Текст книги "Разоренное гнездо"

Сколько времени я провел тогда в подвале? Я шарил в глубинах сейфа снова и снова, освещал фонариком каждый миллиметр, но что это могло изменить? Надо было смиряться с действительностью и решать, что делать дальше, а это оказалось самым трудным. Тяжело дыша, я рухнул на пол, не пожалев своего любимого плащика «Хьюго Босс» и попытался систематизировать свои мысли. Не получалось. Я понимал только одно: я не хотел вмешивать посторонних в свою жизнь, даже если эту жизнь твердо вознамерился оборвать кто-то из моих родных. Размышления о членах семьи вызвали острый приступ обиды и горечи. Сколько моих сил, труда и денег – в конце концов, почему я должен сбрасывать это со счетов – потрачено на каждого из тех, кто жил со мной под одной крышей! Сколько своих собственных фантазий и представлений о жизни и ее устройстве я благополучно похоронил в угоду членам семьи! И что я заслужил в итоге? Пулю в башку? Меня внезапно накрыла такая мощная волна обиды, что я вскочил на ноги и стал шарить по карманам в поисках телефона. Надо звонить Борьке, покушение можно раскрыть только по горячим следам, а без его помощи в полной темноте мне не справиться. План, который лихорадочно формировался в моей голове, был такой: обойти все квартиры, собрать всех, кто есть дома, в одном помещении, и заблокировать там. В это время провести обыск всех квартир с целью найти пистолет. Борька будет сторожить домочадцев, а я – искать оружие. Если кто-то в это время придет с улицы, того тоже нужно будет обыскать и запереть вместе с остальными. И ведь я настолько поверил в эффективность этой ахинеи, что чуть не позвонил другу и не облажался по полной программе. Слава богу, какой-то внутренний тормоз придержал мой палец от нажатия нужной кнопки на айфоне. Боже, какой только бред не лез тогда мне в голову!

Особнячок, который оказался в собственности у моего старинного друга Борьки и который мой приятель захотел поменять на одно из моих помещений, не давал Рите покоя с самого первого взгляда. Объехав к тому времени пол-Европы и насмотревшись там на всякие милые городские особнячки, она мечтала, чтобы ее дом был расположен в центре города, чтобы на первом его этаже располагалось нечто такое… Нет, не ресторан, ибо будет шумно и не избежать проникновения в жилые помещения запахов кухни. Может быть, магазин или салон? И не какой-нибудь там… ей хотелось чего-то изысканного, – например, чтобы в первом этаже располагалась художественная галерея, а на втором жили мы. «А почему бы не офис турагентства?» – спросил я как-то Риту, но она даже говорить об этом не захотела. Еще чего не хватало! Жить и работать в одном месте – это же тюрьма какая-то. Пока мы размышляли, я таки совершил с Борькой обмен. У меня было достаточно денег, городской особнячок мне был не нужен, но в какой-то момент Ритка все-таки меня утолкала: загородный дом мы построим потом, если он вообще нам понадобится, а сейчас будем жить, как городская знать в предыдущие века! Примерно такие рассуждения я слушал с утра до ночи, пока окончательно не сдался. Однако Рита не могла себе представить, что дальше все возьмет в свои руки моя Ксения Алексеевна.

