Текст книги "Встреча от лукавого"

6

– Раненый там.

Очень высокий мужик с огромными ручищами отскочил от меня. Ну да, зашел – а тут труп. Блин, надо бы умыться.

– А…

– Это грим. Доктор, идите в дом, там вас Оля встретит.

Мы перенесли Мирона в дом – немудрено, что я не чувствовала его дыхания, ранен он серьезно, кровь мы остановили, но и только. Ольга позвонила, видимо, этому огромному человеку. Он приехал очень быстро, словно ждал вызова, и мне было велено встретить его. Ну а я что – я встретила. Я же не виновата, что до сих пор в гриме, который наложили заботливые ребята из полиции. Мне совершенно некогда было умыться. А поскольку я устала, то прикорнула в плетеном кресле на веранде, и док посчитал, что я и есть потерпевшая. Любой бы на его месте так решил.

Раненый Мирон лежит в доме, мы раздвинули стол в спальне, уложили его и притащили все лампы, какие нашли, – врачу нужно много света. Мирон так и не пришел в себя, и я не могу на него смотреть. Но я рада, что он жив, потому что какое-то время думала, что его убили.

А если его из-за меня ранили? Например, его коллеги узнали, что он нарушил какие-то правила их внутреннего распорядка… есть же у них правила, не может быть, чтоб не было. А Мирон их нарушил, все до единого. И они решили, что их профессия не может нормально развиваться, если он подает дурной пример молодым специалистам. Вот и решили его исключить из своих рядов.

Это мы еще узнаем. Парня, которого я приложила огнетушителем, Ольга стащила в подвал, и он сидит там. Вернее, лежит. Мы скрутили его скотчем, и он остался взаперти – до лучших времен. Ольга сказала, что займется им позже. Что значит – займется, я не знаю и знать не хочу, думать об этом даже не стану. У меня полно других забот, например, раненый Мирон, с которым непонятно что. Вернее, понятно – только как ему помочь, я не знаю.

Я вошла в спальню и встала у двери – врач осматривал Мирона, Ольга держала одну из ламп, освещая ему поле для деятельности. Руки доктора осторожно ощупывают живот Мирона, и кровь снова начинает подтекать из раны.

– Оль, его нужно срочно оперировать. Проникающее в живот, в брюшине кровь – бог знает, что там, но внутреннее кровотечение сильное, мне нужна моя операционная.

– Семеныч, ты должен понимать, что этого человека нельзя сдавать полиции.

– Я говорю не о полиции. Давайте, девчонки, грузим пациента в машину.

Ольга колеблется, и я понимаю почему. Мирон бы этого не одобрил.

– Оля, ты что, хочешь, чтобы он умер? Так ему меньше часа осталось.

– А здесь ты не сможешь его прооперировать?

– Давай я ему просто горло перережу – гораздо менее мучительно будет, а результат тот же. Хватит пороть чушь, грузим. С полицией как-то порешаем. Ну, напишу ему перитонит, после того как вскрою брюшину, никто не докажет обратного, а до патологоанатома, я думаю, дело не дойдет. Сегодня Лариса дежурит – вот она мне и будет ассистировать. Грузим. – Он обернулся к двери и поморщился при виде меня. – Девушка, вам бы умыться не мешало.

– Умоюсь.

– Сумасшедший дом. Умойся, поедешь со мной в больницу. Оля, грузим пациента. Мертвую девицу я тоже заберу.

Я иду в ванную и пытаюсь умыться, искусственная кровь смывается так же паршиво, как и настоящая. Мне жаль Мирона, я злюсь на урода, который его ранил, и ехать ни в какую больницу мне неохота. Но грим я смыла, кровь тоже, а в шкафу нашла клетчатую мужскую рубашку, она чистая, я надела ее вместо своего испорченного свитера. Хорошо, хоть пальто не участвовало в инсценировке, его можно носить без опаски быть заподозренной во внезапной смерти.

Мирона погрузили на заднее сиденье машины доктора, его голова лежит у Ольги на коленях, а я должна сесть в ее машину, нам же с ней надо будет как-то добраться обратно – потом.

– Мимо приемного покоя придется его провезти. – Доктор сердится и сопит. – Значит так. Ты, Лина, едешь за мной, правил не нарушаешь. Когда приедем, ты, как бывший труп, поступишь в приемное отделение, я велю нашему дежурному врачу померить тебе давление и взять анализы. Пока они будут суетиться, мы с Ольгой провезем пациента в хирургию.

