Текст книги "Германское подполье в 1942—1944 годах"

Глава 4. Генералы до войны

Поначалу высшее германское командование смотрело на нацистов как на выскочек, бездарей и дебоширов. Но когда многие промышленники увидели в гитлеровской демагогии оружие против коммунизма, большая часть офицеров стала относиться к ней как к антидоту от пацифистского интернационализма левых. Динамичный революционный характер нацизма не воспринимался серьезно. Тем не менее по-настоящему генералы были не в восторге от назначения Гитлера канцлером и надеялись, что консерваторы старого пошиба, которые вошли в правительство вместе с нацистами – Гутенберг, Нейрат, Сельдте, Папен, – постепенно подсидят этого «бездарного капрала» и, в конце концов, возьмут его под контроль и раздавят.

Случилось прямо противоположное. С помощью своего ловкого и амбициозного министра обороны фельдмаршала Вернера фон Бломберга Гитлер обманул группу высших офицеров обещаниями крупного перевооружения армии и возвращения привилегий офицерского сословия, которыми оно пользовалось при кайзере. Одним из первых и самых преданных новообращенных стал генерал Вальтер фон Рейхенау. Другие генералы, такие как Браухич, Бок, Рунштедт, Лееб и Лист, заняли удобную позицию, заявляя, что рейхсвер вне политики. Чего нельзя сказать про генерала фон Шлейхера, человека политизированного и познавшего вкус власти во время короткого периода пребывания в должности канцлера. Он утверждал, что военные должны иметь решающее влияние в германской политике, и как следствие – вполне логичное – стал первой заметной жертвой нацистов среди военных.

Первоначальное отношение к власти нацистов со стороны тех офицеров, которых интересовала только профессия, хорошо описано начальником экономического управления германского военного министерства генералом Томасом, который позднее примкнул к заговору против Гитлера. В 1945 году, в первую годовщину покушения 20 июля и после того, как он был освобожден союзниками из нацистского концлагеря, Томас написал своей жене:

«Я усердно трудился, выполняя свою работу, поскольку сознавал, что безоружная Германия не могла существовать в окружении хорошо вооруженных стран, и в этом была опасность для мира. Вопреки Версальскому договору западные державы не разоружились, а Россия вооружилась до крайности. Следовательно, нужно было что-то делать и в Германии. Когда весной 1936 года Гитлер вновь ввел воинскую повинность, западные державы не возражали. Оккупация Рейнланда прошла без последствий, если не считать подписания Англией военно-морского соглашения с Гитлером. В результате каждый разумный немец понял, что западные державы видят в Германии бастион против большевизма и приветствуют ее перевооружение».

В аффидевите маршала фон Бломберга, зачитанном перед международным трибуналом в Нюрнберге, он описал отношение немецких генералов к нацистам после их прихода к власти следующим образом:

«До 1938–1939 годов генералы не возражали Гитлеру. Не было никаких причин возражать ему, поскольку он добивался тех результатов, которых они желали. Затем некоторые генералы начали осуждать его методы и утратили уверенность в разумности его суждений. Однако в целом они не смогли предпринять каких-то определенных действий против него, хотя некоторые попытались это сделать, за что в результате поплатились жизнью».

Кровь, пролившуюся 30 июня 1934 года, часто объясняют как уничтожение внутри нацистской партии тех наивных, которые всерьез воспринимали социалистическую фразеологию Гитлера и ее главных выразителей Рёма и Грегора Штрассера. Но это лишь одна часть ответа. Другая состоит в том, что бойня была направлена одновременно и против консерваторов Папена, и против политизированной части армии, возглавляемой генералом Шлейхером. В ходе чистки 1934 года стала очевидна степень распространения нацистской заразы среди генералов. Наиболее амбициозные из них, прежде всего Бломберг и Рейхенау, сотрудничали с нацистами. Другие сохраняли толерантное молчание, тогда как Шлейхер и его политический соратник Бредов были убиты. Генералов вознаградили. Гитлер навсегда отказался от попытки создать из отрядов штурмовиков (СА) военного соперника рейхсвера.