Когда мама узнала об особнячке, ее прорвало. Папа в последнее время сильно сдал, он плохо ходил, у него болели суставы. У самой Ксении Алексеевны в то время обнаружили диабет, стаж его пока был маленький, требовалась только строгая диета и минимум таблеток, но мама безрадостно смотрела в будущее и, опуская глаза, рисовала нам страшные картины своего завтрашнего дня. Словом, нагнетала обстановку как могла. Не понадобилось много времени, чтобы понять ее мысль: никакой галереей, офисом, магазином и уж тем более рестораном такой прелестный особнячок поганить нельзя. Это будет страшное преступление против истории городской архитектуры, которую местные власти не хотят и не умеют сохранять. Дальше – больше. Не успел я понять, куда она клонит, как мама завела песню о том, что наш младшенький, наш милый, талантливый мальчик Виталик ведет беспорядочный образ жизни. Он уже несколько раз влипал в неприятные ситуации, и за ним нужен постоянный присмотр. Папа не столь современен и бодр, чтобы оказывать влияние на своего сына, сама Ксения Алексеевна просто не знает, в какой плоскости искать необходимые аргументы, а вот я… С моим опытом в организации бизнеса, с моей дисциплинированностью, моим авторитетом на работе и в семье… В общем, по ее мнению, я вполне годился на роль устроителя семейной идиллии, и постепенно мама подвела к тому, что нам всем следует жить вместе. Не одним большим цыганским табором, конечно, ведь у каждого своя семья, подрастают дети. Старикам нужен покой, молодежи – развлечения, хотя и под контролем взрослых, одним словом, у каждой семьи своя жизнь. Но ведь и квартиры в новом доме будут у всех свои. Никто не предлагает жить одной огромной коммуналкой! Ни в коем случае! Просто в какие-то моменты жизни начинаешь понимать, что семья – это главное. Важнее ее в нашей жизни ничего нет. Таковы были рассуждения мамы, которые она выдавала порционно, не обрушивая их на меня сразу, а проедая мне мозги целенаправленно и планомерно, останавливаясь, когда я начинал оказывать сопротивление, и начиная новую атаку после того, как я остывал.

Педалирование Ксении Алексеевны по части Виталика, признаться, начинало мне надоедать. Мой младшенький давно вырос и превратился во вполне самостоятельного и отвечающего за себя мужчину. У него не все было ровно, но кто, собственно, разрабатывал критерии? У каждой судьбы свои изгибы, в конце концов. Когда Виталик окончил журфак, стало окончательно понятно, что журналистом он никогда не будет. За все время своего студенчества он не написал ни строчки ни в одну газету, практику проходил в каких-то пресс-службах, где угодно, но только не в СМИ. Когда я только начинал свой бизнес, у меня появился приятель, успешный журналист нашего местного телевидения, и я решил попросить его «попробовать» нашего Виталика. Как раз надвигалось лето, время практики, Виталик оканчивал четвертый курс университета – самое время думать о будущей работе. Или хотя бы о сфере, в которой себя мыслишь: телевидение, печатное СМИ, связи с общественностью… Тогда выбор был не особенно широк. Я предложил брату связать его со своим новым знакомым. На что Виталик в искреннем недоумении выпучил глаза.

– Зачем? – только и спросил он.

– Как зачем? – пожал я плечами в ответ. – Ты же через год станешь дипломированным журналистом. Ты же хочешь работать по специальности?

Виталик только усмехнулся.

– Подожди, ты хочешь работать журналистом или это просто диплом ни о чем?

– Странные у тебя какие-то понятия, – ответил мне брат. – Почему ни о чем? Допустим, журналистом я не буду, да я и не мечтал, я не особо хорошо пишу. Но ты тоже не повар, а в ресторанном бизнесе очень даже хорошо себя чувствуешь, правда? Почему бы и мне себя не попробовать? У тебя же все вышло, почему у меня не может получиться?

Виталик подмигнул мне, озорно, почти по-детски, и я ему поверил. Виталик не умел писать, не пытался попробовать себя на экране или в радио эфире, но он любил медиасферу, в ней он чувствовал себя как рыба в воде. В конце концов, он, наверное, был прав: когда я открывал ресторан узбекской кухни, я не умел не то что профессионально, но даже и сносно приготовить плов. Но ведь этого от меня и не требовалось, этим занимался специалист.