– План так себе.

– Оля, другого все равно нет. И времени у твоего парня практически не осталось, как и крови, я думаю.

Все получилось даже лучше, чем предполагалось, – в приемном покое были куча народа, суматоха и крики, и на каталку с Мироном никто не обратил внимания. Мы завозим в лифт – и вот уже везем по коридору с зеленоватыми чистыми стенами, пахнущему дезинфекцией и вообще больницей.

– Перитонит, срочно операционную. – Говорит доктор.

Сестра куда-то звонит, каталка исчезает в дверях, мы с Ольгой переглядываемся.

– Он его вытащит. – Ольга берет меня за руку. – Ты молодец, что сразу мне позвонила. И вообще не растерялась.

– Грим очень помог, бандит ко мне повернулся, у него глаза сразу выкатились, он даже отскочил, а я его огнетушителем – раз! Он и свалился.

– Мирона вырубили первым, потому что он более опасен. Тебя в расчет не приняли, и это главная ошибка – игнорировать испуганную женщину. Она может сделать все, что угодно, даже испортить тщательно разработанный план. Ладно, поехали домой, у нас там дела есть.

– Испугалась я уже потом, а сразу разозлилась ужасно!

– Тут я тебя понимаю. Я бы тоже разозлилась.

Мы идем по коридору на выход. Люди спят, кто-то стонет, медсестра гремит инструментами. Десятый час, а ощущение, что уже ночь, Ольга молча вырулила со стоянки, и машина поплыла по улицам. Я думаю о Мироне, о том, что он сейчас в больнице, и сможет ли этот врач его спасти, а если не сможет, то как мне дальше быть? За два дня я привыкла думать, что Мирон всегда мне поможет, спасет, скажет, как поступить, или просто посмеется вместе со мной. Я даже не думала о возвращении домой, а Виктор и их с мамашей маленький гешефт вообще перестали меня волновать, интересовали скорее как экспонаты выставки уродов, чем люди, пять лет влиявшие на качество моей жизни. Как можно за два дня впустить в свою жизнь совершенно левого чувака, который к тому же как мужик мне даже не нравится? Но с ним спокойно и весело, и при этом я напрочь отрешилась от почти пяти лет своей жизни. От мысли, что я больше не увижу ни Виктора, ни его мать, возникает ощущение, что меня выпустили из тюрьмы, если это и был брак, то я больше не хочу его ни за какие коврижки. А ведь я отчасти сама во всем виновата. Я должна была развестись с ним давным-давно, раз уж угораздило за него выйти. Я должна была расставить приоритеты и установить рамки, а я этого не сделала. Я просто не знала как. Он говорил, что мы одна семья, я сосредоточилась на том, чтобы чувствовать себя одной семьей с ними, но у меня не получалось. И я думала, что это я не в порядке.

Сейчас мне на прошлое вообще наплевать. У меня новая работа и другая жизнь, в которой нет места ничему привычному, и Мирон, который может умереть, оставив меня совершенно одну. И я рада, что он в больнице, а не умирает на земле, засыпанной листьями. Док разрулит все с полицией, прооперирует Мирона, и он будет жить. Мне очень надо, чтобы он жил, у меня стокгольмский синдром разбушевался.

– Ты приберись в доме, а я пообщаюсь с нашим гостем. – Ольга взглянула на часы. – И поесть чего-нибудь сообрази, я только с работы приехала, и тут твой звонок.

Я киваю и иду в дом. Как вышло, что здесь я хозяйничаю? А с другой стороны – куда мне идти? В свою квартиру я вернуться не могу по понятным причинам, ехать на дачу в такое время – далеко, и машина у Виктора, нанимать такси страшно, а завтра на работу. Да, у меня есть работа!

Открыв холодильник, я достала вчерашний фарш и принялась чистить овощи – сварю суп, это вариант беспроигрышный. А главное, быстро и полезно. Я не люблю сложных рецептов. Как-то мне довелось есть фаршированную щуку, это было очень вкусно, настолько вкусно, что я решила попросить рецепт. Хозяйка воодушевленно начала рассказывать мне, как снимать кожу с тушки щуки, потом отделить мясо, перемолоть его с… В общем, я уже на стадии сдирания кожи поняла, что никогда в жизни не стану фаршировать никакую рыбу, это неблагодарное занятие: готовить несколько часов, чтобы гости съели все за три минуты. Если бы я все-таки зафаршировала щуку, я ни за что не позволила бы ее съесть, а это очень глупо – ну что с ней еще делать?