Через месяц умер президент Гинденбург, оставивший в качестве своей последней воли, по поводу которой ходило множество слухов, рекомендацию, чтобы Гитлер, будучи канцлером, стал также его преемником на посту президента. Было ли его завещание фальшивкой, как утверждают многие, или оно стало порождением сознания старого больного человека (его поместье в течение года охраняли эсэсовцы, и, кроме нацистов, практически никто не имел туда доступа), уже не имело для Германии никакого значения. Гитлер сразу же объединил обе должности в своих руках, легализовав, таким образом, наименование «фюрер», и объявил, что каждый, кто служит в вооруженных силах Германии, обязан принести клятву верности лично Адольфу Гитлеру. Вскоре после этого свастика, раньше являвшаяся символом только нацистской партии, а не рейха, была вышита на серых армейских мундирах и на официальном флаге Германии. Никто не возражал.

В такую циничную эпоху, как наша, мы склонны невнимательно относиться к тому, какое значение придавал своей клятве немецкий офицерский корпус. В действительности она стала важным фактором нацистского контроля над вермахтом. Ниже приведен буквальный перевод клятвы, как он была учреждена Гитлером:

«Давая эту святую клятву, я клянусь Богом, что буду беспрекословно подчиняться фюреру германского рейха и его народа, Верховному главнокомандующему германскими вооруженными силами Адольфу Гитлеру, и что, как храбрый солдат, я буду в любое время готов отдать жизнь за эту клятву».

Если бы немецкий офицерский корпус давал эту клятву своей стране, ее конституции или народу Германии, Гитлер не смог бы так долго оставаться в безопасности. Лишь немногие генералы не приняли такой примитивной концепции и поставили свой долг перед страной выше этой клятвы.

В ходе расследования в Нюрнберге генерал Франц Гальдер, который позднее стал преемником генерала Бека на посту начальника Генерального штаба сухопутных войск и который не раз был на пороге того, чтобы действовать в интересах заговора, так объяснял стоявшую перед ним дилемму:

«Гальдер. Вы упрекаете меня в том, что я вопреки своим обязанностям пытался свергнуть Гитлера и что я был готов свергнуть Гитлера.

Следователь. Пожалуйста, будьте уверены, что если бы я и стал вас в чем-то упрекать, то лишь в том, что вы не свергли Гитлера.

Гальдер. Могу я высказать личное соображение? Я последний представитель мужского пола из семьи, члены которой в течение трехсот лет были солдатами. Я знаю, что такое воинский долг. И еще я знаю, что в словаре немецкого солдата не существует таких слов, как «измена» и «заговор против государства». Передо мной встала чудовищная дилемма человека, обязанного исполнять воинский долг и долг, который я считал более высоким. Множество моих старых товарищей оказались перед такой же дилеммой. Я выбрал решение в пользу долга, который считал выше. Большинство моих товарищей сочли, что долг перед флагом выше и важнее. Будьте уверены, это худшая дилемма, которая может встать перед солдатом. Вот что я хотел объяснить».

Сила этой клятвы и как принуждения к лояльности, и как прикрытия для апатии и страха давала о себе знать до самых последних дней войны. В конце апреля 1945 года я из Швейцарии вел переговоры о капитуляции немецких войск в Северной Италии. Все было подготовлено: посол от генерала фон Фитингофа, командующего армией на Итальянском театре военных действий, согласился с условиями капитуляции, которые уже подписал фельдмаршал Александер в штаб-квартире союзников в Казерте. Все, что оставалось, – это объявить условия и ввести их в действие, когда генерала Фитингофа перевели в подчинение фельдмаршалу Кессельрингу, назначенному командующим немецкими войсками в Италии. Чтобы добиться ратификации договоренностей, была проведена напряженная часовая беседа по телефону между немецкой штаб-квартирой в Италии и штабом Кессельринга, в то время находившимся в австрийском Тироле. Все происходило 30 апреля. Для принятия условий Александера важна была каждая минута.

Несмотря на сообщение о том, что Гитлер при смерти, упрямый старый вояка Кессельринг, верный тому, чему его учили, категорически отказывался от любых действий, пока официальное объявление о смерти Гитлера не освободит его от клятвы, данной фюреру. Тот факт, что дальнейшее сопротивление было бесполезно и что генералы, командовавшие войсками на Итальянским театре военных действий, несмотря на свою клятву, уже согласились сдаться, Кессельринга не интересовал. К счастью, через несколько часов пришло объявление о смерти Гитлера, которое спасло положение, и капитуляция состоялась. Но Кессельринг остался верен своей клятве.