Впрочем, мой брат отнюдь не торопился определяться с тем поприщем, на котором он хотел бы реализовать свой профессиональный потенциал. Из разговоров с ним я быстро составил себе представление о том, к чему он стремится: он хотел приличной должности, щедрых, не считающих деньги и не требующих в них отчета спонсоров, свободы действий, расслабленного графика рабочей жизни. Но соединить все это на одном месте не получалось. Сначала Виталик польстился на должность начальника пресс-службы в крупной корпорации, где были и хорошая зарплата, и престижная запись в трудовой книжке, но и речи не шло даже о хотя бы относительной свободе действий и рабочего графика, ибо в коллективе царил дух непримиримого соперничества, а жестокие правила служебной иерархии возводились в культ. Борьба за бонусы и надбавки выливалась в ежесекундное наблюдение за действиями каждого сотрудника, все друг друга подсиживали и ненавидели. Долго Виталик там не продержался, а на мои вопросы только огрызался, напоминая, что мне не приходится вставать в семь утра и нескончаемый, нудный рабочий день терпеть крыс, которых хочется пришлепнуть. Я пытался объяснить ему, что я могу более или менее свободно распоряжаться своим рабочим временем, брать отпуск, когда хочу, и ни от кого не зависеть, только потому, что все это я организовал сам. Но в созданном мною предприятии такой широты маневра больше не имеет никто, и точно такая же система координат будет у любого предпринимателя. За все, что я могу себе позволить, я плачу высокую цену – я рискую. Ежедневно, ежеминутно. Когда беру кредиты, когда даю завуалированные взятки, когда просчитываю и мониторю потребительские вкусы. Я рискую, поэтому я имею право себя вознаграждать. Если я хочу поощрить кого-то еще, то такое решение опять же я принимаю сам. Виталик понимал, но не смирялся.

Найти денежных спонсоров Виталику все же удалось, но и там оказалось не все так просто. Нувориши, внезапно и сказочно разбогатевшие в начале нового века, массово рванули в политику, и приобретение собственных СМИ для них стало не только необходимым инструментом продвижения, но и особым шиком. Каждый считал, что настоящий пацан должен владеть не только заводами и пароходами, но и газетами. Эти ребята легко скупали акции местных телеканалов, открывали собственные радиочастоты и учреждали газеты. Но оставались в политике не все: одни просто теряли к ней интерес, не получив желаемых дивидендов, другие доверху упаковывались купюрами и по-быстрому отваливали за рубеж, чтобы оградить себя от перспективы попасть в иные, не столько отдаленные и благоустроенные места. Третьи как раз там и оседали, и уже не до газет им становилось. Кто-то закреплялся в политике, но их было не так много, и они очень серьезно ограничивали круг посвященных и приближенных лиц. Виталик попал сначала к одним, потом к другим и уже практически отчаялся, но тут одна финансово-промышленная компания приобрела франшизу популярного федерального еженедельника, куда моего Виталика пригласили на руководящую работу. В принципе, это место было как раз для него. Виталик не писал сам, но зато хорошо ориентировался на медиарынке и знал, чем привлечь публику.

Когда умер наш дед, я добровольно отказался от дележа той части наследства, которая была выделена нам с Виталиком, а именно от квартиры, которую предстояло продать, а деньги поделить между нами с братом. У Виталика уже имелась семья, жилье дорожало с каждым днем, ему надо было вить гнездо, и я уступил сам, без просьб с чьей-то стороны. Просто по-братски. Я думал, младшенький обрадуется, но он почему-то продемонстрировал иную реакцию.

– Я так и думал, что с бизнесом тебе помог дед, – сказал он на поминках так тихо, чтобы никто не слышал, – иначе бы ты не отказался от квартиры, правда, братишка?

– Отказался бы, – не согласился я, – я старше и уже успел что-то заработать, а ты пока еще нет. Тебе нужнее.

– Только не надо строить из себя мецената, – огрызнулся Виталик, – ты просто испытываешь чувство вины, что тогда дед тебе помог втайне от всех нас, и теперь ты в шоколаде, а я, как ты сам заметил, еще нет. Тебе просто стыдно еще и на эту хату руку наложить.

