Текст книги "Личность и общество: проблема социально-духовного взаимодействия. Монография"

Самореализация личности как цель духовной социализации

Истинный общественный прогресс – в большем и большем единении людей.

Л. Н. Толстой

Желание служить общему благу должно непременно быть потребностью души, условием личного счастья.

А. П. Чехов

Способность к целеполаганию, т. е. самостоятельному формулированию, определению, постановке цели – одна из ключевых субъектных способностей человека. Данная способность возникает и развивается в рамках самодеятельности личности и составляет как бы продолжение ее свойства к самоопределению. Тем самым индивид как бы самоуполномачивает себя действовать в строго определенном направлении. Раскрывая суть самоуполномачивания, С. З. Гончаров отмечает: «Самоуполномочивание – это «нерв», «душа», важнейший и весьма тонкий момент новаторства. Оно возникает тогда, когда субъект проникается общественным интересом, рассматривает свой интеллект (разум, волю, чувства) как равноценную частичку общественного интеллекта, доверяет своему разуму и своей совести и тем самым осознает себя равноправным началом («начальником») всего нового и общеинтересного для других» [46, с. 12].

Продолжая исследование субъектности в современных условиях, этот же автор пишет: «В самодеятельности субъект устремлен на обновление и развитие творческих сил путем выхождения за границы уже достигнутого, которые и осознаются им как подлежащие преодолению, а не как «священная грань». Такое выхождение осуществляется путем разрешения противоречия между репродуктивным и продуктивным. Это созидательное противоречие есть «локомотив» творчества, оно импульсирует субъекта к обновлению схем действия, обобщения и мышления, формирует индивидуальность, неравную себе самой, способную к новым вариантам самореализации» [47, с. 14].

Мы привели два фрагмента, один из которых касается самоуполномачивания, а второй – самодеятельности, для того, чтобы обратить особое внимание на тот факт, что данные характеристики человеческой субъектности требуют их четкого научного определения в увязке со способностью субъектов социального творчества к самостоятельному целеполаганию. В противном случае, человек становится объектом для внешнего манипулирования, и цели такому объекту будет задавать уже другой субъект. Манипуляция сознанием предполагает неспособность (ее уничтожение) человека (мунипулируемого) самостоятельно формулировать и определять цели своей деятельности.

Существуют самые разные подходы к определению манипуляции. Во-первых, это вид духовного или просто психологического воздействия (а не физическое насилие или угроза); во-вторых, это скрытое воздействие, факт которого не должен быть замечен объектом манипуляции; в-третьих, это воздействие, которое требует значительного мастерства и знаний [77, с. 16–17]. Смысл манипуляции состоит в том, что это часть технологии власти. Но точно также и самоуполномачивание, продолжением которого является целеполагание, является частью технологии власти, но власти, обращенной не во вне человека, не на других людей, а внутрь самого человека, на самого себя. Когда в основе такого воздействия, направленного внутрь самого человека (на его сознание, его душу, его сердце), лежат высшие ценности духовной культуры, то в человеке формируется то, что митрополит Иоанн образно называл «духовным самодержавием». Когда же в основе такого воздействия на самого себя лежат ценности цивилизации, то формируется бездуховность, часто прикрываемая лишь видимостью прагматизма и рационализма, но, по своей сути, эгоистическая и гедонистическая пошлость и пустота.

Для того, чтобы выработать в себе субъектную способность к целеполаганию, человек должен быть предупрежден против угрозы манипулирования, т. е. знать технологии и основные доктрины манипуляции сознанием. Основные доктрины такого манипулирования достаточно подробно изложены в специальной литературе [56, 77, 101, 182]. Но для того, чтобы человек мог формировать в себе способности к осмысленному, осознанному и самостоятельному самоуполномачиванию и целеполаганию, он должен быть укоренен в национальной духовной культуре, в национальной традиции. Иначе говоря, для осуществления успешной самоидентификации, а тем более – самоопределения, индивид должен отталкиваться от традиции, исходить из нее. Почему это так важно? Потому что манипулирование традиционным сознанием и традиционным мышлением (или как его называют сейчас, вслед за Л. Леви-Брюлем, пралогическим) практически невозможно. Вот что пишет по этому поводу С. Кара-Мурза: «Для нас важно, что манипуляция сознанием, основанным на пралогическом мышлении, как технология невозможна. Дело в том, что это мышление непредсказуемо для технолога, он не может вычислить его «алгоритм»… Напротив, логическое мышление предсказуемо, и его структура прекрасно изучена» [77, с. 112–113].

