Текст книги "Разоренное гнездо"

Глава 1

Мой папа, Петр Никифорович Шуваев, никогда не рассказывал мне о том, кем мечтал стать в юности. Он вообще не большой любитель поговорить. После окончания политехнического института он остался на кафедре, защитился, стал преподавать. Являлось ли это смыслом его жизни? Не знаю. В советские времена люди вроде моего папы не ставили себе невыполнимых задач, а те, что были, решали постепенно и последовательно. Вуз, диссертация, должность… До самых высот мой папа так и не добрался, профессором не стал, но мне кажется, что разочарование из-за этого испытывала только мама. Папе было все равно. Он вообще смотрел на жизнь полузакрытыми глазами и слышал ее тоже вполуха. Кроме книг, мало что в жизни было ему по-настоящему интересно. Мама, Ксения Алексеевна, – другое дело. Когда-то, юной девушкой, только что окончившей вуз, она по протекции попала в райисполком на временно свободное декретное место в отдел писем и обращений граждан и с тех пор даже не вспоминала о полученной в университете специальности, хотя периодически та ей все же пригождалась. Мама окончила факультет романо-германской филологии, вторым ее языком был французский, и иногда, когда город посещали иностранные гости, Ксения Алексеевна использовала свои знания. Мама упорно держала имидж ученой и изысканной дамы, читала Жапризо на родном языке, декламировала Бодлера, одним словом, всячески показывала, что администрация приобрела многое в ее лице. Вряд ли в закоулках властных коридоров она смогла ощутить свою причастность к принятию решений, но когда мама попала в райисполком, ее оттуда уже калачом было не выманить. От того, кому она распишет обращение, зависело, как скоро власть вмешается в реальные проблемы людей, на ее глазах строились и рушились карьеры, и пусть сама Ксюша была всего лишь незаметной пылинкой, носимой по коридорам районной власти, ей эта роль нравилась. Со временем мама перебралась из района в город, в аналогичный отдел, а потом и возглавила его. Она не обладала никакой властью, не влияла на принятие решений, но зато и ответственности никакой на ней не было. Она пережила многих градоначальников, но сама оставалась неизменной при всех властях – всегда с тщательно уложенной прической, в строгом деловом костюме, исполнительная, строгая к себе и к подчиненным. Со временем в ее облике изменились только две вещи: вместо шпилек она стала носить туфли на невысоком устойчивом каблуке, а когда-то смело открытую шею стала прикрывать шелковыми шарфиками.

Мама тщательно соблюдала политес даже в семье, номинальным главой которой числился отец. Она лишь советовала и делала уточнения, которые впоследствии становились обязательными для всех. На самом деле, только став взрослым, я понял, насколько глубоко папе пофиг все вокруг. Он никогда ни с кем не спорил, а в случае, если от него требовалось решение, говорил: «Я подумаю». На самом деле думала и решала мама. Я считался с этим, когда был ребенком и подростком, небезразличный к тому, от кого зависят важнейшие вопросы моей жизни: куда я поеду летом отдыхать, какую куртку мне купят, пойду ли я встречать Новый год в свою компанию или буду умирать от тоски на семейном празднике. Когда я вырос, папин род занятий определил мой выбор вуза: Петр Никифорович, мой родитель, так здорово умел объяснять точные предметы, что с самого детства эти науки давались мне легко, и оценки у меня были только отличные. На самом деле я просто шел по пути наименьшего сопротивления: пока я не знал, чем по-настоящему хочу заняться в жизни, и просто нащупывал легкую дорожку. Мой младшенький по тому же пути не пошел: Виталик – гуманитарий до мозга костей, я даже не представляю себе, что он ответит, если его спросить, что такое синус или косинус. Я только знаю, что по точным дисциплинам удовлетворительные оценки в школьном аттестате он получил исключительно благодаря каким-то невероятным ухищрениям нашей вхожей во все кабинеты матушки. Но дело даже не в этом. Виталик по сути своей бунтарь, не желающий подчиняться никому, в том числе – а может быть, более всего – родителям. Он не признает никаких авторитетов, не желает мириться ни с какими ограничениями, даже более или менее разумными. У него в жизни существует только один ориентир – его желание. Хорошенький, как ангелочек, он одной своей очаровательной улыбкой заставлял окружающих мириться со всеми его закидонами и особенностями поведения. Потом, правда, появился второй ориентир, еще более четкий: это желание его жены Викуси. Но тут я опять пытаюсь забегать вперед.