В тот день, вовсе не предназначенный для ссор и споров, мы не поругались, но появилась некая трещина в наших отношениях. Получалось, что я и правда пытаюсь выглядеть благодетелем, а Виталик чувствует себя при этом оскорбленным. Мне этого не хотелось, я дорожил отношениями с ним, но трещина все же залегла, он перестал первым звонить мне, на свои дни рождения всегда оказывался где-то в отъезде. Мы по-прежнему встречались у родителей и у меня в ресторанах на праздники, я был на крестинах его сына Артема, но прежняя близость стала улетучиваться.

Когда мама завела разговор о том, чтобы собрать нас всех в одном особняке, я сначала яростно сопротивлялся, но постепенно она закладывала мне в сознание мысль о том, что это может вновь соединить нас с братом. Я не знаю, на что рассчитывала мама, но у нее с Виталиком давно все пошло наперекосяк, и я подозревал, что она сама хочет вновь сблизиться с ним и наладить отношения. Наш Виталик всегда был красивым парнем. У него ровные белые зубы, большие влажные карие глаза, темные, вьющиеся крупным локоном волосы, которые он всегда носил длинными, потому что понимал, засранец, как красиво они оттеняют его длинную шею. В юности и молодости у него было худое лицо и впалые, слегка недобритые щеки, что придавало его облику какой-то бунтарский и романтический вид. Ко всему этому он высок ростом и чертовски гибок от природы. Девушкам он не мог не нравиться. Как сказала мне когда-то одна из обманутых им подружек в минуту пьяной откровенности, «сексуальность струится из него потоком». С возрастом братишка, конечно, изменился, посолиднел и окреп силуэтом, но все равно остался таким же плейбоем и красавцем, каким был в юности.

Когда Виталик привел на Новый год за общий семейный стол свою невесту Викусю, мы все были в шоке. Но если папа отошел от потрясания довольно быстро – ему вообще все до лампочки, а я предпочел держать свои оценки при себе, то мама чуть не заболела. Хотя на сей раз маму можно было понять – лицезреть у себя в доме этакую Чиччолину оказалось бы по силам не каждой чопорной даме, получившей воспитание в строгие советские годы.

Я не ханжа, мне в общем и целом нравятся яркие женщины, но в Викусе все присутствовало с таким явным перебором, что воспринимать ее всерьез было просто невозможно. Когда она вошла, я, признаться, оторопел. Хорошо еще, что тогда у нас в гостях не было Борьки, иначе мы с ним, боюсь, не удержались бы в рамках приличий. Если б посмотреть на нее тогдашнюю из сегодняшнего дня, любой сказал бы – девушка явно переборщила с силиконом. Но в том-то и дело, что в те годы за силиконом еще не бегали, как в парикмахерскую. Фокус Викуси заключался в том, что с виду она была силиконовая, но при этом совершенно натуральная! Сиськи у нее были не меньше чем пятого размера, хотя росточек ее явно недотягивал и до 160 сантиметров. Упаковано все это богатое добро было в некую обтягивающую леопардовую штуку с очень глубоким декольте, из которого соблазнительно выглядывали кружавчики черного лифчика. Лицо Викуся разрисовала на манер боевой индейской маски: брови своей формой, может, и были бы хороши, если бы не выглядели столь явно и жирно нарисованными, на щеке чернела карандашная мушка, ресницы опускались и поднимались, как крылья бабочки. Единственной данью природе был их черный цвет. Губы Викуся не накрасила, ее обширный рот жил, казалось, своей отдельной жизнью: губы были настолько объемными и пышными, что наводили на мысль о негритянских корнях в происхождении девушки. Сегодня никто не поверил бы, что она не впрыскивает в них изрядные порции. Волосы Викуся вытравила до такой степени, что их истинный оттенок не смог бы, наверное, определить и эксперт-криминалист. На ней были обтягивающая черная мини-юбочка, мелкосетчатые колготки и уже упомянутое мною чудовищное леопардовое чудо-декольте. В ложбинке между огромных грудей терялся нательный крестик, что мне показалось уж совсем кощунственным – цепочку можно было бы сделать и покороче.

