Текст книги "Рулетка еврейского квартала"

Повезло ли ей и насколько, Инге трудно было судить. В Текстильный институт она, конечно же, пошла. Все же прописка в общежитии, а за свободную койку соседка отмечала ее присутствие и писала домашние работы. Жить она осталась на улице Вавилова, ее алжирские хозяева удачно продлили контракт на пять лет и, как выяснилось, строили все-таки нефтеперегонный завод. Только на сей раз, ввиду долгого отсутствия, забрали и обожаемого кота, значительно облегчив постоялице существование. Но нужно было что-то решать с деньгами. Сбережения рано или поздно подошли бы к концу, а продавать золотые побрякушки Инге не хотелось. Все равно полную цену за них никто бы не дал. Ко всему прочему, завоеванное ею в Одессе лихое чувство собственной свободы прошло, зато появилось стойкое ощущение одиночества – и не из-за одного лишь краха уже налаженной во многих отношениях жизни в родном городе. А только добытая путем прощенного самоубийства независимость, полная надежд, истерлась постепенно в вакууме «ничейности». Теперь рядом не было даже недалекого, преданного ею Марика и старика Гончарного, пусть и отправленного Ингой в отставку – хотя и прошлая, но все же какая-то в воображаемом приближении семья. Отныне ей предстояло выплывать в гордом одиночестве. Делать же расчет на то, что кто-то вновь подсядет к Инге на садовой скамейке, было неосмотрительно. Уже ясно она представляла себе, что чудеса не имеют обыкновения случаться по расписанию. Но все же ситуация с ней приключилась похожая, подтвердившая и иное, неписаное правило, что все в мире так или иначе повторяется.

Очень скоро в своих вольных блужданиях Инга прибилась к необычному берегу и необычной компании аборигенов. Точнее, аборигенок. Случилось это в Центре международной торговли. И даже не в самом Центре, а в его стеклянном предбаннике, с охраной и швейцаром противотанкового типа. Это ведь только так лихо было сказано, что Инга собиралась предпринять рейд по местным ресторанным достопримечательностям и вечерним, светским местам. С кем бы она пошла да и кто бы ее туда пустил? А к Центру торговли она забрела случайно, прельстившись рассказами еще Семена Израилевича о совершенно неповторимом кусочке Европы в сердце Москвы. Смешно сказать, но за все пятнадцать лет ее пребывания в столице Центр она видела лишь на картинках в журнале и по телевизору. Не выходило повода и не хватало самостоятельности в передвижениях, чтобы просто так наведаться в тот район. Конечно, в «перестроенной» Москве конца 90-х уже возвышались сооружения и покруче, и помодней, но дело заключалось не в этом. Вид громадного, шикарного комплекса с бегущим Меркурием у входа пугал и притягивал своей истинно «совковой» недоступностью, в отличие от будущих гостиниц и торговых элитных рядов, куда в новой России пускают любого гражданина, лишь бы имел приличную внешность.

Инга подошла поближе. Очень хотелось осмотреть Центр изнутри: часы с петухами и затеями, падающий в фонтан стеклянный лифт и искусственные березки в кадушках. Она вспомнила золотое одесское правило: не подмажешь – не проедешь, и решила подкупить монументального швейцара чаевыми. Но тот отказался и попытался затеять скандал. Однако не успел.

Сзади подошла компания. Невысокого роста, молодой еще мужчина, вертлявый и слегка похожий на ласку, и две девицы того туповато-заносчивого вида, который присущ меркантильным, но малокультурным красавицам, взявшим старт из провинции или из столичных низов. Девицы одеты были не так дорого, как умышленно роскошно, когда вокруг одного, самого значительного предмета туалета, нарочно выпяченного, как бы формируется и прячет свою денежную отсталость вся остальная часть обмундирования. У соломенно-платиновой блондинки с круглыми глазами, такими, что и блюдца отдыхают, на передовой выступало белое, мягкого кашемира пальто с бархатной черной оторочкой. Вторая, совершенно жгучая брюнетка с лошадиной гривой волос и немного тяжелой походкой, вместо знамени несла на себе кожаные синие брюки, ловко забранные широким поясом с бронзовой узорной пряжкой.