В институте у меня сразу же появился друг, который вскоре стал закадычным и без которого я и шагу не мог ступить. Борька Старков. Мы подружились как-то в одну минуту, сразу почувствовав родство наших душ. Он с ума сходил от старого рок-н-ролла, целыми днями слушал «Мэднесс», Чака Берри и Элвиса. Мне тоже нравилась эта музыка. Борька затащил меня в секцию спортивного рок-н-ролла, она была единственной в городе, нигде и никак не рекламировалась, и я так и не понял, как мой друг вообще о ней узнал. Я подозреваю, что спортивного рок-н-ролла как дисциплины в те времена еще и в помине не было, во всяком случае, ни о каких соревнованиях и турнирах даже и речи не шло. Были просто сумасшедшая музыка, безбашенные танцы-выкрутасы, веселые, отвязные девчонки, которые с удовольствием разделяли наш умопомрачительный досуг. Потом уже, вспоминая эту секцию, я пришел к выводу, что наш тренер пусть и не являлся спортсменом, но равных ему в исполнении рок-н-ролльных трюков было еще поискать, и если бы перед нами все-таки ставили задачу где-то выступать и что-то завоевывать, то мы, скорее всего, не оплошали бы. Вторым нашим с Борькой увлечением стало хождение по пивным забегаловкам. Ничего, кроме пенного, мы в ту пору не употребляли, но и питье пива было не пьянством, а скорее ритуалом. Нашей тайной игрой, в которую мы никого не посвящали. Она в конечном итоге и определила мой выбор будущей профессии.

Игра была простая. Имелось три условия: пивное заведение не должно быть дорогим – это как раз не представляло сложности, ибо дорогими были только рестораны. Оно должно находиться в пешей доступности от политеха и наших домов, а жили мы, по счастью, недалеко друг от друга. И третье – оно не должно быть пристанищем местной алкашни. Точек, удовлетворяющих наши запросы, нашлось немного, и активнее всего мы посещали три из них. Во-первых, полуподвальный бар «Гномик», прозванный так в народе за то, что при входе имелось некое панно с изображением толстощекого карлика в остроконечной шляпе, который держал в одной руке пенящуюся кружку, а в другой – большого рака на тарелочке. Несмотря на сомнительные художественные достоинства произведения, вид довольного гнома неизменно вызывал у нас обоих обильное слюноотделение. В полуподвале всегда стоял тяжелый дух пивных закусок: копченой мойвы и скумбрии, который вперемежку с пивными парами пьянил еще до первого прикосновения к первой кружке. Кроме рыбы, в «Гномике» подавали и свиные шашлычки, если так можно назвать жаренные традиционным способом куски свинины, нанизанной на деревянные шпажки вперемежку с кольцами припущенного лука. В те времена промышленной свинины не было в принципе, поэтому те шашлычки я вспоминаю как деликатес, до того вкусными и сочными они были. Несмотря на тяжелый пивной и рыбный дух, просиживать в «Гномике» мы могли часами. Там стояли мощные деревянные столы и стулья под стать им, очень удобные. Поскольку посетители в бар в основном заваливались большими компаниями, маленькие двухместные столики были чаще всего в свободном доступе, и нам с Борькой никто не мешал. Официанты, привыкшие к нам, сразу вели нас куда нужно.

Другим нашим излюбленным заведением стала столовая «Гармоника», где пиво являлось основным пунктом меню. Там было светло и относительно чисто, на столах имелись вышитые скатерки, на раздаче к пиву давали вполне приличные сосиски, бутерброды с икрой мойвы или минтая и фантастический по своим вкусовым качествам капустный салат. Третьим нашим излюбленным заведением стала «Пирожковая», которая каким-то чудом сменила обанкротившийся вполне приличный ресторан на главном городском проспекте. В «Пирожковой» было не только пиво, там предлагали выпить кофе, какао и крепкий алкоголь, а кроме пирожков, подавали куриный бульон и салат оливье, но нас привлекало именно огромное меню пирожков с любыми начинками: печенкой, мясом, зеленым луком и яйцом, капустой, наперченной картошкой и даже рыбой. Обмен веществ у нас с Борькой был отменным, поэтому пирожки мы могли употреблять в любом количестве, тем более что на своих рок-н-ролльных тренировках все равно сжигали все подчистую. Особым достоинством «Пирожковой» оказалось соседство с музыкальным училищем, которое обеспечивало постоянное присутствие в кафе неземных эфемерных девушек в крепдешиновых и шифоновых платьях летом и розовых джемперочках зимой. В основном пианисток и скрипачек. Появлялись там совершеннолетние великовозрастные вокалистки, которые не отводили томных глаз от двух парней, а напротив, скользили по нашим заинтересованным физиономиям оценивающе, с любопытством, а то и с нескрываемым интересом.