Несмотря на клятву, на постепенное проникновение нацистского элемента в армию после 1934 года, на такие успехи, как перевооружение, введение воинской повинности и оккупация Рейнланда, что произвело на генералов огромное впечатление, у Гитлера все еще оставалась причина сомневаться, все ли офицеры Генерального штаба последуют за ним в его агрессивной политике. Генералы, безусловно, сознавали ограниченность военного потенциала Германии в случае мировой войны и не хотели, чтобы она началась из-за какой-нибудь импульсивной выходки бывшего капрала. Как сказал генерал Бек моему другу полковнику Труману Смиту, американскому военному атташе в Берлине, в судьбоносные предвоенные дни: «Гитлер погубит Германию. Он сильно преувеличивает нашу военную мощь. Рано или поздно произойдет катастрофа. Неужели вы не можете что-нибудь сделать, чтобы помочь моей бедной стране?»

Движимый какой-то внутренней необходимостью, обманутый иллюзией того, что уступки потакавшего ему внешнего мира являются его личными достижениями, Гитлер в 1938 году был не склонен слушать генералов, предупреждавших, что присоединение Австрии к рейху, если таковое произойдет, повлечет за собой применение силы. Раньше они всегда ошибались, а Гитлеру нужно было получить Австрию. Настало время покончить с «пораженчеством» высшего командования.

И Геринг, и Гиммлер уже давно плели интриги, чтобы взять верх над военным министерством и консолидировать нацистский контроль в вооруженных силах. В качестве дальнейшего шага в этом направлении они хотели избавиться от военного министра Бломберга. Он был глупым человеком и одним из самых подобострастных сторонников Гитлера. Тем не менее не пользовался доверием фанатичных нацистов. Они не могли забыть, что он был одним из реакционеров, сохранившим свое кресло в кабинете, унаследованном Гитлером в 1933 году. К тому же он стоял на пути их амбиций. Он должен был уйти.

Вскоре такая возможность подвернулась. Незадолго до нацистского переворота в Австрии, в январе 1938 года, Бломберг женился на своей секретарше, простой женщине по имени Эрна Грюн. Гитлер был одним из официальных свидетелей на свадебной церемонии. Почти сразу же весь Берлин узнал, что Эрна Грюн и ее мать держали массажный кабинет в сомнительном районе Берлина и сама фрейлейн Грюн была проституткой. К этому добавилось то, что с большой вероятностью в ведомство Бломберга ее внедрил Гиммлер. В любом случае именно Гиммлер довел ситуацию до сведения Гитлера, и Бломберга сняли.

За устранением Бломберга и Фрича и созданием нацистского высшего командования, описанного выше, последовала замена Нейрата на Риббентропа в кресле министра иностранных дел и Шахта на Функа в кресле рейхсминистра экономики. Элитные отряды охраны – СС – были трансформированы из отрядов охраны лидеров партии в военную организацию, полностью встроенную в вооруженные силы, но находящуюся вне юрисдикции Генерального штаба. Члены СС были призваны стать политическими комиссарами и осведомителями в частях регулярной армии и со временем превратились в важный элемент нацистского контроля над ней.

Таким образом, внутренняя подготовка к внешней агрессии завершилась. Австрия была взята.

Кризис по поводу чехословацких Судет, разразившийся летом 1938 года, породил среди заговорщиков Бека – Гёрделера ощущение, что время для удара пришло. Многие члены Генерального штаба открыто высказывали опасения по поводу войны на два-три фронта, и в июле командующий сухопутными войсками на западе полковник Вильгельм Адам подал в отставку в знак протеста против агрессивных намерений Гитлера. Заговорщики подбирались к одному генералу за другим, предъявляя им доказательства – которые на этот раз считали неоспоримыми, – что Гитлер ведет Германию к общеевропейской войне.

Генерал Бек, по-прежнему занимавший пост начальника Генерального штаба, решил обнародовать свое несогласие с войной и отправил на рассмотрение Генерального штаба меморандум, где доказывал неспособность Германии победить в общеевропейской войне. Основой для меморандума послужило проведенное рядом высших генералов зимой 1937 года исследование стратегических возможностей Германии в случае войны, в которой примут участие Франция и Чехословакия. Результатом исследования стал тот факт, что, несмотря на первоначальный успех, который можно ожидать в противостоянии с Чехословакией, как более слабым соперником, окончательное поражение Германии на Западе неизбежно. Кроме того, в своем меморандуме Бек заявлял, что любой вооруженный конфликт, где бы он ни возник, приведет к мировой войне. Согласно показаниям генерала Гальдера в Нюрнберге, преемник Бломберга Браухич одобрял идеи, высказанные в меморандуме Бека, и сам передал его содержание ряду генералов, не являвшихся членами Генерального штаба. Гитлер услышал о меморандуме еще до того, как он дошел до него по официальным каналам, и потребовал его себе. Когда Браухич передал меморандум Гитлеру (июль 1938 г.), он предостерег фюрера от любых шагов, способных привести к войне. Гитлер отмахнулся от этих предостережений. Его интересовало только одно: кто читал меморандум.