Здесь, как нам представляется, «схвачена» суть основанного на традиции мышления – его духовная социализированность. Именно поэтому им и невозможно манипулировать. Если духовная социализация состоялась, и индивид стал личностью и находится в среде своих единомышленников, любого манипулятора, «командированного» извне, такое окружение вовремя «поправит» или даже «отправит», куда следует. А вот заброшенная и одинокая личность становится легкой добычей различных «гуру», «специалистов», «экспертов» и т. д.

Однако нельзя согласиться с отождествлением понятий пралогического мышления и первобытного мышления, а первобытного мышления с традиционным мышлением. Здесь уже имеет место подмена понятий и та самая манипуляция сознанием, о которой шла речь выше. И, конечно, нельзя согласиться с мнением К. Леви-Строса о том, что «противопоставление логического и пралогического мышления – это ложная антиномия [88, с. 325]. Вопреки его заявлениям о том, что «недоразумение рассеяно», такое противопоставление и смешение понятий – вовсе не недоразумение, а все та же манипуляция сознанием. И дело, конечно, не в том, что существуют капитальные различия между мышлением первобытных людей и современным технократическим логическим мышлением. Дело еще и в том, что логическое мышление основывается на racio, на пользе, тогда как традиционное мышление – на spiritus, на духе. Дело также и в том, что мышление, оторванное от традиции, от духа народа и его истории, становится легкой добычей для манипуляции, поскольку становится легковесным и легковерным, поверхностным и формализованным. Тогда как мышление, основанное на традиции, есть мышление одухотворенное, наполненное высшими, предельными, абсолютными значениями, разрушить и девальвировать которые практически невозможно. А тем самым такое мышление устойчиво, самодостаточно, креативно и полноценно. Вот и называют такое мышление некоторые антропологи и этнографы «первобытным», хотя само слово «первобытный» содержит в себе не презрительно-отрицательный, как можно было бы думать, а наоборот, конкретно-положительный смысл: первое бытие человека и есть его духовная культура, которая закладывает нравственный код для всей последующей его предметно-вещной деятельности.

Но вот в чем оказался прав К. Леви-Строс, так в том, что «сопоставляемые существа противостоят друг другу и как субъекты и как объекты; и простое изменение в коде, который они используют, в разделяющем их расстоянии, имеет силу бессловесного заклинания» [88, с. 288]. Символично, что К. Леви-Строс упоминает о некоем коде, который необходимо разрушить для того, чтобы «не противопоставлять» разные существа (субъекты) друг другу. Интересно также и то обстоятельство, что изменение этого кода он связывает не с дискурсивной, а с презентативными формами символики. О том, что такие формы предпочитает исследовать и С. Лангер, мы уже отмечали. Все это, на наш взгляд, не случайно. Можно предположить, что современные исследователи пытаются каким-то образом исправить оплошность Л. Леви-Брюля, открывшего миру секрет неподвластности пралогического мышления манипуляции. С другой стороны, рассуждениями К. Леви-Строса «подводится мина замедленного действия» под традиционную сакральную и секулярную духовность любого социума-этноса.

Для русского социума-этноса именно дискурсивная символика была наиболее характерной для обеих форм духовности. Для религиозной духовной традиции таковой была молитва, для секулярной – фольклор. И ведь как же тогда можно будет манипулировать таким пралогическим мышлением и сознанием, если для русского человека, например, «богатство – это, прежде всего, благословение Божие, а не горы злата» [198, с. 205]. Как тут разобраться в том, какую цель себе поставил человек и чего он в действительности хочет. Ведь для этого необходимо понимание и взаимопонимание, а оно становится труднодостижимым из-за того, что у каждого социума-этноса свое собственное «культурное ядро». То самое «культурное ядро», которое когда-то предлагал разрушить А. Грамши.

