Текст книги "Корунд и саламандра, или Дознание"

Алла Гореликова
Корунд и саламандра, или Дознание

О МИЛОСТИ ГОСПОДНЕЙ…

1. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Многие скажут: это было давно, и мало правды в приукрашенных за века россказнях. И сказание о святом Кареле – всего лишь красивая сказка. Ибо не найти честных свидетельств и непредвзятых летописей: хронисты тех лет возвышали лишь деяния своих хозяев, истинный же ход истории сокрыт был от них так же, как от прочих смертных, людей и нелюдей. И не узнать нам вовеки, как стал мир наш тем, что он есть.

Но вот лежат на столе передо мной бесспорные и беспристрастные свидетели. Неведомыми мне путями попали они в монастырские хранилища: серебряная с алой каплей корунда брошка благородной панны Юлии, родовой амулет короля Валерия, ржавый пиратский нож, дешевый кубок из придорожного кабака и дорогая супница из дворцовой кухни, и еще десятка полтора вещиц, невесть каким чудом дошедших до нас сквозь тьму Смутных Времен. И благословение Отца Предстоятеля: «Да послужит во славу Господню дар смиренного Анже-послушника, дабы постигнуть Истину и проникнуться смыслом Промысла Вышнего».

И я, почти забывший в благости монастырского бытия о том даре, что стал для меня проклятием, должен призвать его вновь. Мне следовало бы укрепиться помыслами от одного лишь благословения, ибо что есть слава Господня? Деяния во имя Его. Но мне предстоит деяние страшное и темное, и душа замирает от мысли о нем. Да, страшно это – жить чужою жизнью. Глядеть на мир чужими глазами, и думать о мире чужими мыслями, и чужие поступки совершать. Куда хуже бесстыдного подглядывания странный мой дар, и одна мне была с ним дорога – ненависть людская да скорый суд, карающий за странность куда суровее, чем за преступление. Благословен будь Отец Предстоятель, позволивший укрыться за монастырской стеной тому, кого открыто называли посланцем Нечистого! Долго отходил я от страха, долго вздрагивал от шагов за спиной и об одном молил Господа: о забвении. Пусть нельзя мне стать таким, как все, нельзя лишиться дара – ибо не отнимается данное Господом… но можно хотя бы забыть о нем?!

Однако Отец Предстоятель судил иначе, и кто я, чтобы перечить просветленному Светом Господним? И теперь в смятении я, и оживают снова те страхи, что заставляли меня забыть навсегда о проклятом даре. Я возьму сейчас в руки брошку, принесенную когда-то в дар монастырю то ли внучкой, то ли правнучкой панны Юлии – и меня не станет. Растворится во мраке смиренный Анже, и столпятся вокруг призраки людей и событий. Много их будет – век вещей долог. Останется лишь выбрать. Я потянусь к благородной панночке Юлии – то, что остается от Анже, легко ее найдет, – и я стану Юлией. И переживу случившееся с нею, как будто случилось это со мной. Смогу потом вспомнить пережитое и рассказать другим. Если вернусь. Всякое может случиться… с некоторых пор я очень боюсь не вернуться.

2. Благородная панночка Юлия, дозволенная подруга принцессы Марготы

– Ожье! – Юная девушка на миг опускает смеющиеся серые глаза. Золотые локоны падают на милое личико, тонкие руки вскидываются, поспешно поправляя парадную прическу. – Что за маета с этими волосами! Ты опять дежуришь в ночь, почему?

– Жестокая, она еще спрашивает! – Молодой гвардеец расплывается в улыбке, перекидывает парадную алебарду в левую руку и прижимает правую к сердцу. – Все равно не сплю я ночами, ненаглядная моя панночка, так уж лучше скоротать время дежурством, чем надрывать сердце пустыми вздохами под твоим окном. Ведь ты, Юлия, никогда в него и не выглянешь!