Эта тройка и оттеснила от Инги скандального швейцара, и ласка-мужчина что-то украдкой сунул стражу московского Меркурия в затянутую белой перчаткой длань. Как своему. И швейцар тоже отнесся к жесту вертлявого со спартанским спокойствием и важно отступил назад. Ласка-мужчина еще сказал ему на ухо, на что привратник равнодушно пожал плечами: мол, дело ваше и деньги ваши. А вертлявый на ходу бросил Инге:

– Ты тоже проходи.

И все. Инга ждать повторного приглашения не стала, быстро вошла следом. А в вестибюле, огромном в высоту многих ярусов открытых коридоров и необозримом вширь, однако, растерялась. Модная тройка резво ускакала вперед, черная и белая девицы вообще ни разу не взглянули в ее сторону, а вертлявый тоже вроде потерял к ней интерес, ушел за ними. Что делать далее – было непонятно. И Инга решила просто прогуляться по Центру, поглазеть, что к чему, благо времени в ее распоряжении имелось предостаточно. Но только она сделала каких-то пару шагов, как услышала неожиданный, но обнадеживающий окрик:

– Ты куда запропастилась? Целый час тебя, что ли, дожидаться? – К ее удивлению, это кричала блондинка в белом пальто. А вся тройка нетерпеливо топталась у эскалатора, шедшего на второй этаж.

Вот так, нате. Значит, приглашение вертлявого было всерьез. Инга с некоторой несолидной поспешностью кинулась к ожидавшей ее троице. Пока ехали наверх и шли неизвестно куда боковым коридорами, успели и познакомиться. Пригласившую ее сторону звали Катя, Оля и Матвей. Из обрывков слов и замечаний девиц Инга сделала определенный вывод, что Оля и Катя между собой отчасти подруги, а Матвей им неблизкий знакомый, периодически возникающий на горизонте, и общий кавалер, причем одновременно движущая финансовая и влиятельная сила всего их похода. Инга сделала этот вывод из того, что девицы отнеслись более-менее спокойно к ее приглашению в компанию. Сами выступали подле Матвея на сомнительных правах.

Экспедиция имела целью офис невнятного совместного предприятия, то ли строительного, то ли по скупке вторсырья – из рекламных стендов этого нельзя было никак понять однозначно. Название «Совэкспотранзит» тоже ничего не объясняло. Однако загадочная фирма тем не менее организовала презентацию, на которую и попала Инга вместе с новыми знакомыми. Здесь наливали скверное шампанское, на столиках оделяли подсохшими тарталетками, да в придачу стояла кофеварочная машина. Вертлявый Матвей имел тут дело, сновал, как ткацкий челнок, от одной облаченной в костюмно-галстучную униформу группы совместных дельцов к другой. Катя, Оля и вместе с ними Инга оказались предоставленными сами себе.

Более тесное знакомство завязать оказалось нетрудно – куда проще, чем найти общее языковое поле с одесскими босяками и их подружками. Если уж Инга сумела в свое время обломать пьющего моториста-инвалида Мишку Свинолуя, то нынешнее задание войти в контакт с двумя московскими псевдольвицами не представлялось ей сложно выполнимым. Девушки, как она и предположила с самого начала, принадлежали к классу «полубобров». Так в старину называли дам и девиц полусвета, нечто среднее между явными куртизанками и охотницами за богатыми мужьями. Катя и Оля вовсе не были ни валютными, ни рублевыми проститутками, хотя и не брезговали вытягивать денежные знаки из мужчин любыми «приличными» способами. Обе имели вполне легальные занятия в столице и считали себя не только благонравными особами, но даже нарочно как бы определялись выше иных прочих. Их девиз можно было бы сформулировать так: «Мы, хоть и бедные, зато самые красивые. И потому нам все должны». На мужскую щедрость это часто оказывало положительное действие. И Оля, и Катя, и другие подобные им подруги поставили своей целью непременно выгодное или очень выгодное замужество, но, в силу чрезмерности запросов, все никак не могли определиться со спутником жизни.