Наша с Петькой мама редко заморачивалась готовкой. Она вообще больше занималась устройством личной жизни, но вот за что я ей безмерно благодарна – она никогда не вмешивалась в наше с Петькой воспитание, ей вообще было наплевать на нас с пожарной каланчи. Бабушка Маша, мать моего отца, у которой мы, собственно, и жили, занималась нами весь год, кроме лета. Она учила нас думать, развивала наши способности и приучала к порядку, с ней было весело и легко. Это бабушка обратила внимание, что я люблю рисовать и у меня хороший слух, а потому я с шести лет ходила в художественную студию и училась в музыкальной школе. В итоге умение рисовать пригодилось мне в профессии, а игра на пианино украсила мою жизнь.

Летом нас забирала бабушка Валя, мать Петькиного отца, маленькая, сухонькая, очень деловитая, и воспитывала на свой лад. Все ее воспитание сводилось к ежедневной прополке грядок и заданиях типа принести травы для кролей, натаскать воды корове, почистить курятник, а самое главное – съедать подчистую все, что нам дают, – она была большой любительницей готовить и печь. Блюда у нее всегда были простые и вкусные, и как-то само собой получилось, что я их все умею готовить, хотя никто меня никогда специально не обучал этому. Петька тоже кое-что умеет на кухне благодаря бабушке Вале – бабуле, как мы ее называем.

Задания по прополке огорода или другие хозяйственные работы не занимали у нас с Петькой много времени, мы вставали рано утром, быстро делали все, что велено, и большую часть дня были предоставлены сами себе – не считая часа в день, когда я играла на пианино. Оно до сих пор стоит у бабули в гостиной, с ним – отдельная история. Остальное время мы развивали свои способности в плавании, загорании, просмотре кинофильмов и просто шлянии где придется. Это была форма личной свободы, предполагающая, что мы люди ответственные, наученные только хорошему, а значит, априори ничего плохого не сделаем. Такая вот ответственность за себя и свои поступки.

Бабуля считала, если дети хорошо едят и прилежно пропалывают картошку, большего требовать от них не стоит. По вечерам мы с местными ребятами шли в клуб. Там каждый день крутили кино и бывали танцы. Танцы нас, в общем, мало интересовали, но потусить с ребятами мы любили. Лето пробегало очень быстро, в августе за нами приезжала бабушка Маша, долго охала, восхищаясь, до чего мы выросли и окрепли, и они с бабушкой Валей о чем-то допоздна говорили.

Отцов своих мы практически не знали. Петька на три года старше меня, и его папаша сбежал от нашей мамы где-то через год после рождения сына. Он был не готов стать отцом и взять на себя ответственность – он до сих пор не готов, насколько я знаю, и бабушка Валя – его мать презрительно называет его свистуном и знать не желает его последующих жен и детей, у нее были и есть внуки – мы с Петькой, остальных она отказывается принимать. Я, кстати, тоже никого из них никогда в глаза не видела, как и Петька. Папашу Петькиного, свистуна, бабуля всегда ругает ругательски, когда он приезжает, а приезжает он, как правило, всегда по одному поводу – одолжить бабок. И бабуля дает ему немного денег, громко сетуя при этом, что он весь в своего отца, такого же непутевого мужика, которого, к счастью, давно прибрал Господь за его полнейшую бесполезность.

Когда Петькин папаша свинтил, наша мама недолго горевала, и скоро ее жертвой пал мой отец, который прожил с нами ровно столько, чтобы я смогла его смутно запомнить, хотя помнить особо нечего, они с мамой постоянно ругались, а мы с Петькой прятались. Он не делал между нами разницы – он нас обоих старался не замечать, мы ему мешали жить так, как он хотел.

А потом он поехал с приятелями на рыбалку и утонул. Мама обзавелась солидным статусом вдовы, а бабушка Маша забрала меня и Петьку к себе – маме нужно было устраивать личную жизнь. И надо сказать, методом проб и ошибок она все-таки сковала свое счастье, познакомившись в Интернете с каким-то шведом, вышла за него замуж и укатила в Швецию, как раз в тот год, когда я окончила школу. И, думается мне, это было самое лучшее, что она могла для нас с Петькой сделать. Некоторые женщины не созданы для материнства. И бабушка, и бабуля отлично это понимали и никогда не осуждали маму, потому что она подарила им нас – любимых внуков, подарила раз и навсегда, отдала в полное и безраздельное владение и больше никогда нами не интересовалась, что обеих бабушек радовало невероятно, да и нас не огорчало.