– Окно слишком высоко, чтобы чьи-то там пустые вздохи долетели до моих ушей! – Юлия хихикает, и Ожье смеется в ответ. Гвардеец понравился Юлии. Понравился давно, чуть ли не с первого дня ее дворцовой службы. Только понравился… ну что в этом такого! Но однажды Юлия заметила, что с нею говорит он совсем иначе, чем с другими. Безнадежная нежность таилась на дне его шуток, и глаза оставались грустными. Ожье, младший сын захудалого барончика, не мог надеяться стать зятем владетельного пана Готвянского. Единственную дочь пана ждала куда более блистательная партия. И Ожье не заговорил с ней о любви. Что за глупое благородство! Будто девушке честолюбивые планы отца дороже собственного любящего сердца! А сердце Юлии сладко замирало всякий раз, как случалось ей заговорить с Ожье, отогревалось его молчаливой любовью – и таяло, превращалось в мягкий податливый воск, на коем так легко оттискивается дорогой образ…

– О чем загрустила ты, милая?

О том и загрустила, что не пришлось, как всякой порядочной девушке, услышать признание и замереть, опустив глаза и накручивая на палец непослушный локон. Хорошо еще, что Юлия не считала вздохи украдкой и слезы в подушку признаком добродетели! Она, конечно, провела ночь в молитве Ие-Заступнице, как советовала традиция, но наутро не постеснялась объясниться с Ожье начистоту. И утро то выдалось воистину счастливым!

– Сегодня пир, Ожье, ты ведь знаешь?

– Конечно. Посольство Двенадцати Земель. Я видел, как они прибыли, Юлия, и на это стоило поглазеть, клянусь! Верхом, на полном скаку… эх, Юли, что за кони!

Мимолетное раздражение колет Юлию. Кони ему… до коней ли!

– Они приехали просить руки Марго, – тихо и серьезно говорит Юлия. – Ты понимаешь?

Ожье запинается. Умолкает, нахмурившись.

– Так и будет, Ожье, – шепчет Юлия. – Этот брак нужен нашему королю.

– Этот брак нужен нашей стране, – поправляет Ожье. – Но для нас с тобой, Юли, все может кончиться с этой свадьбой. Марго должна будет уехать к мужу одна, как принято у восточников. И тебе придется вернуться в Готвянь.

– Если бы в Готвянь… – Юлия замолкает. Стоит ли пересказывать Ожье последний разговор с отцом? Все равно ничего он не изменит… слишком уж выгодного зятя подобрал себе владетельный пан Готвянский…

– Драгоценная моя панночка! – Ожье падает перед девушкой на колени и сжимает ее упавшую безвольно руку. – Юлечка моя! Жизнь моя, мое счастье! Знаю, отец твой не даст благословения, но разве Господь не Отец наш Превышний? Упадем аббату в ноги, коль он благословит, так Господь за нас будет! Скажи только слово!

– Ожье, я… Без отца-то как… – Губы Юлии дрожат, и глаза совсем некстати заволакивает слезами. – И без тебя… тоже никак, нет! Ты прав, мой Ожье, прав! Пойдем к аббату, он просветлен, он благословит.

Ожье вскакивает:

– Юлечка! Юли, не плачь, ведь на пир ты идешь, ведь ты подруга принцессы! Юли, любовь моя!

– Я приду сюда после пира, – поспешно промокнув слезы, шепчет Юлия. – Ожье, мы пойдем к аббату, как только тебя сменят! Но если он откажет… что тогда, Ожье?

– Господь милостив, Юли, – шепчет в ответ Ожье. – Господь милостив…

3. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Господь милостив, шепчу я. Шепчу, не веря. Я отвык от проклятого своего дара, я почти позабыл, как это бывает! Я ведь больше года делал вид, что ничем не отличаюсь от других, – и надеялся вовсе забыть, что это не так. Голодал, бродяжил, тонул во мраке – но не заглядывал в прошлое. Даже за великие деньги, что предлагал тот себастийский купец в трактире на въезде в Корварену, – отказался. Потому что не все купишь за деньги… Того, что потерял я, – не купишь. Мне хватило последнего раза… и никогда, никогда, никогда я бы не сделал этого снова – если бы не дознание. Я ведь горд порученным… Конечно, я должен гордиться, мне ведь великое дело доверено! Деяние во славу Господа.

