Текст книги "Свет столицы. №1 2018 г."

Свет столицы. № 1 2018 г.
Литературно-художественный журнал

© Академия поэзии, 2018

© ИПО «У Никитских ворот», 2018

© Коллектив авторов, 2018

БЕССМЕРТНОМУ ПОДВИГУ СОВЕТСКОГО НАРОДА, 73-Й ГОДОВЩИНЕ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ ПОСВЯЩАЕТСЯ…

1. Поэзия

Анатолий Ветров

Поэзия Анатолия Ветрова (1956–2012) проста и искренна, и это ощущается сразу: чуткость, волнение, горячность характера, пытливость ума и откровенность, добросердечность. Если все это собрать воедино – душевность. Абсолютно русская черта. Она и определила оптимистическое начало ветровских стихов, их широкие эпические, философские интонации. Многие стихи положены на музыку.

Тема Великой Отечественной войны занимает в творчестве поэта, автора 15 стихотворных сборников, особое место: его мать, детдомовка, прошла связисткой всю войну до Берлина, и ее судьба положена в основу романа в стихах «Надежда Карелина». Посмертно к юбилею Победы выпущена книга стихов поэта «День Победы». Ежегодно в июле проводится Фестиваль поэзии и песни памяти Анатолия Ветрова в подмосковной Загорянке на берегу Клязьмы, объединяющий поэтов и певцов, композиторов и чтецов, бардов и переводчиков, молодые таланты и маститых деятелей искусства и литературы России и других стран.

Мерси!

Г. Д. Курицыной

 
Французов пленных двинулась колонна —
В концлагерь как пожизненный арест.
Отрада в нём одна – ширь небосклона
Вдали и помощь Мира – Красный Крест.
 
 
Посылки с воли выжить помогают —
Спасения лучи во тьме ночной…
Навстречу – русских пленных цепь, другая
Колонна – ад терпения сплошной.
 
 
Навстречу – измождённые скелеты
Ползут, во снах лишь видят
Красный Крест, —
На гибель обречённые поэты
Так в грёзах видят рай чужих небес.
 
 
Колонны поравнялись… Братства узы
Священны, как в концлагере паёк…
Ребята из Советского Союза
Заметили французов:
– Эй, браток!
 
 
Бери! —
И ринулись к буханке хлеба,
К сальцу – о-о!!! – рук дрожащих корабли…
Ведь на Земле одна беда, и небо
Одно над городами всей Земли.
 
 
– Шнель, ком! —
сквозь фрицев ругань, лай овчарок
Вдруг прозвучало нежное: – Мерси! —
Как благодарность русским за подарок,
Поклон Европы матушке-Руси.
 

1998

Седьмая симфония

Памяти Дмитрия Шостаковича

Если мне отрубят руки, я возьму перо в зубы и всё равно буду писать музыку.

Д. Шостакович – сыну Максиму

Этот человек сильнее Гитлера.

О. Берггольц о Д. Шостаковиче

 
Без Микеланджело резец —
Как молоток без рук: мертвец.
Без Шостаковича перо —
Застывших звуков серебро.
 
 
Кто Микеланджело без рук?
Без скальпеля в руках хирург.
Каррарский мрамор ждёт творца, —
Прикосновения резца.
 
 
Резец хозяйской ждёт руки,
Как полководца ждут полки.
Ждёт осаждённый Ленинград
Своих спасителей – солдат.
 
 
Как боль – обрубки вместо рук:
Кольцо блокады – адский круг.
Маэстро в комнате один.
С пером в руке он – властелин
 
 
Судьбы… К симфонии пролог —
Ему диктует ноты Бог:
«Пам-пам-па-рампам…»
 
 
– Зиг хайль! Нахт Москау! Гот мит унс! —
Пролог – марш варваров на Русь.
 
 
…А за спиною Ленинград —
Мрак, ужас, мор, кромешный ад.
Повсюду гробики, гробы
На санках… Нет страшней судьбы!
 
 
Господь, явись спасеньем вдруг!
Всё зыбко, гибельно вокруг.
Весь мир – в огне, в крови… Война.
Бал правит Гитлер – сатана.
 