Действуя через одного высокопоставленного чиновника министерства иностранных дел, который участвовал в заговоре, и при содействии адмирала Канариса и генерала Остера из абвера, Бек сообщил британцам о планах Гитлера и побудил Британию сделать однозначное заявление, что любое нарушение чешского нейтралитета означало бы войну. Заговорщики считали, что после такого заявления высшее командование германской армии преисполнится уверенности в себе и сплотится против Гитлера. К тому времени, а именно на второй неделе сентября, когда послание Бека дошло до британского правительства, уже было принято решение отправить Чамберлена на встречу с Гитлером в Берхтесгадене. Но Бек этого не знал и созвал группу высших командиров армии на совещание.

На этом совещании он заявил, что Германия стоит на пороге конфликта с остальным миром и что для Германии он закончится катастрофой. Он сказал, что готов пойти на конфронтацию с Гитлером и отказаться действовать против Чехословакии и попросил своих коллег дать обещание последовать его примеру, если, как он предвидел, его отказ не произведет впечатления на фюрера и он подаст в отставку. Через несколько дней у Бека произошел разговор – последний – с фюрером. Бек сказал Гитлеру, что не может взять на себя ответственность за военную ситуацию, к которой армия, по его мнению, не готова. Гитлер, к тому времени уже осведомленный (из меморандума) о взглядах Бека, ответил, что готов принять его отставку. Но чтобы не подрывать боевой дух офицеров более низкого ранга и солдат, уход Бека будет храниться в секрете еще месяц.

Обязанности генерала Бека в этот период взял на себя генерал Гальдер, позднее ставший преемником Бека в должности начальника Генерального штаба. Такое отклонение от договоренности с Беком Гальдер объяснял тем, что он намеревался совместно с заговорщиками действовать против Гитлера. Вкратце план состоял в том, что высшее командование армии уберет Гитлера. Генералу фон Вицлебену предстояло отвечать за непосредственную связь с вооруженными силами, но приказы должен был отдавать командующий сухопутными войсками генерал фон Браухич и начальник Генерального штаба генерал Гальдер. Согласно показаниям, данным Гальдером американским военным следователям в Нюрнберге, после свержения Гитлера предполагалось установить военную диктатуру, временным главой которой стал бы генерал Браухич. Диктатура должна была сохраняться до тех пор, пока германское государство и немецкий народ не будут денацифицированы. В целях просвещения немецкого народа после ареста Гитлера адмирал Канарис подготовил полный список преступлений нацистов.

Однако предполагалось, что генералу Браухичу сообщат об этом только в самую последнюю минуту. «Я никогда не говорил об этом с Браухичем определенно, – засвидетельствовал генерал Гальдер. – Но он знал о моем отношении и имел представление о происходящем. Однажды он зашел ко мне, когда у меня был Вицлебен. Вицлебен говорил так, что Браухич не мог не понять всего, если только он не был глухим. В случае если бы заговор закончился неудачно, я должен был сделать так, чтобы мой командир остался незапятнан. Я мог рисковать своей головой, но не чьей-то еще».

В самый последний момент Гальдер предположил, что было бы лучше, если бы правительство после Гитлера возглавил гражданский. Предлагалось, что это мог бы быть Нейрат, а также Отто Гесслер или Густав Носке, которые занимали кресло военного министра в период Веймарской республики. Однако было отмечено, что такое правительство не пользовалось бы большой популярностью. И Гесслера, и Носке презирали воинствующие левые. К тому же эти двое определенно были фигурами из прошлого, не способными понять проблемы, с которыми столкнулось бы любое правительство, пришедшее после Гитлера.