Я стараюсь отринуть постыдный страх. Я вспоминаю увиденное глазами Юлии… небольшое усилие – и память о видении становится отчетливой и яркой. Куда ярче мира вокруг…

И я тону в чужих чувствах – словно впервые случилось это со мной. Любовь юной девушки, такой легкомысленной с виду, с веселыми глазами, с белой кожей северянки…

Любовь, страх разлуки и страх отцовского проклятия. Мне знаком этот букет. Чайная роза, выдернутая мимоходом из живой изгороди, полевые ромашки, пыль деревенской улицы. Отцовское проклятие – это страшно. Я верю, что это страшно. Иначе придется поверить, что Катарина, единственная моя чистая любовь, совсем не любила меня. Ожье повезло: его Юлия не позволила страху вершить их судьбу. Безумная, отчаянная надежда… Юлия, мне и это знакомо. Сколько раз она меня обманывала, надежда на лучшее, надежда на справедливость. Вы броситесь поутру аббату в ноги, но что может сказать вам аббат? «Не мною установлено…»

Серебряная брошка с алой каплей корунда, ты оказалась слишком болтливой свидетельницей! Не любовь твоей первой хозяйки важна для меня сейчас, а тот пир, о коем говорила она: сватовство Двенадцати Земель. Принцесса Маргота накануне замужества. Ее грозный отец и молодая мачеха. И маленький братец, наследный принц Карел. Именно он станет главным героем порученного мне дознания, но сейчас, за месяц до замужества Марготы, он только и может, что агукать, играя охранными амулетами, в серебряной своей колыбели. Его не будет, конечно, на пиру. Не будет там и жениха принцессы, он приедет позже, когда состоится помолвка и придет время скреплять договор. Но мне надо увидеть этот пир! Надо, хотя не случится там ничего, потому только надо, что я знаю о нем: прежде чем приступать к дознанию всерьез, я должен вернуть полузабытую власть над памятью вещей.

Господи, милостив будь ко мне, слабому! Вовсе не пир хочу я увидеть…

4. Благородная панночка Юлия, дозволенная подруга принцессы Марготы

Потоки света из стрельчатых узких окон, беломраморный искрящийся пол и белоснежное одеяние аббата. Светло здесь и благостно, и не место здесь отчаянию. Но как отринуть отчаяние, когда рушится последняя надежда?

«Не мною установлено, дети мои, да не мне менять», – пусть аббат печален и полон сочувствия, но он непреклонен. И Юлия рыдает, прильнув к груди Ожье, и аббат прекрасно слышит горький вывод несчастной девочки: «Господь несправедлив, несправедлив!»

Он слышит, и он должен оборвать богохульные речи. Но и ему, видно, пришлось когда-то любить и страдать, и он говорит:

– Молитесь, дети мои. У вас есть еще время, молитесь, Господь милостив. Не ко мне вам надо было идти. Церковь не в силах заменить родительское благословение, она лишь освящает его. Но, дети мои, разве король – не отец для подданных своих? И разве не ждут нас дни, когда уместно будет молить его именно о той милости, коей жаждете вы?

Юлия поднимает голову, недоверчиво глядит на аббата. Глядит, почти не видя: слезы смазывают и лицо его, и все кругом, только потоки света вспыхивают в глазах цветными искорками. Ожье опускается на колени, целует край белоснежного одеяния и говорит благоговейно:

– Воистину милостив Господь! Благодарю, светлейший отец: добрый совет дал ты нам, и я удивляюсь, что сам не подумал о том же.

– Это свидетельствует в твою пользу, сын мой, – неторопливо отвечает аббат, – ибо рассудил ты верно: в дом Господень следует идти, усомнившись в установлениях Господних. Приди вы ко мне подле короля, как жених и невеста, поглядел бы я еще, какое дать вам благословение! Ну же, не плачь, дочь моя! Ты заслуживаешь счастья. Буде король надумает испросить совета Церкви, я не стану чинить препоны вашей любви. Молитесь, дети мои, и я помолюсь за вас, и да будет с нами милость Господня…

НОЧЬ КОРОЛЯ

1. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Серебряная брошка с алой каплей драгоценнейшего корунда… Юлия происходила из семейства знатного и богатого, как и подобает ближайшей подруге принцессы. Будь я знатоком хроник, наверняка мог бы рассказать о панах Готвянских во всех неинтересных подробностях. Наверное, мне следовало бы поинтересоваться, думаю я, хотя бы отцом Юлии. Пожалуй, наведаюсь вечером к брату библиотекарю. Может, и Ожье упоминается в хрониках? А впрочем, навряд ли. Что хронистам до захудалого дворянчика, вынужденного искать счастья в королевской гвардии…

