Текст книги "Жизни ремесло. Сборник рассказов"

Тайное счастье

Саван тумана поднялся от реки, окутывая таинство игры теней, еле видимых в прозрачном и холодном мороке.

Две тени запутались в ивовых косах, слабым оттенком во влажной шелковой маете ивы заскользили по веткам. При лунном свете видно, как медленно и осторожно спускаются тени вниз, ползут по траве, пытаясь дотянуться до черной воды.

Но ива будто притягивает их неведомой силой, опутав неясными нитями, не отпускает надолго.

Тени дрожат, сливаются в одну, потом опять возникают размытыми очертаниями, взлетают и удаляются от ивы и возвращаются вновь.

Эта бесконечная игра похожа на прятки, ведь именно так любили играть они: когда-то муж и жена…..

Девушка и призрак налегке

Бывает, что и с призраками чудеса случаются.

Вот вам одна история. Примечательна она тем, что призрак наш был путешественником налегке.

– Да возможно ли это? Как же так? – спросите вы.

А очень просто. Бывало, сидит наш призрак в каком-нибудь замке, да вдруг ни с того ни с сего заскучает: всех хозяев давно извёл страхом, даже мышей перепугал. Нет бы угомониться, лечь поспать лет на сто-двести. Так нет, не сидится ему на месте, скучно: р-р-раз, и шагнет широко за новыми впечатлениями, поминай – как звали.

А шаг у него и впрямь был широкий, что ни шаг, то другое время и место действия. Бывало так и прошагает насквозь все времена и события, не замечая ничего вокруг, с мечтой о встрече с невиданным. А уж будьте уверены, он все повидал. Но пошагает-пошагает по мирам разным и возвращается в замок ни с чем.

Однажды, то ли шаг был мал, то ли луна в глаза заглянула, но задумался призрак больше обычного, и сам не заметил, как оказался в хрущёвке. Да вы сами знаете, там ещё девушка одинокая жила.

Жила-то она жила, но как? На всех стенах картинки, да розочки засушенные понавешены, доски разделочные вручную изготовленные и девушкой расписанные, гитары старинные, фотографии, а еще – следы невиданных мужчин, вырезанные из бумаги и по потолку наклеенные, которые топтались будто.

Ещё на стенах её комнатушки висели маски. Маски индийские, индейские, кубические и графические, абстрактные и вообще непонятные. Также на стенах можно было найти всякие записочки будто бы на память: ну, поздравления разные от вымышленных возлюбленных, девушке посвященные, с сердечками, стрелочками и крестиками, это она сама так придумала, чтобы не было грустно порой.

– Это же мой случай! – решил призрак. – Экая экзальтированная особа. Останусь здесь подольше, авось скучно не будет!

И остался.

Знал бы, чем все кончится, улетел бы на крыльях ночи, куда глаза глядят, не заморачиваясь. Ан нет, остался жить и девушке докучать.

Больше всего любил наш призрак струны гитарные рвать. Вот уснет девушка, а он подойдет к гитаре и ведет ногтём по струне: тихо-громче – вжик-взи-и-йок! Порвана струна, взвизгнула. А уж девушка визжала среди ночи следом за струной, ужас как душераздирающе! Только соседи диву давались, мол, такая скромница днем, ночами, ночами-то что вытворяет. Беспокоились. И не зря. Наш-то призрак совсем распоясался: чаек пьет, а чашку об пол бьет! Толкаться начал – то по плечу девушку хлопнет, то ножку подставит, а то маску с гвоздя стащит и затопчет.

И все ему с рук сходило: поплачет девушка, да и дальше живет. От этого наш призрак совсем озлобился, новые пакости придумывать начал. И так допёк жиличку, что придумала она вот что.

В ночь полнолуния села у зеркала, в семи зеркалах отразившись. Свечу красную поставила и во все глаза смотрит да приговаривает с завыванием:

– Приди ко мне суженый ряженый….у-у-у…а-а-а, приди, приди-и-и!