Мы были их родными внуками, любимыми детьми, которым они дали то, чего не дали собственным сыновьям, хотя, как когда-то сказала бабушка Валя, из говна пулю не сделаешь, воспитывай не воспитывай, получится на выходе то, что и на входе. А мы с Петькой были, по ее мнению, не в родителей, а в них, бабушек. Я думаю, она права, мы оба похожи на них обеих – если не внешне, то внутренне. По крайней мере, Петька точно похож, а мне от бабушки Маши достались темные, как вишни, глаза и любовь к порядку.

Сейчас бабушка Валя уже очень старенькая, ждет нас в гости и радуется, когда мы приезжаем. Мы помогаем ей, конечно, – ну, что там ее пенсия. Я думаю, если бы меня убили, бабуля этого бы не пережила.

Смерть бабушки Маши стала для нее очень большим ударом. Они много лет делили за нас ответственность и одинаково нас любили, все их разговоры крутились вокруг внуков, и вдруг бабушки Маши не стало. Бабуля плакала и говорила, что душа ее осиротела так, словно она родную сестру потеряла. Они были совсем не похожи – элегантная, всегда умело подкрашенная, со вкусом одетая бабушка Маша, и наша бабуля – маленькая, сухонькая, с кудрявой головой, повязанной чистым платочком, в фартуке поверх ситцевого платья. Но они понимали друг друга с полуслова и души в нас не чаяли. Надо съездить к бабуле в субботу, может, я там с Петькой встречусь, Тоньку увижу. Надо созвониться и договориться. И вообще я соскучилась по своей семье. Вот они уж точно моя семья, хотя никогда никто из нас не произносил этой фразы: мы же одна семья! Семья – это общность, не нуждающаяся в словесном подтверждении. Это то, что всегда с тобой – память, привязанность, традиции, похожесть, унаследованные привычки и навыки. Например, когда я готовлю, я всегда вспоминаю бабушку Валю, потому что умение готовить быстрые и вкусные блюда у меня от нее.

– Вкусно пахнет.

Ольга стоит в дверях и смотрит на меня, а я ее и не заметила.

– Это суп, а вот салат. Вы будете?

– Буду, конечно. Господи, какая же я голодная. Погоди, руки вымою.

Она идет в ванную, я разливаю суп по тарелкам и ставлю на стол салат. Хлеба в доме не оказалось, и я быстренько напекла пресных лепешек с моцареллой, они отлично заменят хлеб.

– Боже, ты их испекла?!

– Ну, да… видите ли, хлеба не было, и я…

– Ты – женщина, о которой любой мужик может только мечтать. – Ольга смотрит на меня иронично. – В толк не возьму, почему твой муж хотел тебя убить.

– Я почти не готовила, он привык к маминой стряпне, свекровь с первого дня взяла привычку каждый день кататься к нам домой и готовить для него. – Я вздохнула, вспомнив запертый ящик. – Они так обосновались в моей квартире, что мне там места не осталось. Я приходила с работы, а свекровь в моем доме шаркает, шелестит, возится… в общем, я редко готовила мужу.

– Понятно. Зачем же ты им позволила так себя вести?

– Я не знала, как это прекратить. Виктор поставил меня перед фактом, что мы с его мамой, дескать, одна семья, и она должна приходить, когда ей хочется… а хотелось ей каждый день. Меня просто выдавили из этого пространства. Оказалось, что квартира им очень нужна, но без меня.

– Понятно. Ну, что ж, бывает всякое в жизни, Лина. Суп божественный, рецепт этих лепешек я у тебя попрошу прямо сейчас, запиши, детям такие сделаю.

– Детям?

– У меня их четверо. Близнецы. Матвей и Денис – старшие, им по двадцать пять лет, Тина и Лина – младшие, этим еще только по три с половиной. Это сокращенные имена, они – Клементина и Эвелина, так мальчишки их назвали, а мы с мужем не возражали. Мальчишки живут и работают в Израиле, хотя мы ни разу не евреи, но так уж вышло, что они там зацепились. А девчонки еще маленькие, и я очень рада, что Мирон когда-то убедил меня их оставить. Не знаю, что бы я делала сейчас в пустой квартире. Муж часто уезжает – он археолог, работает по всему миру, у него раскопки, презентация книг, а еще он в университетах лекции читает.

– А вы с ним не ездите?