 
Кичиться не спеши, палач:
Маэстро – Гулливер, силач!
Он в пальцах, как в зубах, перо
Сжимает…
Гнев – не серебро:
Грохочущей лавиной прёт
К Победе рать железных нот!
 
 
Раскат эпохи громовой —
Парад симфонии Седьмой.
Аккорды мужества растут…
Палач – дрожащий лилипут!
 
 
Враг в панике, он смят, разбит, —
Финал симфонии гремит
Громами – залпами катюш, —
Божественным спасеньем душ!
 
 
…О вдохновенный взмах пера
Над главным детищем Петра!
Со злом сражается добро:
Бог – Шостаковича перо.
Перо, зажатое в зубах
Судьбы, —
борец —
Бетховен,
Бах.
 
 
…
 
 
…Ликуй, Петров могучий град!
Победы гром в Москве – парад.
Гранитный Жуков на коне,
Как Медный всадник Фальконе!
 
 
Не сатана бал правит – Бог.
Пусть жизнь – обрубки вместо ног
Порой, —
верь, друг:
отступит смерть!
Волшебна жизни круговерть —
Раскат симфонии Седьмой
В пространствах Вечности самой.
 

27 февраля – 9 марта 2004

Москва

 
Москва… Как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
 

А. С. Пушкин

 
Как светом утренним природа —
Материки и острова, —
Теплом встречаешь ты народы,
Хозяйка щедрая, Москва!
 
 
Ведёшь гостей в дворцы-палаты,
Так князь – народа голова —
Купцов заморских вёл когда-то
К столу… О, древняя Москва!
 
 
России стольный град,
Непобедимая,
В грядущий век парад —
Москва любимая!
 
 
Толпа ликует от восторга,
В старинный храм войдя едва…
В твоих глазах улыбка Бога
И Русь, священная Москва.
 
 
Пожарский с Мининым в молчанье
Застыли, будто сфинкса два.
Героям ты свой щит вручала,
Княгиня вольная, Москва!
 
 
Для нас ты на Тверском – невеста,
На Новодевичьем – вдова,
Ты на Арбате всем известна
Как мать художников, Москва!
 
 
Греми на площадях стихами,
Рисуй портреты и слова, —
Ты – нашей Родины дыханье,
Ты – Мира гордый щит, Москва!
 

1987 г., Москва

ИВАН ГРИШАНОВ

Гришанов Иван Иванович родился 28 августа 1932 года в деревне Шепелево Кромского района Орловской области. Сын полка. В 1942-1943-м был осведомителем и связным партизанского отряда (р-н Карачева, Брянск), при формировании Орловско-Курской дуги – разведчик, наблюдатель Отдельного истребительного противотанкового дивизиона (ОИПТД), много раз по заданию переходил линию фронта. После была военная дорога от Брянска до Санкт-Пельтена (Австрия) в составе III Украинского фронта. 1947 г. – Курское суворовское училище, 1953 г. – Одесское военное училище, затем офицерская служба. Но из-за последствий военных ран и контузии вынужден был уволиться из армии. После учёбы в Кишинёвском политехническом институте работал научным сотрудником, в ходе чего получил звание «Заслуженного изобретателя Молдавской ССР». Живёт в Москве.

Анатолий Пшеничный о поэте Иване Гришанове

После одного из выступлений в Посольстве Сербии по поводу годовщины освобождения Белграда ко мне подошёл неприметный с виду пожилой человек:

– Спасибо вам за песни о войне, спасибо за память о нас…

Я насторожился: не совсем походил на ветерана той далёкой войны этот стеснительный невысокий мужичок – с чистым голосом и ясными глазами…

– Я в прошлом сын полка, Гришанов Иван Иванович, с 1932 года рождения, мне 86, воевал с 10 лет, после войны учился в Суворовском, потом в военном училищах… Вот приглашают иногда на такие мероприятия как ветерана. Давно пишу стихи, вы не могли бы их посмотреть, мне это очень важно…

Всё встало на свои места: ветеран-пенсионер, пишущий стихи, как многие, если не все…

Сославшись на занятость, но с врождённым чувством преклонения перед фронтовиками, дал ему визитку: пришлите, мол, по «электронке», я обязательно посмотрю…

– Да нет у меня такой почты… Может, дочку попрошу…

Через месяц он позвонил и попросил встретиться:

– Мне это очень важно…

На следующий день он пришёл на моё выступление в Университете землепользования, передал стопку стихов – в основном рукописную, оставил номер своего телефона, прослушал весь фронтовой цикл и ушёл, не переждав моей послеконцертной «автограф-сессии»…

А на следующее утро я открыл его рукопись и оторваться от чтения не мог до конца дня.