Иногда мы забегали на ходу и в другие пивнушки, но все это было не то и уже почти совсем стерлось из памяти. А вот игру нашу я помню отлично, она заключалась в следующем. Как только мы обустраивались за столиком, начинали представлять, что бы мы сделали, будучи хозяевами данного заведения. Я предлагал меню, Борька – интерьер. В другой раз мы менялись ролями. Я даже помню тот вечер, когда я впервые осознал, что не просто играю…

Мы зашли в «Гномик», когда занятия уже закончились, а никаких романтических перспектив на ближайший вечер ни у кого из нас не имелось. Мы были не просто голодны, мы находились на грани обморока, потому что за весь день, проведенный в своем политехе, не удовлетворили изнывающие желудки ни одной хоть сколько-нибудь внушительной крошкой. Никаким фастфудом в те времена еще и не пахло, а шоколадки из ближайшего киоска не входили в наш с Борькой рацион. От терпкого духа копченой рыбы и пива у меня закружилась голова, друг не стал ждать, пока мы устроимся за столиком, обнял официантку, которая давно нас знала по именам, и попросил принести пива, хлеба и мойвы. Так мы рассчитывали утолить первый голод, а уж после первой кружки заказать сытные, сочные шашлычки. Когда официантка, которую я уже, конечно, не помню по имени, принесла по кружке и тарелку душистой жирной рыбы, мы включились в игру. В тот день меню придумывал я, мой друг предлагал интерьер.

Борькина концепция заведения выглядела так: все отмыть и отчистить, чтобы не было и намека на прошлые запахи. А вот деревянную мебель оставить, но, разумеется, новую, сделанную на заказ. На стенах развесить рыцарские гербы и щиты. Тогда мы еще не бывали за границей, не представляли себе, что такое чешские или, скажем, баварские рестораны, но мысли у моего товарища текли именно в этом направлении.

– Отсюда нужно убрать мойву и всю эту дурацкую скумбрию, – мечтательно заявил я, – здесь надо подавать жареные свиные ребрышки. Возможно, с картофельным пюре.

– Да уж, мойва воняет, от нее руки потом не отмоешь, – согласился Борька, открутив башку у рыбки и с наслаждением выдавливая из ее нутра весьма аппетитную икру, – это не для приличных людей. Не для ресторана.

– А вот если ту же рыбку положить на ржаной хлебушек, – продолжил я, – предварительно ее разделать, отделить хвост и голову… в общем, соорудить бутерброд, то будет совсем другое дело.

Помню, я даже наглядно показал, что имею в виду: вот он – квадратный кусок хлеба. А вот на нем рыбка… а вот тут, в уголке, икра, как украшение и весь цимес всего бутерброда. Выглядело весьма аппетитно.

Тогда я еще не знал, что через несколько лет на месте «Гномика» возникнет ресторан чешской кухни «Крумлов», и панно с пухлым гномом на входе заменит вид этого прелестного чешского городка. Ни одна из стен, ни одна плитка пола не сохранит и толики того запаха мойвы, который казался неистребимым на веки вечные. Что на кухне станут варить раков, жарить карпов и запекать утку с яблоками. И что свежее чешское пиво из бочек будет здесь так же популярно, как и «Бехеровка», ставшая едва ли не визитной карточкой заведения. И главное, что хозяином всего этого великолепия буду я.

Наши с другом попытки осуществить студенческие мечты совпали с окончанием пятого курса. Ни я, ни Борис не горели желанием работать по специальности. Если мой друг хотя бы на ранних периодах студенчества еще видел себя инженером и интерес к выбранной профессии у него ослабевал постепенно, то у меня его не было никогда. И в тот момент, когда я, как порядочный и послушный мальчик, защитил диплом, тем самым отдав родителям свой сыновний долг, я уже твердо знал, что ни на какое предприятие я работать не пойду. Шли 90-е, жизнь в то время стремительно менялась, все переворачивалось с ног на голову, рушились идеалы наших родителей, молниеносно и непонятно в какую сторону менялось государственное устройство. Было одновременно и страшно, и весело, и непредсказуемо. Несбыточные мечты могли в любой момент стать реальностью. А стабильность могла в одну секунду превратиться в прах. Все друг друга обманывали. Верхушка дурила народ, люди – друг друга. Все пытались урвать свой кусок, верить нельзя было никому. На этом фоне всеобщей головокружительной гонки за золотым тельцом нам с Борькой выпал шанс.