– У меня своя работа, я не бесплатное приложение к нему и детям.

– Мирон убедил вас оставить девочек? Как это?

– Когда внезапно беременеешь в сорок лет, это сложно. Особенно когда старшие дети уже взрослые, а в анамнезе несчастная любовь, и вдруг невесть откуда появляется совершенно случайный мужчина, который всерьез намеревается на тебе жениться. В общем, это длинная история, но в сухом остатке – мне было очень трудно принять правильное решение, и Мирон сказал мне тогда: я считаю, что ты должна дать этим детям шанс, у тебя получается рожать хороших людей. Я подумала над его словами и оставила девчонок. Вот так.

– А сейчас дети с кем?

– С няней, конечно. У меня две няни, если нужно, они остаются на ночь. Это не часто бывает, но иногда случается, что мне нужно, например, уехать по работе. А дети должны жить в стабильности и покое. Я могу себе позволить содержать хорошую няню. А знатно ты нашего гостя отделала, у него голова практически треснула.

– Я что, его убила?!

– Нет. Убила его я, но ты по башке его приложила тоже очень неплохо.

Какую-то минуту до меня доходит смысл ее слов, и я осознаю, что, если сейчас впаду в истерику и панику, эта женщина вполне спокойно присовокупит и мой труп к тому, что уже есть в наличии. Теперь я понимаю, отчего она так напоминала мне Мирона – у нее точно такой же отрешенный, ничего не выражающий взгляд. Не всегда, но иногда.

С другой стороны, ну а куда ей было девать этого негодяя после того, как он напал на нас с Мироном? Отпустить? Невозможно и глупо. Сдать в полицию? Ну и что бы она рассказала полицейским о нас с Мироном? Конечно, убить этого типа – это ужасное решение, но практичное и необходимое.

– Куда мы денем труп? Надо с ним что-то решать, пока ночь.

Она смотрит на меня и улыбается уголками губ.

– Я понимаю, почему Мирон тебя не убил.

– Почему?

– Ты такая же, как мы. Мирон это в тебе учуял.

– Но…

– Ты никого не убила, я знаю. Но сегодня, когда ты ударила по голове этого гада, ты же не думала, убьешь ты его или нет, ты просто ударила, чтобы остановить, потому что он испугал и разозлил тебя. Тебе угрожала опасность, и ты поступила так, как поступили бы я или Мирон – ты нейтрализовала угрозу, чтобы остаться в живых. При этом ты не побежала, не закричала, не наделала глупостей, после которых тебя бы точно убили и добили бы Мирона. Ты воспользовалась единственным своим шансом – минутным замешательством противника, превосходящего тебя и размерами, и силой, и опытом. И потом ты не впала в истерику, а позвонила мне и будничным тоном, извиняясь, вежливо попросила приехать, потому что, цитирую: случилась большая неприятность. Ты не стала орать по телефону: приезжай, нас тут пытались убить, я ударила убийцу по голове, и он, возможно, умер, а Мирон не дышит. Ты спокойно попросила меня приехать, потому что случилась, видите ли, большая неприятность. Это значит, что у тебя есть мозги и выдержка, а самое главное – нет идиотских предрассудков насчет «нельзя убивать ни за что и никогда». Потому что иногда у человека нет выхода: или ты – или он. Всегда выбирай себя, девочка, это будет самый лучший выбор. Давай поедим и вывезем этот кусок дерьма подальше.

– Он что-то сказал?

– Конечно, сказал… положи мне салата, сил нет смотреть. – Она потянулась за лепешкой. – Ты могла бы шеф-поваром в ресторане работать, знаешь? Он сказал, но боюсь, что это усложняет ситуацию в разы.

– Вы меня в это посвятите?

– Конечно. – Она улыбнулась. – Этот тип точно знал, что Мирон – Диспетчер, хотя Диспетчера в лицо знают считаные люди. Чтобы ты понимала, Диспетчер – это человек, который принимает заказы на некие действия и распределяет их среди сотрудников. Он имеет с этого свой процент, но ведь он и рискует, ведя переговоры. И вот этот ублюдок решил сам стать Диспетчером, на Мирона ему указал некто, этот человек знает о его доме.

– Некто? – Я уставилась на Ольгу. – Он не сказал кто?

Ольга вздохнула.