Таким образом, подлинное субъектное целеполагание – это не просто самостоятельное и осознанное (осмысленное) формулирование цели в деятельности (в нашем случае, для практики социального творчества), но это еще и формулирование (определение) цели, основанное на традиции как исторически сложившейся и прошедшей проверку временем системы ценностей конкретного социума-этноса. Можно лишь согласиться с мнением о том, что «возврат к традиции во всех сферах общественной и личной жизни всех социальных групп нашего населения сохранит его как народ, будет способствовать восстановлению духовной общности между всеми стратами общества» [191, с. 248]. Отсюда, неприятие традиции западными исследователями-модернистами. Ведь для того, чтобы заставить каждого отдельно взятого человека и целые социумы-этносы выполнять чужие цели, нужно оторвать их от традиции.

Важным аспектом целеполагания в самодеятельности субъектов социального творчества выступает их личное «духовное делание» как основа общественного феномена духовного производства. Но следует отметить и обратную связь между личным «духовным деланием» и общественным феноменом «духовное производство»: от характера такого духовного производства зависит и сама самодеятельность. В условиях практического применения доктрины «массового общества» сегодня формируется нивелированная личность, не обладающая способностями к выработке идей и постановке целей. Для массового общества как раз является характерным разрушение традиционных ценностей и вульгаризация культурных стандартов.

Именно поэтому в системе современного воспитания необходимо учить человека самостоятельности в определении цели своей деятельности. Понятие цели характеризует диахронию жизни, являясь стратегическим ее элементом. В отличие от жизненных задач, имеющих тактический характер и дифференцирующихся в зависимости от фазы жизненного цикла, цель отражает смысл жизни и потому столь важна для самой жизни. Неправильно сформулированные жизненные задачи можно успеть переформулировать, неправильно определенную цель жизни чаще всего переформулировать, а тем более осуществить, не удается. Именно поэтому те, кто манипулирует, чаще всего предпочитают подталкивать человека в направлении решения вполне правильных, даже объективно верных задач (например, учиться, трудиться и т. д.). Но цель таких манипуляций совершенно «неконгруэнтна» самому смыслу жизни: предлагая учиться и трудиться только для того, чтобы сделать карьеру, манипуляторы фактически обедняют смысл и само содержание жизни своих подопечных.

Когда человеку цели задаются принудительно и извне (не важно, задаются ли они друзьями или врагами, своими или чужими, с благими помыслами или без таковых), то это превращает человека в духовного иждивенца и социального калеку. Эта горькая истина чаще всего не осознается жертвой такой «жизненной дереализации», поскольку, формально, человек, ставший объектом манипуляции, может быть сыт и успешен, популярен и свободен. Но, как говорится, «не хлебом единым жив человек».

Формирование в себе способности к самостоятельному целеполаганию деятельности (целеполаганию самодеятельности) неразрывно связано с духовной самодисциплиной. Для понимания смысла такой дисциплины следует иметь в виду, что «дух – это нематериальная составляющая бытия… Под духом понимаются не сами материальные элементы природы, а способ их связи, закон их функционирования, т. е. то, что обозначается терминами «форма», «гармония», «порядок», «самоорганизация» и что вносит активное живое начало (выделено авторами) в природу» [110, с. 278]. Если говорить о природе человека, то дух – это то, что соединяет в единую гармонию (ансамбль) такие свойства человека, как сознание, психика, мораль, вера, любовь, надежда и т. д., которые отражаются в трех высших проявлениях человеческого духа искусстве, философии и религии (по Гегелю).

