Текст книги "Клятва гиппотама"

Алла Боссарт
Клятва гиппотама

Во всем подъезде на личной приватизированной площади проживали только режиссер и Вера Борисовна. Ну режиссер – он человек отдельный, как и его квартира, c него какой спрос. А Вера – своя, такая же, как мы, и ей коммунальное старичье поначалу остро завидовало. Когда она просто ходила к ним в виде участкового врача, живя неизвестно где, а именно в такой же коммуналке на Трубной, болящие жильцы ее обожали – не то слово. Небывалой нежности докторша, чистый ангел, ручки непременно мыла, улыбалась, как на зубной рекламе, а что два передних зубика чуток набекрень – так от этого только милее. И всегда – вот душенька: придет по одному вызову, а заглянет к каждому, весь клоповник обследует, давление обмерит, прослушает трубочкой, помнет сморщенные или жирные, у кого как, животы и каждому скажет что-нибудь приятное. «Пьете кефирчик-то на ночь, Прасковья Ивановна? Вот и молодец. У, Лия Давыдовна, это не пульс, это какой-то метроном! Не нашли еще невесту, Николай Петрович? На бульварчик бы вышли, такой мужчина, на коня верхом, а все бока мнете!» «Эх, Верочка Борисовна, – крутил ржавый от курева ус отставник Николай Петрович. – Мне б вас в невесты, ан не пойдете…»

А тут вдруг эта самая Верочка-ангел – оп, и переезжает к ним в дом, в отдельную трехкомнатную! Как же так? А вот так.

Обитал там богатый дед – в двух смежных один как гвоздь. Только Вера Борисовна за ним и ухаживала: кормила, колола промедол и прочее, так как был дед, к большому сожалению, онкологический. Молодожены из третьей комнаты булки хлеба не принесут. И вот тихо-тихо этот заброшенный жилец, а точнее – как раз нежилец нанял четкую бабу-риелтора, приобрел с ее помощью малогабаритную двушку в Бутово и сплавил туда молодоженов, чему они очень обрадовались, не разжимая объятий. А комнату их – о, прекрасную, 20 метров с большими окнами во двор – быстренько приватизировал. Богатый, повторяю, был дед, со сбережениями и пониманием момента. Антиквар. А когда отстрадал свой срок, другими словами умер, измученный популярной у старых мужчин опухолью простаты, можно сказать, на руках у Верочки, бессонно дежурившей у деда последние дни, – налетели мухами родственнички, давай искать завещание. А завещание у нотариуса-мухомора. И как в английском фильме, мухомор рассадил их всех, сволочей этих никому неведомых, на стулья и диваны и Вере Борисовне велел тоже остаться, хотя та ни в какую не хотела, поскольку чужая. И зачитал, что все как есть – квартиру на Сретенке, и коллекцию, и дачу в Красково, и что в Сбербанке на валютном счету общей суммой двести девяносто восемь тысяч пятьсот тридцать две у. е. прописью – завещано Мурзиной Вере Борисовне, участковому врачу-терапевту. А сволочам – хрен с маслом.

Как Верочку тогда не растерзали на месте – даже непонятно. Рыпнулись было судиться, но в суде и слушать не стали. Завещание есть? Есть. Подлинное? Подлинней не бывает. Ну и все.

Вера Борисовна сперва вообще отказывалась входить в свои неоспоримые права наследования. Плакала: не поверят, будут говорить – нарочно деда охмуряла… И как в воду, кстати, глядела. Такие идиотские гадости всей сворой придумывали, что ангел Верочка чуть ли не жила с дедом половой жизнью, через что он и опухоль свою заработал.

Так бы и осталась распухшая от слез Вера Мурзина на своей Трубной при семистах рублях зарплаты и первокласснике Борьке, любимом сыночке-безотцовщине. Но тут явился некто Яша. «Та-ак, – отметил этот Яша, полюбовавшись общим состоянием дел. – Картина крепостного гения “Девочка с комплексами”. Будем бороться и побеждать». Сгреб неполное семейство в охапку и перевез на Сретенку, в волшебное, с неба упавшее жилье.

Возникает вопрос: кто есть сей Яша? Близкий мужчина, жених, может быть, родственник ангела Верочки? Отнюдь. Этот нетривиальный персонаж, если небрежно и как бы со стороны, – в общем-то, просто-напросто Верочкин друг, товарищ и брат (фигурально, конечно, говоря). Но это если небрежно и со стороны. Вникая же в суть вещей по-метростроевски глубоко и досконально, я скажу так. Яша и Верочка – уникальный симбиоз, некая биологическая система, вроде близнецов. Их связь, поверхностно именуемая дружбой, зародилась тридцать пять лет назад, когда они с интервалом в полтора месяца родились на одной лестничной клетке. То есть родились они, конечно, в роддоме. Но жили (в комплекте с родителями) через стенку. Потом Верочкина мама сгинула, оставив опереточную записку. А еще через несколько лет Яшин папа-шофер разбился всмятку в пьяном виде.

Вера легко могла стать профурсеткой, как ее мамаша, но не стала, потому что папа Боря обожал ее больше всего на свете, и даже не женился по этой причине вторично. Умненькая малышка понимала, какую ответственность накладывает на нее папина любовь, и очень ради него старалась. Некоторые называют это нравственным законом внутри нас, и, скорее всего, правы, хотя тоже ведь непонятно, откуда он берется. А Яшку миновала судьба хулигана и малолетнего преступника только по одной причине – феноменально, как-то даже не по-человечески был ленив. Вроде кастрированного кота.