Не выдержал призрак, очень смешно ему было девушке в зеркалах показаться. Сгонял по-быстрому на улицу, шляпу снял с какого-то господина, нарядился в шляпу-то и выступил в зеркале перед девушкой. Глаза свои для пущего впечатления совсем из орбит высунул, вроде, мол, поражен её красотой неземной. А девушка не отпрянула, смотрит на призрака через зеркало и не оборачивается. Ему интересно – что это она удумала, он ближе, ближе подходит, ишь, замерла, вот сейчас как схватит и задушит глупую девчонку! Сердится призрак – почему не боится бессовестная?

А девушка откуда-то платок черный вытащила и в призрака, не оглядываясь, бросила. Вот он испугался, аж присел от страха. А она его хвать, да узлом платок вокруг обормота обвязала, не выберешься, все выкрикивала какие-то слова, от которых призрак в замешательство пришел. Вроде как матерные, да нет, не может быть, такая скромница. Да вот беда, время в раздумьях потерял и не заметил сам, как в воде оказался, да еще со всех сторон черным платком связанный. Это его девушка к реке унесла, камень привязала, да утопила.

Так и лежит теперь на дне, никто бедного не развяжет, не позовет, холодно ему там, наверное. А и пусть поостынет, может, подобреет. Когда-нибудь и его достанут, вместо утопленника, придумает что-нибудь.

Только что с девушкой потом случилось, я не знаю. Да и не о ней речь, а о том, что всякому страху когда-нибудь конец приходит. Но чтобы это понять, страх все-таки должен где-то поблизости быть, ведь так, читатель?

Чудо в перьях для КАзимира

«Торопился Идан к возлюбленной Марфе. Не дожидаясь, когда отдохнут кони, оставил своего каурого в обозе с купцами, а сам пешком пошёл к суженой. Торопился, шел напрямик через лес, проваливаясь то и дело в глубокий снег. А как вышел из лесу в поле – завьюжило, потемнело. Остановился молодец, не знает, в какую сторону идти, закружила его метель. И почудились ему в завывании ветра слова:

– Взгляни на меня, Идан, куда торопишься? Я – Королева Метель, люб ты мне, останься со мной, не пожалеешь…

Не оглядывается Идан, идёт дальше, а в какую сторону, не знает, но верит – ждет его Марфа, у окна сидит, не велит останавливаться.

У-у-у, оглянись, Идан, остановись! – злилась метель, завывала, причитала….»

Бух! Бух! Бух! Громкий стук в дверь заставил Алёнку вздрогнуть, убрать рукопись, которую редактировала, подправить свечу – электричество отключили во всём посёлке точно к новогодним праздникам, и идти встречать гостей.

На пороге стояла соседка по даче Маруська. Она бойко топала на порожке, стараясь сбить с валенок белые мокрые комья снега. Глаза у Маруськи по-разбойничьи горели, а в руках у неё клекотал и недовольно крутил головой черный петух.

– Смотри, какого красавца раздобыла! – прямо с порога заявила Маруська, запуская петуха в комнату. Алёнка взвизгнула от радости.

– Баба Стеша еле отдала, говорит, старый он, для гаданий не годится, она его зарезать хотела как раз на праздник. А я ей, да ладно, бабстеш, мы погадаем и отдадим! Ну что тебе, не всё равно, после праздника зарежешь!

А она: ой, говорит, девки, судьбу свою прогадаете. Так и сказала! Петух-то, говорит, с характером, может и навредить. А я ей, нет уж, давай петуха, мы специально приехали зимой на дачу, чтобы гадать и дождаться, наконец, правдивого прогноза! А она мне, что тебе петух – метеобюро что ли, чтобы прогнозы давать, с ним осторожно надо. Говорит – сущий бес, если что не по нему. Ещё велела называть его только по имени – Казимиром, никаких цып-цып, коша-кеша или Петенька, а то пожалеем, что взяли!