Когда при виде братишкиной невесты, которую легко было спутать с порнодивой, мы все многозначительно замолчали, Виталик зарделся от гордости: он действительно считал, что приобрел редкую красавицу, производящую на всех потрясающее впечатление. Мама отошла последней из всех нас. Оправившись от первого шока, она попыталась разговорить Викусю, но тут выяснилось, что наша будущая родственница не дружит с устной речью. Когда ей задавали вопрос, она только закатывала глаза, и когда мы не могли понять, что это значило, ее переводчиком становился Виталик. Именно от него мы и узнали, что Викуся собирается стать дизайнером одежды (то есть нигде не учится и не работает) и что она очень серьезно относится к будущей профессии. И вскоре Викуся действительно подтвердила свои намерения, когда стала таскать Виталика по европейским курортам и столицам, чтобы вывезти оттуда максимальное количество шмоток, доступное ему по деньгам. Для изучения, конечно. И приобщения к будущей профессии.

Никто тогда не сказал Виталику ни слова. Это была его личная жизнь, и семья не считала себя вправе в нее вмешиваться, но маму явление Викуси надолго выбило из колеи. Ей было безумно стыдно за свою невестку: та не прочитала за свою жизнь и двух книг, не могла поддерживать никакие разговоры, даже если их темы были, казалось, несложными для ее понимания. У нее вдобавок ко всему прочему были дефекты речи: она не выговаривала некоторые буквы. Мама мечтала не о такой невестке для любимого младшенького сынули, но я в глубине души даже злорадствовал: вот до чего ты, милая, доруководилась. Когда в семье брата родился мальчик, Ксения Алексеевна немного успокоилась: в конце концов, чтобы иметь доступ к внуку, с наличием странной невестки так или иначе приходилось мириться.

Я понял, что на особняк мама возлагает большие надежды в плане обобщения и воссоединения семьи, потому как Виталик, в отличие от меня, к родителям наведывался нечасто. Причиной тому, конечно же, была Викуся, которая чувствовала себя в доме неуютно, и я подозреваю, что еще больше, чем мамино настороженное отношение, ее бесило снисходительное покровительство моей супруги. А Рита, несмотря на мои строгие предупреждения, все-таки обожала поддевать жену Виталика и никогда не отказывала себе в удовольствии построить общий разговор таким образом, чтобы подчеркнуть Викусино невежество. Поэтому когда мама в очередной раз завела песню про заселение в особняк общим семейным кланом, я ответил: «Хорошо!» При этом я был абсолютно уверен, что ни Виталик, ни его жена ни за что и ни при каких обстоятельствах не согласятся жить с нами со всеми большим цыганским табором. Брат слишком ценил самостоятельность, и я предполагал, что он не захочет, чтобы родители были в курсе особенностей его времяпрепровождения, которые так и не изменились с его буйной молодости. Алкогольные гулянки и полуночное шатание он из своего расписания так и не вычеркнул, даже став семьянином и отцом. Я считал, что нигде не работающая, праздная, недалекая Викуся уж тем более не согласится быть постоянно на виду у нашей семьи. Но неожиданно оказалось, что я сильно ошибался.