Юлия и Ожье. Сомневаюсь я, чтобы король дал высочайшее свое соизволение на столь неравный брак. Помнится, брат библиотекарь упоминал панночку Юлию, рассказывая мне о замужестве принцессы Марготы. Принцесса и так не была в восторге от навязанного мирным договором замужества, а необходимость следовать обычаю, о коем упоминал Ожье во вчерашнем моем видении, удручала ее не в меру. И перед свершением свадебного ритуала она умолила короля Андрия, будущего своего супруга, разрешить ей не в горьком одиночестве покинуть отчий дом.

Король Андрий уважил слезную просьбу невесты. Юная королева Двенадцати Земель уезжала из родной страны вместе с любимой подругой.

«Вместе с подругой»… Пожалуй, должно быть что-то еще. Ведь и замужество Марготы затронули мы тогда кратко и вскользь: не она волновала нас, а Карел. Маргота покинула Таргалу навсегда, ее сводный брат никогда более не встретится со старшей сестрой. Но не стоит пренебрегать сведениями о соседях Золотого Полуострова, их ведь тоже могли задеть Смутные Времена…

Так думаю я, пытаясь изгнать из памяти тот свет, что играет разноцветными искрами в залитых слезами глазах Юлии. Свет Господень… Юлия, ты нравишься мне все больше, я так хочу, чтобы ты была счастлива, Юлия! Смешно. Они жили так давно. Все уже свершилось и забылось, и быльем поросло. А мне хочется помолиться за них, чтобы Господь благословил их любовь. Хочется так необоримо, что я, вместо того чтобы спуститься в библиотеку, поднимаюсь в часовню. Когда я привыкал к монастырским порядкам, братья поучали меня: не стесняйся молиться в одиночестве, во внеурочное время, буде придет к тебе желание. Ведь такое моление – от сердца, и угодно Господу. И я молюсь. Если всемогущ Господь, значит и время подвластно Ему. Я молюсь за тебя, Юлия: да благословит Господь любовь твою.

Я не замечаю, как проходит время обеда. Но не заметить заполнивших часовню братьев, пожалуй, довольно затруднительно. Урочная служба. Почему-то мне трудно сосредоточиться в предписанных на сегодня молениях. Мысли разбегаются, и я досадливо думаю: пойду после службы к себе. Брат библиотекарь никуда не денется, а Отец Предстоятель пока что не требует от меня отчетов о виденном, дает время вспомнить и привыкнуть, нащупать тонкую нить событий, канувших во тьму времен. Пойду к себе, посижу в тишине до вечерней трапезы, соберусь с мыслями. А после, в преддверии долгой ночи, попробую отыскать принцессу-невесту. Среди принесенных мне вещей – парадная перевязь ее отца, короля Анри Лютого. Пожалуй, она видела и переговоры, и свадебные торжества. И много чего еще…

2. Король Анри, заслуживший к середине жизни прозвание «Грозный», потомками же переименованный в «Лютого»

Король Анри пересекает необычайно людную сегодня большую залу, одаривая встречных то кривой улыбкой, то злой усмешкой. Впрочем, все уже слишком пьяны для того, чтобы обращать внимание на выражение богоблагословленного королевского лика. Но короля это устраивает. И короли устают держаться в рамках приличий! Хотя сегодняшний вечер стоит затраченных усилий. Гости довольны. Отъявленные шалопаи из своих, строго предупрежденные накануне, держатся с отменной вежливостью. Известные всей столице придворные кокетки вовсю строят глазки заезжим кавалерам. Вечер удался. Князь Егорий, любимый дядя и полномочный посланник короля Андрия, удалился на отдых с полчаса назад, оставив молодежь из сопровождающих развлекаться в свое удовольствие. Недвусмысленная демонстрация полного доверия вчерашнему врагу, явственно намекающая на уверенность князя в успехе переговоров. Еще бы ему не быть уверенным, Нечистый его раздери! После разгрома на Волчьем Перевале Таргала еще могла надеяться на реванш, но блокада северного побережья…

Хозяин торжества останавливается у полузадернутой портьеры и еще раз внимательно оглядывает залу. Веселье достигло полной бесцеремонности и стремительно двигается к стадии откровенного бесстыдства. Самое время незаметно удалиться.