Следовательно, прежде чем ставить перед собой некую цель, человек должен определиться со сферой собственной деятельности и дисциплинированно следовать поставленной цели именно в избранной им сфере деятельности. Даже тогда, когда его психика, чувства, надежды или мораль подталкивают его к тому, чтобы свернуть с однажды избранной дороги, опустить руки и уйти от проблем, он осознает и верит, что должен последовательно и упорно следовать раз поставленной цели. В этом и состоит самодисциплина субъекта деятельности, который, сохраняя свою жизненную цель, сохраняет и самого себя в жизни. Такая самодисциплина представляет собой важнейший элемент духовности человека, поскольку «качественно характеризует внутренний мир самого человека и его сознательно-бессознательные связи с миром» [79, с. 448–450]. Целеполагание есть непосредственное проявление целостной личности. Сама схожесть слов (общий корень) целеполагание и целостность говорит за себя. Следовательно, целостная личность может и должна посредством целеполагания определять свою цель и образ своей жизни. Когда Дж. Дьюи заявляет о том, что у индивидов должны быть только такие цель и образ жизни, которые для них установило общество» [61, с. 119], он практически допускает саму возможность манипулирования индивидом от имени общества. Факты и примеры массового манипулирования людьми в условиях демократической власти сегодня носят массовый характер. И в этом смысле демократия и либерализм ничем не хуже и не лучше тоталитаризма или авторитаризма. Напомним, что манипуляция – технология власти, причем власти любой.

Следовательно, чтобы противостоять угрозе манипуляции, целеполагание самодеятельности должно основываться на таком фундаменте, который не подвержен манипуляции. Признано, что таким фундаментом является вера. «Отношение идеи или образа к чему-то внешнему, – утверждает Б. Рассел – заключается в вере» [129, с. 107]. За неимением возможности манипулировать верой ее чаще всего и пытаются просто разрушить. Разрушение веры ведет к утрате личностью возможности целеполагания в самодеятелности и становится предварительным условием превращения ее из субъекта в объект деятельности. Именно поэтому целеполагание должно осуществляться с верой (уверенностью) в правильности тех целей, которые формулирует (определяет) для себя личность. Без веры целеполагание является очевидным случаем «чистого», но отнюдь не продуктивного воображения. Как известно, любая цель имеет определенное значение и формулируется в виде определенного предложения. Целеполагание в самом общем смысле этого слова можно определить как способность формулировать и предлагать что-то (в качестве цели) кому-то или самому себе. Целеполагание как раз и осуществляется субъектом социального творчества ради значения цели и в форме предложения.

«Имеются две стороны значения, которые могут быть названы субъективной и объективной. Субъективная сторона относится к состоянию человека, произносящего предложение, тогда как объективная сторона относится к тому, что делает предложение истинным или ложным», – указывает Б. Рассел [129, с. 109]. При этом он делает вывод о том, что идеи возникают до дискурса: «Необходимость признания «идей» существующими до языка будет более очевидна, если рассмотрим, что выражают слова» [129, с. 95]. На наш взгляд, этот тезис ошибочен, поскольку идеи возникают в определенной форме, т. е. они формулируются, а формулируются они в языке. Именно поэтому духовная культура включает в себя культуру языка, а попытки верифицировать культуру языка путем засорения его чужеродными символами, словами, знаками как раз и является одной из форм манипуляции, кодированием нашего сознания, его подготовкой к несамостоятельности, к утрате способности к целеполаганию и самодеятельности.

В условиях современного «постиндустриального» развития способность личности субъектов социального творчества к целеполаганию обусловлена борьбой между двумя основными типами социокультурных изменений: с одной стороны, это изменения, ведущие к обогащению и дифференциации культуры и связей между различными ее элементами; с другой стороны, это тенденция к ослаблению дифференциации или устранению некоторых элементов культуры и, прежде всего, устойчивых норм и идеалов, тенденция к упрощению культуры и ее упадку и деградации.