Из того, что рассказал Гальдер американским следователям, очевидно, что, хотя на тот момент он был согласен с необходимостью устранения Гитлера, политическая программа заговорщиков его не устраивала. Он сетовал, что ни у кого из людей, подталкивавших его к действию – имелись в виду Гёрделер, генерал Бек, адмирал Канарис, генерал Остер и Ялмар Шахт (с ним консультировались на определенных этапах заговора), – не было четкого одобренного всеми плана. Более того, Гальдер был не уверен в благоразумии Гёрделера, а Шахту он сказал: «Люди, которые привели Гитлера к власти, должны избавиться от него… Вы выбрали Гитлера, вы дали ему власть. Мы, военные, не имеем права голосовать». И когда бы ни обсуждались политические вопросы, Гальдер говорил: «Я солдат, а не политик».

Однако, несмотря на неопределенность политических планов, Гальдер был готов – по крайней мере, так он говорит – продолжать работу, как и Вицлебен в Берлине. Гальдер согласился, что для успешного осуществления военного переворота необходимо было выполнение следующих трех условий:

1. Наличие решительного лидерства с четко определенной ответственностью.

2. Страх немецкого народа перед войной, который должен был заставить его обменять Гитлера на мир.

3. Правильный выбор времени. Приказ Гитлера о нападении на Чехословакию стал бы сигналом к нанесению удара.

Ожидалось, что Гитлер вернется в Берлин 14–15 сентября после нюрнбергского съезда партии, и заговорщики ждали, чтобы «птичка вернулась в свою клетку», как назвал это Остин. Однако возникли проблемы, поскольку Гитлер решил перед возвращением в Берлин заехать в Берхтесгаден, а 14 сентября Чемберлен объявил, что намерен посетить Гитлера в Берхтесгадене. Заговорщиков охватили сомнения. Генерал Бек настаивал, что по сути дела ситуация не изменилась. Но большая часть пребывавших в поисках легкого выхода из положения утверждали, что самая главная предпосылка, при которой они предполагали действовать, а именно тот факт, что Гитлер ведет страну к войне в Европе, больше не существует. Разногласия среди заговорщиков отчасти улеглись, когда переводчик Гитлера доктор Пауль Шмидт прислал им сообщение, что Гитлер намерен предложить Чемберлену неприемлемые условия. Следовательно, снова возникала опасность войны. Тогда было решено, что возвращение Гитлера в Берлин станет сигналом к началу путча.

После второго визита Чемберлена к Гитлеру война стала казаться делом решенным. Генерал Остер и Шахт спросили Гальдера, хочет ли он по-прежнему действовать. Готов ли он арестовать Гитлера? Гальдер уклонился от ответа и высказался в пользу убийства, которое можно было бы представить как несчастный случай. Кроме того, он хотел произвести определенную передислокацию войск, которая могла бы оказаться полезной в случае, если такой несчастный случай произойдет, и разместить дивизию сухопутных войск под командованием генерала Эриха Гёпнера в Тюрингии, чтобы отрезать элитные части СС, находящиеся в Мюнхене, если они попытаются предпринять бросок для освобождения Берлина. Генерал фон Вицлебен, командующий Берлинским военным округом, по-прежнему был готов действовать, и заместитель Остера Ганс Гизевиус прибыл в штаб Вицлебена, чтобы помочь подготовить чрезвычайные декреты и указы. От Артура Небе, связного заговорщиков в гестапо, доставили список секретных баз СС. Они были нанесены на карту, которую вручили командующему Потсдамской дивизией генералу фон Брокдорфу, участвовавшему в заговоре. Абвер сообщил, что нацистам стало известно о колебаниях британского правительства, и это ужесточило позицию Гитлера. Телефонную линию между Лондоном и Прагой, проходившую через Германию, поставили на прослушку, и телефонные переговоры чешской миссии в Лондоне с министерством иностранных дел в Праге были записаны.

26 сентября Гитлер произнес в Спортспаласт страстную речь, в которой пообещал, что «Судеты станут моим последним территориальным требованием в Европе». 27-го он приказал одной из новых танковых дивизий провести парад в Берлине, чтобы внушить людям воинственное настроение. Но даже появление войск перед рейхсканцелярией не вызвало у толпы большого энтузиазма, и лишь несколько рук взлетели вверх в нацистском приветствии. Гитлер был в ярости. Чтобы оценить общественное мнение, Геббельс объехал город в открытой машине и сообщил, что, даже если их судетских соплеменников притесняли, берлинцы не хотят воевать. Тем не менее генерал Остер сообщил заговорщикам, что война с Чехословакией вот-вот будет объявлена. Рано утром 28-го связной заговорщиков из Лондона телефонировал в Берлин, выразив уверенность в том, что любой акт агрессии со стороны Гитлера будет означать общеевропейскую войну. Это сообщение придало заговорщикам новый импульс, и военный переворот был назначен на следующий день. Даже колеблющийся Браухич – факт, подтвержденный надежными источниками, – пожелал действовать.