А утром надо его вернуть обязательно, бабстеш его к обеду зарежет. Уф, все! – завершила взволнованную речь Маруська и устроилась поближе к камину, отогревая озябшие руки.

Маруся по всем статьям девушка выдающаяся, красотой и умом не обделенная. В свои двадцать пять трижды замужем, последний муж все ей позволял, лишь бы жена не мешала ему работать. Маруся и отбилась от рук, сбежала от него. И сейчас находилась в поисках нового счастья.

Алёна же, в отличие от подруги, замужем не была, но имела сынишку пяти лет, который на праздники был пристроен к бабушке, чтобы Алёнка, вдруг повезет, встретила, наконец, своего мужчину. Вот и решили подруги по дачным владениям погадать, узнать, в какой стороне счастье искать или лучше сидеть дома и ждать. Ведь говорят же старики: сиди, девушка, дома, а счастье само тебя найдет. Не верится что-то….

Поэтому Казимиру в этот вечер была отведена важная роль предсказателя. Гадание было простым: сесть по разным углам комнаты, зёрна перед собой насыпать, зеркальце положить и выпустить на середину комнаты петуха. К кому он пойдет зёрна клевать, той девушке и замуж идти.

Страшно, зябко Алёнке: петух очень уж необычный. Маруська хохочет, хоть бы что ей, знает, как бы Казимир ни старался, она уж своё счастье всегда сумеет ухватить.

После гадания подруги намеревались поужинать, вина церковного выпить за будущее счастье. Словом, вечер начался, как условились: Маруська петуха добыла, Алёнка стол накрыла. На стол под белую скатерть сена душистого разложила, чтобы счастье в доме не переводилось. Фрукты и засахаренные орехи в вазочках окружали аппетитную курица на центральном блюде, запеченную по особому рецепту.

Казимир звонко коцал по начищенной до блеска терракотовой плитке и был явно недоволен. Когти не чувствовали привычный настил, ноги скользили. Петух гневно клекотал, нервно взмахивал крыльями, судорожно вертел головой и всячески уклонялся от навязчивых особ с их гаданием.

А девушки тем временем расставили небольшие зеркала по полу, пшена и семечек насыпали, каждая – около себя. Вот стали они петушка зазывать:

– Казимир, Казимир!

Нет, ни к кому не идет, не хочет выбирать счастливицу, замер на одном месте и все тут!

Надоел Маруське упрямый Казимир, забыла она наставления бабстеши, да позвала: «Цып-цып!»

Казимир сначала стал приседать, потом кланяться; крыльями захлопал, да взлетел на стол, заорал кукареку и давай по столу ходить! А скатерть белую, еще прабабушкину, когтями распорол! Сено из прорех повылезло, ужас! Петух не унимается: давай сено ещё больше дёргать! Всю красоту испортил.

– Ах ты, негодяй, уходи прочь! – закричали девушки, стараясь согнать петуха со стола. А тому и дела до них нет, стал клевать орехи прямо с тарелки. Клюет, а девушек из поля зрения не выпускает, ну-ка подойди!

Маруся с грустью смотрела, как петух по столу расхаживает, лакомится Алёниным угощением. Потом сказала:

– Ну, вот и выбрал тебя Казимир. Ладно, пойду я, все равно уж теперь не поужинаешь. Алён, пусть у тебя Казимир переночует, ладно? Боюсь я его что-то, права бабстеша, непростой он.

Алёнка, оставшись одна, убрала зеркала подальше, до следующего года, зёрна подмела в уголок, завтра выбросит. Настроение было испорчено. А все петух этот чёрный, будь он не ладен, напугал Марусю. Смотрит, а Казимир со стола спрыгнул, на кресло перебрался, вцепился в подлокотник, одну лапу поджал и замер. Заснул что ли? Свечи приманчиво сияли, Алёна решилась еще погадать, пока Казимир спит.