В условиях современной глобализации происходит процесс сближения и даже, в некоторых случаях, интеграции культур, который довольно часто выливается в очередную ассимиляцию, поглощение или уничтожение одной культуры другой. Казалось бы, что термин уничтожение неприменим к функционированию культурной системы. Но любая культура неразрывно связана с цивилизацией, которую эта же культура и создает. «Вопреки распространенному, особенно в англосаксонской традиции, мнению, понятия культуры и цивилизации не взаимозаменяемы» [89, с. 47]. И все-таки нельзя согласиться с тем, что «выведение культуры из культа и утверждение ее сакральной природы не представляется убедительным» [89, с. 47]. Поскольку сакральная и секулярная формы духовности, духовная и материальная формы культуры развивались в органичном единстве, на наш взгляд такое выведение более чем обоснованно. Ведь, именно высшее определяет низшее, смысл – форму, идея – вещь. Имеющиеся в литературе представления о том, что «ход идей следует за ходом вещей» – самая вульгарная версия материализма. И уж совсем нельзя согласиться с утверждениями М. де Унамуно о том, что «все цивилизации служат тому, чтобы порождать культуры, а культуры – чтобы порождать человека» [173, с. 225]. При всей верности второй части этого умозаключения, первая его часть не выдерживает проверки фактами. В мировой истории можно найти сколько угодно фактов, свидетельствующих о том, что цивилизация, обладавшая более примитивной культурой, разрушала высокоразвитые культуры только ради завоевания жизненного пространства и места в «пищевой цепочке». Техногенная цивилизация во многом способствует утрате личностью способности к целеполаганию, а тем самым и к социальному творчеству. Растущая компьютеризация, создание искусственного интеллекта, по версии некоторых западных исследователей, вообще «освобождает» личность от ответственности и самостоятельности. Всякий упадок в различных культурах и в различных сферах даже высокой культуры связан с тем, что ослабевает духовная значимость тех или иных элементов культуры [59, с. 285]. Следовательно, эта самая духовная значимость и определяет возможность самореализации личности. Это обусловлено тем, что именно духовная жизнь в наибольшей степени способствует формированию и самоосуществлению личности, ее интенсивному, а не экстенсивному развитию. Интенсивная модель развития как раз и обращена на духовность, когда именно духовная культура развивается наиболее динамично и продуктивно. Экстенсивная модель развития связана с преимущественным развитием материальной культуры. Именно экстенсивная модель в развитии человека способствует тому, что цивилизация начинает превалировать над культурой, порой – подменять ее, способствуя тем самым утрате человеком способности к социальному творчеству.

В условиях научно-технических революций в Европе так и произошло: фетишизация научных и технических достижений породила не только товарный фетишизм, но и технологический детерминизм. С позиции этих идеологемм роль цивилизации видится «ключевой» в решении чуть ли не всех (в том числе и нравственных, идеологических, этических, экономических и социальных) проблем посредством техники и технологии. Осознание наивности подобных представлений хорошо выражено А. Тойнби, одним из разработчиков цивилизационного подхода, который писал: «В обществе, которое открыло «ноу-хау» изготовления рога изобилия, несправедливость в распределении земных благ, перестав быть практической необходимостью, превратилась в чудовищное моральное преступление» [168, с. 34]. К аналогичной точке зрения пришел и один из разработчиков концепции технологического детерминизма Дж. К. Гэлбрейт, который с горечью писал: «Решающим инструментом преобразования является не государство и не личность, а современная корпорация» [51, с. 67]. В условиях современной корпоративной экономики, господствующей в индустриально развитых странах, многие блага цивилизации оказываются распределенными несправедливо, но, что самое существенное, личность оказывается нивелированной. Возникает так называемое «одномерное общество» (Г. Маркузе), идеалом которого становится навар (барыш, прибыль). Ни о какой самореализации личности и ее творческого потенциала в условиях господства бюрократической цивилизации, ориентированной на товарный фетишизм, по мнению Дж. К. Гэлбрейта, речи идти не может. «Власть системы основана на том, что эта система может воздействовать на мнение» [51, с. 289]. Как видно, речь идет о возможностях манипуляции. О самореализации и подлинном социальном творчестве в условиях такой цивилизации рассуждать не приходится. Отсюда возникает вопрос о том, как современные социокультурные изменения влияют на способность личности к самореализации, если личность, под влиянием таких изменений, постепенно утрачивает свои субъектные свойства? Ответ видится в следующем. При утрате своей субъектности личность утрачивает и способность к самореализации, утрачивает свою целостность, полноту своего бытия. Борьба за кусок хлеба или недобросовестная конкуренция никак не могут быть отождествлены с полнотой бытия и целостностью личности.