В этой связи он не рассматривал «Мурзилку» с ее зубками набекрень и печальными, словно у таксы, глазами как девочку. Верочка являлась для него тем, что ленивый ценит пуще всего: привычкой. То есть, как сказал А. С. Пушкин, заменой счастию. Впрочем, если по любому поводу ссылаться на Пушкина, можно вообще ничего не делать для приобретения личного опыта и попасть, наконец, впросак. Что же касается конкретно привычки, то и без Пушкина нетрудно сообразить: чем сильнее власть этой самой замены, тем невыносимее отказ от нее, или, как выражаются в быту, – завязка. Взять элементарное курение или то же пьянство, не говоря о чем покруче. У завязавших наступает абстинентный синдром, но это не обязательно запоминать, потому что всем известно другое понятное и хорошее слово – ломка.

В медицинский он потащился от нечего делать и за компанию, ибо никаких ровным счетом пристрастий у него в жизни не было, если не считать заглатывания приключенческой литературы в положении лежа.

Учеба Якова являла собой бессрочный академический отпуск. Отчислили его с четвертого курса аккурат под осенний призыв. Службу Яша отбывал фельдшером.

Часть располагалась в глухом сибирском гарнизоне, и «фершала» как единственного носителя тайного Знания в радиусе многих верст посещали крепкие проспиртованные местные жители, в основном уходящая натура. Для этих Яков (будучи в ответе за нищую солдатскую аптеку) держал две литровые банки – одну с белым, другую с красным порошком. На одной имелась наклейка «Мelius», на другой – «Kirpichius». Что интересно, – помогало. Однажды излеченная им от кишечных тягот бабка (мелиус после еды плюс клизма натощак) приволокла внучку с аналогичными жалобами. Внучка при всей дремучести была дивно хороша со своими прозрачными глазами и молочной северной кожей. Но вот беда: прекрасная высокая грудь вздымалась над таким же высоким животом. На все вопросы внучка отвечала уклончиво: «Без понятия». Получалось, что забеременела дева ни с того ни с сего.

В разгар лета, как раз под дембель, дурында родила. Погода стояла до того роскошная, что Яша поленился так уж срочно рвать когти в Москву к своим привычкам и малоинтересным поискам работы, а решил пожить у бабки и млечной Шуры до осени. И до того там, в смолистых волнах дней и жарких перинах ночей расслабился, что к осени Шурка вновь залетела – и на этот раз очень даже с понятием и конкретно.

Ангел Вера писала – приезжай, чмо, что-нибудь придумаем. Мать же в письменном виде категорически легла костьми с глупыми словами «только через мой труп». А Яша, как его предок Обломов, молча распадался на атомы от тоски, ибо пустота дышала ему в лицо холодом и абсурдом – как в былые времена холодильник к возвращению матери-проводницы из рейса. Ко вторым родам дурная Шура совсем обессмыслилась, валандалась по дому голая, с обвислым животом и грудями, из которых без толку сочилось густое молоко, и кабы не бабка с Яшей, дети, несомненно, померли бы с голоду или захлебнулись в бочке с огурцами.

В отчаянии он еще цеплялся, устроился в леспромхозе шофером, читал, что попадется под руку, вплоть до обрывков газет в сортире. Но вопреки тезису художника Ярошенко, что всюду, мол, жизнь, – от жизни сносило все дальше: типа аттракциона, где надо удержаться в центре вращающегося круга, но никто не может, и даже самые упорные вылетают вон, на мягкие маты, с хохотом и визгом. Называется эффект – «центробежная сила». В отличие от центростремительной, каковая несла Яшу к естественному центру его судьбы и привычек – к Верочке Мурзиной.

Спасение, как часто бывает в отчизне, пришло из острога.

Талой весенней ночью, когда глина всасывала сапоги по край голенища, в окошко стукнули. В подштанниках и ватнике Яша вышел на крыльцо. Лицо гостя (в таком же ватнике) освещалось папироской. Даже при этом мелком свете не возникало особых сомнений: парень – из тех парней, что вряд ли слыхали про нравственный закон хоть внутри, хоть снаружи; слово же «перо» используется ими лишь в одном значении – выразительном, но опасном.

– Ну не сука? – дружески спросил парень, сплюнув. – Колюня, значить, баланду хават, а эта уж с кобелем трется. Ну давай, козел, зови в хату мужика-то законного. Бум разбираться.

И Колюня ухмыльнулся, блеснув стальными зубами.

Шурка, как была, голозадая, кинулась мужику на грудь, голося дико и вольно. «Ой не убивай Колечка голубь обоя твои одним разом повылазили чисто котятки шофер с лесхозу угол снимат бабка пустила знать не знаю любый мой кровиночка вороти-и-ился-а-а!!!»

И едва забрезжило – Яшку шуганули как бродячего пса. Не дали даже проститься с детишками, к которым за два-то без малого года пусть и без особой любви, но как-никак по-человечески привязался. Вот, кстати, пример привычки, которая никого не осчастливила.

Вера маялась. Даже папе не приходило в мудрую седую голову рассовывать по обувным коробкам ее любимые конфеты «Клубника со сливками», чтобы наткнуться на

...

конец ознакомительного фрагмента