Поставила на подоконник свечу, тарелку с кашей, стоит, глядит в окно, кашу ест и приговаривает:

– Накормлю тебя, судьба, досыта, не болей судьба, будь ко мне милостивой, приведи суженого…

Вот доела кашу и замерла, глядя в окошко. Стук! В окно снежок прилетел. В ответ забилось сердце Алёнки. Что делать? Маруське звонить?

А с улицы голос слышится:

– Хозяева, есть кто? Пустите погреться, замерз совсем!

Сдерживая страх, Алёнка в ответ крикнула:

– Кто там снег в окно кидает, хозяев пугает, да еще и погреться желает?

«Господи, что со мной, – думала девушка, – стихами заговорила, может ещё и спою?».

– Это я – курьер, подарки разношу новогодние. Заблудился в деревне вашей.

– А к кому вы, по какому адресу идёте? – спрашивает Алёна, стараясь справиться с бьющимся сердцем.

– Семёновка, сектор пятый, дом девятнадцатый, – ответил голос за окном.

– Да это совсем в другой стороне, у нас не Семёновка, а Семёново, что же вы так ошиблись? Ладно, подойдите к дверям, я в глазок посмотрю, что это вы за курьер.

– Не бойтесь, девушка, помогите, пустите погреться, замерзаю, – ответил парень.

Алёнка кинулась к дверному глазку. Вроде на разбойника не похож, а щеки-то совсем белые, отморозил! Придется впустить…

– Документы покажите, к глазку поднесите, – проявила осторожность Алёна.

Парень поднес паспорт. Только фамилию успела прочитать: Ходок. «Явно ошибка, ходок – не моя судьба!» – сокрушалась на фамилию Алёнка, открывая дверь.

– Идан Ходок, здравствуйте – представился с порога курьер.

– Здравствуйте, Иван Ходок, а я Елена, – завела обязательное ответное знакомство Алёна.

– Прекрасная?

– Нет, Бахметьева, шутки в вашем положении не уместны, – поджала губы.

– Да какие шутки, только и я не Иван, зовут меня Идан или Даня, бабушка меня так… – начал гость.

– Проходите, – прекратила его разговорчики Алёна и ушла в зал, не оглядываясь.

Гость оказался большой и шумный. Долго топал ногами в коридоре, стряхивал снег, растирал варежками лицо, приговаривал то ух, то ах. Но Казимир его почему-то не испугался, остался сидеть на подлокотнике даже когда Идан уселся в «его» кресло, чтобы отогреться у камина. Голос у гостя был громкий, руки большие и красные, нос тоже красный, а глаза синие.

«Ну и что же, что синие, – думала Аленка, тайно разглядывая нежданного гостя, – у кого только синих глаз не бывает. У Василиска вон тоже глаза синие. Прогнать его надо, да он и сам, пожалуй, уйдет, как только узнает, что я вся из себя девушка с претензиями, с книгами, с учёной степенью,» – злилась Алёнка на своего нежданного гостя. Ей стало неловко за себя, предложила чаю.

За чаем завела ни к чему не обязывающую беседу о погоде. Всё ждала, когда гость засобирается.

Гость же, несмотря на смятение хозяйки, удобно устроился у камина и явно уходить не желал. Все выспросил у Алёнки – и про петуха, и почему она у окна со свечой стояла. Потом о себе рассказал, что растила его бабушка, родители в экспедиции пропали, сам он ещё учится на физтехе, курьером подрабатывает…

«Даже о квартире в центре Москвы успел рассказать. Ходок, одно слово», – нерадостно думала девушка, слушая рассказы наивного курьера.

– Алён, если бы не твоя свеча, я бы точно замерз, – радовался парень. – Спасибо тебе, спасла ты меня. Веришь в судьбу? – неожиданно спросил Идан и начал неторопливо снимать носок.

– Нет, не верю, – отрезала Аленка, в страхе глядя на снятый носок. – Вы что это удумали? Оденьте немедленно носок, господин ходок!