Король нетерпеливо откидывает тяжелые бархатные складки, кивает отсалютовавшему парадной алебардой гвардейцу и стремительным шагом направляется к южной галерее. Мысли его возвращаются к завтрашним переговорам. Что ж, дело оборачивается не так уж плохо. Замужество Марготы или перспектива скорой и неизбежной капитуляции – есть же разница! Вполне пристойное, кстати, замужество, жених по всем меркам завидный. И все же, все же… Широкие ладони короля сжимаются в кулаки, сочные губы зло кривятся. Все же он унижен. Разве не унижение – отдавать врагу любимую дочь платой за мир? Марго, Марго…

Принцесса, легка на помине, выбегает навстречу из галереи. Марго ушла сразу после оглашения помолвки, припоминает король, не осталась праздновать. Значит, караулила, когда уйдет и он.

– Отец, я хочу говорить с тобой!

– Я ждал этого, Маргота.

– Отец!

«Господи, как же ты хороша, дочь моя! Как прекрасна…»

– Не здесь, Маргота. Идем ко мне. – Король галантно подает дочери руку и шепчет: – Придержи пока свой гнев, Марго!

Южная галерея пуста, пуст и новомодный зимний сад, отделяющий парадную часть дворца от жилой.

– Мне будет не хватать этого, – нарушает молчание принцесса. – Двойного эха от шагов, и запаха мяты и гиацинтов, и… и тебя, отец.

В голосе принцессы – еле сдерживаемые слезы, и король предпочитает не отвечать. Здесь не место для откровенного разговора. Королевский кабинет куда лучше защищен от нескромных ушей.

Королевский кабинет и для разговоров приспособлен куда лучше. Для серьезных разговоров, разумеется, а не пустого словоблудия. Особенно, если рявкнуть дежурному кавалеру:

– Не впускать никого!

Мягкое кресло для принцессы, король же предпочитает массивный дубовый табурет.

– Ну что ж, дочь моя, скандаль. Теперь можно. Кричи, топай ножками, вазу вон разбей…

– Так значит… Ты решил, отец? Окончательно?

– Мне кажется, Марго, ты вчера еще знала, что так будет.

– Да, конечно, – шепчет Марго. – Но я не хотела верить. Отец, это ужасно, ужасно!

Король возражает резко и сурово:

– Это лучшая из всех возможных для тебя партий, Маргота. – И усмехается криво: – Андрий, король Двенадцати Земель, и Маргота, его королева!

– Он такой же варвар, как все его подданные, и к тому же вдвое меня старше! Ты платишь мною за неумение воевать! Продаешь меня за политическую выгоду! Или не так?!

– Так, – грустно соглашается король Анри. – Такова судьба всех принцесс, дочь моя. А чего ты хотела? Красивого, молодого, голоштанного карьериста вроде этого вашего Ожье? Чтобы его давно обнищавший род вел начало от самого Карела Святого, чтобы он носил тебя на руках и претендовал на мою корону? Нет, дочь моя! Ты станешь королевой Двенадцати Земель. Этот брак принесет мир нашим границам… Что же касается твоего будущего супруга, так вот тебе мой совет – роди ему законного наследника, а после развлекайся, как сможешь. Повторяю, Марго, из всех возможных мужей этот лучший не только для Таргалы, но и для тебя. Или ты предпочла бы стать женой кнеза Ольва? Он тоже ищет союза со мной. Что же ты молчишь, дочь моя?

– Я думаю, отец мой… думаю, сколь печальна участь королей! Они покупают себе жен и продают своих дочерей. Вы дали мне жестокий совет, отец мой король.

– Именно так поступала твоя мать.

«Ох, Марго… и когда ты выучилась так обжигать взглядом?!»

– Я слыхала об этом, отец мой король. Ваш двор обожает сплетничать.

– Это чистая правда, дочка. Как и то, что слыхала ты обо мне. – Король яростно скалится и щурит глаза, становясь на краткий миг неуловимо похожим на злобного дикого кота. – Ведь слыхала, а?