С этого-то случайного знакомства и началась Ингина приключенческая эпопея среди московских охотниц-франтих. Ни одна из них не была москвичкой по рождению, но и лимитой их не получилось бы назвать. Олю Шумскую, жгучую брюнетку без малейших признаков томности, вывез в столицу из Ростова-на-Дону невоздержанно щедрый любовник-кавказец, втрескавшийся по уши в ее темные очи. От этой щедрости он и погорел в Москве и домой вернулся уже без неблагодарной звезды своих очей, довольно быстро разобравшейся, что к чему, нашедшей для начала нового благодетеля из числа столичных кооператоров и затем с его помощью поступившей на секретарские курсы. Катю Рудникову, напротив, в Москву определили папа с мамой учиться на зубного терапевта в столичном институте имени Семашко, к самому профессору Персивальскому. Правда, в институт Катя ходила исправно в свободное от поисков время, даже если и не спала перед этим всю ночь. Родителей она побаивалась. Папа и мама Кати были солидными людьми родом из Новороссийска: она – директор школы, он – помощник капитана на сухогрузе дальнего плавания «Иван Бабушкин». Плохо было только то, что их красавица дочка совсем не дружила с головой. И даже среди «полубобров» обладала скверной репутацией и крайней самовлюбленностью. У девушек нового Ингиного круга общения благотворительность вообще была не в чести, но существовал и некий кодекс поведения. Деньги уважали и считали весьма и до копейки, но это не мешало давать их в долг. Само собой, предполагалась обязательная отдача точно в срок, а если сумма превышала известную величину, то и с благодарностью в виде хорошего подарка. Взимать проценты считалось вульгарным и неприличным. Правило было удобным и справедливым и касалось всех, кроме Кати Рудниковой. Катьке же ничего не стоило в мгновение ока промотать присланную родителями матпомощь или дань от знакомых мужчин, остаться на бобах без отложенной копейки хотя бы и на еду и пойти побираться по подругам. Взятое в долг она не возвращала никогда, даже не из принципа, а потому, что при ее невообразимом мотовстве не смогла скопить ни разу нужную сумму.

Но хуже всего было то, что Катька, без зазрения совести, на чистом голубом глазу и с детским наивным благодушием могла кинуть любую свою товарку в неблаговидной ситуации и еще сказать, что та, дескать, сама виновата. Отбить выгодного кавалера прямо на глазах у подруги тоже не являлось для нее из ряда вон выходящим обстоятельством. За подобный демарш любая другая незамедлительно получила бы в морду в ближайшей дамской уборной, но Катьке сходило с рук. Скорее всего, из-за ее постоянного и порой агрессивного нытья, что ей, Катьке, дескать, хуже всех – и денег у нее нет, и за квартиру не плачено, и мужчины попадаются исключительно жлобы и негодяи. Но во всех вышеперечисленных бедах Катька была виновата только сама. Из-за нелепого транжирства, неумения отложить копейку на текущие расходы, из-за чрезмерных и часто капризно-дурацких претензий к имущим ухажерам, от которых Катька требовала всего и сразу, за одни лишь красивые глаза. Да и в повседневности характер ее был далек от уравновешенного. Кате Рудниковой и в ломаный грош не встало бы затеять ссору на пустом месте, разжечь ее от вполне безобидного слова и наговорить гадостей, а после как ни в чем не бывало умилительно извиниться, считая, что, получив словесное прощение, она тем самым имеет право и далее вести себя как заблагорассудится. Но с Катькой дружили и общались, не изгоняя ее из круга по нескольким причинам. И самая главная из них содержала тот простой факт, что Катьку невозможно было отлучить обычными мирными средствами. Прилипчивая, как степной репей, с непробиваемой кожей крокодила, она, когда случалась нужда, вовсе не замечала нежелательности своего присутствия. И делала наивный вид, сопровождаемый таким невинным выражением абсолютно круглых светло-голубых очей, что подруги размягчались сердцем, а вскоре уже списывали ее закидоны на врожденный непорядок в голове.