– Сказал, что вышел на Мирона через коллегу по цеху, и это женщина. А потом впал в беспамятство и стал непригоден для допроса, никакой пользы от него больше не было. Но это ладно, главное, что у него ничего не вышло и плакать о новопреставленном никто не станет, как и преследовать нас с тобой за его утилизацию, потому что он нарушил правило – неприкосновенность Диспетчера. Хуже другое: пока Мирон в больнице, его место вакантно, а сместить Диспетчера можно, только убив его, и кто-то знает, где Мирон и кто он. Диспетчер, как я уже сказала, неприкосновенен, пока не доказано, что он нарушил правила, которые эти граждане для себя установили. А Мирон их нарушил. Он не убил тебя, мало того: он сдал заказчика полиции. Если об этом узнают, Мирону не жить. Тебе, кстати, тоже.

– А как узнают?

– Кроме самого Мирона, об этом знаем мы двое. Полиция оформила все так, словно с твоей свекровью изначально общался их оперативник. Но это неправда, и оперативник в курсе, но понятия не имеет, почему все так обставили, ему это неинтересно, он делает, что ему велено. Фролова и Дениса Реутова я сразу вычеркиваю из списка болтунов. Связать Фролова с этим делом можно, только если допросить оперативника и Реутова, а кто станет это делать? Но могут и поинтересоваться, влезть в файлы, хранящиеся у Мирона. Есть как минимум один человек: женщина, которая прислала к Мирону убийцу. Она пока вне закона и будет сидеть тихо, но вполне может поискать оправдание своим действиям, а значит, взломает компьютер Мирона, а уж там все можно найти. Чтобы не пошли по цепочке, файлы нужно удалить, причем удалить незаметно. Сделать это могут только мои дети, потому что они за границей, у них есть нужные навыки и оборудование, и только им я могу доверять всецело. А потому нам нужно добраться до компьютера и серверов Мирона.

– Здесь?

– И здесь, и там, где он непосредственно работает. Это бар «Козырная семерка», сейчас Мирон формально его владелец.

– И что будем делать?

– Мальчишки подключатся к его домашнему ноуту прямо сейчас, они точно найдут искомое, это нетрудно. С баром будет сложнее. Сделать это надо сегодня, потому что завтра может быть поздно. Как только эта дама узнает, что Диспетчер выжил и находится в больнице, она поинтересуется его файлами. Нужно сегодня обязательно.

– Но как?

– Я дам доступ к здешнему компу своим детям. Он стоит в спальне Мирона, это не проблема. Он ни за что не стал бы хранить инфу нигде, кроме сервера, а домашний компьютер связан с сервером. Позвоню детям по скайпу, они подключатся и найдут все нужное, в том числе и сервер. А чтобы то же самое сделать в баре, нам надо туда попасть.

– В бар, где собираются убийцы?

– Да. Он работает до трех часов ночи, кабинет Мирона расположен в глубине помещения, и он заперт. Ключи я добуду, не вопрос. Нам нужно туда попасть и включить компьютер, чтобы мои мальчишки могли в него проникнуть и почистить.

– Ты понимаешь, что это опасно для них? Там же все переговоры и прочее.

Я перешла с ней на «ты» и сама не заметила. Скажи мне сегодня утром, что я стану вот так панибратски говорить с этой женщиной, я бы сочла эти слова бредом.

– Выхода нет. Кто-то послал убийцу за Мироном. Послал по-тихому, на Диспетчера не охотятся, но есть человек, которому Мирон мешает, и пока причин убрать его официально нет, посылать к нему убийц будут по-тихому. Но если переговоры между Мироном и твоей свекровью записаны – а они записаны, он сам мне отдал записи для полиции, то они должны быть изъяты, иначе не миновать вам обоим беды, на вас объявят охоту. Нам во что бы то ни стало нужно удалить эти файлы. Я уверена, что там хранятся только переговоры по текущим делам, остальное чистится очень тщательно, поэтому не все так плохо.

– Тогда медлить нельзя. Куда мы спрячем труп?

– Есть одно место. Давай завернем тело во что-нибудь и вынесем. Но первым делом я позвоню детям, погоди. А ты пока поищи в сарае лопаты.

Я складываю посуду в посудомоечную машину, включаю ее и иду в сарай. Туман сгустился, и я вспоминаю, как стояла на лоджии свекрови и стучала в окно. Могу представить, что она подумала! Господи, как же смешно получилось!

Теперь мы спрячем труп и поедем в кафе убийц. Не могу же я позволить, чтобы после всех моих злоключений меня все-таки убил какой-нибудь негодяй, причем даже не за деньги, а просто из принципа.

Я не склонна потакать дурацким принципам.