Однако около 11 утра 28-го в министерство иностранных дел Германии поступил срочный звонок от итальянского министра иностранных дел. Риббентропа не оказалось на месте, и граф Чиано попросил соединить его с итальянским послом Аттолико. Министерство иностранных дел, как обычно, подслушало эту беседу, и позже заговорщикам передали следующий разговор между взявшим у Чиано трубку Муссолини и итальянским послом в Берлине:

«Муссолини. Это говорит дуче. Вы меня слышите?

Аттолико. Да, я вас слышу.

Муссолини. Скажите, что мне нужно немедленно поговорить с канцлером. Передайте ему, что британское правительство через лорда Перта попросило меня о посредничестве в вопросе Судетов. Скажите канцлеру, что я и вся фашистская Италия на его стороне. Решать должен он. Но передайте, что я готов принять предложение. Вы меня слышите?

Аттолико. Да, я вас слышу.

Муссолини. Поторопитесь!»

В полдень Вицлебен пришел к Гальдеру, чтобы получить приказ о начале путча. Во время их судьбоносного разговора поступило сообщение, что на следующий день в Мюнхене состоится встреча британского и французского премьеров с Гитлером. «В результате я отменил приказ, – сказал Гальдер, – потому что все основания для наших действий исчезли».

И еще Гальдер рассказал следующее:

«Потом приехал Чемберлен, и одним махом опасности войны удалось избежать. Вдохновленный Чемберленом и Деладье, Гитлер вернулся из Мюнхена бескровным победителем. Конечно, немецкий народ рукоплескал ему. Даже на оппонентов Гитлера из высшего офицерского корпуса его успех произвел огромное впечатление. Не знаю, могли ли гражданские люди понять, что это значит – одним росчерком пера устранить чехословацкую армию и лишить Чехословакию всех ее укреплений, оставив страну голой, как новорожденный младенец. Одним росчерком пера была достигнута победа.

Я хочу еще раз подчеркнуть исключительную важность, которую следует придавать этому Мюнхенскому соглашению, из-за впечатления, которое оно произвело не только на население, но и на вермахт. Начиная с этого времени постоянно можно было слышать присказку: „Ладно, фюрер как-нибудь справится этим, как он сделал в Мюнхене“». Смею добавить, что по возвращении Чемберлена в Лондон народ встретил его аплодисментами, хотя его-то поздравлять было не с чем».

Некоторые генералы продолжали говорить о путче, но возможность была упущена. Но что еще хуже, военные перестали верить гражданским заговорщикам, которые были уверены, что Британия и Франция не отдадут Гитлеру Чехословакию. Отчасти эта вера ожила, когда генерал Остер узнал от Кейтеля, что темпы перевооружения Германии после Мюнхенского соглашения не будут снижены, напротив, оно ускорится.

Разочарование, постигшее заговорщиков, хорошо отражено в письме, датированном 11 октября 1938 года, которое Гёрделер написал своему американскому другу:

«Развитие ситуации за последние недели нельзя назвать иначе как очень опасным. Немецкий народ не хочет войны, армия готова сделать все, что угодно, лишь бы ее предотвратить. Ее хотят только Гитлер, Гиммлер и Риббентроп. Нарастание проблем внутри страны вызывает у них тревогу. Вместе с тем они постоянно говорили армии, что ни Англия, ни Франция не смогут защитить Чехословакию. В Германии никто не хотел им верить. Но они оказались правы…

Гитлер и Геринг обманули весь мир. Между тем мир был предупрежден и проинформирован заблаговременно. Если бы к этим предупреждениям прислушались и кто-нибудь предпринял необходимые действия, сегодня Германия была бы свободна от своего диктатора и могла бы повернуть против Муссолини. В течение нескольких недель мы могли бы начать строить прочный мир, основанный на законности, разумности и достоинстве. Имея правительство, состоящее из порядочных людей, Германия совместно с Францией и Англией была бы готова решить испанскую проблему, убрать Муссолини и в сотрудничестве с Соединенными Штатами установить мир на Дальнем Востоке. Это могло бы открыть дорогу для сотрудничества в экономической и социальной сфере, для умиротворения конфликта между трудящимися, капиталом и государством, для обеспечения духовного и морального подъема и новых усилий по повышению уровня жизни в целом…