– Да ты что, мне ногу чем-то кольнуло, то ли сено, то ли орех попал, вон сколько всего раскидано, – засмущался Даня. Решительно надел носок обратно, встал и повторил вопрос:

– Веришь или нет?

Отвела глаза, ответила:

– Вам лучше уйти, Идан, я надеюсь вы уже согрелись. Ступайте, некогда мне, сено вон с орехами убирать буду. А вы идите, люди подарок ждут, а вы тут… гостеприимством моим злоупотребляете – безжалостно и, как ей казалось, по чести говорила Алёна гостю.

– Алён, да брось ты, куда же я пойду на ночь глядя? Да и тебе одной страшно, пожалуй…

– Мы, кажется, не переходили на ты. Уходите, а то … – схватилась за телефон.

– Ладно, понял, не веришь. Да и не вовремя я пришел. У вас гадание, Алёна, дело такое серьезное, а тут курьер с вопросами. Только не боишься, что счастье свое не заметишь через окно замерзшее? – спросил Идан и пошел одеваться. Алёнка молчала, как воды в рот набрала, стояла как вкопанная. А Казимир наоборот спрыгнул с кресла, пошел за гостем в коридор, будто провожатый.

Ушел Идан, не оборачиваясь, громко дверью хлопнул.

Ничего, кроме гнева, Аленка не чувствовала. Ишь, дверью хлопнул, ходок нашелся! Нет уж, она не потерпит! Чтобы успокоиться, села дочитывать рукопись:

«Заплакала тогда Королева Метель:

– Синеокий, лазоревый, взгляни на меня, не обеднеешь. Посмотри, Иданушка, взгляд один подари, коли не посмотришь, я всю красу растеряю, и за это тебя погублю. А посмотришь, песню тебе спою, каких никто на земле матушке не слыхивал!

Не стерпел Идан, оглянулся, посмотрел на Королеву Метель и застыл, не в силах шевельнуться, сначала от восхищения красотой небывалой, а уж потом от сковавшего его холода. Слышал он сквозь сон ледяной, как поёт Королева Метель…. Так и нашли его на утро: лежал в снегу посреди поля Идан, лицо у него было белее снега, а глаза синее неба, в которое смотрел мертвый Идан, будто мечтал о чём, и улыбался…».

Заплакала тут Алёнка, вспомнив синие глаза своего гостя, и то, как она его в стужу выгнала из дому. Пожалела курьера, вот и заплакала, потом начала дом убирать. Так яростно убирала, что только перья летели, да Казимир недовольно горланил, ругался, наверное.

Под утро Алёнка вынесла скатерть со стола и сено в неё завернула, да сожгла во дворе, а пепел по снегу разметала. Дорожки расчистила. За ночь снегу привалило, даже горка получилась невысокая, когда утром бабушка с сыном приедут, Аленка и покатает ребёнка.

Всё приделала. Казимир на кресле спал, жалко его отдавать бабстеше, зарежет ведь. Опять глаза на мокром месте у Алёнки: суженого нагадал ей Казимир, а она его выгнала, так хоть Казимира в доме оставит. Парень-то хороший, – путалась мыслями Аленка, – сердце подсказывало, так нет, выгнала, как преступника. Не заметила, как уснула. Разбудили её громкие голоса:

– Дядя Даня, еще раз поймай меня! – кричал звонко сын. Алёна выбежала из дому и увидела: мать сидит на лавочке, а Идан – вечерний гость, её сына с горки катает и ловит, чтобы не упал. Посмотрели все на Алёнку, и давай смеяться: у неё перья петушиные в волосах торчат, лицо сажей перепачкано.

– Лена, стучим, стучим, а ты не открываешь, – сказала Алёнкина мама, – встречай гостей.

