, лекарь сказал ему, что кость не повреждена. Однако с тех пор нога болела, и Бабушкин слегка прихрамывал. Теперь, опираясь на трость, он медленно шел к Козлянинову по желтоватой, выдраенной до блеска палубе «Хотина»…

Совещание капитанов затянулось на полтора часа.

Аржанова, гуляя по юту, в подзорную трубу разглядывала берег залива и город Кафу. Старинная генуэзская крепость все еще выглядела привлекательно. Последний раз сражение у ее стен разыгралось в июне 1771 года. Турецкий гарнизон и крымско-татарские воины пытались отбить штурм русской армии под командованием князя Долгорукова. Битва закончилась быстро. Сначала наша артиллерия картечным огнем подавила выступление татарской конницы, затем ядрами разбила ворота. Турки успели сесть на корабли и отплыть в Стамбул. Около тысячи татар попали к русским в плен, остальные разбежались по домам.

Правители Крымского ханства больше не имели средств для восстановления крепости, и она стала разрушаться. Правда, Шахин-Гирей пытался обновить оборонительные сооружения. Он любил Кафу. Город у моря, возведенный итальянцами, напоминал ему Венецию, где прошла его беззаботная и счастливая юность.

В окуляр подзорной трубы Анастасии попадала то надвратная башня с полустертым, резанным на камне гербом консула Рафаэло Дориа – орел с распростертыми крыльями, – то трещина на стене, сложенной из ракушечника, то каменный мост, то ров под ним, давно осушенный, заросший можжевельником и кое-где – кряжистыми фисташковыми деревьями, листья которых осенью пламенели, как маленькие фонарики.

Русская путешественница раздумывала, не посетить ли сейчас Кафу. Из документов, переданных ей Веселитским, она знала, что в городе проживает надежный его «конфидент», грек Кристас Маргопулос. Он – владелец мастерской, имеет магазин и дом на Канатной улице, то есть в квартале ремесленников, изготовляющих всевозможные канаты для судов.

Грек согласился сотрудничать с русской разведкой по идейным соображениям. Единственная дочь Кристаса приглянулась начальнику турецкого гарнизона Бурташ-паше. Ничем не смогла защититься от гнусных его притязаний семья Маргопулосов. Янычары ворвались в их дом и увезли юную красавицу, оставив на пороге маленький мешочек с серебряными пиастрами. Внешне все получилось по законам шариата: паша просто приобрел новую наложницу для своего гарема. Но по существу это было обычное для Османской империи издевательство правоверного мусульманина под неверным – христианином. Мастер канатного дела, ища справедливости, подал жалобу на пашу самому султану, однако ничего не добился.

Любимую дочь он больше никогда не видел. Зато наблюдал, как армия великой царицы крошит в капусту проклятых османов у стен крепости, как они бегут, бросая оружие, как, в панике давя друг друга, садятся на корабли и уходят прочь от берегов полуострова. Вечные подголоски турок – крымские татары – вели себя при этом ничуть не лучше. Поверив в мощь северного колосса, Маргопулос пришел в штаб главнокомандующего русской армией, и там его познакомили с Веселитским.

Чрезвычайный посланник и полномочный министр навел о нем справки. Грек был предпринимателем средней руки. Он свободно владел тюрко-татарским языком. Его тесные связи с капитанами, или раисами, турецких купеческих и военных судов представляли определенный интерес. Еще он входил в попечительский совет ставшего единственным в Кафе греческого храма и потому имел среди городской греческой общины обширные знакомства.

Так или иначе, но именно Кристас Маргопулос первым сообщал Веселитскому, что Бахадыр-Гирей намеревается в августе покинуть Кафу и уйти со сторонниками в Карасу-базар. Этой информации действительный тайный советник ждал очень давно. Она означала, что правительство Блистательной Порты отказалось от первоначального плана высадить десант в поддержку мятежника на Южном берегу Крыма и предоставило самозванца его собственной судьбе. Затем мастер канатного дела привез русскому посланнику точное описание отряда Бахадыр-Гирея: сколько пеших, сколько конных, какое у них вооружение, а также назвал имена ближайших его помощников в предстоящем походе.

Аржанова отлично помнила другого крымского грека, Микиса Попандопулоса, оказавшего такие же услуги России. Он удостоился большего доверия и некоторое время являлся резидентом секретной канцелярии Ее Величества на полуострове. Но Микис погиб три месяца назад, исполнив свой долг до конца. Она присутствовала на торжественных его похоронах в Бахчисарае и, встретившись там со многими его сородичами, вынесла наилучшие впечатления об этих наших единоверцах. Теперь надо установить, обладает ли Кристас Маргопулос способностями для более серьезной конфиденциальной работы, хочет ли продолжать контакты с русской Службой внешней разведки, представлять которую здесь будет уже не Веселитский…