Было такое ощущение, что я, как изредка бывало на моём драгоценно-каменном Урале, поднял с земли долгожданную находку – друзу редкой породы: то ли аметистовую, то ли горнохрустальную, а может, и того дороже…

Позвонил ему:

– Иван Иванович, вы где-то печатали эти стихи?

– Да, в военной многотиражке, лет 50–60 назад.

– А показывали кому-то в издательствах, поэтам, писателям?…

– Тоже лет 60 назад, но показал стихи о репрессированных офицерах-фронтовиках, посмотрели да сказали: хочешь спокойно жить – не показывай больше никому. Вот и не показывал, а вас послушал – не утерпел… А про репрессии не мог не писать: отца в 1937-м расстреляли, потом реабилитировали, я за него на войну и сбежал…

…Я не нашёл его литературных публикаций или фото в интернете. Через сайт «Бессмертного полка» отыскались скупые строчки о боевом пути маленького солдата:

1942–1943 гг. – связной партизанского отряда, далее – сын полка, на Орловско-Курской дуге – разведчик, наблюдатель Отдельного истребительного противотанкового батальона, далее – взвод топоразведки 15 ОТ МБР 19, Венская артдивизия 3-го Украинского фронта, много раз по заданию переходил линию фронта, награды…

И ни слова о стихотворчестве…

Это стихи высокого природного художественного уровня – поэта, ушедшего на войну в 10 лет и знающего все её страшные детали. Без единого фальшивого слова… Это последний живущий среди нас поэт из знаменитой фронтовой шеренги: от Константина Симонова до Юлии Друниной и Николая Старшинова… Правда, так и не вышедший своевременно на их поэтическую перекличку.

Слава Богу, что всё-таки объявился.

Анатолий Пшеничный

Осенняя переправа

 
Как будто огненные клинья
Вбивают пушки над затоном.
Скользя легко по влажной глине,
Понтон уходит за понтоном.
 
 
Плоты и лодки тянут следом,
Глотнув армейские сто граммов.
Плывёт пехота к гиблым бедам
И обречённо, и упрямо.
 
 
Ей встречно бьёт что только может
С заречной вражьей чёрной кручи.
Ох, упаси пехоту, Боже,
А если смерть – прости, не мучай.
 
 
Вода от взрывов зло клокочет,
С разбитых вдребезги посудин,
Стеная в небо что есть мочи,
В небытие уходят люди.
 
 
Но вал живых от середины —
С судьбой и волей вместо весёл, —
По камышам, ломая льдины,
Уже себя в атаку бросил.
 
 
Береговой коснувшись тверди,
Как обретённого спасенья,
Бегут бойцы навстречу смерти
Иль ко второму воскресенью.
 
 
На пулемёты – в штыковую,
Броском гранаты путь означив,
Рвут оборону огневую
Бесстрашьем, яростью, удачей.
 
 
И бывший дьяк, а ныне взводный,
Раненье приняв, как награду,
Хрипит: «Аз вынес ад холодный
И муки огненного ада»…
 

* * *

 
Жизнь моя на ласки небогата —
Не имел я их и не искал.
То детдом, то воровская хата,
А потом войны крутой оскал.
 
 
В жизни той милей дневного неба
Был блиндаж с накатом в пять слоёв.
И в каком аду я только не был
В круговерти гибельных боёв.
 
 
Я забыл, откуда вышел родом,
Мир войны – мой первый детский класс.
Ну а дни стекали, словно в воду
Капли слёз из воспалённых глаз.
 