По иронии судьбы фортуна предоставила нам возможность испытать удачу в той самой «Пирожковой», которую на первых двух курсах мы глубоко уважали за пианисток и скрипачек, коих там усердно и зачастую весьма успешно охмуряли. Оказалось, что заведующей этого бессмертного заведения работала двоюродная сестра Борькиной мамы, которую он с самого детства и в глаза не видел и которая в момент возникновения юридической коллизии обратилась за советом к родственнице, имея в виду, что старший сын в семье, Борькин брат, успешный юрист. Он в то время только-только бросил свою практику в уголовном суде и открыл контору по регистрации малых предприятий, не успевал обслуживать всех желающих и расширял штат не по дням, а по часам. По счастью, мой друг в тот момент был дома и сумел разобраться в ситуации.

Приватизация в стране шла полным ходом, трудовые коллективы различных предприятий по тем законам получили преимущественное право выкупа и долгосрочной аренды занимаемых ими помещений. Предприятия общепита, которые часто объединяли по несколько точек в очень привлекательных местах, самыми первыми поучаствовали в этом процессе. За ними выстраивалась очередь из всевозможных торговых объектов.

«Пирожковая» входила в объединение «Предприятие общественного питания № 8». Коллектив провел общее собрание, соорудил из своих рядов ООО, которое и направило заявку на приватизацию и получение права долгосрочной аренды занимаемого помещения на 25 лет. Но тут все оказалось не так просто. ООО как преемник бывшего общепитовского филиала вместе с преимущественными правами получило и все долги, которые «Пирожковая» успела беспечно наделать за последние годы. Среди них были задолженности по налогам и по оплате съемного помещения, что делало заключение нового договора аренды практически невозможным. Одним словом, тетки, воспитанные в условиях советской торговли, совершенно не были готовы к тому, что им придется вести бизнес в новых условиях и отвечать по долгам. Они привыкли торговать принесенной в сумках водкой, лепить пирожки с самостоятельно купленной начинкой, мухлевать на всем, на чем только позволяла фантазия. Неоплаченные счета никого не беспокоили, потому что никто не мог предвидеть, что жизнь может измениться и повернуться к ним другой стороной. А между тем в прежних условиях «Пирожковая» существовать дальше не могла. На пятки теткам наступал предприниматель с более чем сомнительной репутацией по кличке Прохор, готовый либо погасить все долги нового ООО, либо дождаться, пока помещение освободят от хронического должника городские власти. Мы с Борькой предвидели, что сработаться с женщинами, воспитанными в худших традициях советской торговли, нам в любом случае не удастся, но другого варианта попасть в число учредителей вожделенного ООО у нас не было. Оставалось найти деньги на погашение долгов, а уж там… Нужную сумму мы нашли, она не была астрономической. Помню, мы тогда не раз удивлялись, почему торговки сами не скинулись и не завладели своим помещением без всяких там посторонних. Ответ был прост: не считали нужным тратиться. Они были уверены, что двух сопливых мальчиков, которые станут гордо именоваться директорами, надувать щеки и думать, будто они что-то решают, они разведут в два счета. Они просто не поняли, что жизнь изменилась, причем безвозвратно. Что в этой новой наступившей реальности уже никто не станет тратить деньги без конкретной перспективы их умножения.

С моей долей мне помог дед, папин отец. Ярый диссидент, он страшно радовался развалу СССР, с энтузиазмом принимал все перемены в обществе, кроме разве что разгула кровавого бандитизма, который ему сопутствовал. Дед не пропускал ни одного выпуска новостей, ни одной аналитической передачи, которые в изобилии появлялись в то время, с неистовой жадностью читал независимые газеты и готов был митинговать в стенах своей одинокой после смерти бабушки «двушки» до полной потери голоса. Он обрадовался, что мне представился случай попробовать себя в этой жизни, и легко пошел на шаг, которого от него никто не ждал, – продал часть своей уникальной коллекции редких марок.