Лена, стряхивая перья, закусив от обиды губы, спросила:

– А этот что здесь делает? Серёжа, иди к маме, хватит кататься…

– Леночка, да как ты с гостем разговариваешь, не стыдно тебе? Он нас от разбойников спас…

Тут мать рассказала, что на станции, когда они вышли с Сережей из электрички, налетели на них хулиганы, сумку у неё выхватили и бегом, а Идан на поезд шел, он всё видел, погнался за обидчиками, сумку у них забрал, и хозяйке вернул. Потом вызвался проводить до дому, а оказалось, что он тут был, и его выгнали зимой на мороз. А надо бы поблагодарить… —

– Да за что благодарить, – возмутилась Алёнка, – это меня надо благодарить, что я его выгнала, а то бы кто тебя спас.

Мать укоризненно качала головой, а сама суетилась вокруг нового знакомого:

– Вы проходите, Идан, проходите, имя какое у вас редкое…

– Бабушка так назвала, был у неё любимый литературный герой, то ли в сказке, то ли из песни, – будто оправдывался Идан, топая вслед за матерью Елены прямиком в дом.

– Дядя Даня, бабушка, а меня забыли? – закричал сынишка и побежал за ними в дом, обиженно поглядывая на мать.

Идан тут же выглянул из дверей, будто ждал, подмигнул Аленке, сказал её сынишке:

– Нет, не забыли, хотим к твоему приходу Казимира подготовить!

– А кто это – Казимир? – вытаращил глаза мальчик.

– Это мамы твоей приобретение – черный петух, зовут Казимир, – ответил Идан.

– Правда, мам?

– Правда, малыш, – ответила Алёнка сыну и, наконец, обняла его, поцеловала.

А Серёжка глаз не сводит с дяди Дани, который рассказывает: «Казимир строгий, чтобы никаких цып-цып, понимаешь? Только Казимир!» А потом вдруг спросил Серёжу, глядя на Аленку: «Как думаешь, Серёжка, не дадим из Казимира суп сварить?»

– Нет, не дадим! – заорал Серёжа и, схватив нового друга за руку, потащил его в дом смотреть Казимира.

А Лена так и осталась стоять у порога: перья в волосах, нос в саже, на щеке красные полосы ото сна…. Поглядела на себя в окошко – ну точно чудо в перьях. Сказала своему отражению: «Ворона, а, ворона, счастье своё не проворонь, ладно? Пожалуйста…»

И быстро шмыгнула за всеми в дом, только венок гостевой на двери её и видел.

Ностальгия или сила искусства

Известная фраза киношного Чапая: «Ты приходи ко мне в полночь-заполночь. Я чай пью – садись чай пить, я обедаю – пожалуйста, кушай. Вот я какой командир!» – была понята Витюшей буквально. И с блеском претворена в жизнь, пусть по-своему, но именем Чапая.

Каждый день к Витюше кто-нибудь да обращался за помощью: встретить или проводить на вокзал, перевезти мебель, устроить в общежитие, да мало ли с какими задачами сталкивается командир в повседневной жизни. Главное, что на него всегда можно было положиться: Витёк приедет, поможет, спасёт.

Никто не замечал его блеклую, не фотогеничную внешность – белые тонкие волосы, широкое розовое лицо и разноцветные глаза: один бледно-голубой, другой бледно-зеленый. Бесцветный очкарик, – никому и в голову не пришло бы так его называть. Он всегда был героем дня! Даже в драке.

– Я сейчас тебе очки сломаю!» – предупреждали обычно его.

– Да что это все хотят мои очки сломать? – улыбался в ответ Витюша и шёл в гущу событий…

«Ты приходи ко мне в полночь – за полночь…»

Когда к жене приезжали родственники, и вдруг выяснялось, что всем не хватает места для ночёвки, Витюша укладывался в ванной. К этому привыкли, всё чаще он спал там, подстелив старое пальто. Потом кому-то потребовалась и ванная комната.

И однажды, будучи почти взрослым мужчиной, за пятьдесят, он взял и повесился на лестничной площадке своего дома, в углу для мусоропровода….

Иногда мне кажется, что с ним ушла из жизни целая эпоха. Эпоха героев советского кино.