Но у Катьки помимо кошмарного числа недостатков имелись и некоторые иногда полезные достоинства. Она была глупа, безинициативна и ведома, как раскормленный пудель на поводке. Ее запросто и в секунду получалось выманить из дому, когда необходимость заставляла искать компаньонку для вечернего или дневного похода. Катька была в этом смысле безотказна. Оля Шумская рассказывала, что однажды уговорила Катьку составить ей компанию на похоронах своего двоюродного дедушки в Рязани. И Катька поехала, просто так, от нечего делать. А еще одно «ценное» достоинство Катькиного нрава скрывалось в ее патологической душевной лени. Ей тоскливо было знакомиться и заводить отношения самой, и потому, получая приглашения на вечеринки с кавалерами, она непременно звала с собой подруг, никогда не ходила одна. Пусть сделают черную работу по налаживанию контакта с сильной половиной человечества, а она уж посмотрит, что получится. И товаркам ее тоже случалась от того выгода, увеличивалось поле для поиска. К тому же Катьке Рудниковой лень было позаботиться даже о такси и прочих организационных хлопотах, и она с легкостью перевешивала заботы на чужие плечи. Себе же оставляла лишь труд «выглядеть соответственно». Мимо зеркала и перед платяным шкафом Катька могла циркулировать днями. В перерыве читая лишь одну-единственную имевшуюся у нее книгу. И не книгу даже, а фотокопию зарубежного перевода «Богатые мужчины и успешные женщины», и при этом всерьез хвалилась, что держит у себя запрещенный в Стране Советов самиздат. Не задумываясь и не понимая, что подобный хлам не допущен в печать только лишь ввиду исключительной пошлости и вопиющей бульварности, а вовсе не по политическим, диссидентским соображениям.

Инга подружилась с голубоглазым идолом, конечно же, быстро. Да и не требовалось здесь особых усилий, только единожды составить шебутной Катьке компанию да одолжить пятьдесят рублей. И все, она стала для Кати Рудниковой в доску своей. А с ее помощью проникла и далее, в круг девиц в смысле разумности совсем иного калибра. И нашла неплохую для себя среду, возможно и не обозначавшую дальнейшую жизнь, но дающую возможность переждать и самоопределиться на будущее. Оля Шумская, «самая» себе на уме, наиболее подходила для равноправных, взаимовыгодных отношений, только ни в коем случае нельзя было дозволять ей пить в обществе, особенно мужском, иначе, в любом варианте развития событий, получался «вынос тела». Оля, право слово, никогда не скандалила, не ударялась в непристойности, но, выпив, таращила глаза, как разбуженная солнечным днем бухая сова, и толку от нее было чуть. Приходилось прекращать общение и срочно выдворять Олю домой. Инге удавалось с Шумской справляться, за что Оля ее ценила и уважала, даже как-то ввиду финансовых трудностей передала во временное пользование Матвея. Общий кавалер всех «полубобров» мужчиной оказался щедрым и без обременительных претензий, но очень уж непостоянным. Казалось, Матвей готов был к обожанию поголовно всех хорошеньких и юных модниц сразу, и его действительно получалось сдать только во временное пользование.