О перспективе моего вхождения в число учредителей предприятия деду рассказал папа, и когда старик призвал меня к себе, он первым делом принялся жадно и подробно меня расспрашивать, с кем мне предстоит иметь дело и от кого зависит решение того ли иного важного вопроса. Редкие марки и старинные монеты появлялись у деда в результате хитрых и подчас нахальных манипуляций, которые он ловко проворачивал под самым носом у бдительных в то время «органов» и ни разу не попался. Дед умел делать деньги даже в тех условиях, когда без обладания должностью в определенной сфере это было практически невозможно.

– С Борькой можно иметь дело, – вынес свой вердикт старик, – он парень толковый, и ты его хорошо знаешь. А вот от торгашек вам придется избавиться любым путем. Подозреваю, что они считают вас немножко дурачками?

Дед подмигнул мне и с удовольствием взялся за очередной пирожок – я принес ему на дегустацию большой пакет.

– Дед, не налегай на пирожки, я тебя прошу, – взмолился я, – я принес тебе суфле и поджарку и хочу, чтобы ты попробовал.

– Это тоже делают в вашей «Пирожковой»? – спросил старик.

– Нет, это готовят в соседнем кафе, но оно скоро закрывается, обанкротилось, – стал объяснять я, – они будут продавать оборудование для блюд гриль, и повар их, соответственно, освободится, я хочу переманить ее к нам. Ты знаешь, какие там толпы в обед стоят за этим грилем?

– Почему только в обед? – уточнил дед.

– Потому что кафе стоячее, люди приходят туда не посидеть и приятно время провести, а сытно покушать в перерыв. Дед, ты бы попробовал, какое там все вкусное!

Дед съел половину говяжьего суфле под сырной корочкой и целую порцию свиной поджарки, сообщил, что объелся на неделю вперед, и сделал свое заключение:

– Повара переманивай, оборудование покупай, это очень вкусно. Денег я дам, но до поры до времени ты не должен никому об этом говорить. Я имею в виду, в нашей семье.

– А как я объясню, откуда у меня деньги? – несколько опешил я.

– Ну как вариант скажи, что деньги раздобыл Борька, а ты ему отдашь свою долю со временем, – пожал плечами дед, – правду скажешь, когда я умру. Если захочешь, конечно. Хотя про мою коллекцию знают, заметят, что кое-чего в ней не хватает, сами поймут.

– Как-то это не по-семейному, – скис я, – и вообще, я обманывать не очень умею, запалюсь рано или поздно.

– Таково мое условие, хочешь получить бизнес – молчи, – упрямо повторил дед.

– А почему? Просто чтобы понимать…

– Видишь ли, я еще жив. Вот когда умру, вы с Виталиком поделите все поровну, как полагается. А пока что я вправе распоряжаться своим имуществом по собственному усмотрению. Денег, как ты сам понимаешь, у меня нет. Придется кое-что сбыть. Но то, что я продам, я собирал долгие годы. Когда-нибудь вы все равно все это разберете и потратите, но пусть хоть что-то после меня пойдет в дело. В мое время этого было нельзя, теперь можно, мне будет приятно осознавать, что я когда-то рисковал во имя чего-то стоящего. А не ради того, чтобы Виталик все пропил… Он ведь продолжает гульванить, брательник твой?

– Как всегда, – подтвердил я, – веселится, но пока вроде без очевидных неприятностей.

– Пусть веселится, но не на мои деньги, – подытожил дед, – от твоего отца я, конечно, скрывать не буду, но мама пусть тоже остается в неведении пока. Виталик мальчик ветреный, но вроде не злой, а маме за младшенького может стать обидно и все такое… В общем, ты меня понял.