 
Отвечаю чётко на вопрос вам:
Я родился сразу злым и взрослым.
 

Охота

 
Фронтовой был нарушен быт:
В это утро – уже не первый —
Был сержант молодой убит
Дерзким снайпером, бабой-стервой.
 
 
Командир цену знал словам,
Мне в лицо проскрипел зубато:
«Трое суток на стерву вам.
Неуспех награжу штрафбатом».
 
 
Так охоте был даден старт,
В чьей-то жизни назначив точку.
А вокруг плакал тёплый март,
Зарождалось лето в почках.
 
 
И пошёл я… И ночь, и день
Стали болью и чёрным бредом.
Уходила она, как тень,
Окровавив свои победы.
 
 
Я иссяк, я в бессильи сник,
И денёк шёл последний, третий.
Скрытой оптики слабый блик
Уловил я в сыром рассвете.
 
 
А бинокль подтвердил успех:
На изломе ольхи у речки —
Щёки, лоб, капюшона мех,
Обнажённых ладоней свечки.
 
 
И кощунственно плыл уют
От винтовки её и позы.
Встретить мне б её не в бою,
Слать бы ей не заряд, а розы.
 
 
Фронт привычно гремел окрест,
Жил жестоким своим законом.
Впил в межглазье прицел ей крест,
Уподобив мишень иконам.
 
 
Чуть сместился овал лица,
И качнулась фигура слабо:
Цель нашли девять грамм свинца.
Упокой твою душу, баба.
 
 
Ту медаль не ношу я: нервы.
Раной в памяти гибель стервы.
 

1966

Батяня

 
Добровольцы тюремных зон…
То о нашей штрафбатной роте.
В бой идти нам какой резон?
Но ведь воля за ним фокстротит.
 
 
Командир наш – свободный хрен —
Истязал нас в боях условных.
На выносливость ставил крен,
Не жалел, подлец, уголовных.
 
 
В мозг и тело втирал закон:
Скоростной быть должна атака,
Не картёжный атака кон,
Не братвы загулявшей драка.
 
 
Вот пошли мы. Кто к праотцам,
Кто, умывшись в крови, к рожденью.
В рыло бьёт ураган свинца,
Позади отряд загражденья.
 
 
И забытый звериный страх
Всех прижал на меже у поля.
И разбилась атака в прах,
В гибель вдруг обернулась воля.
 
 
Кто-то ж первый обязан встать,
Всех рвануть на бросок под пули.
Ротный встал: «Эх, ити вашу мать!»
И шагнул вперёд, не сутулясь.
 
 
И пошёл по траве, как Бог,
И крестил нас нелепым матом.
Встали мы, как единый вздох.
И отбили у немцев хаты.
 
 
Двадцать лет. Лейтенант – пацан,
На солидность никак не тянет.
Чтили мы его, как отца,
Величали с тех пор батяней.
 

1956

Пахнет ночь ромашкою и рожью…

 
Пахнет ночь ромашкою и рожью,
Влажной дымкой светится роса.
Поле спит. А в тёмном бездорожье
Шелестят, как листья, голоса.
 
 
Мы разведка, мы глаза и уши.
Нам приказ – доставить «языка».
И в смятенье дышат наши души,
Как в оврагах близкая река.
 
 
Влажный след в траве оставив телом,
Мы ползём, беззвучны и близки.
Вижу я накрашенные мелом
Впереди ползущих каблуки.
 
 
Проскользнув под проволокой колючей,
Стынем в блеске вспыхнувших ракет.
Мысли – камнем, падающим с кручи:
«Сорвалось! А может, может – нет?»
 
 
Темень вновь упала чёрным шёлком,
Скрыла нас от выстрела в упор.
Вот бросок, вот хрип! И всё умолкло:
Лёг навечно вражеский дозор.
 
 
Живы мы, идём с живым трофеем,
Будто вновь для жизни рождены.
И заря, как счастье, розовеет,
И как будто нет совсем войны.
 

1953

9 мая

 
В гимнастёрке, прямой, туго стянут ремень,
Жёсткий бобрик волос в белой дымке седин.
В амбразурах глазниц слёз удержанных тень…
Над стаканом вина он склонился один.
 