Принцесса вспыхивает и поспешно опускает глаза. А король смеется страшным, коротким и хриплым смехом, а потом говорит ей тихо и почти нежно:

– Мы с твоей матерью с самого начала не питали иллюзий. Королевские браки – это политика и только политика. Смирись, дочка, и забудь своего Ожье.

Тут уж смеется Марго:

– Ох, да не мой он, отец! Мы просто напускали туману! Ожье любит Юлию, а пан Готвянский… ты же понимаешь, да? Он мигом окрутил бы ее с каким-нибудь богатым соседом… совсем как ты меня… – Принцесса хмурится было, но тут же задорно улыбается. – Однако ты никогда не запрещал мне строить глазки кавалерам, отец мой король!

– Когда и повеселиться от чистого сердца, как не в девичестве, – задумчиво говорит король. – Именно так говаривала твоя мать, признаваясь мне в прошлых проказах. Мы с ней неплохо ладили, Марго. Понимать друг друга куда полезнее для короля и королевы, чем любить. Запомни это, дочка. Так твоя Юлия, значит, тоже любит этого Ожье?

– Отец, ты ведь не скажешь пану Готвянскому?

Король хохочет:

– Хитра ты, дочка! Прекрасно ведь знаешь, как зол я на пана с того дня, как Готвянь пригрела аббата Витаса! Э, уж не рассчитываешь ли ты, что я выдам панночку Юлию замуж в пику ее чванливому папаше?

– Отец! – Марго вскакивает и хлопает в ладоши. – Это замечательно! Как ты угадал!

– Однако же для такого выкрутаса нужен повод, дочь моя! Даже король не вправе распоряжаться самочинно дочерьми своих подданных!

– Вот еще! – Марго высокомерно поводит острым подбородком, презрительно морщит носик. – Уж ты-то, отец мой король, можешь не рассуждать передо мной о праве. Все твои подданные давно, кажется, уяснили, что высшее право Таргалы – твое королевское слово.

– Добавь еще, что пан Готвянский – почти что мятежник!

– Но ведь он и впрямь прогневил тебя? – невинно уточняет принцесса, словно не заметив насмешки в словах отца.

И король тает. Он и так, верно, не привык отказывать дочке, а уж сегодня…

– Марго, ты ведь пришла поплакаться о собственной свадьбе? С чего вдруг пошли хлопоты о чужой?

– Разве плохо, когда хоть кто-то рядом с тобой счастлив? – печально отвечает принцесса. – Я ведь не дура. Я прекрасно понимаю, что скандалить глупо, что лучше Андрий, чем Ольв, что мир с восточниками стоит большего, чем счастье бедной девушки, которую угораздило родиться дочерью короля… Ах, отец! Почему, почему жизнь так несправедлива?!

– Поплачь, дочка, – вздыхает король. – Поплачь, пока мы вдвоем здесь. Завтра ты должна хотя бы казаться счастливой. Девочка моя, короли не вольны в своей судьбе. Такова плата за власть над судьбами других.

– Отец, отец…

– Смирись, Марго. Твоей матери тоже пришлось когда-то смириться, да и я брал ее за себя не с легким сердцем.

– А Нина? – недобро спрашивает Маргота.

– А что Нина? – Король пожимает плечами, и в голосе его – одно лишь усталое равнодушие. – Нина – это наследник. Не будь Карела, на мою корону претендовали бы твой муж и сынок твоей тетки Оливы. Два одинаково сомнительных наследника – это смута, понимаешь?

– Конечно, отец. Я говорила уже, что я не дура и совсем не это имела в виду. Пришлось ли смириться матери наследного принца?

– Ну, я не очень-то ее ограничиваю. Ты и про нее кое-что слыхала, а?

– Более чем, – презрительно чеканит принцесса.

– Карел – мой сын, и Нина достаточно любит его, чтобы быть образцовой матерью. Мне этого довольно. Ты успокоилась, дочка?

– Наверное…

– Тогда ступай. И, пожалуй… да, пришли мне Юлию.

– Сразу же, отец! – Марго убегает, подхватив пышную парадную юбку, и легкое эхо ее шагов быстро затухает.

Король Анри Грозный опускает голову на стиснутые кулаки и тяжко вздыхает; тихий голос его полон боли:

– Марго, Марго… воистину ты дочь матери своей, Маргота…