В своем стремлении избежать небольшого риска господин Чемберлен сделал войну неизбежной. Теперь Франции и Англии предстоит защищать свою свободу силой оружия, если они не хотят превратиться в рабов. Но сражаться им придется в гораздо худших условиях…»

Однако риск не был небольшим. Великобритания и Франция не могли быть уверены, что их твердая позиция в Мюнхене вызовет восстание в Германии. Гитлер не блефовал. Первый параграф секретных предписаний от 30 мая 1938 года, адресованных Гитлером высшему командованию по подготовке «зеленой операции» – кодовое название вторжения в Чехословакию, – гласил: «Мое неизменное решение состоит в том, чтобы в ближайшем будущем разгромить Чехословакию с помощью военных действий».

Гальдер был допрошен по поводу этого пункта:

«Вопрос. Если я правильно понимаю, вы говорите, что, если бы мистер Чемберлен не приехал в Мюнхен, ваш план был бы исполнен и Гитлер был бы смещен?

Гальдер. Я могу сказать только, что этот план был бы исполнен, но я не знаю, был бы он успешен, или нет».

Сейчас можно уверенно сказать: непосредственно перед Мюнхеном шансы на внутреннее восстание против Гитлера были выше, чем в любое другое время после него до тех пор, пока в 1943 году его военные успехи не пошли на спад. Британцев и французов нельзя обвинять в том, что они отказывались слишком доверять немецким генералам и гражданским, участвовавшим в заговоре, хотя, не сумев наладить с ними более устойчивую тайную связь, они утратили возможности, которые могли бы использовать в тонкой дипломатической игре. Однако их фатальная ошибка состояла в попытке справиться с кризисом вокруг Судетов без России. Осенью 1938 года Генеральным штабом владел страх перед войной на два фронта, который мог подтолкнуть его к участию в путче, если бы возникла уверенность в том, что безрассудство Гитлера приведет к конфликту не только с Англией и Францией, но и с Россией. То, что они этого боялись, очевидно. Сверхсекретные штабные планы, подготовленные уже к 15 августа 1938 года, содержали базовое предположение, что «Советский Союз, по всей вероятности, сразу же встанет на сторону западных держав».

Несмотря на Мюнхенское соглашение, заговорщики не отказались от своих намерений. В декабре они по каналам абвера узнали, что Гитлер планирует войти в Прагу и покончить с Чехословакией. Механизм по подготовке путча снова был приведен в движение, и снова Гёрделер, Хассель, Гизевиус и другие попытались убедить генералов, что на этот раз Британия и Франция окажут реальное сопротивление нацистам. Адмирал Канарис и несколько других сотрудников абвера говорили генералам, что на сей раз гражданские правы. Шахт выступал за немедленный арест Гитлера, или государственный переворот в целях сохранения мира. В конце концов генерал Гальдер пообещал убрать Гитлера, если война будет объявлена.

Этого не случилось. Оккупация всей Чехословакии вызвала всего лишь жалкие протесты. Заговорщики снова ошиблись, а уважение генералов к «лунатику», ведомому «счастливой звездой», лишь выросло, поскольку он всегда оказывался прав.

Самоуверенность Гитлера сделалась безграничной. В середине августа 1939 года, прямо перед объявлением о подписании пакта со Сталиным, он собрал своих генералов и произнес речь о предстоящей кампании в Польше. Он утверждал, что при его жизни война непременно должна была начаться, потому что в будущем, вероятно, никогда не будет человека, обладающего большей властью, чем я. Таким образом, мое существование является фактором огромной ценности. Но какой-нибудь преступник или идиот может уничтожить меня в любой момент». Поэтому нельзя терять времени. «Что же касается наших врагов, – продолжал Гитлер, – то это люди ниже среднего, люди неспособные к действию, не хозяева. Это жалкие червяки. Я видел их в Мюнхене». Единственное, чего Гитлер боялся, как он сказал генералам, это что в последнюю минуту какая-нибудь schweinehund[4]4
  Свинья, сволочь (нем.). (Примеч. пер.)


[Закрыть] внесет предложение о посредничестве.