 
Что он вспомнил, старик? Резко вздёрнута бровь,
В складке горькой сомкнулся морщинистый рот…
Жизнь прошла, как бросок сквозь потери и кровь:
Две жестоких войны, гибель маршевых рот.
 
 
Он сидит за столом, как заброшенный форт.
То, что раньше скрывал, а теперь напоказ.
И не выпит коньяк, не опробован торт,
А оркестру всё тот же военный заказ.
 
 
И подвыпивший люд – молодой и крутой —
Приглушил свой нахрап к уважению дат.
Так зачем же он в бой шёл версту за верстой,
А награда ему? Обворован солдат.
 
 
Обделённый судьбой и унижен страной,
Что во власть привела алкашей и воров,
И не может он встать – пожилой и больной, —
Чтобы вновь защитить честь России и кров.
 
 
Наша славная Русь, на каком ты пути?
Отзовись и бойца от обид защити!
 

Огневые дальние налёты…

 
Огневые дальние налёты —
Сокращённо – безобидно – ДОН.
Попадёшь в такие переплёты,
Если вдруг прольётся с неба он!
 
 
Дыбом встанут рощица и поле,
Небосклон крутнётся, как волчок…
А когда-то – было это в школе —
Вдоль по Дону плавал я, сморчок.
 
 
Песни пел, удил штанами рыбу,
Доставал на глуби ила твердь,
И не знал, что ДОН – стальная глыба
И несёт осколки, кровь и смерть.
 
 
Но и всё ж в тугих разрывах ДОНа
Я сквозь гибель честно проходил,
Чтоб на речке мирной возле дома
Мальчик пел и окуней удил.
 

Осень

 
Осенняя дымка лежит на болоте.
Прохладная свежесть, хрустящая тишь.
Опять я с берданкой брожу на охоте,
Усталой рукой раздвигая камыш.
 
 
Приятная томность… Срываются утки,
И трепет их крыльев – как в сердце мечта.
Все целы патроны. Трофеев за сутки —
Любимых стихов два блокнотных листа.
 

Расстрел

 
Босыми ногами на потном граните
Он выписал кровью следов своих нити
И встал над волной – полосатая майка, —
Один перед сталью штыков беспощадных.
 
 
Спокойно смотрел, как над синью прохладной
В испуге металась и плакала чайка.
Нет, нервы матроса – не стержни корунда.
Вся жизнь пронеслась перед ним, как секунда.
 
 
Неполные двадцать, простые, как гайки,
Что шли по резьбе восходящей спирали.
Он знал, что умрёт, как друзья умирали,
И он не завидовал плачущей чайке.
 

Восьмой десяток… А погода…

 
Восьмой десяток… А погода —
Военных гиблых лет повтор,
И кучно бьют, как пули, годы
В нас, доживающих, – в упор.
 
 
Как всем живым, нам жить охота…
Я установку вспомнил ту,
Когда с уставшею пехотой
В атаку шёл на высоту:
 
 
«Храни надежду, веруй в Бога,
Будь и в делах, и в мыслях скор».
Я ранен был. Но если строго —
У смерти выиграл там спор.
 
 
И вот сейчас, как в той атаке,
Дерзаю в схватках трудовых,
Чтоб расцветали в мае маки
Для нас, – не мёртвых, а живых.
 
 
Иду навстречу бьющим датам
Вновь атакующим солдатом.
 

2003

* * *

 
Я говорю войне: «Прощай…»
Она, как жало, впилась в душу.
Её не вырвать невзначай,
Добром и бранью не разрушить.
 
 
Я говорю войне: «Прощай…»
Бойцов упавших лица рядом.
По ним горит в слезах свеча,
А боль за них, как взрыв снаряда.
 
 
Я говорю войне: «Прощай…»
Но дышит память жаром боя
И мне твердит: не отвращай
Того, что вписано судьбою.
 
 
И этот груз тебе навек,
Войны хлебнувший человек.
В атаке той мне чуть бы поскорей
Прикрыть бронёй машину капитана
От скрытых в роще вражьих батарей,
Что выжгли в башне огненную рану.
 