Виталик в то время еще учился в университете на факультете журналистики, хотя он вроде бы никогда не проявлял склонности к этой профессии. Жил он то дома, то вдвоем с приятелем на съемной квартире, из которой они в кратчайший срок устроили настоящий вертеп. У нас он главным образом отъедался и отсыпался, потом начинал скучать и улепетывал обратно в свое логово. Дед был прав по всем параметрам, начиная с того, что имеет полное право распоряжаться собственным имуществом по своему усмотрению, кончая прогнозами относительно Виталика. И хотя я чувствовал себя страшно неловко, условия деда я принял безоговорочно. Он продал часть коллекции и, вручая мне деньги, сказал:

– Я не старый жадный сумасшедший гном, не хочу сидеть на своих сокровищах до самой смерти. Я же достаточно налюбовался на них за свою жизнь. Я чувствую, что из тебя выйдет толк, ты имеешь хорошую идею, и у тебя достаточно ума и фантазии, чтобы превратить ее в реальность. У тебя все получится. А Виталик… Он мальчик неплохой, но без царя в голове. И слишком поверхностный, что ли… А еще он очень корыстный, ты пока этого не осознаешь, но он вам еще продемонстрирует, можешь не сомневаться. Он считает, что все ему должны, в этом принцип его жизни. Хотя не исключено, что это по молодости, может, он еще изменится…

Дед умолк, и мне показалось, что он чего-то недоговаривает и о своем младшем брате я не знаю чего-то, что известно моему деду. Но мне тогда разбирать по полочкам свои ощущения не хотелось, мной владело одно только желание – поскорее начать дело, о котором мы с Борькой мечтали столько лет.

Хотя мама относилась к нашему проекту с некоторой долей тщательно скрываемого ею скептицизма, но отказать в помощи, когда нам стало необходимо заручиться поддержкой в городском комитете по управлению имуществом, не смогла. Не так уж часто она использовала свои знакомства в администрации, в конце концов. Мы с Борькой прошли все необходимые процедуры, стали учредителями, я был избран на общем собрании директором, Борька – моим заместителем, распределение ролей мы предоставили жребию, хотя это и было пустой формальностью. Я, человек, который считал себя хозяином своей судьбы, который так справедливо считал, что начал и построил – пусть и за много лет, но своим трудом и с нуля, – собственный бизнес, я, так гордившийся своей удачливостью и предпринимательской прозорливостью, сейчас должен был ответить, возможно, на самый важный вопрос своей жизни. Я должен быть признаться хотя бы самому себе, что уже давно представляю собой человека, из которого весьма эффективно и прибыльно вьют веревки все мои близкие. Я совсем не такой, каким меня считают окружающие и кем я хотел бы считать себя сам, я должен был признать, что долгие годы не управлял своей жизнью, ею управляли другие люди. Я мог бы быть гораздо богаче. Я мог бы еще активнее расширять свой бизнес или путешествовать до изнеможения, я мог бы делать все, что захотел бы, если бы моя семья так ловко не затянула меня в свою паутину. Я помогал жене Рите, которая не всегда справлялась с управлением своим турагентством, постоянно спонсировал Виталика с его чертовой газетой, обустраивал жилье двоюродной сестры Наташи, оплачивал поездки в Европу для племянника – Артема, угрюмого и вечно недовольного мальчика, от которого нереально было услышать слово «спасибо», делал дорогие подарки жене брата Викусе, когда брат в очередной раз оказывался на мели, а жене «было надо». Я был всегда всем что-то должен. Я устал, но изменить ничего уже не мог.