Приняв решение, Анастасия заторопилась в адмиральскую каюту, чтобы переодеться. Житель Кафы мог увидеть только богатую восточную женщину, которая по поручению мужа-судовладельца приехала с ним договариваться о поставке канатов в сопровождении двух слуг в чалмах, в кафтанах, перепоясанных саблями. Глафира, услышав приказ, открыла сундук, окрашенный зеленой краской. Нужный комплект одежды всегда хранился там. Бархатная круглая шапочка «фес», планшевая белая рубаха, застегивающаяся у горла на изумрудную запонку, надеваемое на нее платье из зеленого шелка «этери» с треугольным вырезом на груди, красные шальвары, выступающие из-под платья, туфли «папучи» с загнутыми вверх носами, просторная и длинная кисейная накидка «маграма» – все это преобразило русскую путешественницу. Недолго разглядывала она себя в зеркале и отошла от него, очень довольная. Легким движением руки полностью завернувшись в кисейную накидку, Флора превратилась в настоящую жительницу Крыма.

Тут раздался настойчивый стук в дверь. Горничная открыла. На пороге стоял Козлянинов. Вид у него был весьма озабоченный. Но увидев перед собой татарскую женщину в «фесе», с лицом, до глаз закрытым «маграмой», он пришел в такое изумление, что заговорил на втором родном для него языке – английском:

– Who are you? I’d never seen you on my ship…[25]25
  – Кто вы? Я никогда не видел вас на своем корабле… (англ.)


[Закрыть]

Ока рассмеялась к открыла лицо:

– Адым Анастасия[26]26
  Меня зовут Анастасия (тюрк-татар.).


[Закрыть].

Капитан строго сдвинул брови:

– Зачем, Анастасия Петровна, вы предприняли этот маскарад?

– Собираюсь съехать на берег.

– Не понимаю, что вы будете делать там.

– Отдыхать и развлекаться.

– С мусульманами? – не поверил он.

– Да. Разве они не люди?

– Люди. Только с поврежденной головой. Я не отпускаю вас.

– Не имеете права, – отчеканила она, не задумываясь.

– Запомните раз и навсегда, здесь, на «Хотине», никто и пальцем не пошевелит без моего разрешения. Так что на шлюпку не рассчитывайте. Если только захотите добираться вплавь… Кстати, а плавать-то вы умеете?

Козлянинов, откинув полы белого кафтана, спокойно опустился на стул возле стола и приготовился к долгому разговору. Его последняя фраза прозвучала довольно миролюбиво. Вдова подполковника в некоторой растерянности оглянулась на горничную и велела ей подать угощение: графин мадеры и блюдо с къурабие – песочным татарским печеньем. Капитан «Хотина» налил себе вина.

– Вы не ответили на мой вопрос, Анастасия Петровна, – сказал он.

– Плавать я умею.

– Это хорошо, – продолжал Козлянинов. – дело в том, что капитаны Кумани и Бабушкин доложили мне о замеченной ими небольшой турецкой эскадре. Пока османы не решились приблизиться к крейсирующим здесь кораблям российского Военно-морского флота, но и район Южного берега тоже не покинули. Настораживает присутствие в их отряде двух шебек с черными флагами…

– Шебек? – Она зацепилась за незнакомое слово.

– Шебека – быстроходное, хорошо вооруженное судно с тремя мачтами и косыми, «латинскими» парусами. Обычно ими пользуются средиземноморские пираты.

– Вот оно как, – Аржанова покачала головой. – Да, пиратов из Средиземного моря тут как раз и не хватает…

– Я говорю серьезно.

– А я не менее серьезно вам отвечаю. Никакие пираты не помешают мне совершить поездку в Кафу. Командор, самым настоятельным образом я прошу вас дать мне шлюпку!

– Думаете, ваш наряд их обманет? – Козлянинов коснулся рукой края белой кисейной накидки. – Ничуть! Ведь они прямо-таки охотятся за красивыми белыми женщинами.

– Тот, кто подойдет ко мне с дурными намерениями, не обрадуется! – она гордо вскинула голову.

– Будете защищаться?

– Конечно.

– Какое же оружие вы избрали в качестве защиты? – капитан открыто смеялся над своей пассажиркой. – Зонтик? Шпильки для волос? Или, может быть, маникюрные ножницы?.. А, я забыл! Еще есть такие штучки, чтобы подпиливать ногти. У них очень острый конец, сделаны они из стали. Их удар действительно будет убийственным…

Аржанова давно сидела за столом напротив Козлянинова и слушала его монолог, язвительный и остроумный. Оказывается, мужественный мореход был заядлым пересмешником. Иронические пассажи явно ему удавались, в них сквозила веселая злость. Он увлекался своими рассуждениями и нисколько не щадил собеседницу. В ее лице он тонко издевался над всем женским полом, неприспособленным к жизни, самонадеянным и глупым.

Однако Флора не обижалась на капитана-командора.

В эти минуты она видела его характер почти полностью и находила у Козлянинова немало привлекательных черт: он – не хам, не дурак, не упрямец, близко к сердцу принимает порученное ему дело. Ведь он пришел к Анастасии с рассказом о тех тревожных новостях, какие передали ему командиры «Журжи» и «Корона».