 
Тлел ватник. Всё ещё живой,
Слепой наводчик ищет в ощупь цели,
А командир мотает головой,
В нём и слова, и мысли онемели.
 
 
Таков он вот, удар по нам во фланг:
Машины рвутся, погибают люди…
Через эфир мне повышают ранг.
Ну кто ж тут штаб с разведкой не осудит?
 
 
Я к батареям повернул свой «лоб»:
Он непробоен, как мечта о мире.
На скоростях мы пушки смяли, чтоб
Всё остальное расстрелять, как в тире.
 
 
Снаряды наши рвали на куски
В колоннах плотных технику, пехоту.
Огнём зажаты нами, как в тиски,
Там вряд ли мог в живых остаться кто-то.
 
 
Победный бой… О чём тут говорить?
 
 
Об орденах и званиях, что ли?
Забыть бы мне, как танк с людьми горит,
А вспомнив, не стонать в ночи от боли.
 

Шаги

 
Здесь бита днём двух рот отвага,
А нам, штрафным, как штык, приказ —
Взять высоту. Назад ни шага.
Без артогня. И штурм – сейчас.
 
 
Мы в тьме дождя, как в оболочке.
Бросок вперёд жесток и скор.
Встреч ослепительные точки:
Стрельба в ночи, в меня, в упор.
 
 
Смешалась боль-бессилье с матом,
И колокольный звон в ушах.
Рука продлит броском гранаты
К победе мой последний шаг.
 
 
А вслед шагнут за мной другие,
Вперёд означив тяжкий сдвиг.
О вы, смертельно дорогие
Шаги, как вечность и как миг.
 
 
В грязи траншей, на слизи скатов
Шагают вверх и рёв, и стон,
И треск гранат и автоматов
Со всех немыслимых сторон.
 
 
Вода с огнём, гроза с туманом
И ярость в нас, забывших страх:
Где грудь на грудь, где шаг с обманом,
Чтоб втоптан в прах был этот враг.
 
 
Мы – как единый зверь в атаке,
И каждый шаг – прыжок вперёд
В нас предков
наших, стойких в драке
За Русь… И в павших не умрёт.
 
 
Шаги – опорные брикеты
К вершине в жуткой схватке той…
Как наша кровь, текут ракеты
Над взятой нами высотой.
 

Перед боем

 
Словно кони в стойлах, в капонирах танки,
Экипажи чутко дремлют на броне.
И луна за тучкой, что лицо в ушанке,
Над военным полем плавает во сне.
 
 
Пулемётов трассы ищут в небе крылья,
Как с испугу, грохнут пушки вдалеке.
Ветерок, взлетевший порохом и пылью,
Пронырнул оврагом к вздрогнувшей реке.
 
 
И в беззвучье снова время погрузилось,
Словно мир в раздумье на ночном краю.
Сохрани же, Боже, жизнь мою, как милость,
В предстоящем утром гибельном бою.
 

Машины в тумане – толпою слоновой

 
Машины в тумане – толпою слоновой,
И хоботы пушек под плёнкой влаги.
Стоят экипажи, и ротный, уж новый,
Читает нам чётко сырые бумаги.
 
 
Сапёры нашли в минном поле проходы,
Ценой своей жизни поставили вехи…
Атака вслепую – как тяжкие роды:
Здесь нужно терпенье и вера в успехе.
 
 
Вчера мы горели, на минах нас рвали,
И пушки долбили по нашему флангу.
Потери, усталость надежду сковали,
И нас командир выжимал, словно штангу.
 
 
В нём опыт и сила: горел уже дважды,
Ни званье, ни орден такому не светят…
Сказал в заключенье: «Пусть думает каждый,
Как выиграть бой в предстоящем рассвете.
 
 
Я пешим пойду, и за мной строгим следом
Все танки в колонне до самой траншеи.
А что предписали, считаю я бредом,
Беру на себя приговором на шею.
 
 
Ни грамма спиртного – глотнём на поминках,
Не все мы вернёмся, такая уж доля.
Мы – люди живые, и смерть – не картинка,
Но надо прорваться сквозь минное поле.
 