В девяностых все было и сложнее и проще одновременно. Мы с другом четко знали, что все, что мы делаем, нужно нам самим. Борькина родственница, от которой поступило изначальное предложение по «Пирожковой», даже потеряв директорский статус, продолжала вести себя по-царски. В коллективе ее звали Султаншей, и ей это прозвище нравилось. Она по-прежнему занимала директорский кабинет, вызывала сотрудниц, орала на поваров и официанток, не очень церемонилась и с посетителями, если возникал какой-то вопрос. Как бы рано мы ни пришли на работу, оказывалось, что она уже отправила людей за продуктами, а когда мы пытались вникнуть в цены эти закупок, волосы у нас становились дыбом. Понятно, что Султанша вела предприятие к новым долгам. С нами она была медово-сахарной, без перерыва предлагала выпить и закусить, но очень скоро для нас с Борькой перестало быть секретом, что за глаза она называет нас в лучшем случае пупсиками, но чаще сопляками. Спиртное, которое официально приобреталось для продажи в зале, не продавалось вообще, но на столах у гостей всегда стояли бутылки. Бабы сначала потихоньку, а потом и практически открыто таскали в кафе свое спиртное и продукты, никого не стесняясь, пили на рабочем месте. Последней каплей стало проведение закрытого банкета, который по документам прошел в «ноль», но в реальности был настоящим полноценным мероприятием с закусками, водкой и горячими блюдами, для производства которых я на дедовские деньги купил-таки гриль в разоренном соседнем кафе. Мы с Борькой приняли решение и разрубили гордиев узел одним махом. Так быстро, как хотелось бы, не получилось, некоторое время длился скандал с причитаниями и угрозами, затем он вошел в фазу открытого противостояния, дошедшего до того, что мне намазали дерьмом дверь, а Борьке кинули через балконную дверь зажженный фитиль… Но мы выстояли. Уладили все юридические формальности и остались наконец одни. Мы набрали молодых официанток, одели их кокетливо и красиво, повысили зарплату поварихе, которую переманили у загнувшихся соседей, купили новую посуду, скатерти и занавески, повесили на стенах изящные бра, поставили цветы в кадках. До настоящего ремонта дело пока не доходило, для этого нужны были серьезные деньги, имеющиеся изъяны мы прикрыли нехитрым декором. Получилось очень уютно, к нам потянулся народ. На то, чтобы создать новую концепцию заведения и воплотить ее, у нас еще денег не находилось, предстояло еще поработать, но мы с Борькой уже думали и спорили, каким будет наше кафе, которое пока являлось… просто кафе. Это уже была не «Пирожковая», но нового названия мы пока не придумали. Как-то, будучи слегка навеселе, мы стали вспоминать, кто какие книжки любил в детстве, и название придумалось само собой. «Урфин Джюс», так мы назвали свое кафе, и неожиданно публике это понравилось, мы не пустовали ни утром, ни вечером. А через полгода мы заработали достаточно денег для того, чтобы начать освоение подвального помещения, которое наши предшественницы использовали только для банкетов. Прошла информация о том, что скоро ныне копеечные арендные ставки на городское имущество будут существенно повышены, и мы понимали, что близок тот день, когда мы не сможем содержать такое помещение, не используя его на полную катушку. В то время я работал как каторжный. Ел на работе, приходил домой как зомби, валился на кровать без сил и спал почти без сновидений. Я почти не тратил денег на себя, выматываясь до такой степени, что даже похудел на пять килограммов и в результате стал похож на скелет, несмотря на свою далеко не вегетарианскую диету. Работа меня по-настоящему увлекала, но имелась и еще одна причина, по которой я вел такой образ жизни. У причины было странноватое имя. Аля.

Идя в тот поздний вечер домой и вполне осознавая, что я едва не расстался с жизнью, я вспоминал о ней, девушке из своей далекой юности, как будто она еще не превратилась в призрак прошлого, как будто я боялся умереть, не увидев ее напоследок. Я не был уверен в том, что два выстрела, свист которых до сих пор стоял у меня в ушах, были произведены из пистолета, который хранится у меня дома. Но внутри меня все разрывалось, я не предполагал, я знал, что никакой другой пистолет выстрелить этой ночью просто не мог.

Мы познакомились с Алей на наших с Борькой рок-н-ролльных мероприятиях, которые не знаю как правильно назвать – тренировками или уроками. В общем, там, где мы отрывались по полной и получали колоссальный заряд бодрости и энергии. Наше посещение этих занятий не было никаким образом связано с поиском романтических приключений, поэтому к своим партнершам я не особенно присматривался. В клубе не существовало постоянных пар, и мы постоянно менялись партнершами. Мне одинаково нравилось отжигать со всеми девчонками, потому что все они были живыми и источающими энергию, и каждая излучала какую-то свою. Мне даже нравилось менять партнерш, но объяснение тому имелось не кобелиное, а сугубо спортивное. Рок-н-ролльщицы у нас все были как на подбор – длинноногие, упругие, гибкие, и все же они делились на два класса: стильные девочки и спортивные. Последние имели соответствующую подготовку и вытворяли такие чудеса, что не каждый мальчик мог соответствовать их возможностям. Не то чтобы они так уж любили рок-н-ролл, просто получали так определенную разрядку: рядом не было тренера, который унижает и орет, не существовало нормативов… В общем, полная свобода и откровенная демонстрация возможностей своего тела. Спортсменки часто приходили к нам ловить парней для секса, реже для романтики. Аля относилась ко второй группе девушек. Она очень хорошо знала музыку и прекрасно ее чувствовала, начав танец, она входила в него не только телом, но и душой. А то, в чем она уступала спортсменкам, она легко компенсировала за счет своей природной артистичности, грации и отвязной «рок-н-ролльности», которой не мог бы научить ни один тренер, особенно спортивный.