Викуся, как я уже сказал, нигде не работала, хотя попытки устроиться, надо отдать ей должное, когда-то предпринимала. Вернее, Виталик, используя свои многочисленные знакомства, свел ее с какими-то предпринимателями, у которых была сеть магазинов одежды. Викуся пошла на работу, но очень быстро выяснилось, что, кроме элегантного забрасывания ноги на ногу, когда она опускалась в кресло, и демонстрации изысканного маникюра при столь же утонченном курении, она не очень представляет, что еще она может делать в салоне модной одежды. А работы там было хоть отбавляй. Заказывать и принимать товар, отсортировывать брак, проводить скидочные кампании, работать с недовольными покупателями и их жалобами. Словом, рутинные дела, к которым Викуся оказалась не готова. Ее это не интересовало. После месячного неудачного опыта в том бутике больше на работу она устроиться не пыталась, насколько мне известно. У Викуси было своеобразное отношение к семейным ценностям: она дорожила своим положением замужней дамы – кто-то же должен был ее кормить, одевать и возить на курорты. Видимо, она ответственно относилась к своим супружеским обязанностям, хотя на интимные темы мы с братом никогда не разговаривали. В остальном семейная жизнь ее тяготила, она мешала ее распорядку дня. Викуся просыпалась не раньше одиннадцати, и когда Артемка стал подрастать, а впереди замаячила школа, это стало серьезной проблемой. Кому-то же надо кормить ребенка и водить его на уроки в такую рань. Викуся не умела готовить и принципиально не хотела учиться. Не то чтобы ей было все равно, что употреблять в пищу, отнюдь – аппетит у нее был волчий, несмотря на свой кроличий вес и субтильность, она могла съесть за ужин несколько полноценных порций. Просто ей не нравилось возиться на кухне: резать, чистить, потом мыть посуду… Она предпочитала кормить сына фастфудом, и уже к восьми годам мальчик стал постоянно жаловаться на боли в желудке. Мама готовила ему варенье из облепихи, заставляла Викусю регулярно добавлять его внуку в чай, только тем мальчишка и спасался. Виталик тоже устал от постоянного кормления чем-то покупным, и когда ему становилось невмоготу, он приходил ко мне в ресторан, просил ухи, или являлся к маме на борщ. По тому количеству, которое он мог съесть за один присест, становилось понятно, как редко ему выпадает простое домашнее счастье – полакомиться пусть и бесхитростной, но любовно приготовленной на собственной кухне едой. Так и вышло, что оба супруга увидели в соседстве с бабушкой выход из положения. В них обоих вспыхнула надежда, что Ксения Алекеевна будет кормить Артема завтраком, пока Викуся спит, а потом обедом, пока его мамочка посещает магазины и проводит время перед телевизором. И все это время она будет натаскивать его по языкам, что очень полезно в любом возрасте. От деда тоже могло быть много пользы: никто не умел так просто и доходчиво объяснять точные предметы, с которыми Артемка как раз испытывал большие затруднения, как наш Петр Никифорович. Так и вышло, что «интересы Артема» стали решающим фактором в семье моего брата. Переселение под общую крышу оставляло свободу маневра для каждой семьи – никто не собирался жить в одной квартире, у каждой семьи была бы своя, а некоторые ограничения этой свободы компенсировались бы постоянным наличием горячих завтраков и обедов, которые должна была обеспечивать мама. Моя Ксения Алексеевна не сразу поняла, что из нее пытаются сделать всеобщую кухарку, а когда скумекала, было уже поздно. Решение приняли, я совершил сделку по обмену своей недвижимости на особняк, мы провели грандиозный семейный совет, распределили квартиры и начали ремонт. Вернее, употребление множественного числа здесь, конечно, не совсем уместно. Разумеется, основные траты легли на мои плечи. Предполагалось, что квартиры переселяющихся в особняк родственников будут проданы только тогда, когда нам всем уже будет где жить. А до того мне приходилось решать финансовую составляющую глобального семейного вопроса в одиночку. Хотя на совете мы постановили, что каждый вносит вклад в обустройство своего жилья в соответствии со своими амбициями, мне приходилось постоянно платить сверх запланированного, иначе ремонт мог затянуться на многие годы. У родителей не имелось доходов, которые могли бы покрывать неожиданно возникающие траты, братишка был погружен в постоянные финансовые проблемы своего учреждения. Так что платил все равно я. Кстати, о Виталике и его «учреждении», как я коряво выразился. Вопреки моим ожиданиям, брат перестал прыгать с места на место и закрепился на той работе, о которой я уже упоминал. Бизнесмены, к которым он прибился, делали последовательные шаги в местной политике, и газета им все еще была нужна. Одна беда – они не хотели вкладывать в ее развитие никаких денег. То есть они хотели, чтобы их воспринимали как людей с собственными медиавозможностями, но чтобы это ничего им не стоило. Вначале все шло еще не так плохо, но со временем, когда рекламный рынок стал сдвигаться в сторону интернета, начались проблемы. Виталиковы боссы ставили вопрос так: не можешь работать – уходи, можешь – работай, но деньги клянчить не надо. Даже мне было понятно, что эта постановка неправильная. Относиться к СМИ как к бизнесу можно только в том случае, если это он и есть. То есть дело, требующее первоначальных вложений. В любом другом случае это только политический инструмент, который требует постоянных дотаций. Но братишкины партнеры вкладываться не хотели, на каждый возникающий в ходе производства газеты долг реагировали, ожесточенно скаля острые зубы. И Виталик стал бояться лишний раз соваться к ним с проблемами предприятия, он считал, что если учредители откажутся от его услуг, он потеряет свою профессиональную репутацию навсегда. А не хотелось: Виталик развивал свой еженедельник шаг за шагом, делая, даже на мой непрофессиональный взгляд, все очень правильно. Пусть он не стал журналистом, но медиаменеджер из него все-таки получился. Он собрал команду крепких профессионалов, последовательно развивал сайт, постоянно генерировал какие-то интересные идеи. А между тем перетекание рекламного рынка в Сеть стало уже неотвратимым. У официальных печатных СМИ, каковым был еженедельник, которым руководил мой брат, остались только два источника дохода – непосредственно продажи газеты и государственные контракты, то есть информационное сотрудничество с органами власти. Для этого нужно было делать хорошую читабельную газету, при этом ухитряться не ссориться с властями и стараться не выпрыгнуть из нищенского бюджета дотаций, до которого снисходили учредители. Это было очень не просто. Стоит ли упоминать, что при возникновении малейшей проблемы Виталик бежал ко мне?