 
Никто, кроме нас. По местам! Заводи!»
И ротный пошёл, как сказал, впереди.
 

На смерть медсестры

 
Неуступчива, непорочна…
С райских кущей штабного тыла
В пекло боя, в отместку, срочно
К нам в окопы её скатило.
 
 
Но и здесь она, как и всюду —
Честь и нежность в сыром бушлате.
Мне б на мушку того иуду,
Что пытался подол задрать ей.
 
 
Огрубевшие, мы любили
В ней и мать, и дитя родное.
Артогнём нас вчера накрыли,
И не стало сестрицы Зои.
 
 
Бесприказны и беспощадны,
Мы рванули в ночи на фрицев.
Били молча. Жестоко. Жадно.
Всех, не могших бежать и скрыться.
 
 
Такова была наша тризна,
В гневе с боем те пушки взявших.
Может, вспомнишь ты, Мать-Отчизна,
Дочерей твоих, в битвах павших.
 

1964

Ночная атака

 
Спать пора – лопочет перепёлка,
Зёрна сна рассыпав по земле.
И луна изогнутой иголкой
К горизонту падает во мгле.
 
 
Тишина над строчками окопов,
Что войной начерчены в степи.
Спит в довольстве сытая Европа,
Азия встревоженная спит.
 
 
Здесь на грань вселенского раздела
Уложили нас, как верных псов.
Пули жаждут впиться в наше тело,
Вороньё слетелось из лесов.
 
 
Напряглись до боли наши шеи,
Все желанья смысла лишены.
«Ну, вперёд», – и молча из траншеи
Встали мы по зову старшины.
 
 
Мы, бойцы, вчерашние мальчишки.
Нам пройти бы этот турникет.
Встречно хлещут яростные вспышки
Под зонтами взвившихся ракет.
 
 
И теперь за той чертою страшной,
Где пощады нет и нет оков,
Только бы дожить до рукопашной.
Только бы дорваться до штыков.
 
 
А в ночи умолкла перепёлка,
Провалилась в бездну тишина.
Корчится от пули и осколка
В людях воплощённая война.
 

1977

Лозунг

 
Один, затерянный в сраженьях,
Забыв домашних дней порог,
С войсками шёл из окруженья
В пыли просёлочных дорог.
 
 
Сквозь пеплом траурные сёла
С пустыми кольцами кошар,
Над гладью песенного Псёла,
Где, отразясь, шумел пожар.
 
 
А в поле скорбном шорох зёрен
Из перезревших колосков,
Крестьянин, скошенный под корень,
С кровавой пеной у висков.
 
 
И над живыми запах трупный,
И чёрной тучей вороньё.
Шагала смерть походкой крупной,
Справляя празднество своё.
 
 
Висело солнце жгущей блёсной,
А зной, как «юнкерс», был жесток…
Эвакуантов стон колёсный
Волной катился на восток.
 
 
С верстою каждой зрело горе,
Вскипал народный гнев свинцом,
Людей штормующее море
Вставало к западу лицом.
 
 
Вставала Русь, как встарь – гигантом:
Три поколенья вышли в бой,
И «Смерть немецким оккупантам»
Я вынес в юность за собой.
 

1956

Возвращение

 
Пять лет назад… На пальчиках чернила,
Ещё шпаргалки в книжках меж страницами,
И были так испуганны и милы
Глаза под распушёнными ресницами.
 
 
А в суете перонных разговоров
Горело наше время безвозвратное…
Пять лет боёв (со смертью жутких споров)!
И к прошлым дням листание обратное.
 
 
И билась кровь по-юному тревожно,
Как будто вновь бегу свиданьем к школьнице,
Но мысли шли как лани осторожно,
Готовые к любым засадам вольности.
 
 
Всплывал вокзал неоновой подковой,
Огнями букв и лепкою увенчанный,
И, детство слив с порою взросло-новой,
Ты шла ко мне не девочкой, а женщиной.
 
 
Покойный шаг и глаз открытых свечи.
И пусть толпой придвинуты вплотную мы,
Ты руки положила мне на плечи
И наградила верность поцелуями.
 

1949