Но вот что интересно: чем дальше мы смотрим в будущее цивилизации, тем в большей степени индивид выступает не самостоятельным, утрачивающим свою субъектность. Вместо автономии личности мы обнаруживаем мнимую автотрофность (термин В. И. Вернадского) общества. Вместо самореализации личности мы обнаруживаем тотальное манипулирование ею и ее растущую зависимость. Причиной этого «возвращения к истокам» является деградация культуры и ее подмена цивилизационными мышлением и сознанием.

Но если раньше человек был несамостоятельным из-за своего бессилия перед природой, то сегодня он оказывается несамостоятельным из-за своего бессилия перед созданной им же цивилизацией, которая отчуждает его от метафизических оснований духовной культуры. Отказ от духовной культуры в пользу прагматизма современной цивилизации есть отказ от высшей сущности человека в пользу его физиологической природности. Сведение смысла жизни к комфорту или к доходам показывает разлагающее влияние на человека любой цивилизации, оторванной от метафизических основ духовной культуры. Но возвращение к метафизическим основам духовной культуры как раз и выступает генеральным условием самореализации личности. Ведь без такого апеллирования к духовной культуре личность обречена на морально-нравственный застой потому, что она утрачивает критерии собственной самоидентификации. Застой в духовном развитии – характеристика отнюдь не малых этнических культур, как полагал Б. С. Ерасов [59, с. 284]. Сегодня, и это необходимо с сожалением признать, более чем крупные этнические культуры свидетельствуют о духовном застое целых социумов-этносов.

Ответить на вопрос о том, почему так происходит, без понимания того элементарного обстоятельства, что данные социумы-этносы оторвались от собственной духовной культуры, невозможно. И здесь сколько угодно можно приводить факты, свидетельствующие о частных (конкретных) примерах следования традициям, обычаям и ритуалам; но этими (по большому счету сугубо формализованными и «холостыми» примерами) невозможно будет доказать, что метафизика данных культур сохранена в целостности, что данные цивилизации питаются (культивируются) именно этой метафизикой.

Самореализация личности субъекта социального творчества детерминирована не только исторически или культурно, но и социально. Сами по себе, способности личности – предмет и область исследования психологии, педагогики, социологии и других наук. Но только философия культуры может дать интегральное представление о сущности способностей, причем способностей именно субъектных. Пытаясь дать всесторонний анализ способностей личности как категории именно культуры, основоположники социобиологии Э. Уилсон и Ч. Ламсден еще в конце 50-х гг. XX в. ввели в научный лексикон понятие «культурген» как единицу культуры. Они выдвинули тезис о наличии у человека четырех основных способностей: способности учиться, способности к подражанию, способности к обучению и способности к созданию символов и абстракций. «Мы считаем, – писали они, – что ключ к пониманию проблемы взаимодействия генетической и культурной эволюции лежит в понимании процессов развития мыслительных способностей человека и его поведения» [65, с. 135]. Однако социобиология не объясняет и не может объяснить значения духовной культуры в самореализации личности; она не в состоянии раскрыть и сам механизм формирования субъектных способностей человека, а уж тем более, механизм социального творчества. Гораздо более последовательной представляется попытка ряда исследователей раскрыть действие механизма самореализации личности через категорию самоуправление. Так, например, утверждается, что «самоуправление есть процесс самореализации личности посредством осуществления ею собственной самостоятельности и самоорганизации» [160, с. 11]. Справедливо критикуя некоторых современных исследователей за трактовку «самоуправления как метода социального управления» [30, с. 82], некоторые авторы, например, отмечают: «В случае самоуправления субъект одновременно является и объектом, а смысл самоуправления сводится к самокоординации, саморегулированию своего собственного мышления и поведения», тогда как в случае управления «субъект управления отделен от объекта управления; здесь возникает определенное социальное отношение, в структуре которого имеют место два контрагента. Один управляет, а другой – управляем» [160, с. 12].