Сошлась же на короткую ногу Инга к описываемому времени только с одной девушкой, по биологическому возрасту старше ее на каких-то пять лет. Девушку ту звали, в однозвучие с известной оперой, Аидой. Наполовину татарка, наполовину, кажется, бурятка, родом из Казани, Аида в их мирке считалась чуть ли не старухой. Но как раз с ней Инге было проще всего. По существу, она превосходила по духовному возрасту Аиду на целых десять лет, хотя и не имела того крутого житейского опыта, как ее новая знакомая. Впрочем, смуглая и тонкая Аида, наверное, единственная из всех ее подружек, не стремилась к замужеству вообще, рассматривая мужчин только как вспомогательное финансовое средство. Аида делала карьеру. С третьей попытки пробившись в Плехановку, Аида наметила себе получить назначение в любое заграничное торгпредство и впоследствии постараться не зависеть уже более ни от кого. Ей единственной Инга осмелилась намекнуть, что в будущем в их родной стране грядут чрезвычайные перемены и для Аиды выйдет куда доходней примкнуть к могущественной частной корпорации, хотя бы и нефтяной, или даже открыть собственное предприятие. Аида к пророчествам отнеслась всерьез, сказала, что и сама думала о том же и пришла к похожим выводам. Надо подождать. А Инге в свою очередь сделала комплимент по поводу ее великих умственных способностей. Инге от того стало неловко, ведь никаких великих способностей она в себе еще не обнаружила, а было здесь лишь дарованное ей знание будущих событий. Жаль только, что с Аидой получалось скорее дружить и общаться словесно – к вечерним «тусовкам» та относилась скептически, жалела на них время, к тому же имела и почти постоянного кормильца-ухажера, военного генерал-лейтенанта из Министерства обороны, еще не совсем древнего годами. А сама Инга в те «тусовки» погрузилась с головой, и в последнюю очередь ради денег. Инга не очень обременяла себя добыванием средств, может быть, именно поэтому мужчины были к ней щедры и неравнодушны. Приятно все же, когда девушка, умная и красивая, зарится не только на ваш кошелек, а ей просто нравился поток ресторанных застолий, превосходящих весь мыслимый и немыслимый одесский шик, театры и премьеры, концерты популярных эстрадных звезд, поездки за город в закрытые дома отдыха и вообще весь калейдоскоп иной, незнакомой ей доселе жизни. И в этой жизни ее, синеглазую умницу, принимали как равную. И что бы ни говорила Катька, какую бы ни несла чушь, кавалеры, окружавшие Ингу, не выглядели ни жмотами, ни подлыми придурками, напротив, то были мудрые, многого достигшие самостоятельно люди, при случае покровительственно относящиеся к молодой девушке. Надо только уметь правильно держать себя, и все свершится в твою пользу. Инге ее жизнь нравилась, и замужество она не полагала себе за самоцель. Даже напротив, годы ее существования с Левой Фонштейном, похоже, совершенно отбили у нее охоту к маршу Мендельсона. Заводить кого-то вроде временного бойфренда Марика тоже пока не хотелось – это казалось Инге теперь до смерти скучным.

Но не забывала она и об умственных совершенствованиях – а говоря попросту, в свободное время поддерживала в себе практическое знание иностранных наречий, в первую очередь английского языка, читала литературу в неадаптированном переводе, старалась не опускаться. Как могла. Это, отчасти, было и ее соломинкой.

Та же Аида, однако, предупреждала не раз, чтобы Инга была поосторожней с Катей Рудниковой.

– Катька часто не понимает, что вокруг нее происходит. Она вляпается, и ты вслед за ней, в такое дерьмо, – поучала ее Аида, – что хоть в бочке с духами отмокай, а вони не отобьешь.

Но Инга к предвидениям подруги отнеслась легкомысленно, с наивной самоуверенностью полагая, что намного мудрее взбалмошной Катьки, и обманывая себя способностью контролировать ее глупые выходки. Слава богу, имеется собственная голова, правильно сидящая на плечах, и куда в таком случае может ее втравить своим самодурством Катька?

Однако за нелепое самомнение и мнимое превосходство Инга теперь и поплатилась. Все же она еще слишком мало знала настоящую жизнь, а у Катьки это знание занять было невозможно, что и привело к ночному побегу через заснеженный дачный забор.