– Слушай, Джексон, мне нужно срочно полторы сотни отдать в типографию, а то перестанут печатать… Мои не дадут, можно даже не подходить. Вернее, я уже пробовал. Но там так: есть бюджет, крутись в его рамках. А как мне крутиться, если типография подняла цены, бумага дорожает не по дням, а по часам?

Или так:

– Джексон, надо перехватить копейку, налоговая счет арестовала, а мне нужно на бюджетные счета вносить залоги за госконтракты. Не внесу – все, до свидания, мы можем закрываться. Не будет госконтрактов, не будет ничего.

Дальше начиналась его длительная и чаще всего вполне обоснованная жалоба на неправильное устройство медиапроекта, который хотят заставить жить в рамках бизнеса, но по каким-то совсем далеким от того законам. Мог ли я в таких случаях отказывать своему брату? Конечно нет. Я всегда находил, чем ему помочь, хотя был против такого попрошайничества. Я считал, что ему нужно раз и навсегда принципиально решить вопрос финансирования газеты с учредителями, он со мной соглашался, но никак не мог осмелиться. Я даже пригрозил ему как-то, что оформлю свои взносы и стребую с его работодателей долю участия в проекте. Но, увидев округлившие в неподдельном ужасе глаза брата, сказал, что просто пошутил. И, конечно, продолжил дальше ему помогать. Сколько денег перетаскал из моих ресторанов Виталик на свое печатное детище, не дав бухгалтеру поручение, я уже и не вспомню.