Если отталкиваться от логики указанных авторов, то именно разрыв между субъектом и объектом управления и может служить препятствием для максимально полной самореализации личности, поскольку каждой из них управлением (технологией манипулирования) предписывается строго определенная социальная роль. Выход за рамки технологии управления как технологии манипулирования людьми может быть найдет лишь на путях развития самостоятельности и инициативы, социальной творческой активности самого человека. Ведь сказано же, что «дорогу осилит идущий». И тут возникает необходимость уточнить причины существования самого феномена управления и его соотношение с проблемой самоуправления личности. Обычно считают, что в основе управления лежит объективный процесс общественного разделения труда и связанная с ним специализация. Отсюда делается выводы о том, что: 1) менеджмент (управление) – это функция (специальность) отдельной социальной силы (группы) и 2) отделение функции управления от субъекта деятельности – закономерность развития человеческого общества.

Но следует обратить внимание на тот факт, что процесс общественного разделения труда исторически развивался стихийно (!) и до сих пор никто всерьез даже не попытался хотя бы скоординировать его, а уж тем более придать ему планомерный характер. Даже в плановых экономиках недавнего прошлого идеи о «планомерности как сознательно поддерживаемой пропорциональности» трактовались чисто волюнтаристски, исходя из развития общественных и личных потребностей (которые сами, в свою очередь, формировались и развивались стихийно!). Результатом такого стихийного разделения труда стали не только монополия на управление со стороны определенных социальных сил, но и диспропорции в экономике и культуре, отставание ряда стран в своем социокультурном и технико-экономическом развитии от передовых государств и т. д.

В связи с этим возникает вопрос о способах устранения указанных перекосов и, прежде всего, устранения монополии отдельных социальных сил (так называемых «административных органов», «номенклатуры», «плутократии», «охлократии», «бюрократии» и т. д.) на осуществление функций управления (а значит и манипулирования). Это тем более значимо, что благодаря такой монополии и манипуляции складывается своеобразная виртуальная реальность, которая предполагает взаимодействие человека не друг с другом, и даже не с конкретными вещами (предметами), а с виртуальными образами – симуляциями. Находясь в такой виртуальной реальности (а лучше было бы ее назвать псевдореальностью) индивид утрачивает свою духовную идентичность и способность к духовной социализации. Он во все большей степени воспринимает окружающий его мир как некую игровую среду, сознавая при этом ее условность. «Весь мир – театр, и все мы в нем – актеры» – этот тезис становится едва ли не кодовым ключом к пониманию поведения и поступка современного «рыночного человека». То обстоятельство, что он с недопустимой легкостью (несерьезностью) относится к собственной жизни, само по себе печально. Но то обстоятельство, что он начинает точно так же относиться к жизни и законным интересам других людей – это свидетельство деградации традиционного гуманизма, который объявляет в качестве высшей ценности саму человеческую личность.

Необходимость различать старый и новый типы социальной организации с помощью матрицы «виртуальное – реальное» предполагает развитие человеческого «я» в координатах духовности. Иначе говоря, только с помощью соотнесения своего эго с высшими абсолютными ценностями человеческого бытия индивид может самоопределиться и выявить характер его собственного бытия как виртуальной или реальной данности. Современная философия постмодерна (Ж. Бодрийяр, Ж. Ф. Лиотар, А. Турен и др.) не в состоянии дать ответ на вопрос о том, каким способом можно преодолеть противоречие между образом реальности и самой реальностью. Так, Ж. Бодрийяр под реальностью подразумевает ценностное наполнение вещей и поступков, но ничего не говорит о природе этих ценностей. Пошлость интерпретации реальности здесь состоит в том, что вся реальность практически отождествляется у него с некими анонимными знаками. Десоциализация индивида объясняется им утратой различения знака – образа и референта – реальности. Как это происходит? Сначала знак действительно является, по мнению французского постмодерниста, отражением реальности, но в какой-то момент он вдруг становится «кривым зеркалом», извращающим и маскирующим подлинную реальность. В конечном счете знак – образ перестает вообще иметь какую бы то ни было связь с подлинной реальностью. Так возникает и завершается отчуждение индивида от подлинной реальности, например, от реальной социальной среды [277].