Давеча Катя Рудникова в бассейне «Чайка», где она прохлаждалась по субботам согласно халявно подаренному абонементу, познакомилась с двумя молодыми и, судя по всему, преуспевающими людьми. Они представились ей как Богдан и Анатоль, угостили грузинским вином и шоколадом, поболтали о том о сем, расспросили Катьку, кто она, откуда и чем занимается. А потом пригласили в гости. Оба молодца, хорошо одетые, веселые, с модными стрижками и лицом приятные, Катьке весьма и весьма понравились. Только у Богдана имелся один незначительный изъян в виде сломанного и неправильно сросшегося носа. Но он тут же поведал Катьке, что в недалекой юности занимался боксом в полусреднем весе и даже чуть было не ушел в профессионалы. Катька немедленно пришла в восторг – ее всегда заводила второсортная романтика. Но ехать куда-то одной ей, как обычно, до невозможности было лень, и она спросила про подругу. Богдан и Анатоль с радостью на подругу согласились – их все-таки было двое, а с подругой никому не пришлось бы обижаться. Катька расхвалила свою возможную напарницу, но лишь в общих выражениях, потому как еще понятия не имела, кого удастся сманить в компанию. Она на всякий случай осторожно поинтересовалась, далеко ли ехать, намереваясь вычислить возможные расходы на такси. Но Богдан и Анатоль с подкупающей эмоциональностью заверили ее, что никуда ехать самим не надо, тем более что предполагался загородный вояж на элитную дачу со всеми излишествами в виде бани-сауны и биллиардного стола. Катька, услыхав про дачу, сошла с ума от радости, не сходя с места. Такого богатого улова у нее давно не случалось. Договорились на семь вечера около универмага на Дорогомиловской, исключительно потому, что ленная и праздная Катька снимала квартиру неподалеку.

Расставшись с Богданом и Анатолем, тут же из бассейна Катька помчалась домой и засела за телефон.

К часам пяти вечера, когда сумерки уже полностью переквалифицировались в темноту, Катька сумела вызвонить по номеру только Ингину квартиру. Убеждала не так чтобы долго – Инга особенных планов на вечер не имела. Игорь Тянучкин, ее нынешний ухажер и хилый великовозрастный сынишка крупного дипломата, лежал с всамделишным гриппом, и она согласилась на предложение, повыделывавшись немного для вида. Особенно оттого, что Катька слезно просила, время поджимало ее.

В семь ровно Инга прибыла к универмагу возле Киевского вокзала. Никаких сомнений у нее не возникло, да и к чему бы. Загородная дача сама по себе свидетельствовала о статусе приглашающих кавалеров, лишние связи бы пригодились. А если ребята еще и собирались везти их специально за свой счет, стало быть, копейничать не привыкли, и с них можно было поиметь, и не только вспомоществование двум бедным студенткам. А может статься, и длительные отношения. На возможный плановый секс Инга давно уже смотрела сквозь пальцы, как на сущую ерунду. Конечно, никаких таких извращений она не потерпела бы, да эдаких и не водилось у задуренных комсомолом, праведных совдеповских кирюх. Водка, баня, пьяный трах, даже у самых интеллигентных, еще разговоры за жизнь, вот и все. Инга и сама была не прочь поговорить, выпить и повозиться в баньке. Пока антураж отдавал запретной новизной, совесть здесь выступала стороной. Для приличия с мужем или для забавы с кем попало, не суть разница. По крайней мере, пока.

Богдан и Анатоль сразу ей показались несколько необычными – слишком вежливыми, что ли. Не то чтобы Инга позволяла в отношении себя неуважительные вольности, но мужики – народ вообще нетерпеливый, у них одно на уме, независимо от состояния кармана и причастности к власти. Опять же машина у Катькиных «знакомцев» имелась в распоряжении не абы какая, а настоящая черная «Волга». А только Богдан с Анатолем как-то уж чрезмерно мирно и без заигрываний беседовали, не хвастались положением и достоянием, удивительно мало говорили про себя, что сильному полу совсем уж не свойственно, а больше расспрашивали девушек об их житье-бытье. Инга тогда ничего совсем не заподозрила. Мало ли что – люди не гордые и участливые – чем плохо? До начала лихих постсоветских времен оставался еще год с присыпкой, и потому не лез в голову и возможный криминал. Страна жила еще во вчерашнем дне, и Инга вместе с ней. Совершенно забыв, что даже самые революционные начинания не случаются на голом месте, а непременно имеют текущие предпосылки, впрочем так же, как и грядущие «новые» пороки.