Вот так несколько лет назад мы все оказались под одной крышей. Папа был рад, он получил в лице Артемки покорного ученика, который предпочитал дедушку строгим и занудным репетиторам и потому тоже быстро стал еще одной заинтересованной стороной. Кроме того, Артем теперь с большим удовольствием потреблял бабушкины блины, салатики, супчики и паровые котлетки. Мама, поняв, какую роль отвел ей в семейном предприятии младший сын, сначала пыталась бунтовать, но потом смирилась: в конце концов, ребенку нужно правильное питание, братья живут в полном мире и согласии, благодаря мне у Виталика вроде бы нет проблем на работе. А на невестку не обязательно обращать внимание. В конце концов, какое она имеет значение? Маме понравилось быть незаменимой, она ушла на пенсию и вместо тягостного безделья получила главенствующую хозяйственную роль в большой семье. В общем, кое-как она приспособилась. Об эмоциях и чувствах Викуси можно было только догадываться, но, видимо, она тоже всем была довольна. Ей никто не мешал, все было в порядке.

По-настоящему меня удивила моя Рита. Идея с городским особняком принадлежала ей, она долго присматривалась к потенциально привлекательным для нее зданиям, даже хотела сподвигнуть меня купить квартиру на втором этаже в уже отреставрированном двухэтажном жилом доме исторического значения. Но квартиру, которую она вожделела, купили буквально за день до нас. Рита целенаправленно, хотя и аккуратно проедала мне мозги на предмет того, что отдыхать нужно за городом, но жить – только в центре, и желательно в таком месте, где вся инфраструктура будет «под рукой». Она выклевала мне печень своими юношескими фобиями, от которых, как я подозревал, на самом деле уже мало что осталось. Она подвела меня к этому решению по всем правилам, которые ведомы только очень умной женщине, умеющей ловко и незаметно манипулировать своим мужем. И когда Борька предложил мне этот обмен, я уже почти не думал. Нужно было видеть лицо Риты, когда она узнала, что такое в принципе возможно! Но я вовсе не подозревал, что жена может согласиться с идей создания этакого «дворянского гнезда». Как я уже говорил, она хотела, чтобы на первом этаже особняка мы открыли небольшую галерею, в которой продавали бы работы модных художников. Были у нее и какие-то другие идеи, я уже не помню, какие именно, но о том, чтобы соседствовать с родственниками, если я не ошибаюсь, она и не помышляла. Я вторично предложил ей перевезти ее агентство в первый этаж особняка, но встретил решительный отказ.

– Буду я как старая барыня на вате, – фыркала Рита, – на втором этаже жить, на первом работать. Нет уж, уволь.

Свою мечту о собственном турагентстве Рита реализовала в полной мере. Она сняла офис недалеко от дома, с таким расчетом, что ей не было необходимости пользоваться автомобилем и стоять в дневных пробках. К тому же днем, за обедом, она любила выпить бокал-другой сухого вина, и поэтому садиться за руль старалась только в случае крайней необходимости. Офис был на первом этаже добротного жилого дома, на оживленной улице. Она обустроила его в соответствии со своими вкусами: мебель там была не слишком дорогая, но очень удобная, на стенах красовались элегантные бра. Офис украшали трофеи из разных стран: картинки в деревянных рамках, купленные на Майорке, несколько пейзажей, приобретенных на Монмартре, статуэтки из муранского стекла, у диванов стояли деревянные идолы, привезенные с Кубы, и изящные греческие вазы. Кабинет Риты стал воплощением ее мечты: небольшой, но очень уютный, с просторным диваном, журнальным столиком и двумя креслами, с огромным рабочим столом и шкафами для бумаг, в одном из которых моя жена ловко замаскировала бар. Рита была уверена, что хозяйка даже не раскрученного бизнеса может позволить себе некоторую долю сибаритства: заказывала на обед тонкие блюда, пила итальянские вина. Она жила в полной уверенности, что если что пойдет не так, ей есть, у кого просить помощи. И она не ошибалась, я всегда оказывался рядом с очередным любезно предоставленным финансовым вспомоществованием.