Дача действительно оказалась превосходной, в славном поселке Кратово. Да и какой мог примыслиться криминал, если вблизи, помимо наградных имений, окопался гэбэшный пансионат-санаторий? Будто одно другому мешает!

Как водится, для знакомства сели за наскоро накрытый стол. В загашниках все оказалось готово, оставалось только достать и расставить. Было особенно приятно, что Богдан и Анатоль не стыдились, девушкам помогали наравне. Выпили американского виски, закусили бананами и одиноким ананасом, разговорились. Опять без хвастовства, что Инге показалось лишним условием приятного знакомства. Катька стала канючить о бане-сауне. Анатоль сказал, что непременно, только позже. Странно получалось одно то, что новые знакомые никак не определились до сей поры, кому какая достанется пара, хотя Катька о стервеца равнодушного и как бы сонного Анатоля все свои круглые глазенки обломала. Обычно действовало, а тут ни в какую.

Однако когда бутылка уже подошла к концу, ответы на все вопросы были даны. Перед дачными воротами раздался долгий, затяжной гудок подъехавшего автомобиля. Богдан поспешил на двор те ворота отпирать.

А спустя совсем малое время в холл дачи, отороченный настоящим камином с экраном, вошли еще двое. Оба мужчины и оба южные, кавказские. Инга это определила раньше, чем они обозначили себя и заговорили. И тогда ее все равно не затронули какие-либо серьезные сомнения. До поры «горного» беспредельного засилья, когда вчерашние гостеприимные лица кавказской национальности вдруг стали вести себя в несчастной столице, словно в завоеванном граде, отданном на трехдневное разграбление, было еще далеко.

Мужчины представились забавно, с гортанным, вполне ожидаемым акцентом – Ислам и Измаил – оба на «и». Вошли скромно и мирно сели за стол. С собой принесли гранаты и обычный соевый шоколад в скверной бумажке. Будто бедные родственники. Выпили хозяйского вина, тихо принялись переговариваться на непонятном языке. Инга решила, что от накатившего смущения. Потом скромно попросили девушек станцевать. Катька, поднабравшись виски и пытаясь одновременно подзадорить хладного Анатоля, тут же согласилась. Инга, согласно общим просьбам, ее поддержала. Немного потанцевали, получилось нечто среднее между лезгинкой и цыганочкой. Измаил и Ислам о чем-то во время танца тихо переговорили с Анатолем. И вдруг – еще не кончилась музыка – хлопнули по рукам и громко, с рокотом сказали:

– Э-э! Бэрэм!

А потом уже один Измаил вдруг присмиревшим девушкам закричал, поднимая бокал с вином:

– Умные будэте, много красивые будэте! В гарэм поедем, много платьев будэт, долго жить! А-а? – и причмокнул в сжатые горстью пальцы.

– Танцуй, танцуй, красавицэ! – подхватил Ислам. – Дэнег за вас не жалко! Вкусно кушать, сладко спать! Танцуй!

Но Инга и Катька как-то плясать разом расхотели. Руки завяли и опустились, ноги заплелись, и танец не получился. Еще ни во что не верилось и принималось за шутку.

Дальше настали ад кромешный и тьма египетская. Сопротивление оказалось бесполезным. Кто такие были эти Богдан с Анатолем, так и осталось невыясненным, однако на даче они выступали в качестве продавцов им не принадлежащего товара. А оба брата-акробата на «и», стало быть, покупателей. Ужас состоял в том, что приезжих девушек, проживавших на съемных квартирах, никто бы долго не хватился. Катька и Инга, запроданные неведомо для какого «гарэма», были обречены. Да еще получили град ударов за сопротивление, умелых, болезненных, но не причинивших вреда их внешности. Тогда возникла и леска. Девиц, то есть купленный товар, заперли в ванной, подальше от глаз. А пока Богдан и Анатоль и оба на «и» стали гудеть внизу.

Инга тогда, во время побега, пригрозила Кате Рудниковой отрыванием ее беспутной головы, но, петляя по стелящейся, метельной поземке, готова была и извиниться. Сама получалась не лучше. Куда она, спрашивается, смотрела? О чем думала? Криминал еще не осмелился на разгул? А вот осмелился же! Только газеты о том пока стыдливо молчали, создавая у граждан ложное впечатление. Кушай теперь кашу, что заварила, и не жалуйся!

Инга и не жаловалась. А было на что. Замшевые низкие сапоги-«гномы» промокли совершенно, а в сугробах черпали верхом снег. Колкие ледяные хлопья, летящие в потоках ветра, ерошили волосы, покрытые наспех лишь отчасти поднятым воротником шубы, уши ломило от мороза. Инге казалось, что она бежит и тащит в этом беге за собой Катьку, беспомощно уцепившуюся за ее руку. Но на самом деле не бежала она, а тяжело, скоро и через силу шагала против снежного ветра по дороге, а потом, заблудившись в демонической темноте, по сугробам, ведущим неведомо куда – лишь бы подальше. Инга о потере направления не жалела. Ведь вдоль дороги их засечь было проще простого. И не тайга же, выйдут куда-нибудь, вот и огоньки впереди. Можно попроситься отогреться до утра или хотя бы спросить о местоположении.

Опять натолкнулись на забор, сетчатый и местами дырявый. Катька не ныла и не жалобилась, с отупелым послушанием цеплялась за Ингину руку, готовая идти следом куда угодно. Она уже мало что соображала. Инга отыскала разрыв в ограде, потащила полумертвую от страха Катю за собой. Огни были совсем неподалеку – в метрах двадцати-тридцати, не более. Тут же она и споткнулась о какие-то твердые, смерзшиеся плиты, заругалась громко. Похоже, они забрели на местную стройку. Ну ничего, стройка – это ничего. А в следующую секунду Инга скорее ощутила, чем услышала быстро приближающееся неровное сопенье. Она обернулась на звук.

Прямо на нее с мертвым безмолвием мчалась свора огромных, безродных собак… Алчные, с высунутыми языками, страшными янтарными и зелеными зрачками… Пасти алели в свете тусклых строительных фонарей. Подумать Инга ни о чем не успела. Ее поборол голый инстинкт. Она упала на жесткие плиты, накрыв собой беспомощную Катю, заслонила лицо меховым песцовым рукавом, попыталась втянуть ноги под короткую шубейку.

Собаки стали ее рвать. Она защищала горло и лицо, не заботясь уже о руках и ногах, боли пока не было. Но ногам стало вдруг зябко, а локоть ее будто бы зажали в тиски и трепали из стороны в сторону. Потом пришла и боль в ступне, жгучая и беспощадная, Инга стала пинаться изо всех сил. Тут свора наконец залаяла и сразу же навалилась с новой силой. Инга словно в параличе еще прикрывала рукой лицо и, слабея, думала, что все кончено. Под ней стонала Катька. Собаки добрались и до ее пухлых ножек. Кричать о помощи отчего-то не хватило сил. Инга еще подумала, что не лучше ли было тогда, из окна, чем теперь, от слюнявых, смрадных собачьих зубов?! И теряя от боли сознание, услыхала рядом зловещий крик:

– Вот я вас! Анафемы!

Подоспевшего дедка-сторожа она уже не успела увидеть. Жилистый, корявый старик в заношенном ватнике обломком железной трубы отогнал распоясавшуюся окрестную собачью ватагу. Долго охал, ругался и стенал, но кое-как донес двух несчастных, окровавленных девушек в ошметках разодранного меха до сторожки. Телефона у него не было, и сторож, уложив, как мог, покалеченных на свою бедняцкую лежанку, поспешил к ближайшему от него автомату в поселок. А через час, на удивление быстро для глухой подмосковной ночи, прибыла и «скорая».